Когда спящий проснется.
Глава II. Транс

Глава II

ТРАНС

Состояние каталептического столбняка, в которое впал незнакомец, продолжалось беспримерно долгое время. Со временем его окоченелые члены приобрели прежнюю гибкость. Тогда стало возможным закрыть ему глаза, и он производил впечатление человека, спящего спокойным сном.

Из квартиры художника его перенесли в больницу в Боскасле, а из больницы через несколько недель отправили в Лондон. Но все усилия врачей вывести его из этого состояния оставались бесплодными. Спустя некоторое время по причинам, о которых речь впереди, было решено оставить эти попытки. Долго, очень долго пролежал он таким образом, инертный, недвижимый - не мертвый, не живой, остановившись, так сказать, на полдороге между жизнью и небытием. Спячка его была абсолютною тьмой, в которую не проникал ни один луч мысли или сознания: это был сон без сновидений, длительный, глубокий покой. Его душевная буря, все разрастаясь, достигла своего предела и сразу сменилась полной тишиной. Где был человек в это время? Где была его душа? Где витает вообще душа человека, когда он теряет сознание?

- Мне кажется, это было вчера, так ясно я это помню, - сказал Избистер, - Право, я не мог бы помнить яснее, если бы все это случилось вчера.

Это был тот самый молодой художник, с которым мы познакомились в прошлой главе, но теперь он уже не был молодым. Его когда-то густые темные волосы, которые были у него всегда немного длиннее, чем это принято у мужчин, теперь были острижены под гребенку и серебрились сединой. Его когда-то свежее, розовое лицо огрубело и стало красным. Теперь он носил бородку клином, и в ней было, по крайней мере, наполовину седых волос.

Он разговаривал с другим пожилым человеком в легком летнем костюме. Это был Уорминг, лондонский адвокат и ближайший родственник Грехэма - того самого больного, который впал в транс. Оба стояли в комнате рядом и смотрели на распростертое тело того, о ком они говорили.

Это было сухое желтое тело с вялыми членами и непомерно отросшими ногтями, с осунувшимся лицом и щетинистой бородой. Прикрытое только длинной рубахой, оно лежало на налитом водою гуттаперчевом матраце, в высоком ящике из тонкого стекла. Эти стеклянные стенки как будто отграничивали спящего от реальной жизни, отделяли его от мира живых, как аномалию, как диковинку, как странное уродство. Двое живых стояли у самого ящика, заглядывая в него.

- Признаюсь, я очень тогда испугался, - снова заговорил Избистер. - Меня и теперь бросает в дрожь, когда вспомню эти белые глаза. Они у него, знаете, совсем закатились тогда, так что видны были только белки. Все это так живо мне вспоминается теперь... когда я смотрю на него.

- А вы с тех пор ни разу его не видали? - спросил адвокат.

- Много раз думал зайти посмотреть, да все дела мешали. Дела в наше время не много оставляют человеку досуга. Я ведь большей частью жил в Америке все эти годы.

- Вы, кажется, живописец, насколько я припоминаю? - спросил Уорминг.

- Был. Потом, когда я женился, я скоро понял, что мне надо распрощаться с искусством. Искусство - роскошь, по крайней мере для нашего брата - людей среднего дарования. Я занялся практическим делом, и успешно. Видали вы в Дувре на скалах рекламы? Все это работа моей мастерской.

- Хорошие рекламы, - сказал Уорминг, - хоть, признаюсь, мне неприятно было встретить их там.

- Работа прочная: продержится, пока стоят сами скалы, ручаюсь! - самодовольно воскликнул Избистер. - Эх, как меняется жизнь! Двадцать лет тому назад, когда он уснул, я проживал в Боскасле свободным художником. Благородное старомодное честолюбие да ящик с акварельными красками составляли все мое имущество. Не думал я тогда, что моим кистям выпадет со временем честь размалевать весь берег милой старой Англии от Лэндс-Энда вплоть до Лизарда. Да-а, удача часто приходит, откуда меньше всего ее ждешь.

У Уорминга, видимо, были кое-какие сомнения насчет такой удачи, но он сказал только:

- Помнится, мы тогда чуть-чуть не встретились в вами в Боскасле. Вы уехали за час до моего приезда.

- Да. Вы приехали тем самым дилижансом, который отвез меня на станцию. Это было в день юбилея Виктории: я помню, еще флаги развевались на Вестминстере и на улицах была страшная давка. Мой извозчик на кого-то наехал в Челси, и вышла целая история...

- Да, это был второй юбилей - бриллиантовый, - заметил Уорминг.

- Да, да. Во время первого, главного, когда праздновалось пятидесятилетие, я был еще мальчишкой и жил в провинции, так что ничего не видал... о господи - я опять возвращаюсь к Грехэму, - какой это был переполох тогда, если б вы знали! Моя хозяйка ни за что не хотела оставить его у себя. И в самом деле, он был такой страшный! Пришлось перенести его в гостиницу. Боскасльский доктор - не теперешний молодой, а прежний - старичок - провозился с ним до двух часов ночи. Мы с хозяином гостиницы помогали ему: держали свечи, подавали все нужное, бегали в аптеку... Ничего не помогло.

- Да. Он был деревянный: как ни согни, так и остается. Если б его на голову поставить, он и то бы стоял. Ничего подобного я никогда не видал. То, что вы теперь видите (он указал на распростертую фигуру движением головы), совершенно другое.... А этот старикашка доктор... как бишь его звали?

- Смитерс?

- Да, Смитерс... Он просто ошибся. Он ведь надеялся очень скоро привести его в чувство. Чего он только не испробовал! Мороз по коже продирает, как вспомнишь. И горчицу, и нюхательный табак, и щипки. А потом притащил еще эту проклятую машинку... динамо не динамо, а как ее?

- Индукционную катушку?

- Да. И пустил ее в ход. Если бы вы видели, как его дергало! Каждый мускул прыгал. Вы только представьте себе: полутемная комната... лишь у кровати горят две свечи, которые мы двое держим в руках... пламя колеблется... на стенах дрожат тени... маленький доктор нервничает, суетится, а тот весь корчится под током, точно автомат на пружинах.... Уф! мне и теперь часто снится эта картина.

Молчание.

- Да, странное явление, - сказал Уорминг.

- Очень странное. Человек в этом состоянии, можно сказать, отсутствует вполне. Остается только тело без души - не мертвое, но и не живое. Это все равно, как стул в каком-нибудь общественном месте - пустой, но на котором написано "занят". Ни ощущений, ни пищеварения, ни биения сердца. Взгляните: ну кто скажет, что это живой человек? В известном смысле он мертвее мертвого, потому что у него даже волосы перестали расти, - так я слышал от врачей. А у мертвецов ведь волосы еще некоторое время...

- Да, я знаю, - перебил его Уорминг с оттенком неудовольствия.

Они еще раз заглянули в стекло. Действительно, престранный феномен представлял этот спящий. Во всей истории медицины не было подобных примеров. Бывали случаи, что спячка продолжалась около года, но к концу этого срока она всегда заканчивалась или пробуждением или смертью. Случалось и так, что вслед за пробуждением наступала смерть.

Избистер заметил на теле спящего несколько знаков, оставшихся после вспрыскивания под кожу питательных веществ (в первое время врачи прибегали к этому средству, чтобы предупредить паралич сердца). Он указал на них Уормингу, который и сам давно их заметил, но старался не смотреть.

- Подумать только, как много перемен произошло в моей жизни с тех пор, как он здесь лежит! - продолжал Избистер с эгоистическим самодовольством здорового человека, который любит жизнь. - Я успел жениться, обзавестись семьей. Мой старший сын, - в то время я и не помышлял ни о каких сыновьях, - мой старший сын уже американский гражданин и скоро кончает университет. Я постарел, поседел. А этот человек ни на один день не состарился и ни на йоту не стал умнее - в практическом смысле, хочу сказать, - чем был я в дни моей зеленой юности. Курьезно!

Уорминг повернулся к нему.

- Я тоже стариком стал. Мы с ним в крикет играли мальчишками, а он все еще выглядит молодым человеком. Пожелтел, это правда. Но все-таки еще молодой человек.

- А сколько событий совершилось за эти годы. Война...

- И началась, и кончилась, и забыли о ней.

- У него, я слыхал, было небольшое состояние? - спросил Избистер, помолчав.

- Как же! - подтвердил, принужденно покашливая, Уорминг. - Я хорошо это знаю, так как был назначен его опекуном.

- А-а... - Избистер опять помолчал, потом нерешительно заговорил: - Вероятно... ведь содержание его здесь недорого стоит... вероятно, за эти годы его состояние возросло?

- Видите ли, меня, как делового человека, естественно, занимает этот вопрос, - сказал Избистер. - Мне даже приходило иногда в голову, что эта спячка была для него очень выгодна. Он, можно сказать, весьма предусмотрительно поступил, заснув на такой большой срок. Если б он продолжал жить...

- Сомневаюсь, чтобы он загадывал вперед на такой долгий срок, - перебил Уорминг. - Он никогда не отличался предусмотрительностью. Мы с ним всегда расходились по этому пункту. Он был очень неблагоразумен во всем, и я поневоле должен был его опекать. Вам, как человеку практическому, должно быть понятно, что.... Впрочем, не в этом вопрос. Выгодна или невыгодна для него эта спячка - во всяком случае, сомнительно, чтоб он вернулся к жизни. Такой сон истощает, медленно, но все же истощает. Тихонько, незаметно человек катится вниз... вы меня понимаете?

- Очень жаль, если так. Воображаю его изумление, если бы он проснулся!

- Жаль будет, если мы этого не увидим. Сколько было перемен за эти двадцать лет! Словно возвратившийся Рип Ван Винкль.

- Куча перемен, - сказал Уорминг, - Да, перемен было немало для каждого из нас. Для меня, например: я теперь старик.

- Я бы этого не сказал, - нерешительно пробормотал Избистер, изобразив удивление на своем лице. Но удивление вышло несколько запоздалым.

- Мне было сорок три года в тот год, когда я получил уведомление от его банкиров об этом казусе. Это вы ведь тогда телеграфировали им, помните?

- Да. Я нашел их адрес в чековой книжке, которая оказалась у него в кармане, - сказал Избистер.

- Ну-с, сорок три да двадцать... сумму нетрудно получить.

- Ведь это может затянуться на многие годы, - начал он. Потом он немного замялся и продолжал: - Надо прямо смотреть в глаза будущему. В один прекрасный день опека над его состоянием может перейти... в другие руки, не так ли? Что тогда?

- Поверьте, мистер Избистер, я и сам много думал об этом. Дело в том, что между моими близкими нет никого, кому бы можно было доверить такую опеку.... Да, положение не из обыкновенных, - беспримерное, можно сказать.

- Мне кажется, в подобных случаях опекуном следовало бы назначать какое-нибудь официальное лицо, - сказал Избистер.

- Скорее, официальное учреждение. Тут нужен бы бессмертный опекун - конечно, если он очнется и будет жить, как полагают многие из врачей... Я даже обращался под этому поводу в некоторые учреждения, но пока безуспешно.

- Вы говорите: сдать медицинской коллегии. А как вы убедите их принять его? В этом главное затруднение.

- Вы правы. Этот их формализм, канцелярщина...

Новая пауза.

- Да, прекурьезная история, могу сказать, - снова заговорил Избистер. - Заметили вы, как у него нос заострился и как провалились глаза?

- Я сомневаюсь, чтобы он проснулся когда-нибудь.

- Я никогда не мог хорошенько понять, отчего с ним это приключилось, - сказал Избистер. - Он говорил мне что-то такое о переутомлении. Так неужели только от этого? Мне очень хотелось бы знать.

- Он был человек одаренный, но чересчур впечатлительный, нервный, порывистый во всем. У него были серьезные домашние неприятности. Он разошелся с женой и, вероятно, чтоб как-нибудь забыться, очертя голову бросился в политику. Он был фанатик-радикал, вернее социалист - энергичный, необузданный, дикий. Он вел жестокую полемику со своими противниками, работал как лошадь и надорвался. Я помню его памфлет. Любопытное произведение. Какой-то бред сумасшедшего, но с огоньком. Там было много пророчеств. Большая часть из них провалилась, но два-три сбылись. Впрочем, вообще говоря, читать такие вещи, значит время терять.... Да, от многого придется ему отказаться и многому поучиться, когда он проснется.... если только проснется.

- Дорого бы я дал, чтобы видеть этот момент... послушать, что он скажет, когда оглядится и узнает, как долго он спал, - сказал Избистер.

лицо спящего, - Этот человек никогда не проснется, - прибавил он и вздохнул. - Никогда.