Колдун из братства Порро

Первая встреча Поллока с этим человеком случилась в одной деревне на берегу реки, текущей сквозь лагуны за Полуостровом Тёрнера. Женщины этого края известны красотой. В их племени есть примесь европейской крови, еще со времен Васко-де-Гамы и английских работорговцев. Этот человек, должно быть, тоже поддался своему кавказскому родству. Он ударил женщину ножем, как будто ревнивый любовник из итальянского простонародья, - и бросился на Поллока.

Поллок отбил удар револьвером, вышиб нож, потом выстрелил и попал человеку в ладонь.

Он выстрелил еще раз и дал промах, только разбил стекло в окне напротив. Тот человек нагнулся в дверях и поглядел из-под руки на Поллока. Перед англичанином мелькнуло лицо, опрокинутое вниз и освещенное солнцем. Потом он остался один, дрожа от возбуждения, в полутьме хижины. Все произошло очень быстро, короче, чем можно рассказать словами.

Поллок осмотрел женщину. Она была мертва. Он подошел к двери и выглянул наружу. Было очень светло Полдюжины негров, носильщиков экспедиции, стояли кучкой у своих зеленых шалашей и смотрели в его сторону, удивляясь выстрелам. За их спиной разстилалась широкая полоса берегового ила, черного и жирного; дальше тянулись наносы стволов папируса, водные травы, за ними свинцовая гладь реки. Густые деревья неясно синели на том берегу. Деревенский плетень чуть мелькал в тростнике но в этой стороне все было попрежнему спокойно.

Поллок осторожно вышел вон из хижины и направился к реке, время от времени оглядываясь назад через плечо. Но тот человек исчез. Поллок нервно стиснул в руке револьвер.

Один из его людей вышел навстречу и, подойдя, указал рукою на кусты за хижиной, туда, где исчез тот человек. Поллок с раздражением подумал о том, как глупо разыгралось все это приключение. Он сознавал свою вину и тем более злился. Он думал также о том, что придется сказать Ватергаузу, умеренному, почтенному, осторожному начальнику экспедиции, который, конечно, серьезно посмотрит на вещи. Поллок выругал крепким словом и Ватергауза, и свою неудачу, и этот проклятый западный берег Африки, и всю постылую экспедицию. И в то же самое время где-то в его мозгу копошился назойливый вопрос: в какой стороне горизонта может скрываться тот убежавший человек?

Собственно говоря, убийство, которое произошло на его глазах, мало смущало его. В последние три месяца он видел так много жестокости, мертвых женщин, обгорелых хижин, сухих скелетов в верховьях реки Киттама, по свежим следам разбойничьей конницы Софийцев, - что в нем притупилось всякое чувство жалости.

Но его безпокоила мысль, что все это дело, пожалуй, не окончится так просто.

Он обругал негра, который рискнул задать вопрос, потом вошел в палатку под апельсинными деревьями, где отдыхал Ватергауз. Он чувствовал себя, как напроказивший школьник пред кабинетом учителя, в ожидании головомойки.

Ватергауз все еще спал под действием последняго приема хлородина. Поллок уселся на ящик рядом с его постелью, закурил трубку и стал ждать. Кругом валялись чаши и копья из коллекции Ватергауза. Он собрал их в Мендийском племени и теперь должен был уложить снова для перевозки водою в челноках до города Сулимы.

Через несколько времени Ватергауз проснулся и, потянувшись на постели, заметил вслух, что ему стало лучше. Поллок заварил чаю. За чаем Поллок, скрепя сердце, рассказал о своем приключении. Ватергауз принял его рассказ еще серьезнее, чем можно было ожидать. Вместо обычного выговора он разсердился и стал запальчиво браниться.

-- Это все ваша дьявольская глупость, - крикнул он, - что вы считаете негров хуже всякой твари. Стоит мне захворать на один день, как вы сейчас же затеете какую-нибудь новую мерзость. Третий раз за этот месяц вы связываетесь с неграми. На этот раз вас можно поздравить. Порро, да! Они и так злятся, после того как вы написали на идоле ваше дурацкое имя. Таких мстительных чертей на всем свете не найдешь. Честное слово, с вами становится стыдно за цивилизованных людей. Кто бы подумал, что вы родились в таком приличном семействе... Но если когда-нибудь в другой раз я навяжу себе на руки такого разгильдяя...

-- Потише, - фыркнул Поллок, внезапно возвращая свою обычную резкость, - не так громко.

-- Слушайте, Поллок, - сказал он, наконец, наполовину задыхаясь. - Уезжайте домой. Ну вас. Довольно я болею из-за вас.

-- Не портите себе крови, - сказал Поллок, прищурившись. - Я уеду и так.

Ватергауз успокоился и сел на складной стул.

-- Ладно, - сказал он опять. - Не станем ссориться. Но только чертовски досадно, когда все твои планы разстраиваются из-за таких штук. Я доеду до Сулимы вместе с вами и провожу вас на корабль.

-- Не нужно, - сказал Поллок, - я и один доеду*.Прямо отсюда.

-- Нет, - сказал Ватергауз, - я вижу, вы не можете понять, что такое эти люди Порро.

-- Как я мог знать, - угрюмо сказал Поллок, - что её хозяин один из этих Порро.

-- Да, хозяин, - сказал Ватергауз. - Теперь уже не воротишь. - Один поеду, - как же. Хотел бы я знать, что то они затеют. Я вижу, вы совсем не понимаете, что эта чертовщина правит всей страной, - это закон и религия, волшебство и медицина... Они назначают вождей. Испанская инквизиция им и в подметки не годится... Он, конечно, направит против нас Аваяла, здешняго вождя. Хорошо, что наши люди из племени мендийцев. Во всяком случае нам надо переменить стоянку. Чорт подери, Поллок, хоть бы вы промаху не дали...

Он стал думать, и в его мыслях не было ничего приятного. Потом он встал и взял ружье.

-- Я бы на вашем месте держался дома, - бросил он через плечо, выходя из палатки. - Я пойду, попробую собрать справки.

Поллок остался в палатке. - Я, должно быть, создан для цивилизованной жизни, - думал он хмуро, набивая свою трубку. - Чем скорее попаду я в Лондон или в Париж, тем будет лучше.

Глаза его остановились на крепко забитом ящике, куда Ватергауз сложил отравленные стрелы, собранные в мендийском краю.

-- Жалко, что я не угодил в него, как следует, - сказал Поллок злобно.

Ватергауз вернулся не скоро. Он отвечал неохотно, хотя Поллок задавал вопрос за вопросом: - Тот человек был очень видным членом тайного братства Порро. В деревне не было злобы, но было возбуждение: "Это великий колдун. Он, должно быть, ушел в лес".

-- Конечно, он что-нибудь затевает, - сказал Ватергауз и снова замолк.

-- Что же он может затеять? - спросил Поллок.

Ватергауз не ответил.

-- Вас надо увезти отсюда, - заговорил он снова. - Они что-то устраивают, оттого так тихо.

-- Что же они могут устроить? - повторил Поллок.

-- Не знаю, - буркнул Ватергауз. - Плясать в кругу из черепов. Варить в медном котле вонючия травы...

Поллок опять стал приставать с разспросами. Ватергауз разсердился.

-- Но что именно он станет делать?

-- Я не умею сказать. Они изобретательный народ. Знают целую кучу неожиданных приемов. Вы лучше разспросите этого чорта меднокожого, Шекспира.

Блеснул огонь, во мраке за шалашами грянул выстрел, и пуля из обожженой глины прожужжала у самого уха Поллока. На первый случай это был ясный ответ.

Негры и мулаты, весело сидевшие кругом костра, особо от господ, вскочили гурьбой. Кто-то выстрелил в темноту в виде ответа.

-- Лучше войдите в шалаш, - спокойно сказал Ватергауз, не двигаясь с места.

Поллок тоже встал у костра и вынул револьвер.

Он готов был драться с кем угодно. Но тайному врагу темнота лучше панцыря. Умнее всего был совет Ватергауза. Поллок вошел в палатку и улегся на ночь.

Он спал плохо, и ему снились странные сны, один другого несвязнее. Но в каждом сне являлось лицо того человека, опрокинутое вниз, как было оно, когда он выходил из хижины и поглядел из-под руки на Поллока.

Можно было удивляться, почему в его уме так крепко запечатлелось это мгновенное зрелище. Помимо сновидений его безпокоила боль и колотье в членах.

В светлой дымке ранняго утра, когда они нагружали челны, зазубренная стрела вдруг прилетела и воткнулась в землю у ног Поллока. Люди бросились вперед и стали искать в чаще, но никого не нашли.

После этих двух случаев члены экспедиции стали заметно избегать соседства с Поллоком. И в первый раз в жизни он стал настойчиво искать общества негров. Ватергауз занял один челнок; и несмотря на все желание сесть вместе с ним, Поллоку пришлось поместиться отдельно. Он оставался один в передней части челна и ему стоило труда заставить гребцов, которые его не любили, - держаться на средине реки, на добрую сотню ярдов от каждого берега. Он окликнул Шекспира, мулата из города Фритауна, и попросил его перейти на этот конец челнока и рассказать ему о людях Порро. Шекспир попробовал было уклониться, но потом перешел к Поллоку и стал рассказывать с большим интересом и увлечением.

Время шло. Челнок быстро скользил по ленте лагуны, мимо плавучих деревьев, водяных смоковниц, стволов папируса и пальм. С левой стороны мелькало лесистое болото, и оттуда иногда долетал рев прибоя на берегу океана.

Шекспир рассказывал своим картавым английским говором о том, как люди Порро наводят порчу, как жертвы сохнут на-смерть от их злобы, как они насылают злых духов и дурные сны, как они замучили и убили детей Иджибу, как они схватили белого торговца из города Сулимы, который нанес обиду одному из их братства, и увели его с собой, и как выглядело его тело, когда его нашли немного спустя. И после каждого рассказа Поллок мысленно посылал проклятье ленивым миссионерам, которые не сумели разрушить все это суеверие, и вялому Британскому правительству, которое правит этим темным языческим миром на берегу Сиерра-Леоне.

К вечеру они добрались до озера Кази, пристали к острову, спугнули десяток крокодилов, дремавших на песке, и расположились на ночлег.

На другой день они приехали в Сулиму. Пахнуло морским ветром. Но Поллоку пришлось пять дней дожидаться отъезда в Фритаун. Все-таки, принимая во внимание близость Фритауна, Ватергауз решил, что здесь довольно безопасно, и потому покинул Поллока и вернулся вместе со всей экспедицией в Гоемму. Поллок подружился с Перейрой, единственным белым торговцем из обитателей Сулимы, так подружился, что всюду ходил вместе с ним. Перейра был португальский еврей чахлого вида. Он раньше живал в Англии, и дружба англичанина ему льстила до крайности.

Два дня прошли без всяких приключений. Большую часть времени Поллок и Перейра играли в Наполеон. Это была единственная общая игра, - и Поллок проигрывал. На второй вечер колдун известил Поллока о своем прибытии в Сулиму, - лезвием точеного железа, которое воткнулось ему в плечо. Оно попало в него с большого разстояния и на самом излете, но умысел был ясен без всяких объяснений. Поллок просидел всю ночь на койке с револьвером в руках и на следующее утро доверил свою тайну англо-португальцу.

Перейера сделал серьезное лицо. Он хорошо знал местные обычаи.

-- Знаете, это личные счеты, это месть. И потом, раз вы хотите уехать, он должен торопиться. Мешаться никто не станет, ни негры, ни мулаты, разве вы сделаете так, чтоб интерес нашелся. Если бы вам удалось его розыскать, вы могли бы, конечно, застрелить его. Но тоже и он мог бы застрелить вас.

-- И еще эта чертовская магия, - сказал Перейра. - Конечно, я не верю, - но все-таки неприятно думать, что где бы вы ни были, есть такой негр, который в лунную ночь станет плясать у костра затем, чтобы наслать на вас дурные сны.

-- А что, у вас бывают дурные сны?

Кажется, ничего особенно страшного, а между тем во сне я цепенею от ужаса. Странная штука - сны. Все время я знаю, что это сон, а проснуться не могу.

-- Это, должно быть, воображение, - сказал Перейра. - Мои негры говорят, что люди Порро могут змей насылать. Вы не видали змей?..

-- Одну видал. Убил ее нынче утром на полу возле койки. Чуть не наступил на нее, когда встал с постели.

-- Ах, - воскликнул Перейра, но потом прибавил ободряюще: - о, конечно, это простое совпадение. Все-таки я бы держал ухо востро... Еще бывает боль в костях...

-- Я думал, что это от малярии, - сказал Поллок.

-- Наверное так, - подтвердил Перейра. - А когда вы почувствовали боль?

Тут Поллок припомнил, что в первый раз он почувствовал боль в ночь после встречи в хижине.

-- Мне кажется, он не хочет вас убить, - сказал Перейра. - Не теперь по крайней мере. Я слыхал, что они наровят запугать и измучить человека своими порчами и покушениями, ревматической болью и дурными снами, так, чтобы ему жизнь стала в тягость. Конечно, все это только пустой разговор. Вам не о чем безпокоиться... Но я все же хотел бы знать, что именно он устроит на этот раз?..

-- Я сам прежде что-нибудь устрою, - сказал Поллок угрюмо разсматривая грязные карты, которые Перейра раскинул по столу.

-- Будет с меня этих выстрелов и всякой дряни и чертовщины... Право, это колдовство, кажется, убивает даже удачу в игре.

Он поглядел на Перейру подозрительным взглядом.

-- Наверно убивает, - с жаром подхватил Перейра, тасуя карты. - Это удивительный народ.

После обеда Поллок убил еще двух змей в своей постели. И неизвестно откуда, в комнату набрались целые отряды красных муравьев и кишели кругом. Он не стал больше медлить и в тот же день закончил переговоры с одним мендийским удальцом, начатые еще накануне. Мендиец показал Поллоку короткий кинжал и демонстрировал удар в шею с таким зловещим лицом, что Поллока бросило в дрожь. За это Поллок обещал ему двуствольное ружье с чеканными замками.

Вечером Поллок и Перейра, как обыкновенно, играли в карты, как вдруг мендиец показался в дверях. Он нес в руках что-то круглое, завернутое в обрывок грубого сукна, красный от крови.

-- Не сюда! - поспешно воскликнул Поллок. - Не сюда

Но мендиец не стал слушать. Он думал только о том, как бы поскорее получить свою плату. Он быстро развернул сукно и бросил на стол голову убитого. Голова слетела на пол, оставив красный след на картах, потом откатилась в угол и там остановилась. Она стояла вниз лбом, но страшные глаза, как прежде, глядели на Поллока.

Перейра вскочил с места и, не помня себя от ужаса, залопотал по-португальски. Мендиец нагнулся к Поллоку с кровавым обрывком в руке. - Дай ружье, - напомнил он. Но Поллок не мог оторвать глаз от мертвой головы.

Она снилась ему именно такая и глядела точно так же. В его мозгу что-то как будто оборвалось.

Перейра пришел в себя и заговорил по-английски:

-- Сами, - сказал он, - лучше бы вы его убили сами.

-- Теперь он уже не снимет с вас этого...

-- Чего этого?

-- И карты все замазались...

-- Чего не снимет, - этого, - повторил Поллок.

-- За вами новая колода, - сказал Перейра. - Помните это, когда приедете в Фритаун. Там есть карты в продаже.

-- Чего не снимет?...

-- О, пустяки. Я совсем забыл. Негры говорят о колдунах, - ведь он был колдун, - так чепуха... Надо его заставить снять это прочь или убить его собственной рукой... Я думаю: глупости.

Поллок проворчал ругательство. Он не мог отвести взгляда от головы в углу.

-- Я не могу выносить этих глаз, - крикнул он, наконец, и подскочил ближе, и ударил мертвую голову ногою. Она откатилась на несколько аршин и опять остановилась, точь-в-точь как прежде, вниз лбом, - и все глядела на него.

-- Какая безобразная, - сказал португалец. - На редкость. Эти рубцы на щеках они насекают особым ножичком.

Поллок снова хотел пнуть голову, но мендиец тронул его за плечо и сказал: "Давай ружье!" Он тоже смотрел на голову с заметным страхом.

-- Два ружья, - только унеси отсюда эту дьявольскую мерзость, - сказал Поллок.

Но мендиец качал головой и стоял на своем: - "Одно ружье, как было обещано". Поллок пробовал просить, потом стал кричать, но ничего не помогло. У Перейры было продажное ружье (за тройную цену). Это ружье перешло к мендийцу. И тотчас же глаза Поллока обратились, против воли, к той страшной штуке, лежавшей на полу.

-- Видишь, - как становится - вниз лбом, - сказал Перейра с неуверенным смехом. - Должно быть, мозги свинцовые. Как Ванька-встанька.

-- Вы бы ее убрали отсюда. Все равно, играть не будем, карты не годятся.

-- В Фритауне есть человек, торгует картами.. И комната замазалась, как чорт знает что... Лучше бы вы его сами убили.

Поллок сделал усилие, шагнул вперед и подобрал голову. Он отнес ее в свою комнату, зацепил бичевкой и подвесил на ламповый крюк в средине потолка; потом пошел копать для нея яму. Он был уверен, что зацепил ее за волосы, но когда он вернулся назад, оказалось, что она висит лбом вниз, прихваченная за шею.

Солнце садилось. Он закопал ее в землю с северной стороны своего жилища, с таким расчетом, чтобы ночью, на обратном пути от Перейры, не проходить мимо ямы. Перед сном ему опять пришлось убить двух змей. В средине ночи он проснулся от внезапного шума: что-то ступало по полу и стучало когтями об доски. Он сел на постели и быстро достал револьвер из-под подушки. Из темноты послышалось ворчанье и Поллок выстрелил на звук. Тотчас-же раздался визг и что-то темное смутно мелькнуло в дверях.

-- Собака, - сказал Поллок и снова улегся.

когда стало светлее, он случайно бросил взгляд через край койки и увидел на полу что-то темное. Он так вздрогнул, что койка опрокинулась, и он выпал вон. Он оказался на полу лицом к лицу с мертвой головой, едва на аршин разстояния. Собака вырыла ее из земли и расплющила нос. Муравьи и мухи хлопотали на её поверхности. И по странной случайности, она стояла вниз лбом, с тем же дьявольским выражением в опрокинутых глазах.

Поллок как будто застыл и долго глядел на ужасную голову. Потом он встал, обошел кругом, как можно дальше - и вышел из хижины. Яркий свет восходившого солнца, шорох зеленых листьев под легким ветерком и, наконец, разрытая яма с ясными собачьими следами, - несколько привели его в себя.

Он отправился к Перейре и стал рассказывать о том, что было, как будто для смеха, но губы его дрожали.

-- Не надо было вам пугать собаку, - сказал Перейра с такой же искусственной веселостью.

До парохода оставалось еще два дня. Все это время Поллок хлопотал о том, чтобы отделаться от неожиданного приобретения. Он одолел отвращение и отнес голову к реке на самое устье. Здесь он забросил ее в морскую воду. Но каким-то чудом она не попалась ни одному крокодилу, и вместо того, чтобы уплыть, вернулась с приливом обратно в реку и прибилась к берегу. И в тот же вечер ее подобрал один расторопный араб и понес продавать европейцам, Поллоку и Перейре, как любопытную редкость. Туземец вертелся кругом, пока не стемнело и запрашивал все меньше, потом, заразившись видимым страхом этих всезнающих белых людей, ушел прочь. Но по дороге он забросил свою находку в хижину Поллока, и она оказалась там поутру на том же месте, что прежде.

На этот раз Поллок пришел в ярость.

-- Я сожгу ее в огне, - решил он и не откладывая, вышел, стал собирать валежник и складывать костер.

В разгаре его работы раздался свисток. Это был пароход, маленький, колесный, проходивший мимо, по дороге из Монровии к Батурсту.

-- Слава Богу, - вздохнул Поллок, как будто в ответ свистку. Дрожащими руками он зажег груду собранных сучьев, бросил голову сверху, и пошел складывать вещи и прощаться с Перейрой.

В тот же вечер он уже стоял на палубе и с чувством невыразимого облегчения смотрел, как болотный берег Сулимского устья уходит вдаль. Темный перерыв в белой полосе прибоя становился все уже. И у него было такое чувство, как будто эта полоса сейчас сомкнется и отделит его навеки от недавней заботы. Чувство тревоги и страха куда-то уплывало. На Сулимском берегу вера в черную магию и злобу людей Порро наполняла атмосферу, и его идея об их власти была широкая, зловещая, всеобъемлющая. Теперь владения Порро казались, как пятнышко на карте, или как темная узкая полоска между морем и голубыми холмами мендийского края.

-- Прощай, Порро, - сказал Поллок, - прощай навсегда.

Капитан парохода подошел и остановился рядом с Поллоком.

-- Добрый вечер, - сказал он вежливо и сплюнул через борт прямо в воду, в знак дружеского расположения.

-- Мне попалась на этом берегу редкостная вещь, - сказал капитан, - я и не видел такой по всей дороге до самой Индии.

-- Что же именно? - спросил Поллок.

-- Сушеная голова, - сказал капитан.

-- Что? - крикнул Поллок.

-- Голова, копченая. С насечкой на щеках, как бывает у этих знахарей Порро. Что такое? Что с вами? Ничего? Я бы не подумал, что у вас нервы такие слабые. И лицо позеленело. От качки, что ли? Лучше теперь? Эк, вас передернуло как... Ну-с, так эта голова какая-то чудная. Я положил ее в спирт, у меня в каюте банка есть, там несколько змей и еще кой-что. И вы представьте себе: эта голова повернулась в банке вниз лбом. Что?..

Поллок вскрикнул и схватился за волосы. Потом перебежал к колесу, как будто собираясь броситься в воду, но вдруг опомнился и вернулся к капитану.

-- Эй, - сказал капитан, - Джек Филипс, придержи его. Не подходите вы. Стойте там. Что с вами такое... Взбесились, что ли?

Поллок поднес руку к голове. Надо было дать какое-нибудь объяснение. - У меня здесь такая боль, - сказал он, - что поневоле взбесишься. Сразу приходит. Извините меня, пожалуйста.

Он был бледен и весь в поту. Он понимал, что ему нельзя допустить, чтобы его сочли сумасшедшим. Он заставил себя возобновить разговор с капитаном, внимательно выслушал его советы, даже подержал за щекой с ложку неразведенного спирта, как будто от зубной боли. Покончив с этим, он стал разспрашивать капитана об его приватной торговле тропическими редкостями.

Весь этот переезд был для Поллока еще хуже, чем остановка в Сулиме. Целый день он сдерживал себя, хотя мысли его были полны присутствием этой зловещей головы. Ночью возвращались кошмары, и он просыпался, цепенея от ужаса, и хриплый вопль как будто умирал в глубине его горла.

Он разстался с головой у самого Батурста, и пересел на судно, которое шло в Тенериф. Но сны его остались и также тупая боль в костях.

У Тенерифа он пересел на корабль из Капской Земли, но голова не отстала от него. Он играл в карты и в шахматы, даже пробовал читать. Пить он боялся. Но каждый раз, когда ему попадался круглый черный предмет или круглая тень, он вспоминал голову - и видел ее. Он ясно понимал, что все это только игра воображения, но вместе с тем в иные минуты ему мерещилось, будто и этот корабль, и пассажиры, и матросы, и широкое море все это только висит, как полупрозрачная дымка, и сквозь нее проступает другой мир - реальный и ужасный. Страшное лицо колдуна выдвигалось из-под завесы, и казалось, что оно одно существует и больше нет ничего на свете. Тогда он вставал, брал вещи в руку, клал что-нибудь в рот, грыз карандаш, жег себе кожу спичкой, или втыкал иголку в ладонь.

В этой безвыходной борьбе с собственным воображением, Поллок доехал до Англии. Он вышел в Соутгамптоне и на вокзале Ватерло взял кеб и поехал прямо к своему банкиру. Его ввели в кабинет к управляющему, и они стали подводить денежные счета. Голова тоже была тут, она украшала каминную доску из черного мрамора, и с нея капало на решетку. Он слышал шорох капель и видел красные брызги на железе решетки.

-- Папоротник, - сказал управляющий, - следуя за его взглядом, - красивый круглый папоротник. Но только от него решетка ржавеет.

-- Очень красивый, - сказал Поллок. - Кстати я хотел спросить вас: - не можете ли вы рекомендовать мне доктора по душевным болезням? У меня, знаете, бывают эти, - как их называют, - галлюцинации.

Голова засмеялась зло, свирепо. Поллок удивленно подумал: почему управляющий не видит. Но управляющий только глядел ему в лицо.

Взяв адрес доктора, Поллок вышел на Корнгилль. Извозчиков не было видно. Он пошел по панели и у Дворца попытался перейти через улицу. На этом месте переход через улицу не очень легок даже для коренного лондонца. Извозчики, телеги, кареты, почтовые повозки, омнибусы толпятся и движутся здесь, как в непрерывном потоке. Тем труднее тому, кто только что явился из болотных пустынь Сиерра-Леоне. Но если вдобавок из-под ног внезапно выскочит, как мяч, опрокинутая голова и поскачет вперед, оставляя по дороге кровавые следы, можно ли тогда избежать несчастия? Поллок конвульсивно подпрыгнул, чтобы не наткнуться на голову, потом в бешенстве изо всех сил пнул ее ногою. В эту минуту что-то сильно толкнуло его в спину и жгучая боль пронизала его руку.

На него наехал омнибус, дышло сбило его с ног, и одна из лошадей копытом размозжила ему пальцы на левой руке, между прочим, те самые пальцы, которые он отстрелил колдуну Порро. Когда его вытащили из-под лошадиных копыт, в его разбитой руке нашли адрес доктора.

После того в первые два дня Поллок ощущал только запах хлороформа, сладкий и едкий, и напряженность операций, которые как-то протекали совсем без боли. Он лежал покойно. Ему подносили питье и еду. Потом он впал в жар и стал чувствовать жажду. И его прежний кошмар вернулся. Только тогда он припомнил, что в эти два дня он был свободен от всяких видений.

-- Если бы они вместо руки размозжили мне голову, - сказал Поллок, - я был бы теперь совсем свободен.

Он молча смотрел на темную подушку, которая для его глаз превратилась в голову.

При первом удобном случае Поллок рассказал врачу о своей болезни.

Он ясно сознавал, что скоро сойдет с ума, если не получит действительной помощи. Он рассказал доктору, будто он присутствовал на одной из Дагомейских казней и с тех пор стал видеть перед собой отрубленную голову.

Разсказать всю правду он, разумеется, не решился.

Доктор принял серьезный вид.

-- Это разстройство нервной системы, - сказал он, - я вам пропишу укрепляющую микстуру.

Голова скорчила ужасную гримасу, будто в ответ.

-- Вам нужно движение, - сказал доктор. - И возбуждающий воздух. Поезжайте на Альпы, в Шотландию, или в Норвегию.

-- На край света, если угодно, - сказал Поллок.

Однако, как только поджили его пальцы, он сделал геройское усилие, чтобы выполнить совет доктора. Он попробовал играть в мяч, но для него эта игра состояла в погоне за опрокинутой головой. И, как игрок, он никуда не годился. Он пинал мяч слепо и с видимым ужасом, а когда пришла его очередь встать на меже и мяч полетел в его сторону, он внезапно вскрикнул и бросился прочь. Еще до отъезда на тропики имя его было связано с неприятными толками, и в семейных домах его нигде не принимали. Теперь он держал себя так подозрительно и странно, что даже близкие друзья стали избегать его. Голова была тут. Теперь она не только являлась зрению, она говорила с ним, угрожала, насмехалась.

хозяйки, домовой служанки и его собственного слуги. Больше всего его мучил страх, что к зрению и слуху присоединится также и осязание, и ужасное видение даже на ощупь будет уже не горшком или подушкой, а настоящей головой.

голова Горгоны и эта голова глядит на него опрокинутым лицом и хочет свести его с ума.

Он решил не поддаваться, взял велосипед и поехал на прогулку по дороге из Вандсворта в Кингстон. Голова покатилась рядом, оставляя за собой темный след. Он стиснул зубы и поехал скорее. Но, как только он стал спускаться к Ричмондскому Парку, голова обогнала его и прыгнула под колесо. Уже не размышляя, он круто повернул в сторону и его бросило на камни. Его подняли с переломом левой кисти и отвезли домой.

В первый день Рождества, рано утром, настал конец. Всю ночь у него был жар и повязка жгла больную руку, как раскаленное железо, и обычный кошмар был ярче и страшнее, чем когда бы то ни было. В тусклой мгле перед разсветом он проснулся и сел на постели и увидел голову. Она забралась на подставку, где с вечера стоял круглый медный кувшин.

-- Я знаю, что это кувшин, - сказал он, но в сердце его было сомнение. Еще через минуту он уже не мог противиться. Он встал с постели, дрожа от холода, подошел к кувшину и поднял руку. Конечно, он сейчас разсеет этот предательский обман воображения и ощупает рукой гладкий и скользкий металл. Он колебался несколько мгновений, долгих, как годы, потом опустил руку. Пальцы его нащупали рубцы татуированных щек. Он конвульсивно отдернул их. Все было кончено. Осязание тоже ему изменило.

Дрожа и натыкаясь на мебель, спотыкаясь о свою разбросанную обувь, как будто в тумане, он подошел к туалетному столику, достал бритву из ящика и вернулся на кровать. Напротив кровати было зеркало. Он увидел там свое лицо, серое, худое, подавленное отчаянием.

свете утра. Он припомнил хижину, нападение колдуна, отъезд в Сулиму; потом мендийца с его кровавым свертком, свои отчаянные попытки отделаться от головы, и после того борьбу с призраком. Призрак... Конечно, это был только призрак. В нем вспыхнула минутная надежда. Он перевел глаза от зеркала к подставке. И взгляд его перехватила опрокинутая голова и ответила гримасой. Неловкими пальцами перевязанной руки он стал отыскивать артерию на шее. Было очень холодно. Бритва была на ощупь, как будто ледяная...