Когда спящий проснется.
Глава XIX. Точка зрения острога

Глава XIX

ТОЧКА ЗРЕНИЯ ОСТРОГА

Острог уже ждал Грехэма, чтобы отдать ему обычный отчет о событиях дня. Насколько прежде Грехэм всегда спешил отбыть эту церемонию, чтобы поскорее отдаться своему любимому занятию - урокам воздухоплавания, настолько же теперь он затягивал ее, поминутно прерывая докладчика короткими, быстрыми вопросами. Ему не терпелось взять бразды правления в свои руки и показать свою власть. Известия Острога о положении дел за границей были самые утешительные. В Париже и в Берлине, правда, произошли небольшие волнения, но то был лишь "слабый, неорганизованный протест", и в обоих городах порядок скоро был восстановлен.

- Дело в том, - прибавил Острог, понукаемый настойчивыми расспросами Грехэма, - что за последние годы Коммуна снова подняла голову. В этом-то, собственно говоря, и коренится главная причина теперешней борьбы.

Тогда Грехэм, становившийся с виду тем спокойнее, чем больше он волновался, спросил, не было ли в городе вооруженных столкновений.

- Было одно небольшое... в одном только квартале. Но, к счастью, на место вовремя подоспели аэропланы с Сенегальской дивизией нашей африканской сельской полиции. Полиция Соединенного Африканского Общества прекрасно обучена... Мы ожидали беспорядков в континентальных городах и в Америке. Но в Америке все спокойно. Все очень довольны низвержением Совета, по крайней мере пока.

- А почему вы ожидали беспорядков? - резко спросил Грехэм.

- В низах идет брожение. Народ недоволен существующим строем.

- Рабочим Обществом, может быть?

-- Вы быстро учитесь, я вижу, - вырвалось у Острога. Но он сейчас же спохватился и ответил спокойно: - Да, недовольны они главным образом Рабочим Обществом. Это недовольство и было первой причиной, вызвавшей революцию. А ваше пробуждение послужило для нее ближайшим толчком.

- А затем?

Острог улыбнулся.

- Ну-с, все это было нам как нельзя более на руку. - Он становился совсем откровенным. - Мы постарались расшевелить это недовольство. Мы воскресили старые идеалы всеобщего счастья, покоившиеся мирным сном в течение двух столетий. Старые, отжившие идеи: все равны... все благоденствуют... каждый имеет свою долю на жизненном пиру и так далее, и так далее. Вам это, конечно, знакомо. Несбыточные глупые бредни! Но нам они пригодились: без них мы бы не могли низвергнуть Совет. А теперь...

- Теперь?

- Теперь революция завершилась, Совет пал, но народ продолжает волноваться. Видно, мало усмиряли... Правда, мы сами раззадорили его обещаниями. Удивительно, с какой силой и быстротой оживает и разрастается этот расплывчатый гуманизм вашей допотопной эпохи. Даже мы были поражены успехами революции - мы, сами посеявшие ее семя. ...Пришлось прибегнуть к силе. В Париже, как я вам уже говорил, мы были вынуждены вызвать подкрепление из-за границы.

- А здесь?

- И здесь не все идет гладко. Десятки тысяч рабочих не хотят возвращаться к работе: объявили всеобщую забастовку. Половина фабрик пустует. Народ толпится на улицах. Толкуют про Коммуну. Человек в приличном костюме не может показаться на улице, чтобы не подвергнуться оскорблениям. Голубые ждут от вас великих и богатых милостей. Но вам нечего беспокоиться. Мы приняли меры. Говорильные машины расставлены во всех частях города и красноречиво призывают к порядку. Стоит только не выпускать из рук узды, и мы их усмирим. Мы действуем смело.

Грехэм ответил не сразу. Он обдумывал свои возражения, не желая быть слишком резким.

- Я знаю, - проговорил он, наконец, очень сдержанно, - вы даже негров из Африки вызываете для усмирений.

из негров городскую полицию, дела могли бы принять другой оборот.... Но вам-то, повторяю, нечего бояться, здесь ничего не может произойти, кроме отдельных маленьких вспышек. И, наконец, в крайнем случае, у вас есть собственные крылья, и в случае нужды вы улетите на Капри: вы ведь теперь умеете летать.... Все главные ресурсы современной техники в нашем распоряжении. Наши инженеры ветряных двигателей получают такое огромное жалованье, что уж, конечно, останутся нам верны. То же самое и аэронавты. Все летательные аппараты, таким образом, в наших руках, и мы полные господа воздушной стихии. А в наше время быть господином воздуха - значит быть господином земли. Против нас не может организоваться никакая сколько-нибудь крупная сила. У них нет даже вождей, если не считать вожаков нескольких отделов тайного сообщества, которое мы же и учредили незадолго до вашего пробуждения. Все это мелкие честолюбцы или сентиментальные дураки. Все завидуют друг другу и грызутся между собой. Ни один не может стать центральной фигурой. Стихийное движение, народный мятеж - вот единственное, чего еще мы можем опасаться. Это возможно, не скрою. Но это не помешает вашим воздушным полетам. Те времена, когда народные массы могли делать перевороты, давно миновали.

- Кажется, что так, - задумчиво проговорил Грехэм. - Вообще ваш век, должен дознаться, поражает меня неожиданностями. Мы в наше время, помню, бредили демократическим строем, мечтали о наступлении блаженной поры, когда все люди будут, как братья, и не будет обездоленных на земле.

Острог бросил на него острый взгляд.

- Дни демократизма прошли, - сказал он. - Прошли и не вернутся. Они кончились с той минуты, когда народные массы перестали одерживать победы, когда на смену лучникам Кресси и марширующей пехоте пришли дорогостоящие пушки, броненосцы и стратегические железные дороги. Мы живем в эпоху торжества капитала. Владычество денег никогда еще не было так велико. Деньги подчинили себе землю, море и небо. И за теми, кто владеет этой новой силой, - вся власть. Таковы факты, а с фактами приходится считаться... Мир для толпы?! Толпа - властелин мира?.. Помилуйте! Да даже в ваше время это положение было отвергнуто, как нелепость. Теперь же оно имеет лишь одного сторонника - бессильного, ничтожного - человека толпы.

Грехэм молчал, подавленный мрачными думами.

- Но царство толпы миновало, - продолжал Острог. - Люди толпы еще могли развернуться в деревне, на просторе полей. Тогда народилась первая аристократия - аристократия захвата власти. То были смельчаки, проявлявшие свое удальство набегами, поединками, грабежами. Но их строго усмирили. Первая долговечная аристократия, закованная в железные доспехи, возникла вместе с укрепленными замками. Но и она не устояла перед пушкой и ружьем. Ныне наступило царство второй аристократии - настоящей. Дни огнестрельного оружия были сравнительно еще днями демократизма. Теперь же человек толпы - ничтожество, ноль. Наш век - век колоссальных предприятий, гигантских машин, чудовищных городов. Где же рядовому человеку разобраться в этом сложном механизме общественных отношений?

- Однако же вы сами говорите, что у вас не все идет гладко, - заметил Грехэм, - Есть какая-то сила, которую вам приходится сдерживать, подавлять.

- О, на этот счет можете быть покойны, - ответил с принужденной улыбкой Острог, отмахивая в сторону все затруднения величественным жестом руки. - Поверьте, не затем я поднял эту силу, чтобы она обрушилась на меня.

Грехэм вдруг выпрямился и заговорил другим голосом:

- Не в этом вопрос.

- Неужели так будет всегда? - продолжал Грехэм уже с нескрываемым волнением. - Неужели так должно быть? Неужели напрасны были все наши надежды?

- Что вы хотите сказать? Какие надежды? - спросил растерянно Острог.

- Я жил в демократический век. Спустя двести лет я попадаю в другую, новую эпоху, и что же я застаю? Аристократическую тиранию!

- Да. Но вы забываете, что вы сами - главный тиран.

- Но хорошо, оставим в стороне личности, - сказал Острог. - В том, что вы видите кругом, нет ничего ненормального. Господство аристократии, то есть избранных, лучших, страдания и вымирание неприспособленных - таков естественный ход прогресса.

- Вы говорите - аристократия. Да неужели же все эти господа, с которыми я теперь встречаюсь...

- О нет, не эти! - перебил Острог, - Это конченые люди. Легкая жизнь и разврат очень скоро сведут их в могилу. Все они умрут, не оставив потомства. Такие типы заранее обречены на вымирание; конечно, если человечество пойдет тем путем, каким оно шло до сих пор, и не свернет на другую дорогу. Широкий простор для всевозможных эксцессов, облегчение перехода к небытию для прожигателей жизни!

- Все это прекрасно, - сказал Грехэм. - Но, кроме прожигателей жизни, есть еще толпа - миллионы трудящегося бедного люда. А этим что же остается? Тоже вымирать?.. Нет, эти не вымрут, они будут жить. Но они страдают, и страдания их - такая сила, которую даже вы...

- Напрасно вы волнуетесь. Дня через три-четыре все будет улажено. Толпа - большое глупое животное, и не нам бояться ее. Толпа не вымрет, вы правы, но толпу укрощают и ведут за собой. Я ненавижу рабов. Вы, верно, слышали два дня тому назад, как орала и пела на улицах эта сволочь. Это они с чужого голоса пели. Если б вы попросили любого из них объяснить, ради чего он так надсаживается, он не сумел бы ответить. Они воображают, что старались для вас, хотели доказать вам свою верность и преданность. Еще вчера они готовы были своими руками передушить всех членов Совета, а сегодня уже ропщут на нас за то, что мы низвергли Совет.

- Неправда! - перебил Грехэм. - Они ропщут потому, что у них не стало больше терпения, потому что их жизнь - сплошная мука. Они взывают ко мне, потому что верят в меня и надеются...

- На что надеются? И на каком основании? Какие их права? Получать щедрую плату за никуда негодную работу - вот чего они требуют, чего хотят... На что они могут надеяться? На что и вообще-то может надеяться человечество? Что придет день, когда на земле воцарится сверхчеловек, когда все низшее, слабое, скотское будет или вычеркнуто из жизни, или покорено. Убогим, слабоумным выродкам нет места в этом мире. Их прямой долг, святая обязанность - умереть. Смерть неудачникам! Лишь этим путем вымирания слабых могла инфузория дорасти до человека, и этот же путь, надо надеяться, поможет человеку дорасти до существа высшего порядка.

Острог прошелся по комнате, что-то обдумывая, потом снова повернулся к Грехэму.

этих отживших учреждений.... Вас возмущают наши "Веселые Города". Мне следовало раньше об этом подумать, но я был так занят, что упустил из виду. ...Но все равно: вы скоро сами поймете и взглянете на дело иначе. Наша чернь готова, пожалуй, сочувствовать вашим теперешним взглядам - из зависти. Ей недоступны дорогие развлечения, и вот она кричит на улицах: "Долой "Веселые Города!" Но "Веселые Города" необходимы. Это наши клоаки, через которые государство извергает свои нечистоты. Из года в год они своими приманками стягивают к себе все слабое, безвольное и порочное, все, что только есть ленивого и непригодного к жизни в стране, и незаметно, шаг за шагом, приводят все эти отбросы человечества к беспечальной смерти. Люди едут туда, живут, веселятся и умирают бездетными, ибо у женщин легкого поведения не бывает детей, а человечество остается только в выигрыше. Если б народ не был так глуп, он бы не завидовал богачам. Вы говорите, мы поработили народ, вы хотели бы улучшить его положение, облегчить ему жизнь. Но ведь трудящиеся классы - это рабочий скот, и если они опустились так низко, значит на лучшее они неспособны. - Он улыбнулся так цинично, что Грехэму захотелось ударить его. - Вы скоро сами в этом убедитесь, вот увидите. Мне хорошо знакомы все эти высокопарные, великодушные идеи: в ранней юности я читал вашего Шелли и тоже бредил свободой. Теперь-то я знаю, что все это химеры. Только ум, знания и сильная воля делают человека свободным. Свобода внутри нас. Если бы этому стаду безмозглых баранов в синей холстине сегодня удалось освободиться от нашего ига, поверьте, оно завтра же нашло бы новых господ. Пока на свете есть овцы, будут и хищные звери. Пришествие аристократии - фатальная необходимость: весь вопрос лишь во времени. И сколько там ни протестуй глупое человечество, в конце, концов мы придем к сверхчеловеку. Пусть чернь бунтует, пусть даже останется победительницей и перебьет всех нас, своих господ. На наше место явятся другие. Конец будет все тот же.

- Я все-таки не понимаю...

Грехэм не докончил. С минуту он сидел потупившись, не глядя на Острога, потом вдруг поднял голову и заговорил мягко, но решительно:

- Вот что: я сам посмотрю. Я ни на чем не могу остановиться, пока не увижу своими глазами. Я хочу знать, что делается на свете. И я должен предупредить вас, Острог: я не намерен быть веселым царем ваших "Веселых Городов". Это меня совсем не прельщает. Я не желаю больше развлекаться. Итак уже слишком много времени потрачено на аэронавтику и на прочие затеи. Теперь я хочу видеть, как живет мой народ, как сложилась будничная, серая жизнь простолюдина: как он работает, женится, растит детей и умирает.

Острог всполошился.

- Мне нужен не реализм, а действительность, - сказал Грехэм.

- Вот видите ли... - Острог замялся. - Есть некоторые затруднения.... Но, впрочем, если вы непременно хотите...

- Непременно хочу.

- Хорошо. Дайте подумать... Вы желаете, говорите вы, присмотреться к быту простого народа? Для этого вам надо обойти пешком весь город. - Он на секунду задумался и вдруг пришел к решению: - Вам придется переодеться. Народ очень возбужден, и, если ваше появление на улицах будет открыто, может произойти страшнейшая кутерьма. Надо действовать крайне осторожно.... А знаете, чем больше я об этом думаю, тем больше понимаю вас: это ваше желание обойти город и самолично удостовериться... это, пожалуй, недурная идея.... Немножко трудно будет. Но так или иначе я это устрою. Вы повелитель, и раз вы серьезно решили отправиться в эту экскурсию, никто не может вам помешать. Асано позаботится о вашем костюме, он, разумеется, будет вас сопровождать... Что ж, идите, идите, это положительно хорошая мысль.

- А вам не понадобится мое присутствие в эти дни? - неожиданно спросил он.

- О, нет, не думаю. Во всяком случае, на такое короткое время вы можете, мне кажется, доверить мне дела, - проговорил Острог улыбаясь. - Если бы даже мы расходились во мнениях...

Грехэм зорко взглянул на него.

- В ближайшем будущем не ожидается вооруженных столкновений?

- Я хотел только сказать... Я вспомнил о вашей африканской полиции.... Об этих неграх. Не думаю, чтобы народ был враждебно настроен против меня.... Да, наконец, не в этом дело. Я не хочу, чтоб негры вызывались в Лондон для усмирений. Слышите? Не хочу! Я ваш повелитель, и такова моя воля. Может быть, это предрассудок архаического человека, но у меня свои понятия о взаимных отношениях европейцев и подчиненных рас.

Острог из-под насупленных бровей внимательно наблюдал за выражением лица своего собеседника.

- Я не собирался вызывать в Лондон негров, - проговорил он нехотя, - но если...

- Вооруженные негры не явятся в Лондон ни в каком случае, - сказал Грехэм. - Что бы ни произошло. Это я твердо решил.