Братья.
Часть первая.
II. Сэр Эндрью д'Арси

II. Сэр Эндрью д'Арси

Годвину снится, что он умер, что где-то внизу, под ним, плывет мир, что сам он, распростертый на ложе из черного дерева, несется в черной мгле и что его охраняют двое светлых стражей. "Это ангелы-хранители", - думается ему.

Время от времени появляются и другие духи и спрашивают ангелов, сидящих у него подле изголовья и в ногах:

- Грешила ли эта душа?

И слышится ответ ангела, сидевшего у изголовья:

- Грешила.

И снова спросил голос:

- Умер ли он свободным от грехов?

- Он умер несвободным, с красным поднятым мечом, но погиб во время славной битвы.

- Во время битвы за крест Христов?

- Нет, за женщину.

- Увы, бедная душа, грешная, несвободная, она погибла ради земной любви. Может ли он заслужить прощение? - несколько раз повторил с грустью вопрошающий голос, становясь все слабее и слабее, пока наконец не затерялся вдали.

Зазвучал новый голос, голос отца Годвина, никогда не виденного им воителя, который пал в Сирии. Годвин тотчас же узнал его, у видения было лицо, высеченное из камня, как на гробнице в церкви Стоунгейтского аббатства, на его кольчуге виднелся кроваво-красный крест, на щите красовался герб д'Арси, а в руках блестел обнаженный меч.

- Это ли душа моего сына? - спросил он у стражей, облаченных в белые одежды. - Если да, то как он умер?

Тогда ангел, бывший в ногах ложа, ответил:

- Он умер с красным поднятым мечом, умер во время честного боя.

- Он бился за крест Христов?

- Нет, за женщину.

- Он бился за женщину, когда должен был пасть в святой войне. Увы, бедный сын! Увы, значит, нам нужно снова расстаться, и теперь навсегда.

Что это? Сквозь тьму двигалось великое сияние, и ангелы, сидевшие в ногах и при изголовье ложа, поднялись и приветствовали великий свет своими пламенными копьями.

- Как умер этот человек? - спросил голос, звучавший из сияния, голос глухой и страшный.

- Он умер от меча, - ответил ангел.

- От меча врагов небес? Он бился в войне небес?

Но ангелы молчали.

- Нет до него дела Небу, если он бился не за Небо, - снова сказал

- Пощади его, - заступились хранители, - он был молод и храбр и не знал истины! Верни его на землю, чтобы он очистился от грехов, позволь нам снова охранять его.

- Да будет так, - прозвучал голос. - Живи, но живи как рыцарь небес, если ты хочешь достичь Неба!

- Должен ли он отказаться от земной любви и земных радостей? - спросили ангелы.

- Этого я не сказал, - ответил голос, вещавший из сияния.

И странное видение исчезло.

Полное отсутствие сознания... Потом Годвин очнулся и услышал другие голоса - человеческие, горячо любимые, хорошо памятные. Увидел он также наклонившееся над ним лицо - самое человеческое, самое любимое, самое памятное, с чертами Розамунды. Он пролепетал несколько вопросов, ему принесли поесть и велели спать, и он опять заснул. Так продолжалось много времени. Пробуждение и сон, сон и пробуждение. Наконец однажды утром Годвин проснулся по-настоящему в маленькой комнате, которая находилась рядом с соларом, гостиной замка Холл в Стипле; здесь братья спали с тех пор, как дядя взял их к себе. Против Годвина на кровати-козлах сидел Вульф с перевязанными рукой и ногой, подле него стоял костыль. Он немного побледнел и похудел, но это был все тот же веселый, беспечный Вульф, лицо которого по временам умело принимать ожесточенное выражение.

- Я все еще грежу, брат, или это действительно ты?

Лицо Вульфа просияло, и он счастливо улыбнулся - теперь он знал, что Годвин действительно пришел в себя.

- Ну конечно, я, - рассмеялся Вульф, - у приведений не бывает хромых ног, раны - дары мечей и людей.

- А Розамунда? Что стало с Розамундой? Переплыл ли серый через залив, и как мы вернулись сюда? Расскажи мне обо всем. Скорее, скорее!

- Она сама скажет тебе все, - и, проковыляв до занавеси в двери, Вульф крикнул: - Розамунда, моя... нет, наша кузина Розамунда, Годвин очнулся. Слышите, Годвин очнулся и хотел бы поговорить с вами.

Зашелестело платье, зашуршали камыши, которые устилали пол, и Розамунда, по-прежнему красивая, но в эту минуту от радости забывшая всю свою важность, вошла в комнату. Она увидела исхудавшего Годвина, который сидел на постели с блеском в серых глазах, сверкавших на белом осунувшемся лице. У Годвина были серые глаза, у Вульфа - синие; лишь одно это различие между братьями заметил бы посторонний человек, хотя и губы Вульфа были полнее, чем у Годвина, и подбородок очерчен более резко, кроме того, он был ростом гораздо выше брата. Розамунда с легким восклицанием восторга подбежала к Годвину, обвила руками его шею и поцеловала в лоб.

- Осторожнее, - резко сказал Вульф, отворачивая голову. - Не то, Розамунда, перевязки ослабеют и он снова начнет страдать; он и так потерял достаточно крови.

- Моя рука тоже принимала некоторое участие в этом деле, только, помнится, вы не целовали ее, кузина. Ну, ничего, я тоже поцелую его. Слава Господу, святой Деве, святому Петру, святому Чеду и всем другим святым, имен которых я не помню, слава за то, что они с помощью Розамунды, молитв приора Джона, братьев Стоунгейтского аббатства и Метью, деревенского священника, спасли моего брата. Мой горячо любимый брат!

И, подойдя к кровати Годвина, Вульф обнял и несколько раз поцеловал его.

- Осторожнее, - сухо заметила Розамунда, - не то, Вульф, вы сдвинете повязки, а он и так уже потерял достаточно крови.

Прежде чем Вульф успел ответить, раздался звук медленных шагов, занавесь откинулась в сторону, и в маленькую комнату вошел высокий рыцарь с благородной осанкой.

Он был стар, но казался еще старше своих лет, так как горе и болезни истощили его. Снежно-белые волосы падали ему на плечи. Его лицо было бледно, заострившиеся черты казались как бы тонко выточенными и, несмотря на разницу в возрасте, изумительно напоминали черты Розамунды. Это был ее отец, знаменитый лорд сэр Эндрью д'Арси. Розамунда повернулась и присела перед ним с восточной грацией; Вульф наклонил голову, Годвин, шея которого слишком окаменела, просто протянул ему руку. Старик посмотрел на него с гордостью в глазах.

- Итак, ты останешься жив, мой племянник, - вымолвил он, - и я благодарю за это Подателя жизни и смерти! Клянусь Богом, ты храбрец, достойный отпрыск рода нормандца д'Арси и Улуина-саксонца. Да, ты один из лучших потомков их.

- Не говорите так, дядя, - возразил Годвин, - здесь есть более достойный человек, - и своими тонкими пальцами он погладил руку Вульфа. - Ведь Вульф провез меня через ряды нападающих. О, я помню, как он вскинул меня на вороного и приказал крепко держаться за гриву коня и седельную луку. Да, я помню наш прорыв и его крик: "Д'Арси! Д'Арси! Против д'Арси - против смерти!", помню блеск вражеских мечей, но больше - ничего.

- Я жалею, что не был с вами и не помогал вам в этой битве, - со вздохом произнес сэр Эндрью. - О, дети, грустно быть больным и старым. Я обрубок, только тлеющий обрубок, но знал и я...

- Отец, отец, - Розамунда обняла его, - вы не должны так говорить. Вы уже выполнили вашу задачу.

- Да, мою часть дела, но мне хотелось бы сделать больше! О, мой святой, попроси Господа дать мне умереть с обнаженным мечом, с боевым кличем наших дедов на губах. Да, не хотел бы я угаснуть, как старая изъезженная боевая лошадь в конюшне! Простите меня, дети, но я поистине завидую вам. Когда я увидел, что вы лежите в объятиях друг друга, я чуть не заплакал от злости при мысли, что горячий бой происходил в какой-нибудь миле от моих дверей, а я не участвовал в нем.

- Я не знаю, что случилось дальше, - тихо сказал Годвин.

- Конечно, не знаешь, ведь ты больше месяца лежал без чувств. Но Розамунда знает все и расскажет тебе. Ляг, Годвин, и слушай.

- Вы приказали мне плыть, и, пришпорив коня, я заставила его броситься в воду. На мгновение волны сомкнулись над моей головой, потом я всплыла на поверхность, но вода смыла меня с седла. Тем не менее мне удалось снова сесть на коня. Он послушался моего голоса и поводьев и покорно поплыл к отдаленному берегу. Волны помогали ему, поэтому я повернула голову и увидела все, что происходило на молу. На моих глазах враги кидались на вас и падали от ваших мечей, а потом вы напали на них и бегом вернулись обратно. Наконец, как мне казалось, после долгого времени и когда я была уже далеко, я заметила, что Вульф вскинул Годвина на коня. Я поняла, что это Годвин, потому что его посадили на вороного, следила я также, как вы неслись по молу, как исчезли.

К этому времени я уже была подле берега, серый страшно устал и глубоко ушел в воду, но ласковыми словами я подбодрила его, и, хотя его голова дважды погружалась под воду, он все-таки нашел опору для усталых ног. Отдохнув немного, мой конь бросился вперед и короткими переходами двинулся через топь. Наконец мы благополучно достигли земли, тут он остановился, дрожа от страха и усталости. Едва серый отдышался, я пустилась в путь, так как увидела, что враги отвязывают лодку... В Стипль я приехала, когда уже стемнело, отец стоял у ворот. Теперь рассказывайте вы, отец.

- Остается досказать немногое, - заметил сэр Эндрью. - Вы, дети, помните, что я был против поездки за цветами или за чем-то там еще к церкви святого Петра, за девять миль от дома, но так как Розамунде очень хотелось этого, а у нее немного развлечений, то я и отпустил ее с вами. Помните также, что вы отправились без кольчуг и сочли меня неразумным, когда я вернул вас и заставил надеть их. Вероятно, мой святой покровитель или ваши ангелы-хранители вселили в меня мысль сделать это, ведь без такой предосторожности вы теперь были бы мертвы. В то утро я почему-то много думал о сэре Гуго Лозеле (если только такой предатель-пират может называться сэром и рыцарем, хотя стойкости и храбрости у него не отнять) и о том, что он грозил, несмотря на все наши старания, украсть Розамунду. Правда, мы слышали, что он отплыл на Восток, на войну против Салах ад-Дина или заодно с ним, потому что он всегда был предателем. Но разве люди не возвращаются с Востока? Вот почему я велел вам вооружиться: смутное предчувствие говорило мне, что Лозель совершит попытку привести в исполнение свои слова, и я не ошибся, ведь, конечно, это нападение было его делом.

- Я так и думал, - согласился с ним Вульф, - Розамунда знает, что высокий оруженосец, переводчик чужеземца, которого он называл "господином", сказал, что именно рыцарь Лозель желает увезти ее.

- Этот "господин" - мусульманин, сарацин? - тревожно спросил сэр Эндрью.

- Не знаю, дядя, ведь его лицо было замаскировано, как и у всех остальных, а говорил он только через посредника. Но, пожалуйста, продолжайте рассказ, которого Годвин еще не слыхал.

- Он короток. Розамунда рассказала мне о том, что случилось, хотя не все понял я из ее слов, потому что она совсем обезумела от печали, холода и страха. Я узнал только, что вы бились на старом молу и что она сама переплыла через бухту Смерти, что казалось невероятным. Я созвал всех людей, которых только мог, и приказал ей остаться дома с несколькими слугами и принять чего-нибудь, на что она согласилась неохотно, сам же я отправился отыскивать вас или ваши тела. Ночь мешала двигаться вперед, но мы освещали путь фонарями и наконец увидели место, где соединяются две дороги. Там стояла твой вороной, Годвин. Он был ранен так сильно, что не мог идти дальше. Я громко застонал, думая, что ты погиб. Но мы все же пустили коней вперед; вдруг раздалось ржание другой лошади, и мы увидели чалого, тоже без седока, он стоял у края дороги с печально опущенной головой.

"Поводья держит кто-то лежащий на земле!" - закричал один из моих спутников. Я соскочил с седла, наклонился и увидел вас обоих. Вы лежали, обнимая друг друга. И тут я решил: они достойны посвящения в рыцари.

- Говори ты, - обратился Вульф к брату, - потому что мой язык неповоротлив и неловок.

- Сэр, - слабым голосом произнес Годвин, - мы не знаем, как и благодарить вас за такую большую честь; мы не думали заслужить ее, отбив всего лишь шайку разбойников. Но мы можем лишь сказать, что до конца жизни постараемся быть достойными и нашего имени, и вас.

- Хорошо сказано, - с удовлетворением признал сэр Эндрью и прибавил, точно про себя: - Он так же вежлив, как и храбр.

Вульф поднял глаза - на его открытом лице лежала печать нескрываемой веселости.

переплыть верхом через бухту Смерти - больший подвиг, чем отбиться от нескольких мошенников на берегу.

- Розамунду? - странным мечтательным голосом произнес старик. - Ее положение достаточно высоко, слишком высоко для полной безопасности.

Он медленно повернулся и вышел из комнаты.

- Ну, кузина, - обратился к ней Вульф, - если вам невозможно сделаться рыцарем, то вы, по крайней мере, можете уменьшить высоту вашего опасного положения, став женой рыцаря.

Розамунда посмотрела на него с негодованием, которое как бы боролось с улыбкой, светившейся в ее темных глазах. Она шепотом объяснила, что ей еще нужно посмотреть, как приготовляют бульон для Годвина, и ушла вслед за отцом.

- Может быть, она и сделала бы это, - ответил ему брат, - но только без твоих грубых шуток, ведь в них она могла увидеть скрытое значение.

- Нет, я говорил, ничего не подразумевая. Почему бы ей и не выйти замуж за рыцаря?

- Да, но за какого рыцаря? Разве нам было бы приятно, брат, если бы ее мужем сделался чужой для нас человек?

Вульф проворчал какое-то проклятие, потом вспыхнул до корней волос.

- Там, на берегу, она поклялась... - вставил Вульф.

- Забудь об этом. Слов, сказанных в такой час, нельзя помнить, нельзя связывать молодую девушку.

- Ей-Богу, брат, ты прав, как всегда. Мой язык болтает помимо воли, а все-таки я не могу забыть ее слов. Только вот о ком из нас?..

- Вульф!

станем рыцарями.

- Да, мы живы благодаря тебе, Вульф. Не возражай, это так, - впрочем, меньшего нельзя было бы и ждать от тебя. Что же касается пути к счастью, то на нем много поворотов, и, может быть, в конце концов он приведет нас совсем в другую сторону.

- Ты говоришь как священник, а не как оруженосец, который скоро станет рыцарем, заплатив за это раной головы. Я же поцелую Фортуну, улучив первую удобную минуту; если же потом она оттолкнет меня...

- Вульф, - позвала Розамунда из-за занавеси, - перестаньте так громко говорить о поцелуях и дайте Годвину заснуть, ему нужен отдых.

И она вошла в комнату с чашкой бульона в руках. Вульф проворчал, что дамы и молодые девушки не должны слушать того, что их не касается, схватил свой костыль и ушел.