Плавучий театр.
Глава семнадцатая

Глава семнадцатая

Красный кирпичный дом, охраняемый каменными львами, показался Магнолии зловещим. Тяжелой пеленой нависла над ним привычная мгла Чикаго. Ступени подъезда казались осевшими. Даже у львов был какой-то жалкий вид. Освещенное бледными лучами солнца, преломлявшимися в густом тумане, здание это производило впечатление рябой, морщинистой, злой колдуньи, сидящей на корточках посреди рыночной площади и вспоминающей о лучших днях.

Была уже половина первого. Дойдя до дома Хетти Чилсон, Магнолия Равенель почувствовала внезапно, что мужество покидает ее, и быстро прошла мимо. Она так сильно волновалась, что сама не заметила, как очутилась в южной части города. Случайно нащупав в сумочке пачку кредиток, Магнолия опомнилась и твердо решила привести в исполнение задуманное. Она открыла сумочку, посмотрела на деньги, повернулась и быстрым шагом пошла обратно к дому. На этот раз она не колеблясь позвонила у входной двери. Дожидаясь, пока ей отворят, она разглядывала чисто вымытые ступени и старалась не замечать мурашек, пробегавших у нее по спине. Колени ее дрожали. В любой момент ее мог увидеть какой-нибудь знакомый. Ее, Магнолию Равенель, у дверей знаменитой Хетти Чилсон! Ну так что ж! Все это вздор! Она позвонила вторично.

Негр в белоснежной куртке открыл ей дверь. Почему-то - Магнолия сама не знала почему - печальные глаза негра успокаивающе подействовали на нее. Теперь она знала, как себя держать.

-- Мое имя - миссис Равенель. Мне надо поговорить с Хетти Чилсон.

-- Миссис Чилсон занята, сударыня, - сказал негр, как бы отвечая затверженный урок. Но, по-видимому, вид бледной, хорошо одетой, серьезной дамы все-таки произвел на него впечатление. За последнее время ему не раз приходилось иметь дело с подобными дамами, которые на его заявление, что миссис Чилсон занята, показывали ему какие-то удостоверения и настойчиво требовали, чтобы их впустили.

-- Вы из "Охраны нравственности"?

Не поняв, что он, собственно, хочет сказать этим, Магнолия отрицательно покачала головой. Негр сделал вид, что собирается закрыть дверь. Но Магнолия недаром прожила столько лет на юге.

-- Не смейте закрывать дверь! Мне надо видеть Хетти Чилсон!

Властный тон подействовал.

-- Что вам угодно?

Магнолия совершено овладела собой. Ведь это не обычный жилой дом, а "заведение".

-- Скажите вашей хозяйке, что с ней желает говорить миссис Равенель. Скажите, что я пришла возвратить принадлежащую ей тысячу долларов.

Она открыла сумочку и показала негру пачку кредиток. Он вытаращил глаза:

-- Хорошо, сударыня. Я скажу ей. Войдите, сударыня.

Магнолия вошла в дом Хетти Чилсон. Она была испугана, колени слегка дрожали. Крепко сжимая в руках сумочку, она с любопытством осматривалась по сторонам. Стены вестибюля были обиты красной парчой, пол - сплошь устлан коврами. Высокая лампа у самой лестницы освещала уютное помещение мягким розовым светом. На подоконниках красовались громадные севрские вазы. Точно такие же вестибюли были в особняках богатых купцов на Прэри-авеню или на набережной. В вестибюле было очень тихо. Иногда доносился стук открываемой или закрываемой двери, пахло кофе.

Наконец на лестнице показалась Хетти Чилсон, высокая, полная, внушительная особа в черном шелковом платье с белой отделкой. Казалось, что-то мешало ей двигаться быстро и легко. Одной рукой Хетти все время держалась за перила. Магнолия нашла, что она очень постарела за последние десять лет, не могло быть сомнений в том, что она страдает каким-то тяжелым недугом.

-- Что вам угодно? - спросила Хетти Чилсон.

Ее умные глаза в упор смотрели на посетительницу.

-- Вы миссис Равенель?

-- Да.

-- Чем могу служить?

Магнолия чувствовала себя школьницей, которую экзаменует строгая, но доброжелательная учительница. Она открыла сумочку, достала пачку кредиток и протянула ее Хетти. Щеки ее пылали.

-- Вот деньги, - пробормотала она. - Деньги, которые вы дали нам... моему мужу.

Хетти Чилсон посмотрела на пачку кредиток.

-- Я не давала ему денег. Я только одолжила их ему. Он сказал, что вернет. Я поверила. Имя Равенеля - достаточная гарантия.

Магнолия поднесла к руке Хетти Чилсон пачку кредиток, взяла эту руку и всунула в нее деньги почти насильно.

-- Мы не хотим этих денег.

-- Не хотите? Зачем же он приходил тогда просить их? Ведь у меня не банк, откуда в любой момент можно брать деньги и куда их можно возвращать когда заблагорассудится.

-- Извините, пожалуйста. Он не знал... Я не могу... Мы не можем... я не могу взять эти деньги.

Хетти Чилсон посмотрела на пачку кредиток, приняла деловой вид и вооружилась очками.

-- Так вот вы какая!

Она дважды пересчитала деньги:

-- А ваш муж знает о том, что вы пошли ко мне?

Магнолия ничего не ответила. Держалась она с большим достоинством, но чувствовала себя очень глупо. Деловой вид Хетти Чилсон особенно подчеркивал некоторую мелодраматичность поступка Магнолии.

Хетти подозвала негра в белой куртке.

-- Моисей, пришли сюда Джули. Скажи, чтобы она захватила с собой блокнот и перо.

Негр бросился бегом по устланной ковром лестнице.

-- Я сейчас дам вам расписку. В случае чего, вы покажете ее мужу.

С этими словами она подошла к лестнице и остановилась там, глядя наверх. Магнолия невольно подняла глаза в том же направлении. На верхней площадке лестницы показалась стройная женская фигура. На ней было черное шелковое платье с белым воротничком, скромное и приличное. В полумраке вестибюля трудно было разглядеть ее лицо. Магнолия обратила внимание на то, что волосы у женщины почти совсем седые. На мгновение она задержалась у самой лампы, разговаривая с Хетти Чилсон. Лицо у нее было очень бледное, почти белое, с желтоватым отливом слоновой кости, похожее на лицо покойника. В белых волосах мелькали черные пряди. Она была очень худа. Мертвенная бледность лица как-то особенно подчеркивала черноту ее глаз. Магнолия не могла оторвать от нее взгляда. Эта женщина с потухшим взором, занимавшая, по-видимому, положение секретарши или компаньонки, показалась ей знакомой. Может быть, она видела ее где-нибудь в театре или на скачках? В памяти смутно мелькало что-то, так и не доходившее до сознания.

-- Напишите расписку в получении тысячи долларов от миссис Гайлорд Равенель. Р-а-в-е-н-е-л-ь. Так. Давайте, я подпишу. Извините, - сказала она, обращаясь к Магнолии. - Мне нужно попасть в банк не позже двух. Джули, отдайте миссис Равенель расписку. И как можно скорее проходите наверх.

Хетти стала подниматься по лестнице. Своеобразным достоинством дышала отяжелевшая фигура этой странной женщины. Магнолия смотрела ей вслед. Хетти Чилсон все время опиралась о перила. Руки у нее были тонкие и красивые. Почти старуха, согнувшаяся под бременем лет и грехов. Магнолия чувствовала себя рядом с нею очень глупой.

Секретарша оторвала листок от блокнота, подошла к Магнолии и протянула расписку.

-- Тысяча долларов, - сказала она.

У нее был глубокий, звучный голос.

-- Проверьте, пожалуйста.

Магнолия взяла расписку. Не отдавая себе отчета в том, что с ней происходит, она ощутила дрожь во всем теле. Бумажка выпала из ее рук. Обе женщины нагнулись одновременно, выпрямились и невольно улыбнулись друг другу. Но внезапно улыбка на лице секретарши превратилась в гримасу ужаса. Каждая черта бледного лица исказилась немым отчаянием. Потухшие глаза расширились. Рот искривился. В течение одного короткого мгновения, показавшегося им вечностью, обе женщины пристально смотрели друг на друга. Потом секретарша опустила глаза, бросилась к лестнице и исчезла, точно призрак. Магнолия вскрикнула и сделала несколько шагов вперед:

-- Джули! Джули! Не уходите!

Собственный голос показался ей незнакомым.

Тотчас же откуда-то появился Моисей.

-- Выход здесь, сударыня, - почтительно сказал он, распахивая перед нею двери. Магнолия вышла.

Спускаясь по ступенькам, она уже не видела каменных львов, охраняющих красный дом, не видела желтого зимнего солнца. Слезы застилали ей глаза. Прохожие, сновавшие взад и вперед по Кларк-стрит, не обращали на нее внимания. Мало ли в Чикаго плачущих женщин! Но если бы даже кто-нибудь вздумал остановить ее, спросить, что с нею, или предложить ей свою помощь, она не нашлась бы что ответить. Ведь не могла же она сказать: "Мне показалось, что я видела призрак женщины, которую я знала, когда была совсем маленькой... Был ясный летний день... я влезла на калитку... Белый домик в маленьком городке... Она прошла мимо... на ней было черное платье с треном... вуаль на ее шляпе развевалась по ветру... и вот я видела ее только что... нет, должно быть, мне это померещилось. Не может быть! Не может быть!"

Магнолия постаралась овладеть собой. Она вытерла слезы, опустила вуальку. Ей так нужны были силы! Ведь так много еще предстояло сделать в этот день. У нее было такое чувство, что с момента возвращения Равенеля прошла целая вечность. Спать Магнолии не хотелось. Просто она устала, как еще никогда не уставала в жизни. Все случившееся казалось ей далеким и туманным, отодвинутым в прошлое. Она подумала, что следует поесть. Ведь утром она выпила только чашку черного кофе и почти ничего не ела накануне.

В кошельке осталось немного мелочи, Магнолия открыла сумочку, посмотрела расписку, подумала о том, какой твердый и деловой почерк у Хетти Чилсон, и стала считать: двадцать пять - тридцать пять - сорок, пятьдесят - семьдесят три цента. Целое состояние! Зайдя в кафе на Гаррисон-стрит, она съела бутерброд и выпила две чашки кофе. Самочувствие сразу улучшилось. Магнолия внимательно осмотрела себя в зеркало. Бледное лицо, следы слез, слегка распухший нос, выбившиеся из-под шляпы волосы. Где-то она читала - или слышала, - что у человека, ищущего работу, должны быть прежде всего чистые башмаки. Осторожно, стараясь, чтобы никто не увидел, Магнолия вытерла ботинки о чулки, как это делала, когда была маленькой.

Ей пришло в голову зайти в дамскую комнату в одном из больших магазинов и там привести себя в порядок. Чище всего было у Филда. Она быстро направилась туда.

В большой комнате, уставленной зеркалами, было много женщин. Там было тепло, светло, пахло пудрой, мылом и духами. Магнолия сняла шляпу, вымыла лицо, причесалась, напудрилась. После этого она перестала чувствовать резкую разницу между собой и всеми этими спокойными, беззаботно щебечущими женщинами - женами конторщиков, лавочников, рабочих. Чтобы поправить вуалетку, Магнолия подошла к зеркалу, у которого стояла другая женщина. Они невольно смотрели друг на друга. "Интересно знать, - думала Магнолия, - какое у нее сделалось бы лицо, если бы я сказала, что была актрисой плавучего театра, что мой отец утонул в Миссисипи, что мать моя, шестидесятилетняя старуха, ведет совершенно самостоятельно большое театральное дело, что мой муж - профессиональный игрок, что мы нищие, что я только что была в одном из самых шикарных публичных домов Чикаго, куда ходила, чтобы возвратить тысячу долларов, которые муж мой взял у хозяйки этого дома, и что сейчас я хочу попытаться получить работу в каком-нибудь театре". Мысль об этом показалась ей такой забавной, что она улыбнулась. Заметив эту улыбку, ее предполагаемая собеседница с видом оскорбленного достоинства отошла от зеркала.

В то время в Чикаго было очень мало театральных бюро, а те немногие, что были, пользовались неважной репутацией. Магнолия не знала, где они помещаются, но предполагала, что их следует искать на Кларк-стрит, Медисон-стрит или Рандольф-стрит. Театральный опыт подсказал ей, что на эти бюро рассчитывать, в сущности, не приходится. Она часто слышала от Равенеля о театрах варьете на Стейт-стрит, Кларк-стрит и Медисон-стрит. Слово "водевиль" только что входило в моду. Вместе с мужем Магнолия побывала однажды в варьете Кола и Миддлтона: скромный, пропитанный табачным дымом, но все-таки уютный театр на Кларк-стрит, где входная плата была не выше десяти центов. Это было еще во время их первого пребывания в Чикаго, до рождения Ким. Дамы редко ходили в такого рода театры, но Равенель почему-то решил познакомить Магнолию с варьете. У Кола и Миддлтона работали хорошие актеры: Вебер и Фильге играли у них за пятнадцать долларов в неделю, часто выступал забавный ирландец Эдли Фой, пела и танцевала Мэй Говард.

То, что увидела Магнолия, напоминало концертное отделение, которое давалось после спектакля на "Цветке Хлопка".

-- Целый вечер таких пустяков! - сказала она.

Однако в скором времени предсказания Равенеля сбылись.

-- Вот видишь! - торжествующе воскликнул он. - Что я тебе говорил! Многие из артистов варьете зарабатывают триста, четыреста долларов в неделю, а может быть, и того больше.

Публика увлекалась семьей жонглеров Эгоуст, которые жонглировали тарелками, стульями, зажженными лампами, любезно передавали друг другу по воздуху столы, сервированные для обеда. Джесси Бартлет Дэвис прославилась своими сентиментальными песенками о любви.

Театры-варьете большей частью помещались во втором этаже. В первом этаже обычно находился ночной ресторан с открытой сценой, на которой выступали с песенками и танцами не только профессионалы, но и любители. Театры-варьете охотно посещала золотая молодежь Чикаго. Лучшим среди них считался театр-варьете Джоппера на улице Уобиаш, устроенный по образу лондонского "Критериона". Из ресторана, расположенного в первом этаже, мраморные ступени лестницы вели вниз, в подвальное помещение, где был устроен зрительный зал. Ходили слухи, что Лилиан Руссель начала у него свою карьеру.

В этот-то театр и направилась Магнолия. Вид у нее был деловой и озабоченный, вполне, впрочем, приличествующий женщине, твердо решившей найти заработок. Было уже довольно поздно. Быстро надвигались декабрьские сумерки. Над улицами навис густой туман с Мичиган-озера. Смущение Магнолии перед домом Хетти Чилсон было ничто в сравнении с тем страхом, который она испытывала теперь. Она чувствовала себя совершенно обессиленной как физически, так и морально. Нервный подъем, поддерживавший ее утром, исчез. Она старалась подбодрить себя мыслью о Ким, находившейся в пансионе, и о Парти, которая должна была приехать.

Дойдя до Уобиаш-стрит, Магнолия твердо решила побороть свое малодушие. Ей было ясно, что если она пройдет мимо, то никогда уже не найдет в себе мужества вернуться назад. Не раз проезжала она мимо этого театра во время своих прогулок с Равенелем. Теперь театр был в двух шагах от нее. Собрав всю свою волю и подтянувшись, как солдат на параде, Магнолия вошла в подъезд.

Ресторан был пуст. Белые скатерти на столиках выделялись на сером фоне. Желтоватый свет падал на ступени лестницы, ведущей в подвал. Оттуда раздавались звуки рояля. Магнолия спустилась по широким мраморным ступеням, колени у нее дрожали, и ей казалось, что ее тело как бы перестало существовать - ни костей, ни кожи, ни мускулов.

Магнолия увидела фойе, устланное красным ковром, окошечко кассы, зрительный зал, двери которого были открыты настежь. Она прислонилась к этим дверям и заглянула в темный зал: там чернели длинные ряды пустых стульев; на сцене, из-за наполовину поднятого занавеса, были видны аляповатые декорации. Увидев все это, Магнолия сразу стала спокойнее и увереннее. У нее было такое чувство, словно она вернулась домой. Все это было так знакомо. Эти бритые мужчины в шляпах на затылках, вытянувшие ноги на стулья следующего ряда, так похожи на Шульци, Фрэнка, Ральфа, Минса. По-видимому, что-то репетировали. Один из мужчин нещадно барабанил по роялю и пел. Голос его по своей резкости и немузыкальности напоминал пронзительный звук пароходной сирены. Магнолия догадалась, что он поет негритянскую песню.

Она решила подождать и понаблюдать. Посреди сцены, на простой деревянной табуретке, сидел худощавый и бледный молодой человек без сюртука, в измятой рубашке и сером цилиндре. Когда певец кончил свой номер, молодой человек повернулся к нему:

-- Вы утверждаете, что работали у Геверлея?

-- Да! Спросите Джима. Спросите Мэма. Кого угодно спросите.

-- Ну так попробуйте опять устроиться там! Или вы ничего не смыслите в пении, или я ничего не смыслю в театральном деле. Больше никого нет, Джо?

С этим вопросом он обратился к высокому, толстому широкоплечему субъекту, круглая голова которого виднелась в третьем ряду партера. Толстый субъект встал, потянулся, зевнул и издал утвердительное мычание.

Магнолия быстро подошла к сцене и посмотрела на худощавого молодого человека, который в свою очередь посмотрел на нее.

-- Не согласитесь ли вы прослушать меня? - спросила она.

-- Кто вы такая? - в свою очередь спросил молодой человек.

-- Мое имя - Магнолия Равенель.

-- Негритянские песни под аккомпанемент банджо.

-- Ладно! - сказал молодой человек, по-видимому примирившись со своей горькой участью. - Выкладывайте ваше банджо и пойте.

-- Я не взяла его с собой.

-- Кого его?

-- Банджо.

-- Так вы же сами сказали, что поете под банджо.

-- Да. Только я не взяла его с собой. Не найдется ли у вас банджо?

По правде говоря, до этой минуты она и не подумала о банджо. Только что потерпевший фиаско безголосый певец, надевавший в эту минуту потрепанное пальто, неожиданно выказал себя рыцарем. Взяв с рояля свое банджо, он протянул его Магнолии.

-- Пойте на здоровье, голубушка!

Магнолия остановилась в нерешительности.

-- Идите сюда, - сказал толстяк, показывая большим пальцем на проход за крайней ложей.

Магнолия быстро прошла на сцену. Она чувствовала себя спокойно и непринужденно, совсем как дома. Усевшись на один из многочисленных стульев, она привычным движением положила ногу на ногу.

-- Снимите шляпу! - скомандовал молодой человек.

Она сняла шляпу и вуалетку. Актеры с любопытством рассматривали худенькую молодую женщину с бледным лицом, большими глазами, в прекрасно сшитом костюме, совсем не похожую на актрису. Магнолия стала тихонько перебирать струны. В ее памяти всплыло нечто давно прошедшее и вместе с тем совсем недавнее, слова, произнесенные много лет тому назад женщиной, которую она видела в последний раз в то утро. "Когда вырастешь большая, не улыбайся слишком часто. Но всякий раз, когда ты будешь сильно желать..."

стараясь передать как можно лучше негритянскую манеру пения. Голос ее стал нежным и немного глухим, как голоса негров, которых она слышала так часто на пароходах, на пристанях и в селеньях.

-- Еще! - сказал молодой человек.

Тогда она спела ту песню, которая ей нравилась больше всего.

Глухой, унылый, мелодичный голос. Мерное постукивание ногой. Полузакрытые глаза.

Молчание.

-- Да. Этим песням я научилась на юге, от негров.

-- Во всяком случае, они напоминают церковные гимны.

Он помолчал. Его бесцветные, острые глаза в упор смотрели на нее:

-- Вы негритянка?

-- Нет, - ответила она.

-- Но вы поете так, что вас свободно можно принять за негритянку. Что-то в голосе... в манере петь... Правда, Джо?

-- Правда, - согласился Джо.

Молодой человек в сером цилиндре казался смущенным. Несколько лет спустя Ким встречалась с ним в Нью-Йорке. Он сделался одним из самых видных театральных деятелей своего времени. Познакомившись с Ким, он сказал: "Равенель? Я знавал вашу мать. Она была гораздо красивее, чем вы. В ней было столько изящества! Однажды она пришла ко мне со своими негритянскими песенками. Я принял их за церковные гимны и забраковал. А теперь они вошли в моду. Нет театра на Бродвее, где бы их не пели. Они так приелись, что хоть в церковь от них беги!"

самой певице заинтересовало его. Через год с небольшим он устроил Магнолию в довольно большой театр, и имя ее стало появляться на афишах рядом с именем Сисси Лофтус, Маршала Уилдера и Четырех Коганов.

Но это все случилось через год. А пока что она стояла перед чужими людьми, которые бесцеремонно смотрели на нее. Румянец на ее щеках сменился мертвенной бледностью. Не говоря ни слова, она вернула безголосому певцу его банджо, надела шляпу, прикрепила вуалетку.

-- Подождите, голубушка! Я совсем не хотел обидеть вас, - воскликнул молодой человек без сюртука. - Просто голос ваш похож на... ведь, правда Джо?

Искренне расстроенный, он снова обратился за поддержкой к своему неразговорчивому приятелю, сидевшему в третьем ряду.

-- Правда! - подтвердил Джо.

своей настоящей улыбкой, той, о которой потом так много писалось в газетах.

И на этот раз ее улыбка произвела впечатление.

-- Посмотри-ка на нее, Джо! - воскликнул молодой человек в сером цилиндре. Это было не слишком вежливо, может быть, но лестно.

Он подошел к Магнолии:

-- Послушайте, голубушка. С вашими песенками далеко не уедешь. Они слишком похожи на церковные гимны, понимаете? Что-то в них есть слишком похоронное! Но ваша манера петь мне все-таки нравится. Спойте мне лучше какую-нибудь веселую негритянскую песенку. "Алло, мой бэби!" или что-нибудь в этом роде.

-- Жаль! Ну так выучите несколько модных песен и приходите ко мне через неделю. Вот, возьмите! Разучите их хорошенько.

Он отобрал несколько нот, лежавших на рояле, и дал ей. Магнолия покорно взяла их.

И вот сырая, холодная мгла улицы опять обступила ее. Было уже почти темно. Выйдя на Стейт-стрит, она села в омнибус и поехала домой. Дверь ее комнаты в третьем этаже была закрыта. Открыв ее, Магнолия убедилась в том, что комната пуста. Как-то особенно пуста. Покинута. Еще до того, как она зажгла лампу ее охватило холодное отчаяние. Взгляд ее упал прежде всего на комод. Магнолия окинула взглядом комнату и увидела на комоде письмо. На конверте изящным почерком Равенеля было написано ее имя.

"Магнолия, дорогая, я уезжаю на несколько недель... вернусь после отъезда твоей матери... или попрошу приехать тебя... Шестьдесят долларов в нижнем ящике, под бельем... Ким... пансион... хватит... на несколько недель... Люблю... лучше... всегда..."

Должно быть, рассудок Магнолии был немного помрачен в этот вечер. По крайней мере, она сделала то, чего не сделала бы ни одна нормальная женщина в ее положении. Она еще раз перечитала записку вслух. Потом подошла к комоду и выдвинула нижний ящик. Шестьдесят долларов. Да. Шестьдесят долларов. Может быть, эти деньги тоже принадлежат той женщине? Все равно, больше она туда не пойдет. Даже если это так - все равно больше она туда не пойдет.

Магнолия вышла из комнаты, не погасив лампу и даже не закрыв за собой дверь, пошла вниз по Кларк-стрит и вошла в контору одного из частных ломбардов. Хозяин узнал ее.

-- Добрый вечер, миссис Равенель! Чем могу служить?

-- Банджо.

-- Я хочу купить банджо.

Магнолия долго торговалась. Когда хозяин, наконец, уступил ей, она протянула ему бумажку в десять долларов. Лицо его вытянулось.

-- О миссис Равенель, ведь я уступил вам только потому...

-- Если вам это не выгодно, я пойду в другое место.

Прошло много-много лет, прежде чем она могла спокойно рассказывать обо всех страшных нелепых событиях этого дня, начавшегося в четыре часа утра и окончившегося в двенадцать часов ночи. Этот занимательный и трагический рассказ очень нравился знакомым Ким.

Магнолия сняла жакетик и шляпу, открыла ноты, которые дал ей молодой человек в сером цилиндре, и, прислонив их к ветхому комоду, стала играть. Правая нога ее мерно отбивала такт. Прошел час. Два часа.

Вдруг раздался стук в дверь. Пришла хозяйка.

-- Миссис Равенель, нижняя жилица жалуется, что вы ей мешаете спать. Она нездорова. Она говорит что стучала вам, но вы не...

-- Я больше не буду. Я не слышала ее стука. Извините.

Хозяйка прислонилась к дверям. Вид у нее был самый приветливый.

-- Я безумно люблю музыку. Я не знала, что вы играете и поете.

-- Как же! - ответила Магнолия. - Играю и пою!