Автор: | Флобер Г., год: 1856 |
Категория: | Роман |
III
То были прекрасные, великолепные, насыщенные дни - настоящий медовый месяц.
Любовники устроились на набережной, в гостинице "Булонь". Они жили, заперев дверь и закрыв ставни, пили сиропы со льдом, которые им приносили с утра, разбрасывали по полу цветы.
К вечеру они брали крытую лодку и уезжали обедать на остров.
Это был час, когда в доках конопатят суда. Тогда стук молотков о корабельные кузовы гулко разносится в воздухе, смоляной дым клубится между деревьями, а по воде, словно листы флорентинской бронзы, плывут большие жирные пятна, неровно колышущиеся под багровым светом солнца.
Лодка спускалась по реке, лавируя между стоящими у причала баркасами, слегка задевая краями навеса их длинные косые канаты.
Постепенно удалялись городские шумы: стук телег, звуки голосов, тявканье собак на палубе. Эмма развязывала ленты шляпки, лодка подплывала к острову.
Они усаживались в низеньком зале кабачка, на дверях которого висели черные рыбачьи сети. Обедали жареной корюшкой, сливками и вишнями. Потом валялись на траве, целовались под тополями; любовники хотели бы вечно жить в этом уголке, словно два Робинзона: в своем блаженстве они принимали его за прекраснейшее место на земле. Не впервые в жизни видели они деревья, голубое небо, траву, слышали журчание текущей воды и шелест ветерка в листве, но никогда еще они не наслаждались всем этим. Казалось, до сих пор не было природы, или она стала прекрасной только тогда, когда утолены были их желания.
К ночи они отправлялись обратно. Лодка шла вдоль острова. Они прятались в глубине, в тени, и молчали. Четырехугольные весла побрякивали в железных уключинах, словно метроном отбивал в тишине такт, а за неподвижным рулем слышалось беспрерывное журчание воды.
Как-то раз показалась луна; любовники не упустили случая почтить пышными фразами меланхоличное и поэтическое светило; Эмма даже запела:
Однажды вечером - ты помнишь? - мы блуждали...
Мелодичный слабый голос терялся в пространстве над волнами, ветер подхватывал переливы; и Леон слушал, как они носились вокруг него, словно плеск крыльев.
Эмма сидела, опершись на переборку, и луна освещала ее в открытое окошко. Черное платье, расходившееся книзу веером, делало ее тоньше и выше. Голова ее была закинута, руки сложены, глаза устремлены к небу. Иногда тень прибрежных ив закрывала ее всю, потом внезапно, словно видение, она снова выступала в лунном свете.
На дне лодки около Эммы Леон нашел пунцовую шелковую ленту.
Лодочник долго рассматривал ее и, наконец, сказал:
- А, это, наверно, от той компании, которую я на днях возил. Такие все весельчаки - и господа и дамы, - с пирогами, с шампанским, с трубами - пыль столбом! А один был забавнее всех - высокий красавец с усиками! Они все говорили: "А ну-ка, расскажи нам что-нибудь... Адольф... Додольф..." Как, бишь, его?
Эмма вздрогнула.
- Тебе нехорошо? - спросил Леон, придвигаясь ближе.
- Нет, пустяки. Просто ночь прохладная.
- И женщин у него, должно быть, немало, - тихо прибавил старый матрос, считая, что вежливость требует поддерживать разговор.
Потом он поплевал на ладони и снова взялся за весла.
ее ловкости в любовных делах.
- Так ты говоришь, все в порядке? - сказала она с последним поцелуем.
- Да, конечно!..
"Но с чего это, - думал он позже, шагая один по улице, - она так держится за доверенность?"