| Автор: | Фаррер К., год: 1929 |
| Категория: | Роман |
Глава тридцать седьмая
Помощь Фреду Праэку была оказана немедленно, он вовремя был доставлен в лазарет и перевязан. Словом, он пользовался всеми преимуществами, которыми обладали раненые на спокойных участках фронта. Он был в тот же день эвакуирован в благоустроенный тыловой госпиталь, и это спасло ему ногу. Наконец, что являлось совсем уже редким счастьем, его отвезли в Париж, как только представилась к тому возможность.
Уже четыре недели он почти с комфортом лежал в одной из кроватей гостиницы "Астория", превращенной в то время в военный госпиталь. Сестры-волонтерки окружали его заботами с тем кокетством, которое тогда служило общим правилом во взаимоотношениях между дамами Красного Креста и молодыми ранеными офицерами.
В один из первых вечеров после своего водворения в гостинице "Астория" Фред Праэк, которому врачи уже разрешили принимать посетителей, испытал одно из сильных волнений за всю свою жизнь...
Происшествие это началось совсем как в модных романах: в гостиницу "Астория" явилась дама и выразила желание посетить лейтенанта Праэка, отказавшись при этом назвать свое имя. Старшая сестра удивилась. Но посетительница упомянула о полковнике Машфере и объяснила, что хочет получить сведения о человеке, который еще находится на фронте и которого лейтенант Праэк хорошо знает. Подобные загадочные истории в то время не представляли особенной редкости, и старшая сестра не сочла нужным отказать даме в ее просьбе. С улыбкой она согласилась допустить посетительницу к раненому лейтенанту.
Увидев ее, Фред Праэк весь затрепетал, так что сиделка поспешила напомнить ему, что нога его все еще находится в гипсе. Затем, исполнив таким образом свой служебный долг, она деликатно удалилась.
Фред Праэк остался наедине с Изабеллой де Ла Боалль. Он не сразу принял протянутую ею руку.
Госпожа де Ла Боалль, однако, по-видимому, не была оскорблена этой сдержанностью. Она приблизила стул к его постели и стала внимательно смотреть ему в лицо. Фред Праэк заметил, что она в трауре, и нашел, что черный цвет ей очень к лицу. Ее тяжелые густые волосы были прикрыты чем-то вроде шелкового черного тока с белой каймой - очевидно, этот головной убор намекал на ее вдовство. Военные вдовы-брюнетки часто присваивали себе право подмешивать к черному крепу немножко белого, тогда как блондинки обыкновенно предпочитали сплошной черный траур, который более гармонировал с цветом их кожи и волос.
Фред Праэк увидел также, что, оставаясь в основных чертах прежней, Изабелла тем не менее сильно изменилась: грусть совершенно исчезла из ее чудесных ореховых глаз, но через все лицо проходила теперь новая вертикальная складка, делавшая рот еще меньше и придававшая ему какое-то странное выражение горечи и иронии.
Они сначала оба молчали, потом стали бороться с молчанием короткими, бессодержательными фразами. Изабелла осведомилась о ране Фреда Праэка, о его нынешнем и прежнем самочувствии. Он выразил свое удивление по поводу того, что она узнала о его пребывании в Париже и даже о его ране... Имя полковника Машфера объяснило ему все.
Полковник в своем письме к госпоже де Ла Боалль, извещая о смерти ее мужа, естественно упомянул также о братском самопожертвовании, которое проявил лейтенант Фред Праэк, заместив сержанта де Ла Боалль в опасной операции, предпринятой за несколько часов до того, как германский снаряд попал в помещение штаба. Без сомнения, Праэк рисковал жизнью ради своего приятеля и был при этом тяжело ранен.
Логика событий требовала, таким образом, чтоб Поль де Ла Боалль оставался в живых до сих пор, а Фред Праэк умер.
Но полковник Машфер, конечно, не писал ей столь длинных рассуждений, а предлагал самой зайти в гостиницу "Астория" к лейтенанту Праэку, который, без сомнения, не откажется сообщить ей подробности гибели ее мужа. Полковник Машфер знал, с какой жадностью матери, жены и сестры павших на войне солдат слушают такие рассказы.
Наконец, разговор между Фредом и Изабеллой наладился - и бессодержательным его никоим образом нельзя было назвать.
-- Итак, - сказала она сначала, - вы хотели спасти его жизнь, рискуя своею собственной. Вы, значит, очень любили его?
-- Вы знаете, что я не любил его, - невозмутимо ответил Фред Праэк. - Вы знаете, что я, наоборот, совершенно не выносил его, - и знаете притом, отчего. Но вы знаете также, что однажды утром, десять месяцев тому назад, я едва не убил его.
-- Вы чувствовали угрызения совести?
-- Нет, смущение!
-- А?.. Ну, пусть так. Я допускаю это. Но мне кажется... Мы никогда об этом не говорили... Вы действительно хотели его убить, но промахнулись?
-- Пуля едва не задела его.
-- Отчего вы промахнулись?.. У вас не хватило смелости?
-- Да.
Она сделала легкую гримасу:
-- Жаль!
-- Вы хотели, чтоб я был его убийцей?
-- Нет, - сказала она с легкой улыбкой. - Как все мужчины тщеславны! Я вообще от вас лично не хотела ничего. Я только хотела свободы и мести.
-- Вы теперь достигли этого.
-- Да. Но слишком поздно. Вы меня не понимаете? Вспомните вечер того дня, о котором вы только что упомянули... Вечер после вашего промаха... Неужели вы забыли, что в этот вечер случилось? Разумеется, вы знаете отлично: ведь на этой проклятой яхте ваша каюта находилась рядом с моей... Вы все слышали, вы не могли не слышать... Значит, вы должны понять, отчего теперь слишком поздно. О, если бы тогда у вас хватило смелости!..
Она снова сделала ту же гримасу. Потом добавила с совершенно невинным выражением:
-- Жаль, жаль!..
Он побледнел. Потом, тряхнув плечом, воскликнул:
-- Нет, Изабелла! Преступление вечно разделяло бы нас!
-- Ба! - усмехнулась она. - "Преступление" - какое громкое слово! А как вы назовете то, что было сделано со мной, когда я была молодой и невинной девушкой? Это не было преступлением?
Он молчал. Что он мог ответить на это? Может быть, ему припомнились рассуждения доктора Шимадзу на этот счет, - но во всяком случае, лишь весьма смутно: ведь для европейских варваров Азия продолжает оставаться совершенной загадкой...
Она говорила теперь почти одна. Лишь время от времени он вставлял какой-нибудь вопрос или отвечал ей односложно.
Она говорила быстро, короткими и беспорядочными предложениями, словно сама не думая о своих словах:
-- Что будет со мной, Фред, мой бедный друг? Ничего плохого, уверяю вас! Вот теперь я военная вдова. Разве это плохо?
-- ...Что? Вы говорите об угрызениях совести? О, Боже, зачем мне испытывать угрызения совести? Фред, вы ведь только что сказали, что и сами не страдали от этих угрызений? Друг мой, ведь я же прямо невероятно невинна!..
-- ...О, конечно, я выйду вторично замуж. Это совершенно неизбежно. Но тем хуже придется моему второму мужу. Справедливость восторжествует - та самая справедливость, которую постоянно провозглашают болтуны, в минуту опасности укрывшиеся в Бордо! Справедливость, которая есть не что иное, как комбинация несправедливостей, уравновешивающих друг друга...
-- ...Итак для меня, бедной маленькой француженки, верный идеал - стать американкой. Там, за океаном, женщины поработили мужчин. Это ведь общепризнанная истина.
-- ...Арнольд Флеминг? Как? Вы еще помните это имя? Значит, вы читали на фронте мои письма, бедный мой Фред? Вы прочитывали их до конца? Честное слово, вы льстите моему тщеславию... Да, да, Арнольд Флеминг... Выйду ли я за него замуж?.. Знаете, как поется в известной песенке:
"Я хочу -
Но хочет ли он?.."
Она сидела совсем близко к его кровати. Вдруг он приподнялся и, слегка дрожа всем телом, схватил ее за плечо.
-- Изабелла, - воскликнул он, прерывая ее безотрадные рассуждения, - Изабелла!
Он глубоко вздохнул, потом добавил глухо:
-- Изабелла, прошлого уже нет... И мне кажется порой, что эта ужасная, невообразимая война сотрет былое со всего лица земли и обновит мир. Зачем шевелить старые раны? Сейчас все равно, как если бы никогда ничего не было. Хотите, постараемся все забыть? Все забыть - вместе?
Она не освобождала своего плеча, а только склонила голову в сторону, словно желая лучше разглядеть его:
Она медленно покачала головой справа налево:
-- Это невозможно, Фред! Слишком поздно, - я уже сказала вам. Да, может быть, война многое обновляет, я не спорю! Но она не воскрешает мертвых, она не омолаживает стариков. Я, может быть, сумею заново устроить свою жизнь, но не на старых основаниях! Это было бы невозможно!
Она почувствовала, что пальцы его сжимаются на ее плече.
-- О! - воскликнула она опять и еще сильнее наклонила голову, - Вы не должны огорчаться по этому поводу. И сама я тоже не хочу огорчаться. Да, если вы хотите, я согласна стать вашей любовницей...
Он тотчас же снял руку с ее плеча:
-- Моей любовницей? Нет, Изабелла, не любовницей, а женой. Об этом я всегда мечтал с детства, когда думал о вас. Есть образы, которые нельзя загрязнять.
Она сильнее покачала головой:
-- Я понимаю вас. Но это невозможно! Совершенно невозможно! Поймите и вы: в нынешнем своем состоянии, Фред, я опустилась очень низко, но все же не настолько, чтоб испытывать постыдное желание мучить даже вас. А это, без сомнения, случилось бы, если бы я ответила вам согласием. Фред, только в романах дама с камелиями возрождается под действием любви чистого юноши. В жизни неизбежно происходит обратное. Фред, я не хочу этого. Предоставьте меня моей участи.
Она решительно поднялась со своего места. Фред никогда впоследствии не мог забыть этого твердого и вместе с тем умоляющего взгляда, которым она смотрела на него, медленно отступая к двери...
вся в черном, с лицом, покрытым густой вуалью. Праэк, тоже глядевший в сторону двери, с первого же взгляда узнал госпожу Эннебон...
Тремя часами раньше, по странной случайности, которая так часто руководит судьбою людей, госпожа Эннебон, при выходе из церкви Сан-Никола ди Гардоннере, встретила аббата Мюра, военного священника, покинувшего свой участок фронта в Артуа, чтоб на следующий день, по выполнении возложенной на него миссии к архиепископу парижскому, вернуться на место службы.
Аббат Мюр был прекрасно осведомлен об опытах профессора Шимадзу, о которых уже начинали толковать в армии. В связи с этим он знал также о судьбе Фреда Праэка и Поля де Ла Боалль. Он поделился этими сведениями со своей бывшей прихожанкой, - конечно, со всеми предостережениями, которых требовало христианское милосердие, но вполне твердо и без колебаний: он понимал, что для госпожи Эннебон лучше узнать правду теперь же от него, чем впоследствии из другого источника, в более жестокой форме. Конечно, удар этот страшно поразил несчастную. Священник не мог сделать для нее ничего более утешительного, чем проводить ее до дому и поручить заботам ее прислуги, которой приказал немедленно вызвать врача. После этого он сразу удалился, так как характер его не позволял ему уделять большее внимание этому горю, которое он, при своем сочувствии к несчастной женщине, строго осуждал.
Лишь только госпожа Эннебон вновь обрела способность двигаться и говорить, она бросилась в гостиницу "Астория", где, как указал ей аббат Мюр, находился Фред Праэк. Несчастная ничего на свете не желала, как вечно мыкать свое горе, отыскавши человека, который стал бы шевелить нож в ее ране... Она хотела услышать подробный рассказ о своем несчастье.
Госпожа Эннебон вошла в палату. Фред Праэк, увидевший и узнавший ее первый, сделал сначала неудачную попытку жестом остановить Изабеллу де Ла Боалль, позвать ее обратно, подальше от двери... Но было уже поздно, и он безмолвно стал смотреть на новую посетительницу.
словами, которыми она обменялась с Фредом Праэком, она не сразу обернулась к двери, а продолжала ласково улыбаться своему старому другу. Потом она закрыла лицо довольно прозрачной вуалью и тогда только взглянула на дверь.
Мать и дочь встретились глазами.
Раздался крик, дрожащий и глухой. Это крикнула госпожа де Ла Боалль, увидевшая мать впервые после тридцати месяцев добровольной разлуки. Кровь прилила к ее сердцу и, шатаясь, она отступила на два шага, задев кровать Фреда Праэка.
Но госпожа Эннебон не кричала: широко раскрытыми глазами она смотрела на свою победоносную соперницу, которая не плакала, несмотря на гибель Поля де Ла Боалль.
Это продолжалось десять, двадцать, тридцать секунд. Потом, закачавшись вперед и назад, госпожа Эннебон упала навзничь.
желая броситься на помощь к этой женщине, причинившей ему когда-то столько горя.
Но Изабелла де Ла Боалль молча и неподвижно смотрела на мать, лежавшую у ее ног.
Кто-то кричал:
-- Помогите!
Фред Праэк, почувствовавший вдруг острую боль в ноге, вспомнил о своем действительном положении и снова опустился на кровать.
Изабелла де Ла Боалль сделала большое усилие над собой. Она приблизилась к матери на один шаг, наклонилась над ней, протянула руки...
Но прежде чем прикоснуться к госпоже Эннебон, она вдруг выпрямилась, словно руки ее дотронулись до раскаленного железа.
-- Нет! - воскликнула она. - Я не могу!
И с прежней неутолимой ненавистью в сердце она бросилась за дверь...