Плавучий театр.
Глава тринадцатая

Глава тринадцатая

Поверхностный наблюдатель мог бы судить о материальном положении Равенелей по трем вещам: по котиковому манто и бриллиантовому кольцу Магнолии и по тросточке Гая. Частое исчезновение и появление этих трех вещей, несомненно, сильно озадачило бы всякого непосвященного человека. Прежде всего и чаще всего, несмотря на свою относительно небольшую ценность, исчезала тросточка с набалдашником из слоновой кости. Дело в том, что среди игроков она считалась талисманом и, зная это, ростовщики всегда готовы были принять ее в заклад.

Проигравшись в фараон у Джеффа Хенкинса или Майка Макдональда, Равенель подзывал слугу-негритенка и протягивал ему свою трость:

-- Снеси это к Эби Линману. Скажи, что мне необходимо двести Долларов. Скорей!

Или:

-- Беги к Голдсмиту. Попроси у него сто.

Негритенок понимал Равенеля с полуслова. Через десять минут он уже прибегал обратно, без тросточки, но с пачкой кредиток. Вместе с удачей возвращалась к Равенелю и трость. В случае необходимости в ход пускалось бриллиантовое кольцо. Когда этого оказывалось мало, закладывалось и котиковое манто Магнолии.

Но самым верным показателем материального положения Равенелей было даже не исчезновение этих трех вещей, а то место, где завтракал Гайлорд Равенель. Дома он не завтракал никогда. Эта привычка сложилась у него еще в ранней юности; теперь, освободившись наконец от сурового гнета Парти Энн, он с радостью вернулся к ней. Завтраки на "Цветке Хлопка" он всегда яростно ненавидел. Девять часов утра! Семейный завтрак! И на председательском месте величественная Партинья в чепце и папильотках!

Переехав в Чикаго, Гай стал завтракать между одиннадцатью и двенадцатью. Он никогда не вставал раньше десяти. В дни удачи он завтракал в роскошном кафе Билли Бойля, на углу Кларк-стрит и Дирборн-стрит. Это было очень приятно, ибо в дневные часы у Билли Бойля собирались политические деятели, дельцы, игроки, жокеи, актеры, журналисты, репортеры и, наконец, бледные и томные молодые люди с ничего не говорящими именами - Джордж Эд, Брэнд Уитлок, Джон Маккутчен, Пит Дьюк. Здесь можно было узнать все последние новости и сплетни. Здесь было много сюртуков покроя принца Альберта, широкополых шляп, небрежно повязанных галстуков, сверкающих белизною воротничков и бриллиантовых запонок, столь характерных для профессиональных игроков. Ежедневно сюда заходил старый Картер Гаррисон, мэр Чикаго, и, не выпуская изо рта хорошей сигары в двадцать пять центов, беседовал со своими многочисленными знакомыми. Пользуясь близостью биржи, расположенной как раз напротив, в кафе Бойля частенько заходили маклеры. Гайлорд Равенель очень любил это кафе.

Синеватый табачный дым. Дразнящий запах толстых бифштексов, приготовленных из мяса лучших быков Запада. Массивные кружки пива - светлого, отливающего янтарем, и темного. Аромат крепкого черного кофе. Ржаной хлеб с тмином. Хрустящие маленькие булочки с маком.

В периоды дружбы с фортуной стройный, бледный, спокойный, изящный Гай Равенель начинал день завтраком у Билли Бойля. Внимательно, с явным удовольствием прислушивался он к разговорам окружающих. Эти разговоры вертелись большей частью вокруг игорных домов Варнеля, Джеффи Хенкинса и Майка Макдональда, вокруг скачек в Вашингтонском парке, вокруг прелестной блондинки, только что появившейся в салоне Хетти Чилсон, вокруг всевозможных политических сплетен. Равенель редко принимал участие в этих разговорах. Подобно большинству профессиональных игроков он отличался молчаливостью. О нем были довольно высокого мнения. Проницательность, которой, кстати, у него вовсе не было, но которая, казалось, светилась в его холодных и лукавых глазах, умение слушать, что говорят другие, замкнутость, красивая внешность - все это производило благоприятное впечатление.

-- Равенель молчит, но замечает решительно все, - говорили про него. - Можно наблюдать за ним битый час и все-таки по лицу его не узнаешь, выиграл ли он несколько тысяч или проиграл все, до последнего цента.

Завидная репутация для Кларк-стрит.

Впрочем, даже эта репутация не спасала его от частого безденежья. В такие периоды он не появлялся у Билли Бойля и ограничивался скромными завтраками в кафе "Косой глаз". Это знаменитое убежище для людей с пустым карманом было обязано своим странным названием дефекту зрения его владелицы. За кофе с сухарями она брала всего десять центов. Кофе был горячий, крепкий, возбуждающий. Свежие сухари хрустели на зубах. Не было на Кларк-стрит игрока, от которого не отворачивалась бы удача и который не был бы принужден время от времени довольствоваться скромными трапезами в кафе "Косой глаз". Если у такого игрока не было и десяти центов, он мог быть уверен, что добрая косоглазая хозяйка накормит его в счет будущей удачи.

Гайлорду Равенелю частенько случалось выходить утром из дому с пятьюдесятью центами в кармане превосходно сшитых брюк. В таких случаях, разумеется, тросточки с набалдашником из слоновой кости в его руках не было. Эти пятьдесят центов распределялись следующим образом: десять чистильщику сапог, двадцать пять за бутоньерку, десять за кофе с сухарями. Остающиеся пять центов он свято берег, считая, как многие суеверные люди, что полное отсутствие денег в кошельке - очень дурная примета.

Зайдя на несколько минут в манеж и купальни, справившись о программе скачек, послонявшись по улицам, выслушав отрывки разговоров, из которых он узнавал то, о чем обычно говорилось у Бойля, он заканчивал свой день у Хенкинса и Макдональда, где, за отсутствием денег, платонически ухаживал за фортуной. Впрочем, первый год их жизни в Чикаго он до платонической любви не опускался.

Как ни странно, Магнолия и Равенель довольно скоро освоились со своей новой жизнью. Вероятно, если учесть своеобразную обстановку, в которой она провела юность, это не было так уж странно. Она была любознательна, молода, весела и страстно влюблена в Гай-лорда Равенеля. Жизнь на реке сталкивала ее со всевозможными людьми и обстоятельствами. Кинни и Джо занимали в свое время такое же место в ее сердце, как Элли и Шульци. Домашние хозяйки в маленьких прибрежных городах, негры, лениво слоняющиеся по пристани, игроки в ресторанах на набережных, углекопы в угольных районах, моряки, бедные плантаторы Юга, луизианские аристократы - все это оставило глубокий след в ее душе. В этом красочном окружении она, сама того не сознавая, стала своеобразней и ярче.

Теперь жизнь ее круто изменилась. Она, как дитя, простодушно радовалась новизне. Это простодушие и составляло ее главное очарование. Оно бесконечно привлекало Равенеля. Магнолия относилась к жизни чрезвычайно наивно. Все занимало и интересовало ее, она воспринимала новые впечатления с той же пленительной непосредственностью, которая покоряла, когда она была еще маленькой девочкой, так горячо беседовавшей со штурманом Пеппером в светлой и уютной рубке "Прекрасной Креолки" во время первого сказочного путешествия вниз по Миссисипи.

-- Что за поворотом? - спрашивала она когда-то. - А что будет дальше?.. Глубоко здесь? Что раньше здесь было?.. Какой это остров?

Мистер Пеппер отвечал на все ее вопросы, радуясь, что может утолить ее детскую жажду знания.

С той же горячностью засыпала она теперь вопросами своего мужа:

-- Кто эта полная женщина? Та, за одним столиком с хорошенькой белокурой девушкой? Какие у обеих странные глаза!.. Почему все его называют Джоном из купальни?.. Кто эта дама в коляске, с прелестным зонтиком в руках? Какое у нее нарядное, но безвкусное платье! Почему ты не хочешь меня познакомить с... этой... как ее... Хетти Чилсон?.. Почему Джимми Коннертона называют гадким?.. Почему Кларк-стрит часто называют набережной? Ведь тут нет воды! Неужели это Майк Макдональд? Он похож на фермера, не правда ли? Ну, конечно, настоящий фермер в воскресном костюме, который, кстати, вовсе не к лицу ему! Король игроков! Почему его заведение называют лавочкой? О Гай, дорогой мой, я бы так хотела, чтобы ты больше не... Ну, ну, не хмурься! Я только так... Знаешь, когда я думаю о Ким, у меня становится так тревожно на душе... Что-то будет с ней, когда она вырастет?.. Я никак не могу понять, почему Липман дает тебе под залог тросточки в двадцать раз больше, чем она стоит!.. Как это ростовщики... Монт-Тениэс - какое смешное имя!.. Эль Хенкинс?.. Ты шутишь! Не мог же он действительно умереть оттого, что на него упала складная кровать. Никогда в жизни не лягу спать на... Бойлер-авеню?.. Театр Хулея?.. Чинквевалли?.. Фанни Давенцорт?.. Дерби?.. Вебер и Филдс?.. Сотерн?.. Театр Ректора?

Довольно значительного состояния, которое получила Магнолия благодаря отцовскому наследству, и суммы, полученной ею за отказ от права на совладение "Цветком Хлопка", Равенелю хватило на год с небольшим. Разумеется, он рассчитывал увеличить его раз в десять. Казалось, так просто, имея столько денег, проделывать с ними всевозможные операции, благодаря которым их количество увеличилось бы, словно по мановению волшебного жезла.

Расставшись с "Цветком Хлопка", они отправились прямо в Чикаго. Когда Гайлорд заявил, что выбор его пал именно на этот город, считавшийся раем для игроков, в глазах Магнолии промелькнуло выражение ужаса. Она почувствовала то же, что испытывала Парти Энн, когда капитан Энди начинал носиться с какими-нибудь новыми планами. Энтузиазм ее отца всегда подвергался холодному душу материнского неодобрения. Убеждая ее ехать в Чикаго, где все было ему знакомо, где его ждали бесчисленные приятели, рестораны, театры, скачки, Равенель становился необычайно настойчивым и красноречивым. Чувствуя близость свободы, он стал очаровательным даже с тещей. Но непреклонная Партинья до конца относилась к нему враждебно. Вручая Магнолии довольно значительную сумму денег, она сочла своим долгом сделать ряд самых мрачных предсказаний. К сожалению, они не замедлили исполниться.

Первые впечатления от Чикаго были так фееричны, необычайны, так странны, что даже крошка Ким сохранила о них яркое воспоминание. Магнолия и Равенель вели себя так, как будто они были только немногим старше своей маленькой девочки. Что-то трогательно-наивное было в их глубокой вере, что можно сорить деньгами и в то же время сохранить их. Новая шубка, новая шляпка. Выезд. Скачки, Ужины. Бонна для Ким. Магнолия не знала счета деньгам. Впрочем, ей негде было научиться считать их. На "Цветке Хлопка" ей не приходилось иметь с ними дела.

По сравнению с их теперешним пребыванием в Чикаго, первая их поездка туда, незадолго перед рождением Ким, была только простым пикником. Равенель гордился всем: своей молодой женой, своей спокойной, серьезной большеглазой дочерью, элегантной бонной, парой прекрасных английских лошадей. Магнолия впервые надела настоящее, сильно декольтированное бальное платье, полюбила шампанское, научилась править и стала ездить на скачки в Вашингтонский парк.

Новая шубка Магнолии стоила очень дорого. В то время жены состоятельных людей в Чикаго носили большей частью котиковые манто, служившие как бы доказательством богатства их супругов. Но они не выдерживали никакого сравнения с прекрасной шубкой Магнолии, выполненной руками лучшего парижского портного. Эту шубку выбрал для нее сам Равенель. Он всегда сопровождал жену, когда она совершала серьезные покупки. Развалясь с важностью турецкого паши, рассматривал он товар. Опытным продавщицам не требовалось много времени, чтобы прийти к убеждению, что Магнолия мало смыслит в туалетах, зато в муже ее они сразу угадывали знатока.

Цена шубки привела Магнолию в ужас. Ведь до сих пор, как на сцене, так и в жизни, она носила только вещи, сделанные ею самой и ее матерью.

-- О Гай! - вполголоса запротестовала Магнолия (хотя ловкая продавщица все равно расслышала ее слова). - О Гай, мы должны отказаться от этой покупки!

-- У миссис Поттер Палмер точно такая же шубка, - заговорила старшая продавщица сладким, но в то же время настойчивым тоном. - Таких шубок всего только две на весь Чикаго. И скажу вам по чистой совести, соболь на отворотах вашей шубки пышнее и изящнее, чем соболь миссис Палмер. Впрочем, может быть, это мне только кажется. Вы так молоды и красивы, сударыня! Нет ничего удивительного в том, что всякая вещь выглядит на вас особенно элегантно!

Равенелю нравилось, когда Магнолия прикалывала к пушистому воротнику новой шубки букетики свежих фиалок. Вечерняя шляпа ее напоминала большую бабочку. Она была сделана из шелкового муслина, натянутого на каркас и покрытого блестками, которые при малейшем движении головы волшебно сверкали и переливались. Ким обожала запах фиалок, которыми веяло от наряда волшебной феи, приходившей прощаться с ней на ночь. Воспоминание об этом настолько глубоко запало в душу ребенка, что даже двадцать лет спустя Ким в любую минуту могла вызвать сказочно-прекрасный образ матери, нежное лицо, обрамленное иссиня-черными волосами, зарумянившиеся от ветра щеки. Девочка помнила ее именно такой, потому что Магнолия имела обыкновение влетать в комнату Ким сразу после прогулки. В этот час она была особенно оживлена, вся светилась радостью, смеялась, сверкала огромными темными глазами. С ее появлением теплая детская наполнялась запахом фиалок, меха, свежего воздуха, шуршанием бархата, блеском, любовью и смехом. Ким с наслаждением прятала лицо в надушенном корсаже матери.

-- О Гай, как она любит фиалки! Ты не рассердишься, если я поставлю их ей на столик?.. Нет, не покупай мне других... Мне не хочется, чтобы она была слишком похожа на меня... Посмотри, какой у нее ротик. Он будет таким же большим, как и мой... Сара Бернар? О нет, я вовсе не желаю, чтобы моя девочка стала такой же, как Сара Бернар... Впрочем, она вообще не будет актрисой.

Через год с небольшим деньги испарились. Именно испарились. Ведь не могли же стоить так безумно дорого английские рысаки, экипажи, скачки, шубки, ужины, театры, платья Магнолии, костюмы Гая, бонна и гостиница? Равенель утверждал, что лошади, например, не были чистокровные и что чистокровные стоили бы гораздо дороже, не менее тысячи долларов каждая. И несмотря на это, денег как не бывало.

За этот первый год пребывания в Чикаго Магнолия столкнулась с совершенно новыми для нее сторонами жизни. Многое быстро выветрилось из ее памяти. Но кое-чему ей пришлось научиться. Так, она научилась оставаться хладнокровной, когда муж ее отправлялся в ложу к Хетти Чилсон и ее "барышням". Встречая их на улице, она делала вид, что даже и не замечает их, хотя выезд Хетти, а также туалеты ее и "барышень" считались самыми шикарными в Чикаго. Гай говорил, что эта дама вообще задает тон.

"Барышни" Хетти Чилсон одевались прекрасно, но отнюдь не крикливо, напротив, почти скромно. Они даже не были накрашены. По-видимому, они пользовались большим успехом в том кругу, где вращался Равенель. Несмотря на грубость и распущенность нравов на реке, Магнолия привыкла считать, что женщины с профессией Хетти Чилсон находятся вне общества. Она думала, что они не имеют прямого отношения к жизни, что это только тени, зловещие, угрожающие, мрачные. В Чикаго ее ждало потрясающее открытие. Она узнала, что эти женщины играют большую роль в общественной и политической жизни громадного города. Хетти Чилсон была полная, белокурая, довольно красивая женщина, державшаяся самоуверенно, а ее умные, проницательные глаза и добродушный смех вызывали невольную симпатию. "Барышни" ее, пожалуй, тоже были привлекательны. Каждое утро их можно было встретить в Линкольнском парке - они катались верхом по аллеям, специально предназначенным для верховой езды, у них были чудесные лошади, длинные черные амазонки красиво облегали их стройные фигуры.

Хетти Чилсон была своего рода крупной величиной. Когда приезжим перечисляли достопримечательности Чикаго - дворец Поттера Палмера на набережной, Музей искусств, Биржу, Общественное собрание, дом Филиппа Эрмура и его сына на Мичиган-авеню, сады, на месте которых можно было построить целый город, - то обыкновенно упоминали и о Хетти Чилсон (причем, конечно, голос понижался до шепота и на устах говорящего появлялась многозначительная усмешка). Она жила в большом гранитном особняке на Кларк-стрит, два каменных льва, словно в насмешку поставленных кем-то, охраняли вход в это святилище, отнюдь не недоступное для смертных.

-- Гостиная Хетти Чилсон, - объяснил Гай своей молодой жене, - представляет собой своего рода клуб. Там, за стаканом доброго вина и хорошей сигарой, собираются все видные политические деятели Чикаго. Половина тех политических событий, о которых публика узнает из газет, обсуждается и подготавливается в гостиной у Хетти. Она очень богата. И знаешь, Нолли, у этой женщины золотое сердце! Она подарила своим родителям ферму в пятнадцать акров! Не слишком близко от Чикаго, конечно! А какой у нее вкус! У нее есть имение на реке Канкаки, которое славится великолепной библиотекой - редкие издания Сервантеса, Бальзака и других авторов, прекрасными лошадьми, розами...

-- Все-таки, дорогой Гай...

Магнолия часто видела ее на Стейт-стрит, где Хетти ежедневно делала покупки, щеголяя своим действительно роскошным экипажем. Экипаж был сработан на заказ Кимболем, известным в свое время каретным мастером, и лакированный кузов его блестел как зеркало. Пышная юбка Хетти была разложена красивыми складками на мягких лиловых подушках. Летом прелестный кружевной зонтик слегка покачивался над ее головой. Зимой она куталась в элегантную выхухолевую шубку. Одна из безупречно одетых "барышень" неподвижно сидела рядом с ней. На козлах, выпрямившись, сидели кучер и лакей, оба, разумеется, в ливреях. Новая блестящая упряжь весело позвякивала. Гнедые рысаки оказали бы честь любому миллиардеру.

-- Все-таки, дорогой Гай...

-- А что ты скажешь в таком случае о Франции?

-- О Франции?

-- Ну да, о тех француженках, о которых читают в романах, пишут исторические исследования, упоминают даже в школьных учебниках? Вспомни мадам Помпадур, мадам Ментенон, мадам Дю Барри. Они принимали участие во всех политических делах своего времени, и все считались с ними! А кто они такие? Простые куртизанки! Неужели ты думаешь, что поскольку у них были пудреные парики, фижмы и мушки...

не совсем еще забыла историю, которую ей так старательно вдалбливала Парти Энн.

Равенелю доставляло какое-то странное удовольствие раскрывать своей молодой жене дурные стороны жизни.

Но дурное не шокировало ее. Сталкиваясь с ним, она испытывала лишь удивление и легкий испуг. Перед мысленным взором Магнолии вырастала в таких случаях суровая фигура Партиньи Энн Хоукс, казалось даже, что она видит недовольные глаза матери. В самом деле, что бы сказала Парти Энн при виде всех этих людей, мелькавших перед Магнолией, словно тени на экране, - при виде Хетти Чилсон, Тома Хеггерти, Майка Макдональда, "принца" Варнеля, Джеффи Хенкинса? Как ей было ни грустно, Магнолия все же не могла удержаться от улыбки при мысли о том, в каких выражениях высказалась бы об этих людях Партинья. В словаре миссис Хоукс отсутствовали термины, обозначающие нюансы. Она вообще не признавала полутонов. Девка - так девка. Мошенник - так мошенник.

С болью и нежностью вспоминала Магнолия отца. Вот кто бы чувствовал себя хорошо в Чикаго и позабавился бы всласть! Его блестящие черные глаза не упустили бы ни одной детали, а подвижная маленькая фигурка так и мелькала бы по узкому и мрачному переулку, между Вашингтонским парком и Медисон-стрит, известным под названием "Аллеи игроков". Он с удовольствием сыграл бы партию в фаро, оценил бы по достоинству каждую хорошенькую женщину, побывал бы в кабаре Сэма Джека, и, уж конечно, в театре Хуллея. Ничто из жизни Чикаго не ускользнуло бы от зорких глаз маленького капитана, и ничто дурное не пристало бы к нему.

-- Интересуйся всем, Нолли, - говорил он в добрые дни, когда Парти запрещала Магнолии болтаться по берегу. - Не верь людям, которые говорят, что надо прятаться от скверных сторон жизни. Это величайшая ложь. Зорко присматривайся ко всему, не бойся ничего и будь верна себе. Тогда ничто не запятнает тебя. Если даже ты увидишь что-нибудь нехорошее, что за беда! Убедившись в том, что это действительно дурно, ты отвернешься!

Главной причиной их разорения был, разумеется, фараон, самая модная игра того времени. Равенель страстно увлекался ею. Играл он, конечно, не у Джорджа Хенкинса - там играли по маленькой, - а у Джеффи Хенкинса и Майка Макдональда. Фараон был для Равенеля больше чем игрой, он был для него профессией, наукой, искусством, дамой его сердца. Кроме страсти к картам, у Равенеля, к сожалению, не было пороков. К сожалению потому, что ничто, кроме карт, не могло увлечь его. Он редко и умеренно пил, мало курил, притом исключительно легкие сигареты, аппетит у него был небольшой, вещами он почти не дорожил.

Ни Гайлорд, ни Магнолия не ожидали, что деньгам придет конец. Они вовсе не беспокоились о деньгах. Обоим казалось, что их так много, что они никогда не переведутся. На той недельке их можно будет вложить в какое-нибудь надежное предприятие! У Равенеля много деловых связей. Он слышал об одном чрезвычайно выгодном деле. Но сейчас неблагоприятный момент для того, чтобы вступить в него. Надо ждать подходящей минуты. Когда эта волшебная минута настанет, некто немедленно сообщит об этом. А пока что - не пойти ли поиграть в фаро! А пока что - роскошные комнаты гостиницы, устланные толстыми мягкими коврами, широкая удобная кровать, блюда, специально приготовленные для мистера и миссис Равенель. Джентльмены во фраках, стоявшие у театральных касс Хуллея, Маквикерса или Оперного театра, приветствовали Гайлорда словами "добрый вечер, мистер Равенель". Главные приказчики Манделя и других лучших магазинов Чикаго рассыпались в любезностях перед Магнолией. "У нас есть кое-что для миссис Равенель" или "Получив этот товар, мы тотчас же подумали о вас!.."

Порою Магнолии казалось, что "Цветок Хлопка" был чем-то вроде корабля-призрака, реки - сном, а жизнь на них - сказкой.

Весь первый год пребывания в Чикаго Равенели жили весело и роскошно. Магнолия старалась приучить себя к шуму, который на Кларк-стрит не прекращался ни днем, ни ночью. Разнообразные звуки врывались в их жилище и наполняли каждый его уголок. Она недоумевала, зачем кондуктора омнибусов беспрерывно дают звонок. Может быть, он оказывает благотворное влияние на их нервы?

В самой гостинице тоже было шумно. Вот раздаются тяжелые шаги. Кто-то проходит мимо их комнаты и долго возится с ключом, открывая свой номер. С улицы доносятся голоса, смех, непрекращающийся звук шагов. Вот кричит пьяница. Эти крики отлично знакомы ей. Равенель рассказывал ей недавно о Большом Стиве, тяжеловесном полисмене, который за умелое применение палки, являющейся отличительным знаком его служебного достоинства, носил кличку Джека-Дубинки.

-- Никто не видел, чтобы Большой Стив арестовывал по ночам пьяных, - смеясь рассказывал Гай. - Ни он и никто из его помощников на Кларк-стрит не делает этого. И знаешь почему? Ларчик открывается очень просто. Арестовав пьяного, они должны были бы в девять часов утра явиться в полицию для дачи показаний. Иначе говоря, им пришлось бы рано вставать. А это им нисколько не улыбается. Вот почему всех пьяных, сколько-нибудь способных стоять на ногах, они передают друг другу до тех пор, пока им не удастся сплавить их в глухие части города по ту сторону реки. Очень остроумная система, не правда ли?

Возможно, система и в самом деле была не лишена остроумия. Но восстановлению тишины на Кларк-стрит она отнюдь не способствовала.

Иногда, терзаясь бессонницей, отвернувшись от мужа, мирно спавшего с нею рядом, или поджидая его, когда он запаздывал, Магнолия крепко закрывала глаза, стараясь как можно яснее представить себе глубокое, бархатистое безмолвие летней ночи на реке, чудесную родную тишину, плеск воды, заснувший, далекий, родной корабль-призрак.

Катастрофа наступила совершенно неожиданно.

-- Гай, дорогой мой, почему ты так упорно отказываешься дать мне эти несчастные сто долларов? Мне они нужны, чтобы заплатить за темно-зеленое бархатное платье, которое ты так любишь! По правде говоря, я нахожу, что оно очень бледнит меня. Я сделала его, исключительно чтобы угодить тебе. Портниха уже третий раз присылает мне счет. Дай мне эти сто долларов, пожалуйста. Или, если это тебя больше устраивает, выпиши чек.

-- Я уже сказал тебе, Нолли, что у меня нет денег.

-- О Господи! Ну что ж делать, придется отложить до завтра. Только уж завтра непременно, Гай! Ты ведь знаешь, я так не люблю, когда...

в состоянии поверить ужасной правде, она смотрела на него большими удивленными глазами.

-- Мне очень не везло последнее время.

-- В чем?

-- В фараон, конечно!

-- Настанет день, когда их снова будет много.

-- Как?

-- Очень просто. Можно попытать счастья на бирже.

-- На бирже? Как это?

-- Но все-таки, куда же девались все наши деньги?

-- Я повторяю тебе, что последнее время все проигрывал.

-- Где?

-- У Хенкинса.

-- Зачем тебе знать это?

-- Но все-таки?..

-- Несколько тысяч.

-- Пять?

-- Больше?

-- Около десяти.

Таким образом, перемена, которая неизбежно должна была произойти в их жизни, произошла не постепенно, а сразу. Магнолия чувствовала себя Золушкой, с быстротой молнии перенесенной из королевского дворца в грязную кухню. Им пришлось расстаться с бархатом, зеркалами, коврами, тонким постельным бельем, изысканным столом и великолепной сервировкой отеля Шермена. Они поселились в маленьком пансионе на Онтарио-стрит, где жили преимущественно актеры. По мысли Равенеля, удобство его заключалось в том, что он находится недалеко от...

Но, в сущности, ответ ей не был нужен. Она знала, что в десяти минутах ходьбы от их пансиона находится "Аллея игроков". В продолжение последующих пятнадцати лет Гайлорд Равенель ходил туда каждый вечер.