Душа Востока.
Глава XIV

XIV

Каюта мистрис Хоклей на "Изольде" была скопирована с каюты на яхте высокой русской особы. Мебель была английская, светлого дерева, местами крытая зеленым лаком и украшениями "маркетри". Медная кровать, вместо полога, была завешена муслином, вышитым большими ирисами. Ковер заменен был гладким войлоком. И фотографии были развешены вместо произведений искусства. В этом точном подражании скромным вкусам великокняжеской особы мистрис Хоклей находила удовлетворение своему демократическому тщеславию и своей привычке к комфорту. Настоящая роскошь, золото, мрамор, картины знаменитых мастеров, античные статуи наполняли в изобилии гостиные и приемные яхты. Но для внутренних покоев более подходила уютная простота английской обстановки.

Часы только что пробили полночь...

Лежа в постели, уперевшись локтем в подушку и щекой в руку, мистрис Хоклей, одетая только в перстни да в рубашку черного шелка, более прозрачного, чем кружево, слушала мисс Вэйн, громким голосом свершавшую обычное вечернее чтение.

Мисс Эльза Вэйн, корректная чтица, сидела на стуле с прямой спинкой, в обычном платье.

Таков был ежевечерний церемониал. Мистрис Хоклей не меняла его, ненавидя всякое нарушение установленного порядка жизни.

И мисс Вэйн читала в этот вечер одиннадцатую главу той книги, десятую главу которой она читала накануне.

Голосом, слегка гнусавым, как все американские голоса, но приятного тембра, девушка заканчивала, отчеканивая слова:

-- "А между тем странное противоречие для тех, кто верит в время - геология показывает нам, что жизнь есть короткий эпизод между двумя вечностями смерти, и что даже в этом эпизоде сознательная жизнь длилась и будет длиться только одно мгновение. Мысль есть только молния в долгой ночи".

-- Но в этой молнии заключено все, - произнесла, тоже громко и тоже значительно, мистрис Хоклей. - Да, господин Пуанкаре действительно оригинальный писатель.

Мисс Вэйн, усталая, пила традиционный лимонад "limon-squash", приготовленный заранее.

-- Оригинальный... - повторила мистрис Хоклей. - Безусловный философ, но несколько поверхностный, не находите ли вы? Слишком француз, лишенный немецкой глубины...

-- Да, - сказала мисс Вэйн. - У немцев для каждого предмета есть специальный язык, который приятно знать и понимать, так как он фиксирует наш разум. Пуанкаре же говорит на общедоступном языке... В этом чувствуется легкомысленная тенденция.

Мистрис Хоклей небрежно перевернулась на спину и обхватила руками колено:

-- Легкомысленный, действительно. Вы правы, Эльза. К тому же этот общедоступный язык создает опасность атеизма. Не годится, чтобы люди необразованные читали такие книги, которые могут им показаться противными религии.

-- А вы думаете, что на самом деле эти книги не противны религии?

-- Конечно. Я так думаю. Они слишком явно парадоксальны. Они не могут поколебать никакой веры.

Руки, соединенные на колене, скользнули вниз по ноге и ухватились за нагую щиколотку. В этом положении мистрис Хоклей стала дополнять свою мысль:

-- Священное Писание...

Но два удара, раздавшиеся в дверь, прервали такое начало ее монолога.

-- Это Франсуа?

-- Это я, Жан-Франсуа...

Фельз вошел и окинул взглядом обеих женщин: мисс Вэйн, все еще сидящую с книгой, мистрис Хоклей, лежащую на спине, схватив руками обнаженную ногу.

-- Вы разговаривали на богословские темы, как я слышал?

"богословские" со всем, подобающим этому слову, почетом.

-- Не на богословские, а на философские... По поводу вот этой книги...

Чтобы указать пальцем на книгу, о которой шла речь, мистрис Хоклей выпустила свою ногу, и та вытянулась на кровати, очень белая, выступившая из-под черной рубашки. Фельз одно мгновение глядел на эту ногу, потом перевел глаза на еще открытую книгу.

-- Черт дери! - воскликнул он. - У вас серьезное чтение!

Он наклонился и прочел вполголоса:

-- "Мысль есть только молния в долгой ночи. Но в этой молнии заключено все"... Э! Да я повторю это утверждение одному знакомому китайцу, и он его одобрит... Но что же?.. Против этого ужасного Пуанкаре вы призывали на помощь Священное Писание?

Мистрис Хоклей, презрительная, провела справа налево рукой, сверкающей бриллиантами:

-- Это было бы излишним. К тому же этот Пуанкаре не ужасен. Мисс Вэйн только что справедливо назвала его легкомысленным.

Фельз широко раскрыл глаза, но вовремя вспомнил сентенцию, недавно услышанную им при свете девяти фиолетовых фонарей: "Подобает выслушать женщину, но не возражать ей". И Фельз не возразил.

Мистрис Хоклей уже спрашивала его.

-- Были ли вы на вокзале?

-- Да. И передал ваше прощальное приветствие маркизу Иорисака.

-- Итак, он уехал. А английский капитан тоже уехал?

-- Да. И виконт Хирата с ними.

-- Этот виконт Хирата не интересует меня, потому что он кажется мне недостаточно цивилизованным. Но скажите мне, видели ли вы маркизу?

-- Нет.

-- Значит, она не была на вокзале. Мне кажется, что она вовсе не влюблена в своего мужа... Не кажется ли это и вам?

-- Я медленнее сужу, чем вы.

-- Впрочем, я узнаю ее настоящие чувства. Когда вы намерены начать ее портрет в костюмированном виде?

-- Завтра или послезавтра. Мне незачем торопиться. Но не находите ли вы, что выражение в "костюмированном виде" - несколько бестактно по отношению к маркизе Иорисака, когда дело идет о национальном костюме японской женщины?

-- Почему бестактно? Раз маркиза не носит больше своего национального костюма... Вы ужасно комичны! Да, кстати. Что это была за фантазия - не вернуться на яхту к обеду? Конечно, вы совершенно свободны. Но я удивительно поздно получила вашу записку.

Фельз отвечал:

-- Какая фантазия? Не знаю. Вокзал очень далеко. Когда поезд ушел, солнце садилось. Я прошел половину города. Улицы под лиловым небом, сверкали, как вымощенные аметистом. У меня не хватило мужества продолжать дорогу. Я остановился, чтобы лучше видеть. И когда погас последний отблеск, я почувствовал себя вдруг таким усталым и грустным, что я не захотел докучать вам своим присутствием.

Мистрис Хоклей, внимательная, подняла свою белокурую голову с ажурной подушки:

Она замолчала, быть может, стараясь представить себе пестрые улицы в сумеречном освещении. Потом, откинувшись снова, продолжала:

-- Но потом, что вы делали потом?

-- Я зашел к моему китайскому другу Чеу-Пе-и.

-- Как странно, что вам доставляет удовольствие бывать у этого смешного человека... Курили ли вы сегодня опиум?

-- Нет.

-- Почему?

-- Потому... потому, что я имел намерение вернуться сюда... пораньше...

Он глядел теперь на нее настойчивым взглядом. Она резко засмеялась:

-- Мисс Вэйн, мне кажется, что в этот иллюминатор проникает слишком японский запах... А я знаю, что вы его не любите. Будьте добры, возьмите пульверизатор и побрызгайте, пожалуйста, повсюду и на постель, и на меня.

Мисс Вэйн, послушная и молчаливая, стала брызгать из золотого флакончика. Под свежей лаской духов мистрис Хоклей вытянула и напрягла все свое тело, и острия ее грудей выделились сквозь тонкий шелк.

Фельз дважды провел рукой по лбу, затем закрыл глаза. Опять раздался звонкий смех мистрис Хоклей.

-- Довольно... Поставьте пульверизатор, Эльза. Теперь мне хорошо. Который час?

-- Половина первого.

-- Я думаю, что вы оба хотите идти спать.

Ответа не последовало. Мисс Вэйн медлительно устанавливала на полочку золотой флакон. Фельз, неподвижный, не открыл глаз.

-- Да, - отрезала вдруг мистрис Хоклей, - вы оба, должно быть, устали. Покойной ночи!..

У дверей Фельз посторонился, чтобы пропустить девушку.

-- Франсуа! - позвала вдруг мистрис Хоклей. - Останьтесь на минутку, вы - один.

Мисс Вэйн была уже снаружи. Она неловко захлопнула дверь, громко щелкнувшую замком.

Фельз, оставшись, сделал несколько шагов вперед. И розовый свет электрических лампочек оживил немного его побледневшее лицо.

-- Право же, я чувствую угрызение совести, задерживая вас, когда вы так утомлены... Лучше было бы, если бы вы, как мисс Вэйн, пошли спать...

-- О, Боже! В этот вечер, для исключения, не согласитесь ли вы мучить меня поменьше?

Она наклонила к нему голову.