Похоронный марш.
Глава четырнадцатая

Глава четырнадцатая

Аббат Мюр - несколько лет тому назад переведенный в менее блестящий приход, жил в крошечной квартирке на пятом этаже. Входная дверь в этом доме казалась какой-то дырой в стене, лестница была кривая и обветшалая. Без сомнения, дамы из прежнего прихода, продолжавшие исповедоваться у него и посещавшие его ужасную берлогу, отличались исключительной преданностью к нему. Впрочем, аббат Мюр очень редко принимал у себя на квартире посетителей. Как большинство священников, он предпочитал воздерживаться от личного знакомства с дамами, которых он исповедовал. Конечно, бывали и исключения из этого правила. Для нескольких избранниц аббат Мюр был не только духовником, но и наставником. Увы, выбор производился обыкновенно не на основании особых добродетелей, а, наоборот, на основании слабостей, которые требовали специальных забот. Что касается таких забот, то надо сказать, что аббат Мюр, отнюдь не будучи "светским" священником, был величайшим мастером в этой области.

Это был очень любопытный человек - большой, крепко сложенный, смелый, внимательный ко всем явлениям жизни. Он зачастую высказывал сожаление, что не сделался миссионером. Земля казалась ему слишком маленькой. Он с жадностью стремился познать ее всю - и притом не столько из-за бесчисленных красот, таящихся во всех частях света, сколько из-за разных людей, населяющих ее. Для аббата Мюра не было вопроса интереснее, чем проблема человеческих рас, рассеянных по поверхности земного шара, их религий, их морали, свойственных им добродетелей и пороков. Все это многообразие сотворено Единым Богом для вящей Его славы. Для честного, глубоко верующего священника, каким был новый викарий Сан-Никола ди Гардоннере, мелкие происшествия, именуемые в Париже "светскими", представляли гораздо меньше интереса, чем мировые процессы, постоянно занимавшие его воображение. В результате у аббата Мюра, хоть он и не был миссионером и никогда за пределы Европы не выезжал, имелось несколько весьма экзотических друзей, общество которых доставляло ему особенно большое удовольствие.

И вот в один из последних октябрьских вечеров, спустя две недели после того, как мадам Эннебон, ее дочь и зять в разных поездах, но в тот же день покинули Рим и вернулись в Париж, аббат Мюр, возвращаясь из церкви Св. Николая в час солнечного заката домой, столкнулся там на пороге своей квартиры с одним из этих экзотических друзей. Тот явился к нему немедленно с визитом, лишь только приехал в Париж издалека.

-- Ах, месье! - сказал аббат Мюр, нечаянно задев своего посетителя плечом. - Очень прошу извинить меня! На этой ужасной лестнице так легко сломать себе шею!

Посетитель заметил, что аббат не узнает его.

-- Господин аббат, - ответил он, с улыбкой приветствуя священника, - ради удовольствия видеть вас, я с удовольствием сломаю себе шею.

-- Ба? - сказал аббат и отступил назад, чтобы получше разглядеть такого учтивого гостя.

Солнце еще не спустилось за горизонт и небо было синее. Хотя набережная де ла Турнель выходит на восток, на лестнице можно было еще довольно хорошо видеть.

-- О, Боже! - воскликнул аббат Мюр, разводя руками. - Ведь это же мой дорогой друг доктор Шимадзу.

-- Он самый! - подтвердил посетитель по-латыни.

Он снова поклонился аббату. Этот поклон, короткий, но низкий, сразу обнаружил в нем породистого японского аристократа. Впрочем, доктор Шимадзу, проживший в Европе больше двадцати лет - в Германии, Франции и Англии, - был азиатом только наполовину. В его скулах, веках, цвете лица не было ничего специфически восточного, но матовый блеск суровых черных глаз сразу выдавал потомка древних самураев, - потомка, от которого они вряд ли бы отреклись.

-- Шимадзу, дорогой Шимадзу! - в восторге повторял аббат Мюр. - Я не верю ни своим глазам, ни ушам. Вы только что из Токио?

-- Ну, да, конечно...

-- Как я рад вас видеть здесь, в Париже. Но скажите, как токийский университет обходится пока без своего лучшего профессора психиатрии?

-- Господин аббат, - заметил доктор Шимадзу, - на свете нет людей, без которых нельзя было бы обойтись. На моей далекой родине все убеждены в этой истине. Да и здесь, в Париже, ваш прежний приход обошелся без своего превосходного викария, не так ли? И вы можете себе представить, что если речь идет о таком глупце, как ваш покорный слуга, то...

При всем японском стиле этой фразы, она была произнесена на превосходном французском языке, почти без акцента и с большой элегантностью в выражении.

-- Ну, ну, ладно! - сказал священник. - Вы же пришли ко мне, не правда ли? Значит, я вас не так скоро отпущу. Надолго ли останетесь в Париже?

-- Не знаю наверное.

-- У вас какое-нибудь особое поручение?

-- Да, поручение.

Японец не любит излагать хотя бы вкратце те поручения, которые получает от своего правительства. Аббат Мюр знал это и потому не беспокоил друга дальнейшими расспросами.

Знакомство аббата Мюра с доктором Шимадзу продолжалось лет пятнадцать. В то время Шимадзу переселился из Берлина в Париж, причем ни один человек не знал, что он собирается делать в Париже и что раньше делал в Берлине. Его медицинская репутация уже вполне установилась. Но в Европе он не работал по своей специальности, хоть и посещал больницы и клиники. Его немецкие и французские коллеги относились к нему с большим уважением. Он был известен как автор весьма почтенных научных трудов. Внешне он жил без роскоши, но с большим комфортом. Аббату Мюру он был представлен одним из эльзасских епископов. Мюру очень понравился этот вежливый и скрытный человек, который своим проницательным умом, казалось, заранее угадывал все, что ему говорили и чего не говорили. Аббат Мюр не принадлежал к числу тех священников, у которых исполнение узкоцерковных обязанностей вытеснило земную любознательность. Его считали философом, и не без основания. Что же касается доктора Шимадзу, то и он был всесторонне образованным человеком: он столь же хорошо знал Конфуция, как и Бергсона. Подлинно японская обходительность и так делали его необыкновенно приятным собеседником в тех полусхоластических, полуметафизических диспутах, которыми так развлекался его друг аббат. В конце концов, между обоими людьми, родившимися так далеко друг от друга, и шедшими в жизни столь разными путями, укрепилась истинная и крепкая дружба, основанная на взаимной привязанности и взаимном уважении.

Они сели рядом на балконе, который был лучшим уголком в квартире аббата. Достаточно широкий, чтоб вместить несколько кресел или шезлонгов, он возвышался над набережной Сены, обрамленной тополями и чинарами. Вдали виднелась великолепная Нотр-Дам, красоту которой не умаляют следы дыма и дождей на многовековых ее стенах. С какой стороны ни смотреть на него - спереди или в профиль, или труакар, с востока, запада, юга или севера, собор Парижской Богоматери остается все тем же каменным сновидением, величественным сочетанием небесного и земного.

коричневой. Сумерки достигли уже верхушек деревьев. Но Собор, царивший над всей окрестностью, ярко горел в лучах заката. Мозаичные окна его искрились, отражая свет. И темная поверхность воды, задетая этим отражением, расцветилась гранатами и рубинами.

-- Я так мало путешествовал, - сказал аббат Мюр после долгого молчания, - и не утверждаю, конечно, будто наша маленькая Франция - самая красивая страна на свете. Ей до этого, конечно, далеко. Но я склонен думать, что она - одна из самых трогательных и волнующих.

-- Господин аббат, - ответил доктор Шимадзу после некоторого раздумья, - вы говорите мудро. Что касается меня, то я много путешествовал. И хоть я, человек весьма заурядный, использовал это преимущество гораздо меньше, чем это сделал бы другой на моем месте, я все-таки смею утверждать, что ваша Франция не только величественна и грандиозна, но что она хватает за живое всякого, кто смотрит на нее без предвзятости и предубеждения. Сколько великих событий разыгрывалось во Франции и какой глубокий, неизгладимый след они оставили! Глядя на Францию, кажется, что читаешь какую-то чудесную историческую поэму с драгоценными иллюстрациями, нарисованными небом и солнцем... Вот одна из таких иллюстраций...

И он указал рукой на величественный готический храм.

-- Да! - сказал священник. - В этой стране бушевали страсти!

и безумия, страна бесчисленных контрастов! Именно потому она так и волнует человеческое воображение...

Он вдруг улыбнулся и заметил:

-- Как я бестактен, рассказывая вам то, что вы знали задолго до меня. К тому же я забыл, что вы - католический священник, и что исповедуя прихожан, вы гораздо лучше меня знакомы со страстями, которые кипят во Франции...

-- О! - сказал аббат Мюр. - Страсти кипят не только во Франции.

-- Совершенно верно! - ответил доктор Шимадзу. - Но только во Франции они создают столько противоречий. По крайней мере, по моему скромному мнению...

-- Господин аббат, пришла дама... госпожа...

Она совсем тихо произнесла имя...

-- А! - с живостью отозвался аббат Мюр.

-- Да! Она хочет беседовать с господином аббатом...

Аббат Мюр, слегка озадаченный, в нерешительности взглянул на своего друга Шимадзу.

-- Господин аббат! - воскликнул японский врач. - Пусть мое присутствие вас не стесняет! Ведь я только зашел к вам на минуту. Я сейчас лишь прибыл в Париж, и у меня тут тысяча разных дел... Позвольте мне пока вас покинуть...

-- Пусть будет так! - согласился аббат Мюр.

Обернувшись к служанке, он сказал:

Японец уже надел пальто и шляпу.

-- Сказать по совести, - заметил он, открывая дверь, - я пришел сюда в надежде увести вас куда-нибудь поужинать. Вы оказали бы мне большую честь и доставили исключительное удовольствие... К тому же это было бы превосходным началом для моего пребывания в Париже: я ведь вам сказал, что только что сюда приехал...

-- Боже мой! - воскликнул аббат в нерешительности. - Вы же знаете, что я никогда не ужинаю в городе...

-- Конечно, конечно! Но ведь это, собственно говоря, не будет вовсе в городе... И потом мы будем ужинать только вдвоем - вы, да я...

-- Не хочется? Ну и слава Богу! Значит, решено. А главное - не переодевайтесь и вообще не беспокойтесь зря. Мы поужинаем запросто, в том виде, как сейчас. А теперь я ухожу. Пожалуйста, не провожайте меня! Итак, до скорого свидания! Я буду у вас около восьми.

Доктор Шимадзу снова поклонился и вышел.

В ту же минуту явилась служанка и доложила:

-- Госпожа Эннебон...