В печь!

Был душный и темный вечер. Тускло-багровый закат чуть догорал на западе. Они сидели у открытого окна, тщетно ища прохлады. В саду перед окнами смутно выступали черные пятна деревьев и кустов. Через дорогу горел фонарь, и пламя его, ярко желтело сквозь синий сумрак вечера. Дальше, в ночном тумане светились три огонька железнодорожного сигнала.

Их было двое, мужчина и женщина. Они вели разговоры негромко и очень серьезно.

-- Он ничего не замечает? - спросил мужчина с легким безпокойством.

-- Куда ему! - сказала женщина с оттенком раздражения. - Он думает только о своем чугуне и о ценах на уголь. В сердце у него нет ни капли поэзии.

-- Все заводчики такие, - сказал мужчина пренебрежительно. - И сердце у них из того же чугуна.

-- У него тверже чугуна, - сказала женщина, отворачивая к окну свое недовольное лицо. В окно донесся дальний шум поезда и быстро стал расти и приближаться. Дом затрясся. Локомотив грузно прошел мимо, и в просвете садовой аллеи мелькнуло яркое пламя и клубы черного дыма. Потом друг за другом прошли один, два, три, пять, семь, восемь черных прямоугольников, восемь груженых платформ. И тотчас же оне исчезли одна за другою в жерле туннеля. Эта широкая черная пасть как будто проглотила одним усилием весь поезд, и пламя, и дым, и даже звуки.

-- Вся эта местность когда-то была цветущей и прекрасной, - сказал он. - А теперь это ад кромешный. По этой дороге ничего не увидишь, только высокия трубы да навесы над шахтами. Кажется, копоть и дым встали до самого неба... Но все равно. Скоро конец этому ужасу... Завтра... - Последнее слово он произнес шопотом.

-- Завтра, - повторила она тоже шопотом и не отрываясь от окна.

-- Милая, - сказал он, касаясь её руки.

Она быстро повернулась, и глаза их встретились. Её взгляд стал мягче и нежнее.

-- Дорогой! - сказала она и потом прибавила: - Как странно, что вы так внезапно вошли в мою жизнь, для того чтоб открыть предо мною...

Она остановилась.

-- Что же открыть? - спросил он чуть-чуть шутливо.

В эту минуту за их спиной дверь внезапно хлопнула и закрылась. Они быстро обернулись. В глубине комнаты молча стояла крупная мужская фигура. В полутьме смутно виднелось лицо и серые пятна тени тупо выступали из-под нахмуренных бровей. Мистер Раут, мужчина, сидевший у окна, откинулся назад и каждый мускул в его теле неожиданно напрягся. Когда именно открылась эта дверь? Что слышал вошедший? Все или часть? Что он мог видеть? - Целый вихрь вопросов и ни на один из них не было ответа.

После паузы, которая казалась бесконечной, вновь пришедший сказал отрывисто:

-- Ну?

-- Это вы, Горрокс, - сказал человек у окна, судорожно схватившись рукою за косяк. - А я боялся, что так и не дождусь вас. - Голос его звучал неуверенно.

Грузная фигура Горрокса выдвинулась из тени.

Но он ничего не ответил. Несколько мгновений он молча стоял, возвышаясь над ними.

Сердце женщины замерло от страха. Но когда она заговорила, голос её был совершенно спокоен:

-- Я сказала мистеру Рауту, что вы, вероятно, придете.

Горрокс, все еще молча, тяжело опустился на стул, который стоял возле рабочого столика его жены.

Его огромные руки сжались. В глазах из-под хмурых бровей сверкало странное пламя. У него как будто не хватало голоса. Он перевел свой взгляд с женщины, которую любил, на друга, которому верил, потом опять направил его на женщину.

И на одну минуту все трое наполовину поняли друг друга. Но никто не решался вымолвить первое слово и разрешить напряжение.

Наконец, голос мужа раздался первый.

-- Вы хотели меня видеть, - сказал он Рауту.

Раут снова вздрогнул.

-- Мне было нужно вас видеть, - подтвердил он, решаясь лгать до конца.

-- Ну, - сказал Горрокс.

-- Вы обещали показать мне свой завод при лунном освещении.

-- Я обещал показать вам свой завод при лунном освещении, - повторил Горрокс каким-то безцветным тоном.

-- И я хотел застать вас сегодня, чтобы вместе пойти на работу.

Настала новая пауза. Отчего он так спокоен? Что он знает? Как долго он был в комнате? Впрочем, даже в последнюю минуту их позы...

Горрокс мельком взглянул на профиль жены, белевший в полутьме, потом посмотрел на Раута и вдруг как бы опомнился.

-- А вы говорили мистеру Рауту об этих контрастах тени и пламени, которые вам кажутся такими эффектными, - сказала женщина, в первый раз обращаясь к мужу. Её уверенность вернулась. Только голос звучал на полтона выше обыкновенного.

-- У него особая теория, мистер Раут, что красота есть на свете только в машинах, а все остальное никуда не годится. Разве он не рассказывал вам? Это его единственное открытие в области искусства...

-- Я туг на открытия, - угрюмо бросил Горрокс. - Но если я что открою... - Он остановился.

-- Тогда что? - спросила она с невольным вызовом.

-- Ничего!

Он быстро встал. - Я обещал показать вам завод, - сказал он опять, обращаясь к Рауту и кладя на его плечо свою тяжелую руку. - Если вы готовы, пойдем.

-- Пойдем, - сказал Раут и тоже встал.

Настало новое молчание. Каждый из них старался разсмотреть в неясной полутьме лица своих собеседников. Рука Горрокса все еще лежала на плече Раута. Раут на минуту подумал, что, в сущности, пожалуй, не случилось ничего особенного. Но мистрисс Горрокс знала своего мужа лучше. Она не полагалась на его спокойный голос, и в душе её росло чувство тяжелого опасения.

-- Идем, - повторил Горрокс и, опустив свою руку, поворотился к двери.

-- А где же моя шляпа? - сказал Раут, осматриваясь в полутьме.

-- Это моя рабочая корзинка, - сказала хозяйка с нервным смехом. Их руки встретились на спинке стула. - Вот она! - сказал он.

Ей хотелось тихонько предостеречь его, но она не нашла слов. "Не ходите". "Берегитесь его", но пока она перебирала эти фразы, удобный момент был упущен.

-- Нашли? - спросил Горрокс, стоя у полуоткрытой двери.

Раут сделал шаг вперед.

-- А разве вы не хотите проститься с мистрисс Горрокс? - сказал заводчик, и его угрюмый голос звучал еще спокойнее, чем прежде.

Раут вздрогнул и обернулся. - Прощайте, мистрисс Горрокс! - сказал он и пожал протянутую руку.

Горрокс вежливо ждал у двери, чтобы пропустить гостя первым. В другое время такия церемонии по отношению к мужчинам были не в его привычках. Раут вышел, и тогда, бросив жене последний мрачный взгляд, заводчик вышел тоже. Она стояла недвижно, пока легкие шаги Раута и тяжелая поступь её мужа звучали в корридоре, как бас и альт. Наружная дверь тяжело захлопнулась. Она неторопливо подошла к окну и высунулась наружу. Обе фигуры мужчин появились за воротами, прошли под фонарем и тотчас же исчезли в темной полосе деревьев.

Тогда она почти упала в большое кресло и словно застыла, глядя широко открытыми глазами на зарево плавильных печей, мерцавшее вдали. Еще через час она сидела на том же месте, не изменив положения.

Тишина душной ночи давила Раута. Они шли молча и также молча свернули в проход между грудами шлака. В конце этого прохода открылся широкий вид вниз на всю долину.

Копоть и сумрак сливались вместе в синий туман и окутывали землю какой-то зловещею тайной. В самом конце долины темнели два городка - Этрурия и Ганлей. Они смутно выступали, слегка обведенные чуть намеченной лентой дорожных фонарей. Местами выделялось ярко освещенное окно, резкий отблеск фабричных огней или лампы трактира. И на вечернем небе тонкими прямыми чертами вставали высокия трубы. Многия дымились, иные как будто дремали, пользуясь короткой передышкой. Там и сям были разбросаны странные круглые постройки, похожия на ульи. Оне прикрывали спуск в шахту. И черное колесо, резко отделяясь на фоне смутной мглы, указывало на копь, где добывался прекрасный сорт местного угля. Поближе лежало полотно железной дороги и, смутно мелькая в клубах белого пара, проходили частые поезда с сопеньем и стуком, и звоном вагонных цепей, и грохотом колес. Налево, между железной дорогой и темною массою широкого низкого холма, стояли огромные черные башни, господствуя над всем и увенчанные вверху дымом и языками пламени. То были доменные печи сталелитейного завода Джедской Компании, директором которого был Горрокс. Оне поднимались вверх с тяжелой угрозой, полные шумного пламени и кипящого металла. Вокруг них грохотали листопрокатные машины. И паровой молот ударял тяжко и мерно, разбрызгивая в стороны крупные белые искры. И пока они смотрели, в одну из печей упал сверху новый груз топлива, и пламя вырвалось вверх, как будто навстречу, и столб черного дыма поднялся к небесам.

-- Действительно, ваши домны эффектного вида, - сказал Раут, чтобы прервать молчание.

-- Только луна еще плохо светит, - сказал Раут, взглянув на него снова. - Закат мешает.

Горрокс посмотрел на него, как будто внезапно проснувшись. - Закат мешает?.. Да, да, конечно. - Он поглядел на луну, которая белела на сумеречном небе.

-- Идем, - сказал он вдруг и, схватив Раута за руку повыше локтя, потащил его к тропинке, которая спускалась с холма к полотну железной дороги.

Раут отшатнулся. Их взгляды встретились и обменялись признанием без всякого слова. Рука Горрокса сжалась, потом разжалась. И прежде, чем Раут опомнился, они уже шли под руку, по узкой дорожке вниз, направляясь к рельсам.

-- Взгляните, как эффектны эти сигналы на станции, со стороны Борслема, - заговорил Горрокс. Он стал внезапно очень говорлив, быстро шел вперед и все теснее прижимал к себе локоть Раута.

-- Зеленые, и красные, и белые огни на темном фоне мглы. Вы, ведь, знаток по части эффектов, Раут. Или еще посмотрите на мои печи. Видите, как оне растут, по мере того, как мы приближаемся. Вот эта направо - моя любимица. В ней семьдесят футов вышины. Я сам закладывал ее углем и рудой в первый раз и с тех пор уже пять лет она плавит железо в своей утробе без всякой остановки.

-- Я ее особенно ценю. Тот красный огонь или, точнее сказать, ярко-оранжевый - это пудлинговые печи. А в том жарком пламени три черные постройки, это прокат железа. Глядите, как брызжет из-под парового молота. Идем скорей! Бум, бум! Как он колотит, - земля трясется!.. Листовое железо, Раут, - удивительная штука. Посмотрели бы вы, какое оно выходит сейчас из-под станка, - яснее зеркала. Трах! Опять ударил...

-- Идем, ну!

Он прервал свою речь, чтоб перевести дух. Но все продолжал стискивать локтем руку Раута и без остановки шагал вперед к железной дороге, как бешеный. Раут не отвечал, но упирался уже открыто и изо всей силы.

-- Послушайте, - сказал он, наконец, со смехом, но в голосе его был оттенок злобы. - Зачем вы меня тащите так. Вы почти оторвали мою руку.

Горрокс тотчас же отпустил его. И обращение его изменилось.

-- Оторвал вашу руку, - повторил он. - Простите. Но ведь вы сами приучили меня ходить под руку.

-- Видно, приучил, да не совсем, как надо, - сказал Раут и опять засмеялся тем же искусственным смехом. - Ей-Богу, у меня рука отнялась.

Горрокс не стал извиняться. Они спустились с холма и теперь стояли у барьера, который закрывал переход через рельсы. Завод совсем вырос и широко поднимался перед их глазами по ту сторону дороги. И теперь им приходилось глядеть на печи уже не сверху вниз, а снизу вверх. И вместе со спуском с холма, Этрурия и Ганлей исчезли из их поля зрения. Перед ними у барьера смутно выступала доска, на которой едва можно было прочитать надпись, запачканную сажей: "Берегись поезда".

-- Красиво, не правда ли, - сказал Горрокс, обводя широким жестом руки свои владения. - Вон, поезд подходит. Белый дым, желтый блеск огня и круглое яркое око спереди, - очень недурно. Но мои печи были еще красивее, пока мы не вставили им в глотку железные затычки для сбережения газа.

-- Какие затычки? - спросил Раут.

-- Такия, - сказал Горрокс. - Я вам покажу их поближе. Знаете, прежде пламя вырывалось из жерл совсем безпрепятственно, столбами красного дыма, как будто из вулкана. Теперь мы отвели дым в трубы и сжигаем его весь внутри домны. А верхушка её закрыта затычкой. Вы найдете интерес в этой затычке.

-- Но я вижу, каждый раз пламя и дым вырываются снова, - сказал Раут.

-- Затычка не плотно вбита, - сказал Горрокс. - Она висит на цепи, на длинном рычаге, с противовесом. Иначе нельзя было бы сыпать в домну руду и уголь. Когда сыплют уголь, затычка опускается и пламя вырывается из жерла.

-- Понимаю, - сказал Раут. Потом посмотрел через плечо и прибавил: - А луна стала светлее.

-- Идем же, - сказал Горрокс отрывисто и, снова взяв его под руку, потащил к переходу через полотно железной дороги.

заставила его сделать пол-оборота и встать лицом по колее.

И в эту минуту впереди показалась вереница вагонов с ярко освещенными окнами и стала быстро надвигаться прямо на них.

Он видел, как фонари локомотива выростают и приближаются, как огненные глаза. Он не успел даже понять, что это значит, и сделал отчаянное усилие, чтобы вырвать плечо. Борьба длилась одно мгновение. И вдруг та же рука, которая держала его на рельсах, быстро рванула его в сторону, спасая от гибели.

-- Не стойте на дороге, - крикнул Горрокс, тяжело дыша. Поезд промчался мимо, и они стояли, запыхавшись, по ту сторону пути, у входа в завод.

-- Я не видел поезда, - сказал Раут, стараясь скрыть свой страх и показать вид, что не случилось ничего особенного.

Горрокс ответил глухим и хриплым звуком. - Затычка! - сказал он вдруг и потом прибавил:

-- Я видел, что вы ничего не слышите.

-- Ничего, - повторил Раут.

-- Не дай Бог, если бы вас поезд переехал.

-- Я немного растерялся, - сказал Раут.

Горрокс постоял с минуту, потом круто повернулся к заводу. - Посмотрите, как красивы эти кучи шлака в вечернем освещении. И эта тележка там наверху. Вот она повернулась и вывалила шлак. Глядите, как ползут багровые клочья вниз по склону. Теперь, когда мы подошли ближе, эта передняя куча заслоняет домны... Не сюда!.. Эта дорожка ведет к пудлинговым печам, я хочу сперва показать вам канал. Сюда проходите, между кучами...

Он опять взял Раута под локоть и они пошли рядом. Раут почти не слушал. Он спрашивал себя, что такое случилось на полотне железной дороги. Сыграло ли с ним штуку разстроенное воображение или, действительно, Горрокс едва не бросил его под поезд? Правда ли, что он только что был на волосок от смерти?

Знает ли что-нибудь этот нескладный, угрюмый увалень? Дрожь пробежала по телу Раута от этой мысли, но тотчас же он успокоился снова. Могло быть и так, что Горрокс ничего не заметил. И во всяком случае он же стащил Раута во-время с пути. Его странная манера, быть может зависит от смутной ревности, какую он как-то проявил уже однажды. Вот он идет рядом и мирно толкует о шлаке и о канале.

-- Не так ли? - сказал Горрокс, окончив какую-то фразу.

-- Что, - сказал Раут, - да, конечно. Туман при лунном свете. Очень красиво.

-- Вот наш канал, - сказал Горрокс, внезапно останавливаясь. - Он замечательно красив в двойном свете луны и пламени. Вы никогда не видали? Может ли быть! Вы слишком засиделись в вашем городе. Но я вам скажу, таких эффектов... Сами увидите... Кипящая вода...

Когда они вышли из лабиринта дорожек, оставив за собою груды шлака, руды и угля, - грохот прокатных машин как будто охватил их со всех сторон. Разговаривать стало трудно. Трое рабочих прошли мимо с неясными лицами и при виде Горрокса приподняли шапки. У Раута мелькнула мысль, не заговорить ли с ними. Но прежде чем он нашел слова, они исчезли в темноте.

Они подошли теперь к самому каналу. Это было зловещее место, все в красном, кровавом свете от пламени печей.

Сюда протекала вода от холодильников сверху, уже нагретая, шумным, почти кипящим потоком; в разных местах взвивался белый пар тонкими струйками и густыми клубами, как будто вереница привидений вставала из водоворотов, красных и черных, и без конца проходила мимо.

Огромная черная башня главной домны теперь поднималась над их головой, уходя в мглу, и оглушала их своим буйным грохотом.

Раут держался подальше от края канала и все посматривал на Горрокса.

-- Здесь все красно, - сказал Горрокс, наклоняясь к Рауту, - этот багровый пар ярок и красен, как грех. А там под лунным светом, над теми кучами шлака, он бледен, как смерть.

-- Пойдем к прокатным машинам, - сказал Горрокс. Голос его звучал совершенно спокойно.

Они постояли немного у пудлинговых печей, потом прошли сквозь прокатные мастерския, под непрерывный стук парового молота, который как будто выжимал красные брызги из ярко-сочного железа. Черные полунагие гиганты сдвигали полосу и она проходила сквозь зубья колес, меняя свою форму, как красный и мягкий сургуч.

-- Пойдем, - сказал Горрокс в самое ухо Рауту. Они заглянули в стекло, позади холодильников, и увидели озеро огня, кипевшее во чреве домны. Правый глаз на минуту совсем ослеп. Потом зеленые и голубые пятна запрыгали во тьме, мешая что-нибудь видеть даже другому глазу. После того они взошли на подъемную машину, которая доставляет тележки с углем и рудою и известью на вершину башни.

И когда они стояли на узком помосте, на самой верхушке домны, Раут снова ощутил прилив мучительного страха. Что, если Горрокс знает все? Несмотря на все старания, колени его дрожали. Прямо под его ногами было семьдесят футов пустого пространства. Это было опасное место. Не следовало сюда подниматься.

Они осторожно прошли мимо тележки с углем и подошли к перилам. В облаке газов, выходивших из раскаленного жерла, в едком зловонии клубов сернистого пара, широкий, темный склон Ганлейского холма, как будто трепетал и раздвоялся перед глазами. Луна выходила из груды волнистых облаков и поднималась выше, озаряя леса и луга до самого Ньюкестля.

Канал горячей воды внизу убегал вперед и, пройдя сквозь арку неясного моста, терялся в тумане, среди равнины, по направлению к Борслему.

-- А вот затычка, о которой я говорил, - прокричал Горрокс. - Под нею шестьдесят футов огня и расплавленного железа, и нагнетаемый воздух проходит сквозь все, как угольный газ сквозь содовую воду.

Раут крепко схватился руками за перила и поглядел вниз на затычку.

Это был широкий железный конус, висевший над жерлом печи.

Из печи шел невыносимый жар. Рокот кипящого металла и свист поддувала зловеще вторили голосу Горрокса. Надо было терпеть до конца. Быть может, в конце концов... - Температура внутри - проревел Горрокс - до тысячи градусов. Если упадете туда, то только вспыхнете, как щепотка пороху на свечке. Протяните руку и попробуйте. Даже здесь на верхушке бывает, что капли дождя шипят на железных обоймах, как будто на плите... А эта затычка!.. Об нее можно пальцы обжечь. На верхней стороне температура в 300 градусов.

-- Триста градусов, - сказал Раут.

-- Триста градусов по Цельзию, - сказал Горрокс,

-- Вся ваша кровь в одну минуту выкипит.

-- Что? - сказал Раут, обернувшись.

-- Вся ваша кровь в одну... Нет, нет.

-- Пусти! - крикнул Раут. - Пусти мою руку!

Он схватился за перила сперва одной рукой, потом обеими. Несколько мгновений они оба качались. Потом внезапным усилием Горрокс оторвал руки Раута от перил и бросил его в печь. Раут хотел схватиться за самого Горрокса, но не достал руками. Он перевернулся в воздухе, потом щекою, плечом и коленом упал вниз на горячий железный конус. Он уцепился руками за цепь, на которой висела затычка, и она опустилась вниз на одну долю дюйма.

Кругом конуса показался, как обруч багрового жара, и длинный огненный язык вырвался снизу и загнулся к телу Раута. Он почувствовал страшную боль в коленях и услышал запах жженого мяса от собственных рук. Последним усилием он поднялся на ноги и сделал попытку взлезть по цепи вверх, но в эту минуту что-то ударило его по голове. Он поднял лицо. Вокруг него со всех сторон вставало черное и гладкое жерло доменной печи.

Горрокс стоял вверху у черной тележки, резко выделяясь в белом свете луны, размахивал руками и кричал:

Он схватил горсть угля из тележки и бросил в Раута. Потом стал швырять в него уголь, без остановки, кусок за куском.

Он с криком схватился за цепь, стараясь оторваться от раскаленного конуса. Куски угля попадали ему в голову. Платье на нем горело.

Но под его новым усилием конус опять опустился и жгучая струя удушливого газа вырвалась наружу и вспыхнула тонким пламенем кругом его тела.

невиданная, чудовищная тварь, полная воя и муки, мертвая и еще живая.

При этом ужасном зрелище вся злоба Горрокса вдруг исчезла. Едкий запах жженого мяса ударил ему в ноздри и голова его закружилась.

-- Боже милостивый! - воскликнул он. - Господи! Что я наделал.

Он знал, что эта обожженная масса, которая еще корчилась там внизу, в сущности говоря, была уже трупом, что кровь в жилах страдальца вскипает от жара. Невыносимая мука этой ужасной агонии как будто поднялась снизу и вошла в его душу и заслонила все остальные чувства. Одно мгновение он простоял, колеблясь, потом обернулся к тележке и быстро опрокинул ее над умирающим телом. Поток угля упал с глухим стуком и визг умолк. Столб пламени, пыли и дыма поднялся вверх. Когда он разсеялся, на конусе ничего не было.

Горрокс откинулся назад и застыл на месте, крепко ухватившись руками за перила. Губы его двигались, но не могли произнести ни звука.