Невидимка.
XXI. В Оксфорд-Стрите.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Невидимка. XXI. В Оксфорд-Стрите. (старая орфография)

XXI.
В Оксфорд-Стрите.

- В первый раз, спускаясь по лестнице, я встретил неожиданное затруднение в том, что не видел своих ног; раза два я даже споткнулся, а хвататься за перила было тоже как-то непривычно-неловко. Не глядя вниз, однако, по ровному месту мне удалось идти довольно твердо. Настроение мое, как я говорил, было самое восторженное. Я чувствовал себя подобно зрячему человеку, - с подбитыми ватой подошвами и беззвучной одеждой, - в городе слепых и испытывал непреодолимое желание шутить, пугать встречных, хлопать их по спине, сбивать с них шляпы и вообще прилагать к делу исключительные преимущества своего положения. Но едва я вышел в Портланд-Стрит, где жил рядом с большим магазином суконных товаров, как позади меня раздался сильный толчок и дребезжание, и меня что-то со всего размаха ударило в спину; я обернулся и увидел человека с полной корзиной сифонов сельтерской воды, в изумлении взирающого на свою ношу. Хотя мне было и очень больно, но он показался мне таким невозможно смешным в своем удивлении, что я громко захохотал. "В корзине-то чорт", сказал я и выдернул ее у него из рук. Он выпустил ее безпрекословно, и я повесил всю эту тяжесть высоко в воздухе. Но тут какой-то дурак-извозчик, стоявший у дверей трактира, бросился вслед за корзиной, и его протянутые пальцы с весьма неприятною силой ударили меня прямо в ухо. Я выпустил корзину, с треском полетевшую на извозчика, и тут, среди криков и топота, среди выбегавших из лавок людей и останавливающихся экипажей, поднял, что я наделал и, проклиная свою глупость, попятился к окну магазина и начал бочком выбираться из суматохи. Еще минута, - и толпа окружила бы меня и накрыла. Я столкнул с дороги мальчишку из мясной лавки, к счастию, не обернувшагося и не видавшого пустоты, которая почти сшибла его с ног, и юркнул за извозчичью пролетку. Не знаю, чем окончилась эта история. Я перебежал улицу, к моему благополучию, довольно пустынную, и, почти не замечая дороги в охватившем меня теперь страхе, пустился прямо в запруженный в этот час народом Оксфорд-Стрит. Я попытался попасть в поток народа, но толпа была слишком густа и мне сейчас же все стали наступать на ноги. Я пошел по мостовой, неровности которой больно резали мне ноги, и дышло тащившагося мимо кабриолета угодило мне прямо в лопатку, напомним, что я уже и прежде получил сальный ушиб. Я убрался кое-как с дорога кабриолета, конвульсивным движением увернулся от наезжавшей на меня ручной тележки и очутился позади пролетки. Меня спасла счастливая мысль: я пошел следом за пролеткой, медленно подвигавшейся по улице, пошел и испуганный и удивленный оборотом своих приключений, дрожа от страха и трясясь от холода. Был ясный январский день, на мне не было ни единой нитки, а грязь на мостовой почти замерзла. Как это ни кажется мне теперь глупо, но я совсем упустил из виду, что, прозрачный или непрозрачный, буду все-таки подвержен действию погоды и всем его последствиям. Вдруг меня озарила блестящая мысль. Я забежал с боку и вскочил в кэб. Весь дрожащий, испуганный, с симптомами начинавшагося насморка и все более и более привлекавшими мое внимание синяками на спине, я медленно проехал по Оксфорд-Стриту и мимо Тотенгэм-Корт-Рода. Теперешнее мое настроение ничуть не походило на то, в котором десять минут назад я вышел из дома. Так вот оно что значит, невидимость-то! Единственной моей мыслью теперь было выпутаться из беды, в которую я попал. Мы проплелись мимо Мьюди, и там какая-то рослая женщина с пятью или шестью книгами в желтых обложках позвала моего извозчика, и я выскочил как раз во время, чтобы удрать от нея, едва не попав при этом под железнодорожный вагон. Я побежал по дороге в Блумсбэри-Сквер, намереваясь повернуть за музеем к северу, чтобы добраться до менее многолюдного квартала. Мне было теперь страшно холодно, и странность моего положения так действовала на мои нервы, что на бегу я все время всхлипывал. На западном углу сквэра, из конторы Фармацевтического общества выбежала маленькая беленькая собачка и прямо направилась ко мне, уткнувшись носом в землю. Я никогда прежде не представлял себе ясно, что нос для собаки - все равно что глаз для зрячого человека. Запах прохожого воспринимается собаками точно так же, как его внешний вид людьми. Эта белая собака начала бросаться и лаять, показывая, на мой взгляд слишком ясно, что она знает о моем присутствии. Я перебежал на ту сторону Россель-Стрита, все время оглядываясь через плечо, и очутился на Монтес-Стрите, сам не понимая хорошенько - куда я бегу. Вдруг загремела музыка, и из Россель-Сквэра повалила толпа народа, предшествуемая красными куртками и знаменами "Армии Спасения". Пробраться через такую толпу, - поющих среди улицы и насмехающихся над ними по тротуарам, - я не имел никакой надежды, а назад вернуться боялся. В одну минуту решение мое было принято: я вбежал в белые ступени какого-то здания, напротив решетки музея, чтобы переждать там, пока не отхлынет толпа. К счастию собака остановилась, заслышав музыку, постояла в нерешимости и, поджав хвост, бросилась назад в Блумсбэри-Сквэр. Приближаясь, хор ревел с безсознательной иронией какой-то гимн на слова: "Когда мы лик Его узрим?"; и время, пока не схлынул поток народа на тротуар рядом со мной, показалось мне бесконечно длинным. "Тум, тум, тум", гремел барабан гулко и отрывисто, и я не тотчас заметил двух мальчуганов, остановившихся рядом со мной. "Погляди-ка", говорил один из них. "Что поглядеть-то?" спросил другой. "Ишь - следы. Кто-то босой. Знать, по грязи ходил." Я взглянул вниз: мальчишки остановились и глядели, разинув рот, на грязные следы моих мог по только-что выбеленным ступеням. Прохожие толкали мальчишек и оттирали их прочь, но их проклятая смекалка была настороже. "Тум, тум, тум... Когда, тум, мы лик Его, тум, узрим, тум, тум." "Чтоб мне провалиться", говорил один из мальчишек, "если по этим ступенькам не взошел кто-то босиком". "И назад не сходил; а из ноги-то у него кровь текла." Самая густая толпа между тем уже миновала. "Гляди, Тэд!" воскликнул младший из сыщиков тоном самого глубокого удивления и прямо показал мне на ноги. Я посмотрел вниз и тотчас увидел смутный очерк их формы, обрисованный брызгами грязи. На минуту я остолбенел. "Чудно!" сказал старший. "Право слово, чудно! Будто привидение ноги, ишь ты!" Он нерешительно подходил ко мне, протянув руку. Какой-то прохожий остановился посмотреть, что такое он ловит, потом девушка. Еще минута, - и он бы тронул меня. Тут я понял, что мне делать. Шагнув вперед, при чем мальчик с криком отскочил прочь, я быстрым движением перемахнул через ограду в портик соседняго дома. Но меньшой мальчик зорко уловил это движение, и не успел я сойти со ступенек на тротуар, как, оправившись от своего минутного изумления, он уже кричал, что ноги теперь перепрыгнули через стену. Все бросились смотреть и видели, как с быстротою молнии появлялись на свет Божий мои новые следы на нижней ступени и на тротуаре. "Что там такое?" спросил кто-то. "Ноги! Глядите! Ноги бегут!" Весь народ на улице, кроме моих трех преследователей, стремился за "Армией спасения", и этот поток задерживал не только меня, но и их. Поднялись восклицания, удивление и разспросы. Кувырком перелетев через какого-то парня, я все-таки выбрался таки из толпы и через минуту бежал, сломя голову, вокруг Россель-Сквэра, с шестью или семью изумленными людьми, гнавшимися за мною по следу. Объясняться им было некогда, а то вся толпа, наверное, бросилась бы за мною. Дважды я огибал углы, трижды перебегал через улицу и возвращался назад тою же дорогой, и когда ноги мои стали гореть и высыхать, мокрые следы потускнели, наконец, я смог улучить минуту отдыха, воспользовался ею, чтобы оттереть ноги руками, и, таким образом, скрылся окончательно. Последнее, что я видел из погони, была маленькая кучка человек в двенадцать, разсматривавших в безграничном недоумении медленно высыхавший след ноги, причиненный лужею в Тависток-Сквэре, - след, столь же одинокий и необъяснимый, как единственная находка Робинзона Крузоэ в его пустыне. На бегу я согрелся до некоторой и бодрее продолжал свой путь по окружавшей меня теперь сети глухих переулков. Спина у меня болела и коченела, челюсть ныла от пальцев извозчика, и кожа на шее была содрана его ногтями, в ногах я чувствовал сильную боль и хромал немного от пореза одной из них. Встретился мне тут же какой-то слепой, и я, прихрамывая, бросился от него бежать, боясь чуткости его восприятий. Раза два наталкивался я на прохожих и изумлял их неизвестно откуда происходившими ругательствами. Потом в лицо мне стало потихоньку спускаться что-то мягкое, и весь сквэр покрылся тонким слоем медленно падавших хлопьев снега. Я простудился и, несмотря на все старания, то и дело, чихал. Всякая собака, попадавшаяся мне по дороге, со своим уткнутым в землю носом и любопытным пофыркиваньем, была для меня источником ужаса. Вскоре мне стали попадаться бежавшие и кричавшие на бегу люди, сначала немногие, потом еще и еще. В городе был пожар. Они бежали по направлению к моей квартире, и, оглянувшись на одной улице, я увидел клубы черного дыма над крышами и телефонными проволоками. Это горела, наверное, моя квартира; мое платье, аппараты, все мое имущество, кроме чековой книжки и трех томов заметок, оставленных мною в Портлэнд-Стрите, - были в этой квартире. Все это горело! Уж и правду сказать, я действительно сжег свои корабли. Весь дом пылал.

Невидимый остановился и задумался. Кемп тревожно посмотрел в окно.