| Автор: | Фаррер К., год: 1920 |
| Категории: | Роман, Приключения |
2. Мужчина
Кто-то позвонил, и так как недостаточно позвонить, чтобы отворилась калитка Спящей Красавицы в аллее Катлейяс, кто-то звонит опять, снова звонит, зовет, кричит - голосом, который был бы слышен даже при хорошем шквале, - еще кричит, громче и наконец потрясает решетку ударами кулака, которых, если бы это продолжалось дольше, перекладины не вынесли бы.
Ставлю пять луидоров против одного, что я ошибся: неизвестный, находящийся вне сада, если бы счел это нужным, перелез бы через решетку еще ловчее меня.
Когда настаивают подобным образом, всякая дверь за этой решеткой, рано или поздно, покоряется неизбежности отвориться.
Под тремя еще освещенными окнами дверь, полутемный прямоугольник (стекло и чугун), вдруг стала светлым прямоугольником. В то же время калитка сада сильно заскрипела на своих петлях. Я машинально обернулся к решетке. Инстинктивно сделал полуоборот - и вот я обернулся к крыльцу. Но ничего не видно. Снова неподвижный, я прислоняюсь к своей стене и не трогаюсь с места, как и стена...
Теперь тяжелые и все-таки эластичные шаги отдаются по земле. Я думаю о Коте в Сапогах, который должен был так ходить в то время, когда звери говорили... И я думаю о матросах, которые везде ходили и продолжают ходить как Кот в Сапогах, с тех пор, как для них изобрели казнь непременным ношением башмаков... Ах, да, когда говорят о волке... Не успел я подумать о синей блузе, как появляется синяя блуза, блуза с форменным воротником: человек, который стучал, - матрос. Я прихожу от этого в изумление. Матрос здесь?.. В этом саду?.. В этот час? Это кажется чудом... или пахнет объявлением войны?..
Все-таки нет сомнения, человек проходит в шести шагах, не видя меня; он держит в руке фонарь, без сомнения это фонарь его велосипеда; следовательно какой-нибудь вестовой из министерства. Круг его фонаря плохо ли, хорошо ли, освещает мне его: шесть футов роста, широкие плечи, гладко обритое (старинная мода, очень распространенная между нормандцами и бретонцами) широкое лицо под вьющимися светлыми волосами; шапка заломлена набекрень... Этот человек не бретонец, он слишком большого роста, слишком силен: алкоголь заел бедную Бретань... Скорее нормандец: кровь викингов все еще струится под кожей этих недавно цивилизованных молодцов... прекрасная раса, впрочем и оставшаяся прекрасной, несмотря на алкоголь; благодаря своему молочному скоту, который в изобилии давал ей противоядие в виде легкой и питательной пищи.
Вот уже силуэт моего нормандца выделяется на фоне двери маленького домика... Я слышу его голос: прекрасный, глубокий бас, слоги падают грубо отчеканенные, словно удары топора... Без сомнения его спросили, зачем он пришел. Он отвечает:
-- Приказ о мобилизации, сударыня, я ищу капитана Фольгоэта: мне сказали у него дома, что надо бы узнать, не здесь ли он случайно...
На этот раз я слышу ответ, сопровождающийся громким взрывом смеха:
-- Слава Богу, нет! В полночь! Вы не хотели бы...
Торжествующая ирония женщины, которой из вежливости ничего нельзя ответить, это ясно.
Ну, нет. Человек все-таки отвечает и все тем же голосом, твердым и насмешливым:
-- То есть как раз наоборот, сударыня, я очень хотел бы, это облегчило бы мою каторжную работу. А насчет времени, видите ли, я прекрасно могу вам сказать, что в полночь или не в полночь всегда можно заставать мужчин у женщин, ничего в этом нет удивительного. Да вот вам пример. При всем моем к вам уважении...
Я не слышу больше... Дверь заперта. Перед самым его носом, как я представляю себе... Но нет, я ничего не вижу, кроме пустого сада и темноты... Никакой матрос не возвращается к калитке решетки. Однако дверь затворилась, это верно. Я вывожу из этого заключение, что, если она не затворилась перед его носом, то затворилась за его спиной. Итак вестовой из министерства не ушел сейчас же. Почему? У меня нет об этом ни малейшего представления.
Непредвиденный антракт. Время, чтобы поразмыслить. Этот человек принес официальную бумагу, посланную мне. Эта бумага важна: если бы она не была важной, он не гонялся бы так за мной по всему городу... Я живу на острове св. Людовика. Это не здесь... Следовательно моя прямая обязанность подойти к матросу, как только он выйдет, и заявить о себе.
Это совершенно невозможно, если я останусь там, где я теперь нахожусь: в саду, где я не имею никакого права находиться. С другой стороны, если я выйду из этого сада... ну... если я из него выйду, я вернусь в него опять, вот и все. Я перелезу три раза через решетку, вместо того, чтобы перелезть через нее только один раз. Пустяки.
Итак, будем отступать. Гоп! вот я и в аллее.
И в это время, когда я на несколько шагов отступаю, чтобы не походить на человека, подслушивающего у решетки, я слышу, как на другом конце сада захлопывается дверь отеля, но уже не тихонько, как только что, а подобно выстрелу из пушки... Держу пари, что это кулак матроса вызвал выстрел... выстрел из 75-миллиметрового орудия, по крайней мере.
Опять тяжелые, хотя и эластичные шаги - эти огромные "лодки" не мешают гибкости ног, - раздаются в саду, и опять скрипит решетка. Человек и его фонарь находятся передо мною. По раскачиванью руки, несущей свет, я узнаю "специальность": сомнение невозможно, и я окликаю:
-- Канонир!
Это действительно канонир, он сразу останавливается по команде, каблуки под прямым углом, рука у козырька: он меня угадывает, как я его угадал.
-- Капитан?
-- Вы ищете капитана Фольгоэта: это я. У вас есть бумага, давайте.
Он тотчас повинуется, однако медленно: со всей медлительностью, которая необходима, чтобы рассмотреть, - почтительно, но внимательно, - неизвестного, который только что отдал ему приказание, т. е. меня.
Осмотр для меня благоприятен. Бумага вынута из обычного потаенного места - из шапки, между сукном и подкладкой; затем подана. Я беру, раскрываю, читаю.
ПРИКАЗ
кажется, что я уже вернул свое тотчас по прибытии на Королевскую улицу) и выехать безотлагательно в порт Шербург, где принять под свое командование миноносец запаса No 624 для перевооружения.
Приказ о назначении, в случае надобности, будет вручен позднее.
(Всякое промедление воспрещается. Отправиться в путь тотчас по получении сего).
Я прочитал. Человек ждет, по-прежнему неподвижный, глядя прямо на меня.
-- Ну, что тебе еще нужно?
-- Расписку в получении, капитан. Извольте расписаться.
Я расписываюсь, возвращаю ему его карандаш. Он отдает честь.
Все время, пока я читал и расписывался, он не переставал на меня глядеть почти так же, как недавно смотрел на меня маркиз Трианжи; но он смотрит с изумлением, которое совсем не старается скрыть, и это изумление переходит в симпатию прежде, чем мой росчерк появляется в его рассыльной книге.
Ну, конечно! Я должен производить на него впечатление довольно любопытного зверя: во фраке, с револьвером в руке... и без шляпы, без пальто... (пальто, шляпу, я все забыл в саду, я забыл также браунинг в моей левой руке, куда я переложил его только что, перебираясь через решетку сада...).
Ясно, что я смешон, но я к этому достаточно привык: я очень мало забочусь о мнении других. Все-таки канонир это не вполне обыкновенный "другой"... и он раздражает меня, глядя на меня так... Надо положить этому конец.
-- Послушайте! Прежде всего, как вас зовут?
-- Амлэн, Гискар.
Неожиданность этого "Гискара" изменяет энергичную фразу, посредством которой я собирался отделаться от приставалы.
И я не говорю:
-- Какого черта вы здесь торчите, глядя на меня, словно на какое-то чудо?
Я говорю:
-- Что вам за охота торчать в министерстве? Вам, канониру?
Ответ идет из глубины сердца:
-- Мне охота там торчать? Мне, капитан? Ах! Черт побери! Совсем мне неохота, ничуть. Тошно мне там.
-- Вам тошно, почему так?..
-- Потому что скоро будут сражаться, а я сражаться не буду. Судовые команды всюду заполнены.
-- Вам так хочется сражаться? Эта война, знаете, будет нешуточная. Разве у вас нет ни жены, ни детей, ни отца, ни матери?
-- Есть у меня, конечно, отец с матерью, да глядеть я на них больше не хочу, капитан! Есть у меня и жена, но я не знаю, где она. Есть у меня и ребенок, но я никогда его не видал.
Ах, вот оно что!..
--...Значит, капитан, вы понимаете...
Нет. Я совсем не понимаю... Но это ничего не значит.
-- Амлэн, в таком случае... послушайте: я буду командовать миноносцем в Шербурге... Хотите, я возьму вас к себе?
быть верно, потому что Амлэн, нормандец, не отвечает мне: "В самом деле"... Напротив, он был бы бретонец, если бы не ответил мне более ясно:
"Капитан", "командир"... Нужно быть моряком, чтобы вполне понять, что этой переменой в обращении Амлэн только что завершил дело и решительно объявил, что он смотрит на меня отныне как на своего начальника и с этой минуты отдает себя в мое распоряжение.
"Капитан" - в самом деле, все моряки флота приветствуют меня этим именем: у меня три нашивки на рукаве. "Командир" - только мой экипаж и мой штаб будут меня так называть: способ отметить, подтвердить более глубокое уважение, более полное подчинение, с которым подобает на палубе корабля относиться к тому, кто на этом корабле является действительно высшим и неограниченным начальником, "господином после Бога", говоря коротко и ясно, как говорили наши предки...
Однако, что за странное место для получения этого клочка бумаги, который меня нарекает "господином после Бога" на миноносце No 624.