Дом вечно живых.
Глава XXXIV

XXXIV

Еще раз начинается рассвет...

Я не вижу его, скорее - как-то угадываю... Правда, в окне, забранном решеткою, темно по-прежнему. Но все же ночь уже на исходе. Сквозь толстые оконные стекла я чувствую тот холодок, который бывает перед наступлением утра...

Три свечи в канделябре выгорели почти до самых наконечников копий. Их фитили еле держатся в последних остатках воска. Пламя колеблется и тихо мерцает, то вспыхивая, то снова потухая...

Сон несколько восстановил мои силы, правда, очень немного. Может быть, мне удастся приподняться на этот раз с постели...

Я пытаюсь сосредоточиться и сообразить, сколько времени прошло с начала моего злосчастного приключения. Сегодня... сегодня только еще начинается день... Вчера я провел все время здесь... Да ведь это вчера я так состарился в течение одного дня, от утра и до вечера. - А третьего дня... третьего дня вечером я пришел в дом к вечно живым людям... Всего-навсего, значит, прошло две ночи и один, один только день...

Я не расслышал, как отворилась дверь.

На этот раз меня застали врасплох. Я не успел, как прежде, прищурить глаза, чтобы притвориться спящим.

Опять они тут вдвоем: граф Франсуа и виконт Антуан. Они смотрят на меня, и опять, как вчера, я вижу удивление на их лицах...

Граф Франсуа говорит мне:

-- Встаньте, пожалуйста, сударь...

Я поднялся без малейшего усилия. Правда, я слаб, очень слаб, но вместе с тем не чувствую тяжести в своем теле... Кажется, в нем вовсе не осталось никакого веса!..

Граф Франсуа продолжал, обращаясь ко мне:

-- Мой отец чувствует себя сегодня до крайности утомленным и не в состоянии выйти из своей комнаты. Поэтому мы с сыном позволили себе прийти за вами, чтобы проводить вас к нему...

Я последовал за ними. Не все ли мне равно, где быть: здесь или там?..

Его, маркиза Гаспара, мне так и не пришлось увидеть. Постель в его комнате, где он лежит, совсем закрыта тяжелым занавесом из старинного шелка. Я мог рассмотреть только один балдахин на четырех высоких колонках...

Но я тотчас же узнал хорошо знакомый мне фальцет маркиза. В его голосе опять послышались те мягкие, приветливые ноты, которые он умел придавать своей речи, когда не говорил в обычном повелительном или ироническом тоне...

Он говорил, а я слушал, стоя на пороге его комнаты. Я слушал, и каждое слово этого человека так крепко врезывалось у меня в памяти, что, казалось, должно было запечатлеться в ней навсегда, до самого конца моих дней. А между тем ведь голова моя тоже ослабела, и бесчисленный ряд впечатлений прежнего времени без следа исчез из моей памяти.

Он говорил:

-- Сударь, я ожидал большего и от всех магнетизерских способностей, и от вашей жизненной энергии. Не могу сказать, чтобы я сожалел о том, что сделано, ибо я должен был поступить именно так. От этого зависела наша безопасность, наше спокойствие, скажу даже, может быть, наше бессмертие.

Теперь грозившая нам опасность устранена ценою всего одного, правда, довольно тяжелого усилия. Я рассчитывал, что это обоюдное усилие только утомит меня, но не вызывет полного истощения ваших сил. Конечно, опыт, который мы произвели над вами, был довольно опасным, и я даже предупреждал вас об этом. Я боялся за вас, предвидя неизбежный разрыв жизненных уз, связывавших вас с тем существом, которое мне удалось отделить от вашей собственной субстанции. Я с опасением думал о том, как перенесете вы смерть этого существа, которое я создал для того, чтобы сейчас же уничтожить его. Я знал, что его гибель отразится на вас жестоким ударом.

Вы прекрасно перенесли и то, и другое испытание, но затем, к крайнему моему сожалению, силы изменили вам, и ваш организм пришел в необыкновенно расслабленное состояние. Умоляю вас, верьте, что если бы только это зависело от меня, я приложил бы все усилия, чтобы не повредить вашему здоровью и сохранить в неприкосновенности ваши силы.

Наступило молчание. Я отступил назад, собираясь удалиться. Но он заговорил снова, на этот раз медленным и торжественным тоном. И я продолжал внимательно слушать его.

-- Сударь, того, что случилось, исправить уже нельзя, И самое лучшее будет - примириться с совершившимся фактом. Но в вашем положении есть, отчасти, и выгодная для вас сторона. Всякие препятствия к тому, чтобы немедленно предоставить вам полную свободу... отпадают теперь сами собою.

Вчера, конечно, могла быть речь о том, чтобы удержать вас здесь на некоторое время, но именно потому, что мы имели дело с молодым, крепким человеком в полном расцвете физических и умственных сил. А сейчас, когда вы стали дряхлым стариком когда все ваши силы и способности расшатаны до последней степени, чего можем мы бояться с вашей стороны?

Итак, сударь, вы свободны, свободны без всяких ограничений. Когда только вы пожелаете, выход из нашего дома будет немедленно открыт для вас. И вы можете идти всюду, куда вам будет угодно направиться. Для нас вполне достаточно, чтобы вы никогда и никому на свете не рассказывали о том, что вы видели и узнали в нашем доме. И вы не будете рассказывать об этом.

Я слушаю, не прерывая, его речь. Меня нисколько не удивляет речь о неожиданно дарованной мне свободе. Я продолжаю слушать, и всякое слово маркиза все так же неизгладимо запечатлевается в моем мозгу. Теперь я хорошо понимаю, в чем дело. Тяжкое испытание, которому я подвергся, отразилось на моей воле, на моих мыслях, кажется, даже на самом разуме: все мои душевные силы ослабели, пришли в какое-то разреженное состояние. И та пустота, что образовалась в моей голове, в моей памяти, она восполняется теперь чужим разумом, чужой волей, которая диктует мне приказания, требует от меня молчания...

Опять я слышу этот голос:

-- Помимо прочего, мы уже дали вам слово, что ваша возлюбленная, мадам де..., еще вчера вечером оставившая наш дом, никогда в жизни не вернется сюда.

Мадам де..., моя возлюбленная? Ах, да!..

Мадам де... Мадлен... Она никогда не вернется сюда.

-- Ну что же? Прекрасно!..

Вот и последние слова маркиза:

-- Прощайте, сударь.

-- Прощайте, сударь.

Я прошел через сад, с трудом двигаясь в густой траве и задевая головой сплетшиеся ветви сосен и кедров. Калитка из сада была открыта. Я вышел на волю.

И теперь я иду по пустынной равнине, сам не зная куда, навстречу восходящему солнцу...