Остров доктора Моро.
VIII. Моро объясняется.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Остров доктора Моро. VIII. Моро объясняется. (старая орфография)

VIII.
Моро объясняется.

- А теперь, Прендик, я объяснюсь! - сказал доктор Моро, после того как мы пообедали. - Я должен признать, что вы самый требовательный гость, кого я когда либо встречал, и предупреждаю вас, что это последнее одолжение, которое я делаю по отношению к вам. Вы можете, если угодно, угрожать лишить себя жизни; я не пошевельну пальцем, хотя для меня это было-бы несколько неприятно!

Он сел в мягкое кресло, держа в своих бледных и гибких пальцах сигару. Свет висячей лампы падал на его седые волосы; взгляд был обращен чрез маленькое окно без стекол к небу. Я также сел насколько возможно дальше от него, между нами находился стол и револьверы лежали на разстоянии руки от меня. Монгомери не было. Я не особенно желал быть вместе с ними в столь маленькой комнатке.

- Вы допускаете, что вивисекцированное человеческое существо, как вы его назвали, есть. вместе с тем, пума? - проговорил Моро. Он ввел меня во внутренность огороженного места, чтобы я мог-бы убедиться в этом на самом деле.

- Да, это пума, - отвечал я, - пума еще живая, но отпрепарированная и изуродованная таким образом, что я не желаю никогда более видеть подобное живое мясо. Все гнусные...

- Мне все равно! - прервал Моро. - По крайней мере, избавьте меня от этих благородных излияний. Монгомери был точно таким-же. Вы допускаете, что это пума? Теперь, сидите спокойно, в то время, как я буду развивать перед вами свои идеи о физиологии!

Немедленно, тоном безмерно скучающого человека, но затем, мало по малу одушевляясь, начал он излагать свои работы. Он выражался яростно и убедительно. От времени до времени я замечал в его тоне язвительную иронию и вскоре почувствовал себя красным от стыда за наши взаимные положения.

Существа, виденные мною, не были люди, это были животные - очеловеченные животные - торжество вивисекции.

- Вы забыли все, что может сделать с живыми существами искусный вивисектор! - говорил Моро. - Что касается до меня, то я все еще спрашиваю себя, почему вещи, испробованные мною здесь, до сих пор не были еще произведены? Без сомнения, некоторые попытки были, как-то: ампутации, удаление болезненных частей, выпиливание костей, вырезывание больных членов тела. Конечно, вы знаете, что хирургия может произвести и уничтожить косоглазие. В случаях удаления болезненных частей у вас происходят всякого рода секретные изменения, органическия нарушения, людификации страстей, преобразования в раздражительности тканей. Я уверен, что обо всем этом вы уже слышали!

- Без сомнения, - отвечал я, - но эти отвратительные двуногия...

- Все в свое время! - сказал он, с успокоительным жестом. - Я только начинаю. Это обыкновенные случаи преобразования (трансформации). Хирургия может сделать лучшее. Можно легко также построить что либо разрушающееся или преобразующееся. Вы слышали, может быть, об одной часто повторяющейся операции в хирургии, с которой прибегают за помощью в случаях отсутствия носа? Обрывок кожи, содранный со лба и перенесенный на нос, прививается на своем новом месте. Это прививка одной части тела животного к другой части того-же жавотного. Но можно также прививать части, недавно взятые от другого какого-нибудь животного. Например, зубы. Прививка кожи и кости употребляется для ускорения исцеления. Хирург кладет в середину раны кусочки кожи, срезанные от другого какого-нибудь животного, или обломки кости их недавно убитой жертвы.

- Вы слышали, может быть, о шпоре петуха которую Гунтер привил к шее быка. А крысьи хвосты на носу алжирских зуавов, об этом также следует сказать - уроды, изготовленные посредством кусочка хвоста обыкновенной крысы, перенесенного в надрез на лице и привившагося в таком положении!

- Изготовленные уроды! Таким образом вы хотите сказать, что...

- Да. Эти создания, которых вы видели, животные, выкроенные и обделанные в новые формы. На это, т. е. изучению пластичности живых форм, посвящена моя жизнь. Я занимался годы, постепенно приобретая новые сведения. Я вижу ваше изумление в то время, как я не говорю вам ничего нового. Все это уже давно находится в области практической анатомии, но никто не имел дерзости касаться этого. Я могу изменить не только наружную форму животного, физиология, химический состав живого существа также могут подвергаться прочному изменению!

- Оспопрививание и другие методы прививки живых и мертвых материй - примеры, с которыми вы, наверное, хорошо знакомы. Сходную операцию представляет переливание крови, с чего, сказать правду, начал я. Такие случаи многократны. Менее обычные, но, конечно, гораздо более смелые, были операции тех практиков средних веков, которые фабриковали карликов, калек и ярмарочных уродов и чудовищ; остатки такого искусства видны еще в предварительных манипуляциях, которым подвергаются паяцы и акробаты. Виктор Гюго много говорил о них в своем произведении. "Человек, который смеется"... Но вы, может быть, понимаете лучше, что я хочу сказать? Вы начинаете видеть, что возможно пересаживать ткань он одной части тела животного к другой или от одного животного к другому, изменять его (т. е. животного) химическия реакции, способы роста, возобновлять суставы членов и в результате изменить все внутреннее строение животного!

- Однако до меня эта необычайная отрасль знаний совсем не была систематически и полно разработана новейшими изследователями.

- Только несколько хирургических попыток указывали на случаи подобного рода; большинство аналогичных примеров производились, так сказать, случайно тиранами, преступниками, заводчиками лошадей и собак, всякого рода невежественными и неопытными людьми, работавшими исключительно ради личных выгод. Я первый возбудил этот вопрос, вооруженный антисептической хирургией и владея действительным научным знанием естественных законов.

- Можно думать, что до сих пор все это практиковалось втайне. Таковы, например, сиамские близнецы... А также в казематах инквизиции... Несомненно, главною целью инквизиторов было - доставить утонченные страдания, но, по крайней мере, некоторые из них должны были иметь безграничную научную любознательность...

- Но, - прервал я, - эти существа, эти животные говорят!

Он ответил, что они действительно говорят. По его словам, вивисекция не останавливается только на простом преобразовании внешняго вида. Свинья и та может получить воспитание. Строение, касающееся ума, еще менее установлено, нежели строение тела. В развивающемся учении о гипнотизме мы находим предсказываемую возможность посредством внушений заменять старые атавистическия понятия новыми, привитыми к наследственным и прочно занявшими место последних. По правде сказать, многое из того, что мы зовем моральным воспитанием, есть искусственная модификация и извращение природного инстинкта. Велико различие между гортанью человека и обезьяны, - продолжал он, - в её способности воспроизводить ясно различные символические звуки, которыми может выражаться мысль.

Относительно этого пункта я не был согласен с ним, но с некоторою неучтивостью он отказался обратить внимание на мое возражение. Он повторил только, что факты на лицо, и продолжал изложение своих работ.

Я спросил его, почему он взял за образец человека? Мне казалось в то время, да и теперь еще кажется, что в этом выборе проглядывала какая-то странная злость. Он признался, что выбрал эту форму случайно.

формы. Но я не ограничусь фабрикациею людей. Один или два раза...

Он немного помолчал.

- Эти годы! С какою быстротою они протекли! И вот теперь я потерял целый день для спасения вашей жизни и теряю еще час, давая вам объяснение!

- Между тем, - сказал я, - я все еще не понимаю. Вы причиняете массу страданий, в чем-же какие оправдание? Одно только практическое применение могло-бы извинить в моих глазах вивисекцию...

- Конечно! - сказал он. - Но, как вы видите, я думаю иначе. Мы смотрим на дело с различных точек зрения. Вы материалист!

- Я вовсе не материалист! - живо прервал я его.

- С моей точки зрения, с моей точки зрения!

- Именно вопрос о страдании разделяет нас. Пока вид страданий или слух о них огорчает вас, пока собственные ваши страдания управляют вами, пока основою ваших представлений о зле, о грехе служит боль, до тех пор вы не более, как животное, говорю я, и имеете довольно смутное представление о чувствах всякого другого животного. Боль...

Я в нетерпении пожал плечами, слыша подобные софизмы.

- Но, мало того, - продолжал доктор, - ум, действительно способный к признанию научных истин, должен считать все это сущим вздором. Может быть, на всей нашей маленькой планете, представляющей, так сказать крупинку мира, невидимую с ближайшей звезды, нигде не встречается того, что называют страданием. Мы лишь ощупью пробираемся к истине... Впрочем, что такое боль, даже для тех, кто живет вот здесь, на этой земле?

При этих словах он вынул из кармана маленький перочинный ножик и, вскрыв лезвие, приблизил свое кресло ко мне так, чтобы я мог видеть его бедро; затем, выбрав место, он свободно погрузил лезвие в свое мясо и снова вынул его оттуда,

- Вы, без сомнения, это уже видели? Чувствуется не более, как укол булавки. Что-же из этого следует? Способность чувствовать не присуща мышцам, она свойственна исключительно коже, и в бедре, например, лишь кое-где находятся чувствительные к боли места!

- Боль только наш внутренний советчик - медик, раздражающий и предостерегающий нас. Всякое живое мясо не испытывает страданий, они ощущаются лишь нервами, да и то не всеми. Нет и следа действительной боли в ощущениях зрительного нерва. Если его ранить, то вы видите одно мерцание света, точно также поранение слухового нерва обнаруживается исключительно шумом в ушах. Растения не страдают вовсе; возможно, что низшия животные, каковы морская звезда или речной рак, также не испытывают страданий. Что-же касается людей, то, развиваясь, они с большим упорством будут работать для своего блага, и почти не будет необходимости предостерегать их от сопряженных с этим опасностей. Я еще никогда не видел безполезной вещи, которая рано или поздно не была-бы уничтожена и лишена существования, а вы? Итак, боль становится безполезной!

- Впрочем, я религиозен, Прендик, каким должен быть всякий здравомыслящий человек. Может быть, думается мне, что я немного лучше вас знаком с законами Творца вселенной, потому что всю свою жизнь отыскиваю их своим собственным способом, между тем вы, как кажется, собираете однех бабочек. И я ручаюсь вам, что радость и горе не имеют ничего общого с небесами и адом. Удовольствие и горесть! Ба! Что такое экстаз богослова, как не смутно представляющаяся райская дева Магомета? То, что мужчины и женщины, в большинстве случаев, делают из-за удовольствия и горя, Прендик, служить признаками зверя в них, зверя, до которого они опускаются!

- Удовольствие и горесть!..

- Мы ощущаем их только до тех пор, пока валяемся в пыли. Вы видите, я продолжал свои исследования этим путем, к которому они меня привели. Это единственный способ, которым я умею вести исследования. Я ставлю вопрос, отыскиваю каким-нибудь образом ответ на него и в результате имею... новый вопрос. Возможно ли то, или другое? Вы не можете себе представить, что обозначает это для изследователя! Какая духовная страсть овладевает им! Вы не можете вообразить себе удивительных прелестей этих духовных стремлений. Существо, находящееся перед вами, не более, как животное, создание, подобное вам, но в нем все загадка. Страдание из-за симпатии - обо всем этом я знаю, и оно сохранилось у меня, как воспоминание о чем то, что я уже много лет тому назад пережил. Я жив - это мое единственное желание - найти крайние пределы эластичности живой формы!

- Но, - возразил я, - это мерзость...

- До сего дня я нисколько не заботился об этике материи. Изучение природы делает человека и меньшей мере таким же безжалостным, как сама природа. Я делал свои исследования, не заботясь ни о чем другом, как о вопросе, который я желал разрешить, и материалы для него... там, в хижинах. Скоро уже одиннадцать лет, как прибыли мы сюда, Монгомери и я, вместе с шестью Канаками. Я вспоминаю о тишине острова и пустынном океане вокруг нас, как будто это было вчера. Место, казалось, ждало меня!

- Запасы провизии были выгружены на берег, и для них выстроен амбар. Канаки построили свои хижины близ лощины. Я принялся работать здесь над тем, что привез с собою. В начале получались плачевные результаты. Начал я с барана, но после полуторадневной работы скальпель мой был неверно направлен, и животное поколело!

- В другого барана получилось скорбное и боязливое существо; я перевязал ему раны, чтобы оно не погибло. Баран казался мне совершенно очеловеченным, но, приглядываясь к нему ближе, я остался недоволен. Вспоминая обо мне, полученное существо испытывало неизъяснимый страх, и ума в нем было не более, чем у барана. При каждом новом взгляде на него, оно становилось мне все более и более противным, и, наконец, я прекратил страдания моего чудовища. Эти животные без всякого мужества, существа боязливые и чувствительные к боли, без малейшей искры жизненной энергии, не умеют презирать страдания и совершенно не годятся для фабрикации из них людей.

- Затем я взял гориллу и, работая над ним с величайшим старанием, преодолевая одно затруднение за другим, создал своего первого человека. Я обделывал его целую неделю, день и ночь, в особенности его мозг нуждался в большой поправке, необходимо было многое добавить и изменить в нем. Когда, по окончании работы, он, связанный и обвязанный, неподвижно лежал передо мною, то, по моему мнению, это был превосходный образец негрского типа. Я до тех пор не отходил от него, пока не убедился, что он выживет; придя же в эту каморку, я нашел в ней Монгомери в состоянии, довольно близком к вашему. Он слышал некоторые крики животного, по мере того, как последнее становилось человеком, крики, подобные тем, которые так смутили вас. До того дня я не посвящал его всецело в свои тайны. Канаки, те также были смущены, и один мой вид страшил их. Приобретя вновь до известной степени доверие Монгомери, я с громадными усилиями помешал канакам покинуть нас. В конце концов, им это удалось, и мы потеряли яхту. Много дней, почти целых три или четыре месяца, ушло на воспитание моего зверя. Я обучил его первоначальным правилам английского языка дал понятие о числах и выучил азбуке. Он соображал медленно, хотя мне попадались идиоты, соображавшие несомненно еще медленнее. У моего создания переменился образ мыслей, и не сохранилось никакого воспоминания о своем прошедшем. Когда зажили совершенно его шрамы, так что он не казался более больным и угловатым и мог произносить несколько слов, я свел его туда, вниз, и представил канакам их нового товарища.

Сначала они ужасно боялись его, - это меня несколько оскорбляло, так как я гордился своим произведением, - однако, манеры его были так милы, и он казался таким уничтоженным, что немного времени спустя канаки приняли его и взялись за воспитание. Учился он быстро, подражая и усваивая себе все; построив себе хижину, сделанную даже лучше, как казалось мне, других хижин. Среди канаков нашелся один, который выучил мое создание читать или, но крайней мере, складывать буквы и дал ему несколько основных понятий о нравственности. По всему было видно, что привычки зверя совершенно отсутствовали в нем, а это представлялось наиболее желательным.

чувство, стыда, а возвратясь домой, решил, прежде чем познакомить публику с моими работами, сделать еще более удачный опыт. И мне удалось, но, как бы ни было, зверство упорно возвращалось к моим созданиям, день ото дня одерживало верх над человеком. Я всеми силами стремлюсь в моих работать к совершенству и достигну цели. Эта пума...

- Однако, возвратимся к рассказу. Ни одного из канаков нет теперь в живых. Один вывалился за борт шлюпки, другой умер от раны наконечником колья, отравленным им, каким-то образом, соком растения. Трое бежало на яхте и, по всей вероятности, утонуло. Последний был.... убит. Я заменил их другими существами. Монгомери вел себя так-же, как вы, и собирался сделать то же, что и вы. Затем...

- Что стало с последним канаком, - живо спросил я, - с тем, который был убит?

- Дело в том, что я создал несколько человеческих существ, и, вот одно из них...

- Ну, что же дальше? - проговорил я.

- Он был убит!

- Мне не понятно. Вы хотите сказать, что...

- Одно из моих создания убило канака... Да!

Работа над существом не была закончена. Оно, лишенное конечностей, извивалось на солнце, как змея. Урод обладал непомерною силою и обезумел от боли; он двигался с большою быстротою, подобно плавающей морской свинке.

- В течение несколько дней пряталось чудовище в лесу, уничтожая все живое, попадавшееся ему в пути; когда же мы погнались за ним, оно уползло в северную часть, и мы разделились, чтобы окружить его. Монгомери не захотел отделиться от меня. У канака был карабин; когда же мы нашли его труп, дуло его оружия было изогнуто в виде французской буквы S и почти насквозь прогрызено зубами... Монгомери выстрелом из ружья убил чудовище... С того времени у меня явился особый взгляд относительно идеалов человечества!

Он замолчал. Я продолжал сидеть неподвижно, изучая его лицо.

- Таким образом, - продолжал доктор, - целых двадцать лет, считая в этом числе девять лет в Англии, - я работаю, и все еще есть нечто в моих работах, что раздражает меня, разрушает мои планы и вызывает на новые труды. Иногда у меня выходит лучше, в другой раз хуже, но все еще я далек от своего дела. Человеческая форма, а она дается мне в настоящее время почти легко, имею ли я дело с слабым грациозным животным, или с сильным и неуклюжим, но часто меня приводят в смущение руки и когти - болезненные придатки, которые я не осмеливаюсь обделывать слишком решительно. Однако, главные мои затруднения - в преобразованиях, которым необходимо подвергнуть мозг животных. Часто он остается совершенно первобытным с необъяснимыми пробелами в понятиях. Менее всего меня удовлетворяет, и чего я не могу достигнуть и точно решить, - это, где находится источник эмоции. Вкусы, инстинкты, стремления, вредные человечеству - странный и скрытный резервуар, которые неожиданно воспламеняется и всецело преисполняет существа гневом, ненавистью и страхом. Эти изготовленные мною существа показались вам странными и опасными при первом же наблюдении за ними, а мне с первого начала казались, вне всякого сомнения, человеческими существами. Затем, при дальнейшем наблюдения за ними, мое убеждение разсеивалось. Сначала одна зверская черта, за ней другая появлялись на свет Божий и повергали меня в уныние. Но я еще достигну цели. Каждый раз, как я погружаю живое создание в эту жгучую бездну страданий, я говорю себе: на этот раз все животное будет выжжено, и моими руками создается вполне разумное существо. К тому же, что значат десять лет? Понадобились сотни, тысячи лет, чтобы создать человека!

Он погрузился в глубокое размышление.

- А они снова возвращаются к своему прежнему состоянию, - произнес он. - Лишь только я оставлю их в покое, как в них обнаруживается зверь и предъявляет свои права...

Наступило новое продолжительное молчание.

- В таких случаях, - сказал я, - вы отсылаете своих чудовищ в овраг?

- Они сами идут туда, я отпускаю их при первом появлении в них зверя, и вскоре они поселятся там, внизу. Все они боятся этого дома и меня. В лощине одна пародия на человечество. Монгомери знает кое-что об этом, так как он вмешивается в их дела. Одного или двух он приучил служить нам. Он стыдится, но, мне кажется, у него особого рода страсть к некоторым из тех существ. Это его дело, и меня не касается. На меня мои жертвы производят неприятное впечатление и внушают мне отвращение. Я думаю, что оне придерживаются правил, завещанных им канаком-миссионером, и ведут слабое подобие разумной жизни - бедные звери! У них есть нечто, что называется Законом, они напевают песни, в которых возсылают славу какому-то "ему". Они сами строят себе берлоги, собирают плоды, нарывают трав и даже вступают в браки. При всем этом, однако, внутри их самих не видно ничего, кроме душ зверей, загубленных зверей с их яростью и другими жизненными инстинктами, требующими удовлетворения... Тем не менее, среди всех живущих на свете это удивительно странные существа. В них есть некоторое стремление к высшему - частью из хвастовства, частью из излишняго возбуждения, частью из присущого им любопытства. Конечно, это только обезьяничанье, одна насмешка... Я питаю надежду на своего пуму. Я тщательно трудился над его головой и мозгом.

Я посмотрел на него и увидел бледного человека, с седыми волосами и спокойными глазами. Своим удивительно ясным взором и красотою, гармонировавшей с замечательным спокойствием его мощной фигуры, он совершенно походил на почтенного старца. Мною овладела дрожь. В ответ на вторично предложенный вопрос я протянул ему револьвер.

- Оставьте его у себя! - произнес он, скрывая зевоту.

Он встал, с минуту глядел на меня и усмехнулся.

Я снова уселся, погруженный некоторое время в состояние столбняка и какой-то тупости.

Сильно усталый умственно, физически и нравственно, я не мог привести в порядок своих мыслей. Окно смотрело на меня большим черным глазом. Наконец, с усилием, потушил я лампу, растянулся в гамаке и вскоре заснул глубоким сном.