| Автор: | Уэллс Г. Д. |
| Категория: | Роман |
Анна-Вероника
6. Уговоры
1
Следующее утро началось спокойно. Анна-Вероника сидела в своей комнате, в своей собственной комнате, ела на завтрак яйцо и повидло и просматривала объявления в «Дейли телеграф». Затем пришла телеграмма, а потом начались уговоры и увещания, в которые пустилась тетка. Телеграмма напомнила Анне-Веронике о том, что у нее для приема есть всего-навсего спальня; отыскав квартирную хозяйку, она поспешно добилась ее разрешения воспользоваться гостиной, находившейся на нижнем этаже и, к счастью, пустовавшей. Девушка просила, чтобы ее гостью сразу проводили туда, так как ей предстоит важная беседа. Тетка приехала в половине одиннадцатого, одетая во все черное и в необычайно густой вуали с мушками. Она подняла вуаль с видом заговорщика, снимающего маску, и открыла лицо, распухшее от слез. Воцарилось молчание.
- Моя дорогая, - сказала она наконец, отдышавшись, - ты должна немедленно вернуться домой.
Анна-Вероника бесшумно прикрыла дверь и остановилась.
- Эта история едва не убила твоего отца… Особенно после истории с Гвен!
- Я же дала телеграмму.
- Он так тебя любит! Он так тебя любил!
- Я дала телеграмму о том, что все благополучно.
- Все благополучно! Мне никогда в голову не могло прийти ничего подобного. Я и понятия не имела! - Она упала на стул, а ее руки безвольно опустились на стол. - Ах, Вероника, - сказала она, - уйти из дому!
Тетка любила поплакать, заплакала она и на сей раз. Столь бурные чувства ошеломили Анну-Веронику.
- Зачем ты это сделала? - твердила тетка. - Разве ты не могла открыться нам?
- Что я сделала? - спросила Анна-Вероника.
- То, что ты сделала.
- Но что я сделала?
- Бежала. Ушла - и как ушла! У нас и в мыслях этого не было. Мы так тобой гордились, возлагали на тебя такие надежды! Я считала, что ты самая счастливая девушка на свете. У меня и мысли не было о том, что я ошибаюсь. Я делала все, что могла! Твой отец не спал всю ночь. Наконец мне удалось уговорить его лечь в постель. Он все собирался надеть пальто и ехать в Лондон разыскивать тебя. Мы были убеждены, что повторилась история с Гвен. Гвен хоть оставила письмо на подушечке для булавок. А ты, Ви, даже этого не сделала, даже этого!
- Я же послала телеграмму, тетя, - ответила Анна-Вероника.
- Это был настоящий удар. Ты не дала себе труда написать поподробнее.
- Я сообщила, что все благополучно.
- Гвен тоже сообщила, что она счастлива. До получения телеграммы твой отец даже не знал о твоем уходе. Он как раз начал сердиться, что ты опаздываешь к обеду - ты ведь знаешь его, - и в это время принесли телеграмму. Ничего не подозревая, он вскрыл ее, а прочитав, стукнул по столу, отшвырнул столовую ложку и расплескал суп на скатерть. «Боже мой! - сказал он. - Я разыщу их и убью его. Я разыщу их и убью его!» В первую минуту я подумала, не от Гвен ли эта телеграмма.
- Разумеется, он вообразил! Каждый бы это сделал на его месте. «Что случилось, Питер?» - спросила я. А он стоял, держа в руке скомканную телеграмму, и произнес ужасное слово! Затем сказал: «Анна-Вероника ушла и последовала примеру своей сестры!» «Ушла?» - переспросила я. «Ушла! - повторил он. - Прочти» - и он так швырнул мне телеграмму, что она угодила в суповую миску. Когда я пыталась достать ее разливной ложкой, он выругался и сообщил мне ее содержание. Потом отец сел и заявил, что людей, которые пишут романы, следует вешать. Все, что мне удалось сделать, - это помешать ему выбежать из дому и помчаться искать тебя. Со дней моей юности я не видела твоего отца в таком волнении… «Ах, малютка Ви! - воскликнул он. - Малютка Ви!» Потом закрыл лицо руками и долго сидел неподвижно, пока опять не вскипел.
Анна-Вероника слушала тетку стоя.
- Вы хотите сказать, тетя, - сказала она, - что отец решил, будто я сбежала с каким-то мужчиной?
- Что же другое он мог подумать? Кому могла прийти мысль о том, что ты окажешься настолько сумасшедшей и уйдешь одна?
- И это после того, что произошло накануне вечером?
- Ну к чему вспоминать старые обиды? Если бы ты видела отца в это утро, его жалкое лицо, белое, как полотно, и все изрезанное бритвой! Он хотел первым поездом ехать искать тебя, но я сказала ему: «Подожди почты!» И действительно, пришло твое письмо. Его руки так дрожали, что он с трудом вскрыл его. Затем бросил письмо мне и сказал: «Поезжай и привези ее домой; это не то, что мы думали. Это просто шутка с ее стороны». И отправился в Сити, мрачный и молчаливый, оставив на тарелке недоеденную свиную грудинку, большой кусок, почти не тронутый. Он не завтракал, не обедал - проглотил одну ложку супа - и это со вчерашнего чая.
Она умолкла. Тетка и племянница смотрели друг на друга.
- Ты должна немедленно вернуться домой, - сказала мисс Стэнли.
Анна-Вероника опустила глаза на ее пальцы, лежавшие на бордовой скатерти. Тетка вызвала в ней слишком живой образ отца, человека деспотичного, властного, сентиментального, шумного и нецелеустремленного. С какой стати он мешает ей развиваться и идти собственной дорогой? При одной мысли о возвращении в ней снова проснулась гордость.
- Едва ли я смогу это сделать, - сказала Анна-Вероника. Она подняла глаза и почти беззвучно произнесла: - Извините меня, тетя, но этого я сделать не могу.
2
Тогда, собственно, и начались уговоры.
На этот раз тетка убеждала ее в общей сложности в течение двух часов.
- Дорогая моя, - начала она, - это немыслимо! Об этом и речи быть не может! Ты просто не имеешь права так поступить. - И, вдаваясь в бесконечные рассуждения, упорно возвращалась все к тому же. Лишь постепенно до ее сознания стало доходить, что Анна-Вероника настаивает на своем решении. - Как же ты будешь жить? - взывала она. - Подумай, что скажут люди. - Она повторяла это, как припев. - Подумай, что скажет леди Пэлсуорси! Что скажет?.. Что мы скажем людям? Что я скажу твоему отцу?!
Вначале Анне-Веронике еще не было ясно, откажется она вернуться домой или нет; она даже мечтала о капитуляции, которая принесет ей определенную свободу, но когда тетка стала описывать ее побег с разных сторон, когда она, путаясь в мыслях, непоследовательно и противоречиво хваталась то за одно, то за другое соображение, смешивая обещания, убеждения и чувства, девушке начало становиться все яснее, что очень мало или даже ничто не изменится в ее жизни, если она вернется домой.
- А что скажет мистер Мэннинг? - спросила тетка.
- Мне все равно, кто и что подумает, - ответила Анна-Вероника.
- Не понимаю, что на тебя нашло! - воскликнула тетка. - Не могу взять в толк, чего ты хочешь. Ты просто глупая девчонка!
Анна-Вероника промолчала. Где-то в глубине сознания еще смутно шевелилась и смущала мысль о том, что ведь она сама не знает, чего хочет. Но все же называть ее глупой девчонкой было несправедливо.
- Не понимаю, какое он имеет отношение к моему переезду в Лондон?
- Он? Да он благословляет землю, по которой ты ступаешь. Ты этого не заслуживаешь, но это так. По крайней мере так было еще позавчера. Вот тебе! - Тетка красноречивым жестом раскрыла ладонь и выпрямила пальцы, затянутые перчаткой. - А я считаю, что все это сумасшествие, одно сумасшествие! И все только из-за того, что отец не позволил тебе ослушаться его!
3
Под вечер труд по увещеванию взял на себя сам мистер Стэнли. По мнению отца Анны-Вероники, увещевать следовало достаточно резко и убедительно. Сидя под газовой люстрой у стола, покрытого бордовой скатертью, на которой лежали его шляпа и зонтик, разделявшие их, как жезл в парламенте, отец и дочь жестоко поссорились. Она решила держаться величественно и спокойно; но в нем с самого начала кипел гнев, и он тут же заявил, что бунт подавлен, - а уж одно это было нестерпимо для нее, - и она должна покорно вернуться домой. Его желание быть настойчивым и отомстить за страдания, испытанные накануне вечером, быстро перешло в грубость; таким грубым она видела его впервые.
- Я здорово переволновался из-за вас, сударыня, - сказал он, входя в комнату. - Надеюсь, вы теперь удовлетворены?
Она испугалась: его гнев всегда пугал ее - и хотя скрыла страх под видом величественного спокойствия, это притворство было противно ей самой. Она ответила, что не хотела доставить ему боль своими поступками, которые вынуждена была совершить, а он ответил, что хватит валять дурака. Она попыталась защищаться и заявила, что была поставлена им в невозможное положение. Тогда он закричал:
- Вздор! Вздор! Любой отец на моем месте поступил бы так же!
Затем добавил:
- Ну, ты пережила небольшое приключение, надеюсь, с тебя хватит. Поднимись наверх и собери вещи, пока я пойду за кэбом.
На это только и можно было ответить:
- Я домой не вернусь.
- Не вернешься?
Несмотря на намерение сохранить твердость, Анна-Вероника, ужаснувшись самой себе, расплакалась. Разговоры с отцом обычно кончались слезами, потому что он всегда вызывал ее на неожиданно решительные слова и действия. Она испугалась, как бы он не принял ее слезы за слабость, и поспешила сказать:
- Я домой не вернусь. Я лучше умру.
После этого заявления разговор на минуту прервался. Затем мистер Стэнли сложил руки на столе, в позе скорее подходящей для адвоката, чем для просителя, грозно глянул на дочь сквозь очки и произнес с нескрываемой злобой:
- В таком случае осмеливаюсь спросить, что ты собираешься делать? Как ты намереваешься жить?
- Как-нибудь проживу, - всхлипывая, ответила Анна-Вероника. - Можешь не беспокоиться! Я устроюсь!
- А я не могу не беспокоиться, - сказал мистер Стэнли. - Я беспокоюсь. Ты думаешь, мне все равно, если моя дочь будет бегать по Лондону, искать случайной работы и унижать себя?
- Я не возьму случайной работы, - ответила Анна-Вероника, вытирая слезы.
ее, предупредил весьма торжественно не оказывать ему открытого неповиновения и снова повторил свое приказание. Потом добавил, что если она не повинуется ему, то «никогда не переступит его порога», и вообще держался крайне оскорбительно. Эта угроза привела Анну-Веронику в ужас, и, продолжая всхлипывать, она страстно заявила, что никогда больше не вернется домой, и тогда в исступлении они заговорили одновременно, перебивая друг друга. Он спросил ее, отдает ли она себе отчет в своих словах, и разъяснил ей, что она не получит ни одного пенса до тех пор, пока не вернется домой, - ни единого пенса… Анна-Вероника ответила, что ей и не нужны его пенсы.
Тогда мистер Стэнли вдруг переменил тон.
- Бедная девочка! - сказал он. - Неужели ты не понимаешь всего безрассудства твоих поступков? Подумай! Подумай, от какой любви и привязанности ты отказываешься! Подумай о тете, заменившей тебе мать. Подумай, что сказала бы твоя мать, будь она жива?
Мистер Стэнли, глубоко взволнованный, умолк.
- Если бы моя мама была жива, - всхлипнула Анна-Вероника, - она бы поняла меня.
Разговор становился все бесполезнее и мучительнее. Девушка почувствовала себя неопытной, не умеющей держаться с достоинством, отвратительной и, в отчаянии, все более ожесточенно и враждебно спорила с отцом, придумывая язвительные ответы, будто он ей не отец, а брат. Это было ужасно, но что можно было сделать? Она стремилась жить по-своему, а он с оскорбительным презрением стремился помешать ей в этом. Все, что теперь говорилось, Анна-Вероника воспринимала или только так, или как обходный маневр.
Позднее, размышляя обо всем случившемся, она была поражена тем, как быстро все разлетелось вдребезги в то время, когда она уже в душе согласилась вернуться домой, но только на определенных условиях. Ожидая его прихода, Анна-Вероника представляла себе, как ей казалось, со всей полнотой и ясностью свои настоящие и будущие отношения с отцом. Она надеялась на свое объяснение с ним. Вместо этого разразились буря, крики, рыдания, пошли угрозы вперемежку с неуместными просьбами. Беда была не только в том, что ее отец наговорил много нелепого и вздорного, но что она, непонятно почему, заразившись его тоном, отвечала ему тем же. Он утверждал, что основным предметом спора был ее уход из дому - все вертелось только вокруг этого - и что другого выхода, кроме ее покорности, быть не может. А она отчаянно боролась, и сопротивление казалось ей уже вопросом чести. Кроме того, он позволил себе несколько раз самым чудовищным и недопустимым образом намекнуть на то, что во всем замешан какой-то мужчина… Мужчина!
А в заключение всей этой сцены - фигура отца в дверях, дававшего ей последнюю возможность одуматься: он держал шляпу в одной руке, зонтик - в другой, потрясая им, чтобы придать еще большую силу своим словам, и говорил:
- Значит, ты понимаешь? Ты понимаешь?
- Понимаю, - ответила Анна-Вероника. Лицо ее было мокро от слез и горело от волнения, но ей, к ее собственному удивлению, удалось выстоять в этой схватке как равной. - Понимаю. - Она подавила всхлипывания. - Ни пенса, ни одного пенса, и я никогда не переступлю твоего порога!
4
На следующий день тетка вновь приехала и стала ее уговаривать. Но как только она произнесла: - Это же неслыханная вещь, чтобы девушка ушла из дому, как это сделала Анна-Вероника! - появился отец, которого ввела приветливая хозяйка.
Отец принял новое решение. Положив на стол шляпу и зонтик, он подбоченился и решительно посмотрел на Анну-Веронику.
- Пора, - сказал он спокойно, - прекратить эти глупости.
Анна-Вероника хотела ответить ему, но он продолжал с неумолимым спокойствием:
- Я здесь не для того, чтобы ссориться с тобой. Хватит этого вздора. Ты поедешь домой.
- По-моему, я объяснила…
- Ты, кажется, не расслышала меня, - сказал он. - Я же велел тебе ехать домой.
- По-моему, я объяснила…
- Поехали домой!
Анна-Вероника пожала плечами.
- Что ж, хорошо, - сказал отец. - Полагаю, что вопрос исчерпан. - И он повернулся к сестре: - Не будем же мы умолять ее. Пусть сама наберется ума, если так господу богу угодно.
- Нет, - отрезал мистер Стэнли, - не дело родителя уговаривать свое дитя.
Мисс Стэнли встала и пристально посмотрела на Анну-Веронику. Девушка стояла перед ними, заложив руки за спину, мрачная, решительная, задумчивая, прядка темных волос упала ей на глаз, черты лица казались нежнее обычного, и она более, чем когда-либо, напоминала упрямого ребенка.
- Она же не знает.
- Знает.
- Не могу понять, почему ты так рассердилась на все и на всех, - сказала мисс Стэнли своей племяннице.
- Какой толк от этих разговоров? - прервал ее брат. - Пусть идет своей дорогой. В наше время дети больше не принадлежат отцу. Это факт. Они восстают против него… Пагубное влияние дрянных романов и всяких негодяев. Мы не в состоянии защитить наших детей даже от них самих.
Казалось, после этих слов огромная пропасть открылась между отцом и дочерью.
- Я не понимаю, - проговорила Анна-Вероника, задыхаясь, - почему родители и дети… не могут быть друзьями.
- Друзьями?! - воскликнул отец. - Когда мы видим, что непослушание заводит вас черт знает куда! Пошли, Молли, пусть делает что хочет. Я пытался воздействовать на нее своей отцовской властью. Она же бросает мне вызов. Что еще можно сказать? Она мне бросает вызов!
Это было невероятно. И вдруг Анну-Веронику охватило чувство огромного сострадания; она отдала бы все на свете, чтобы выразить в словах свои чувства, воззвать к сердцу отца, высказаться и преодолеть пропасть, разделившую их, но этих искренних и трогательных слов она не находила.
- Отец, - крикнула она, - мне ведь жить надо!
Он неправильно понял ее.
- Это, - неумолимо сказал он, уже взявшись за ручку двери, - твое личное дело, если ты не хочешь жить в Морнингсайд-парке.
Мисс Стэнли обернулась к ней.
- Ви, вернись домой, пока не поздно.
- Идем, Молли, - сказал мистер Стэнли уже в дверях.
- Ви, - произнесла мисс Стэнли, - ты слышала, что сказал отец?
Мисс Стэнли боролась с охватившим ее волнением. Она сделала какое-то странное движение в сторону племянницы, затем вдруг судорожно бросила что-то на стол и повернулась, чтобы последовать за братом. Анна-Вероника посмотрела с удивлением на темно-зеленый предмет, звякнувший при падении. Это был кошелек. Она сделала шаг вперед.
- Тетя! - крикнула она. - Я не могу…
Но тут же, заметив испуг и мольбу в голубых глазах тетки, остановилась, и дверь за ними захлопнулась.
Анна-Вероника почувствовала, что она одна на свете. Теперь они ушли окончательно, и это было ужасно. Она боролась со страхом, побуждавшим ее бежать за ними и сдаться.
- Господи, - сказала она наконец, - с этим покончено! Ладно! - Она взяла изящный сафьяновый кошелек, открыла его и проверила содержимое.
В нем лежали три фунта, монеты в шесть и в четыре пенса, две почтовые марки, маленький ключик и теткин обратный билет до Морнингсайд-парка.
5
После этого свидания Анна-Вероника решила, что формально путь домой ей отрезан. История с кошельком подтвердила это. Однако увещания продолжались. Брат Родди, занятый в машиностроительной промышленности, пришел уговаривать ее; написала сестра Алиса. И мистер Мэннинг нанес ей визит.
Очевидно, сестра Алиса, жившая в Йоркшире, стала очень набожной, и ее мольбы не произвели впечатления на Анну-Веронику. Алиса заклинала ее не превращаться «в одно из тех бесполых мыслящих существ - не то мужчину, не то женщину».
Анна-Вероника задумалась над этой фразой.
- Это он, - сказала она. - Бедная моя Алиса!
Родди пришел к ней, потребовал чаю и попросил рассказать о положении дел.
- Ну, старик, пожалуй, перехватил, а? - сказал Родди, который у себя в автомобильном цехе усвоил особую грубовато-добродушную манеру говорить.
- Не возражаешь, если я закурю? Мне не совсем ясно, куда ты гнешь, Ви, но я полагаю, что загвоздка где-то есть.
- Чудаки мы, - продолжал Родди. - Алиса… Алиса рехнулась и наплодила ребят. Гвен - я видел ее на днях - красится еще больше прежнего. Джим по уши ушел в учение Махатмы и в теософию, Высшее Мышление и во всякую труху и пишет письма почище Алисы. А теперь ты развоевалась. Должно быть, я единственный здравомыслящий член семьи. Старик - такой же помешанный, как и вы, несмотря на всю респектабельность: в нем нет ни капли правдивости, ни капли.
- Правдивости?
- Ни капли! И он с самого начала гнался за восемью процентами. Пойми: за восемью процентами! По-моему, он когда-нибудь потерпит крах. Он уже раз или два был к нему близок. И это измотало ему нервы. Все мы люди, но какова же ценность священного института семьи? Хороша родня! А?.. Право, Ви, я почти целиком согласен с тобой; только не представляю, как ты справишься с трудностями, в этом все дело. Дом может стать чем-то вроде клетки, но все-таки это дом. Он дает тебе право сидеть на шее у старика, пока тот не обанкротится. Девушке здорово трудно раздобывать средства к жизни. Но это не мое дело.
Он стал задавать ей вопросы и слушал рассказы о ее планах.
- Я бы на твоем месте, Ви, бросил эту затею. А я на пять лет старше тебя и, как мужчина, несравненно опытнее. То, что ты задумала, слишком рискованно, осуществить это чертовски трудно. Стать на собственные ноги дьявольски трудно, хотя и выглядит красиво. Таково мое мнение, если оно тебя интересует. Все, что девушка может делать, достается ей потом и кровью. Помирись со стариком и возвращайся домой теперь; а не тогда, когда ты будешь вынуждена это сделать. Вот все, что я могу тебе посоветовать. Если ты теперь не смиришься, то потом тебе может быть намного хуже. Я не в силах помочь тебе ни одним центом. Жизнь в наше время достаточно тяжела и для необеспеченного мужчины. Что же говорить о девушке? Мир надо брать таким, какой он есть, и единственная возможность для женщины, помимо черной работы, - это завладеть мужчиной и заставить его работать на себя. И нечего бунтовать против этого, Ви, не я это устроил, а Провидение. Таковы факты, таков порядок вещей. Это как аппендицит. Некрасиво, но так мы созданы. Нелепость, вне всякого сомнения, но изменить ее мы не в силах. Возвращайся-ка ты домой, живи за спиной старика и найди поскорее другого мужчину, чтобы жить на его средства. Это не сантименты, а здравый смысл. Все эти колебания и сомнения женщин - бред собачий. В конце концов старина П. - я имею в виду Провидение - устроило так, что мужчина вас более или менее обеспечивает. Так оно создало мир. Надо брать то, что можно.
Таков был Родди.
Он варьировал эту тему около часа.
- Вернись домой, - оказал он, уходя, - вернись домой. Свобода и все прочее - все это очень мило, Ви, но из этого ничего не выйдет. Мир еще не подготовлен к тому, чтобы девушки могли жить самостоятельно. Такова действительность. Младенцы и особы женского пола должны держаться за кого-нибудь или погибнуть, по крайней мере ближайшие поколения. Возвращайся домой, Ви, пережди столетие и попытайся снова. Тогда у тебя могут быть какие-то шансы. А сейчас, если ты будешь вести игру честно, у тебя нет и тени надежды.
6
и напыщенно извиняться, излучая доброту и любезность. Как выяснилось, адрес Анны-Вероники дала ему мисс Стэнли. Приветливая хозяйка Анны-Вероники не расслышала его фамилии и сказала, что пришел высокий красивый мужчина с большими черными усами. Вздохнув по поводу расходов, которых требовало гостеприимство, Анна-Вероника поспешно договорилась о том, чтобы подали добавочный чай, затопили гостиную на нижнем этаже, и тщательно оделась для предстоящей встречи. В небольшой комнате, под газовой люстрой, его рост и фигура, конечно, производили внушительное впечатление. При тусклом освещении мистер Мэннинг казался и по-военному подтянутым, и сентиментальным, и поглощенным наукой, он напоминал гвардейца из романов Уйда, обработанных мистером Холдейном и Лондонской школой экономики, и получившего последний лоск в Кельтской школе.
- Как это ужасно, что вы здесь, - сказал он, указывая в окно на первый в году желтый туман, - но ваша тетя мне рассказала кое-что о случившемся. Все произошло из-за вашего великолепного чувства собственного достоинства. Вот именно!
Он сел в кресло, принялся пить чай и съел несколько кусков кекса, за которым она специально посылала, говорил с ней, и высказывал свои мнения, глядя на нее очень серьезно своими глубоко посаженными глазами, и тщательно смахивал каждую крошку с усов. Анна-Вероника сидела, освещенная пламенем камина, перед ней стоял чайный поднос, и она бессознательно держалась, как опытная хозяйка дома.
- Но чем же это все кончится? - спросил мистер Мэннинг. - Ваш отец, разумеется, должен будет понять, как вы великолепны. Он этого пока не сознает. Я виделся с ним, он этого совершенно не понимает. И я не понимал, пока не получил ваше письмо. А теперь я хочу быть для вас всем, чем только смогу. Вы в этой ужасной темной квартире, точно прекрасная принцесса в изгнании!
- Боже мой! - бросил Мэннинг в сторону, словно играя на сцене. - Зарабатывать на жизнь! Вы принцесса в изгнании! - повторил он, игнорируя ее слова. - Вы вступаете в это жалкое окружение, - не возражайте, пожалуйста, против того, что я называю его жалким, - и начинает казаться, будто оно не имеет никакого значения… Я не думаю, чтобы оно имело значение. Никакая среда не в силах бросить на вас тень.
Анна-Вероника слегка смутилась.
- Не хотите ли еще чаю, мистер Мэннинг? - спросила она.
- Знаете, - продолжал мистер Мэннинг, не отвечая на ее вопрос, и протянул чашку, - когда вы сказали, что будете зарабатывать на жизнь, это все равно, как если бы архангел отправился на биржу или Христос стал торговать голубями… Простите за дерзость. Я невольно подумал так.
- Я знал, что вы не будете возражать.
- Но разве в данном случае это соответствует фактам? Знаете, мистер Мэннинг, все это хорошо в области чувства, но разве оно соответствует действительности? Разве женщины - уж такие ангельские создания, а мужчины так рыцарственны? Вы, мужчины, я знаю, хотели бы превратить нас в королев и богинь, ну а в жизни… взгляните хотя бы на поток девушек, идущих утром на работу. Они сутулы, бедно одеты, плохо питаются. Вот уж не королевы, да и никто с ними не обращается, как с королевами. Или посмотрите на женщин, сдающих квартиры… На прошлой неделе я искала комнату. Женщины, которых мне пришлось видеть, произвели на меня самое тяжелое впечатление. Хуже любого мужчины. Всюду, в чью бы дверь я ни постучалась, я сталкивалась с еще одной ужасающей в своем убожестве женщиной, с еще одной павшей королевой, более жалкой, чем предшествующая, грязной от рождения. А их жалкие руки!
- Знаю, - сказал мистер Мэннинг с приличествующим случаю волнением.
- А обыкновенные жены и матери, с их тревогами, скудными средствами, с кучей детей! Подумайте о них!
- Я знаю, наш социальный строй достаточно плох, - сказал он, - и ему приносится в жертву все, что есть лучшего и самого прекрасного в жизни. Я его не защищаю.
- А кроме того, если говорить о королевах, - продолжала Анна-Вероника, - в Англии двадцать один с половиной миллион женщин, а мужчин - двадцать миллионов. Предположим, что каждая из нас - святыня. Значит, даже не считая вдов, выходящих вторично замуж, не хватит более миллиона алтарей, чтобы служить нам. Кроме того, девочек умирает меньше, чем мальчиков, так что несоответствие между количеством взрослых мужчин и женщин в действительности еще больше.
- Вся эта ужасная статистика, - отвечал мистер Мэннинг, - мне известна. Я понимаю, замедленность прогресса дает вам право на нетерпение. Но скажите мне только одно - я не могу этого постичь, - скажите только одно: чем вы в силах помочь, если втянетесь в эту борьбу и окажетесь в этой трясине? Вот что меня беспокоит.
- Я не стараюсь прийти на помощь, - ответила Анна-Вероника. - Я только возражаю против ваших взглядов на то, чем должна быть женщина, и стараюсь уяснить это самой себе. Я очутилась в этой квартире и ищу работы потому… Ну разве я могу поступить иначе, если отец фактически запирает меня на замок?
старается извлечь все, что может, из другого, никто ни с кем не считается - все толкают друг друга, густая угольная копоть валит из труб, пропитывая воздух и омрачая сознание, омнибусы гудят и испускают вонь, лошадь пала на Тоттенхем Корт-роуд, старуха надрывно кашляет на углу - все это печальные картины большого города, и вы приехали сюда, чтобы попытать счастья. Это чрезмерная доблесть, мисс Стэнли, чрезмерная!
Анна-Вероника размышляла. Она уже в течение двух дней искала работу.
- Я не против женской отваги, - продолжал мистер Мэннинг. - Я люблю и восхищаюсь отвагой. Что может быть прекраснее красивой девушки, смотрящей без страха на громадного великолепного тигра? Новая Уна и лев и прочее. Но здесь ведь нечто совершенно другое: это громадные, безобразные, бесконечные джунгли эгоистичной, потогонной, вульгарной конкуренции.
- И вы хотите, чтобы я осталась в стороне от них?
- В прекрасном саду, за решеткой, одевалась в очаровательные платья и собирала прелестные цветы?
- Ах! Если бы это было возможно!
- В то время, когда другие девушки тащатся на работу, а женщины сдают комнаты? А в действительности волшебный сад за решеткой находится в Морнингсайд-парке, и это дом моего отца, который становится все более раздражительным и деспотичным, когда мы встречаемся за обедом, и всех охватывает ощущение неуверенности и пустоты.
Мистер Мэннинг отодвинул чашку и многозначительно посмотрел на Анну-Веронику.