Ричард Львиное Сердце.
Книга I. Да!
Глава I. О графе Ричарде и о ночных огнях

Глава I

О графе Ричарде и о ночных огнях

Я намерен рассказать, как Ричард, граф Пуату [Пуату - одна из важнейших провинций Западной Франции, к югу от Луары, между рекой Вьенной на востоке и Атлантикой на западе, с знаменитой крепостью Ла-Рошелью, этим оплотом гугенотов. Первоначально здесь жило галльское племя пиктонов ("крашеных", татуированных), давшее имя стране. Римляне присоединили эту землю к своей Аквитании. С 5-го века здесь обитали вестготы и франки. Каролинги присоединили Пуату к своей короне, но поставили там графов, которые вскоре стали независимыми наследственными владельцами, назвавшись герцогами Аквитании. Наследницей последнего герцога была Элеонора, которая принесла Пуату как свое приданое в дар сначала Людовику VII Французскому (1137), потом Генриху II Английскому (1154). Но Филипп II отнял графство Пуату у Джона Безземельного и окончательно присоединил его к Франции (1259). В Столетнюю войну оно опять переходило из рук в руки. Дело в том, что благодаря Луаре, этому водоразделу Франции, Пуату имело и огромное значение политическое. Немудрено, что здесь происходили три великие битвы: под Пуатье Хлодвиг остановил вестготов (507), а Карл Мартел - арабов (732); Черный же Принц, сын Эдуарда III Английского, разнес французскую рать (1356).], мчался напролет целую душную ночь, чтобы повидаться с Жанной Сен-Поль [Сен-Поль (св. Павел) - скалистый поселок на северо-западе Бретани, недалеко от Бреста. Он окружен болотами.] в последний раз. Это свидание было назначено самой леди; он же ехал в своем самом горячем Нет, не заботясь о том, будет ли то в первый или последний раз - лишь бы только опять её узреть. Для отпущения якобы грехов своего господина, в сущности же, как он сам думал, чтобы рассчитаться с собственными грешками, ему сопутствовал аббат Милó - если можно назвать спутником человека, который отстает от своего доброго товарища в кромешной тьме ярдов на сто.

Их путь был далек, и лежал он через долину святого Андрея, самую мрачную часть нормандских болот [Нормандия - одна из важнейших провинций Франции. Это - родина знаменитых норманнских викингов и "железных королей" Англии. Она образовала независимое герцогство улсе при первых Капетингах. Именно Карл Простак уступил в 911 году пустынь на севере Франции норвежскому викингу Роллону Ходоку на правах вассала. Так здесь утвердились норманны, свойства которых, связанные с угрюмыми болотами, хорошо обрисованы в нашем романе: там и теперь местное наречие изобилует норвежскими словами. Но норманны, вскоре прихватившие и кельтскую Бретань, быстро слились с туземцами и первыми стали употреблять французский язык в законах и песнях. Вскоре Нормандия стала одною из самых богатых и развитых стран Европы, средоточием утонченной французской культуры. За исключением таких передовых стран, как Италия, Прованс и Фландрия, только здесь уже в описываемое время видим почти одних свободных крестьян. Сохранилось много преданий о первых герцогах Нормандии, неукротимых богатырях: им давались такие прозвища, как Железная Рука, Длинный Меч, Бесстрашный. В особенности много чудес рассказывали о Роберте, которого прозвали Дьяволом за его силу, злость и жестокость. Нормандия стала ульем скандинавов, откуда далеко вылетали могучие рои бесстрашных рубак, которые думали только о "добыче". В 1053 году они захватили Южную Италию, в 1066-м - Англию. Оттого-то в описываемое время мы встречаем в Неаполе и Сицилии норманнскую династию, а в самой Нормандии - власть английских королей. Но здесь вскоре вымер род Роллона Ходока, со смертью короля Генриха I. Сын дочери этого Генриха, Генрих II Плантагенет, воцарившись в Англии, стал и герцогом Нормандии, но он передал эту землю своему сыну Джеффри. Сыном Джеффри был упоминаемый в романе любимец Ричарда I, Артур. По смерти и Джеффри, и Ричарда, злой Джон Безземельный умертвил Артура. Но тогда Филипп Август отнял у него Нормандию как французский лен (1204). В Столетнюю войну Нормандия переходила из рук в руки, пока совсем не была присоединена к Франции при Карле VII (1450). Французы всегда дорожили этой землей: их наследники назывались "герцогами Нормандии", пока не стали дофинами. Всегда славился и Руан, о котором не раз упоминается в нашем романе. Это - столица Нормандии, недалеко от устьев Сены. Он блещет памятниками искусства и старины, особенно посвященных именам Ричарда I и Жанны д'Арк, сожженной здесь. Среди множества святынь романского и готического стиля славится аббатство Сент-Уан - затейливое создание уже исчезающего готика (14 в.): это словно каменное кружево, развешанное на самых тонких и высоких стрелках.]. Путники ехали со скоростью Ричарда - отчаянным галопом; а цель (опять-таки Ричардова), дрожащая точка, ясно мерцала вдалеке. Граф Ричард знал, что эта точка - факел Жанны, и не видел никакой другой искорки; но Милó, которому мало было дела до дамы, скорее обращал внимание на мелькавший порой огонек, озарявший северное небо.

В ту ночь природа не зажигала вовсе своих светильников и ни единым звуком не заявляла о себе - ни криком ночной птицы, ни шорохом испуганного зверя. Не было ни ветра, ни дождя, ни росы - ничего, кроме духоты, мрака и угнетающего зноя. Высоко над песчаным гребнем, где находилось место позорной смерти - Могила Утопленников, - одинокий факел бросал постоянный свет; и там же, впереди, к северу, на горизонте виднелась полоска трепетавшего пламени.

- Господи, помилуй несчастных! - проговорил граф Ричард, пришпоривая своего коня.

- Господи, помилуй меня грешного! - проговорил запыхавшийся аббат. - Все кишки мои растрясло.

Наконец они прошли каменистый брод, добрались до сосен и поехали вверх по тропинке, залитой светом, струившимся из Темной Башни.

В довершение всего, путники увидели владелицу замка с факелом, который она держала над головой. Они натянули поводья. Она не шевельнулась. Её лицо было бледно, как луна; её распущенные волосы отливали светом, словно на них был надет золотой убор. В ночной темноте она ярко выделялась своей белой одеждой и казалась выше ростом, чем была или могла быть на самом деле. То была Жанна Сен-Поль, Жанна Чудный Пояс, как звали её друзья и возлюбленные. А для неё вот уже около двух лет весь свет заключался в нем одном - в самом румяном, в самом высоком и самом холодном из всех Анжуйцев [Анжуйцы происходили из Бретани. Первые из них обрисованы в нашем Введении. Мы видели, как, начиная с Генриха II, графство Анжу стало английским владением; но Филипп Август отвоевал его в 1204 году. Полвека спустя Анжуйцы основали ещё династаю в Неаполе и Сицилии, а потом и в Венгрии. А оставшиеся во Франции Анжуйцы породнились с Валуа и вступили на её престол в лице Филиппа VI, который окончательно присоединил Анжу к коронным землям (1328). Дом Анжуйцев прекратился со смертью Карла Неаполитанского (1481). С тех пор название "герцог анжуйский" стало лишь титулом некоторых принцев крови во Франции. Столицей графства Анжу был Анжер.].

Сдержанность встречи влюбленных была любопытнее самого дела: один ехал так долго, другая так долго ждала; а ни один, по-видимому, не спешил к конечной цели своих стремлений!

Граф всё ещё восседал на своем коне, и смертельно уставший аббат считал своим долгом подражать ему. Девушка всё ещё стояла на воротах, высоко держа свой светильник, из которого капала смола.

- Ну, дитя! - воскликнул граф. - Как твои дела?

Его голос дрогнул, дрогнул и он сам. Она взглянула на него, медля с ответом, хотя по руке её, приложенной к груди, видно было, что эта грудь порывисто то опускалась, то подымалась.

Он тоже посмотрел на них сквозь сосновую рощу. Широкими длинными языками стремились вверх по небу огни, то дрожа и замирая, то снова принимаясь дружно, забирая всё больше пространства, вскидывая вверх свое пламя, струясь и переливаясь, как огненный поток.

- Король, вероятно, в Лювье [Лювье - город близ впадения Эры в Сену. Славится красивым собором 13-го века.], - заметил Ричард, усмехнувшись. - Ну, что ж? Он нам посветит, когда мы будем ложиться спать. Клянусь честью, всё это мне надоело! Впусти же меня!

Жанна отошла в сторону, и он молодцевато въехал во двор замка. Проезжая мимо Жанны, он нагнулся и потрепал её по щеке. Она только быстро вскинула на него глазами и впустила в ворота аббата, который отвесил ей вежливый поклон, ведя лошадь под уздцы. Девушка заперла за ними ворота и задвинула крепкими засовами. Слуги толпой бежали взять коней и прислуживать.

Граф Евстахий, брат Жанны, спал, когда появились гости. Он поднялся с медвежьей шкуры, вздохнул, зевая, и опустился на колени перед Ричардом; тот поцеловал его. Жанна стояла поодаль, по-видимому, владея собой; но она чувствовала, что за ней наблюдают. В самом деле, в пылу приветствий аббат Милó всё-таки нашел возможность во все глаза разглядывать эту гордую красавицу.

Он пристально наблюдал за ней и оставил нам её портрет в самых подробных чертах со всем тщанием того времени и современных ему нравов. С большим искусством изображает он её по частям. Так, например, он говорит, что глаза у неё были синие, как ирис, но влажно-серого оттенка, окаймленные черным ободком с желтизной, так что производили, в общем, впечатление ярко-зеленых. Словно выточенный рот её был необыкновенного темно-алого цвета и очень ровной окраски: "Настоящая земляника самого темного цвета", - замечает аббат Милó. Волосы её такого же цвета, как шелк-сырец; брови расположены довольно высоко над глазами; овал лица изящный; руки и ноги - длинные, нервные, "хорошо служащие свою службу", и т. д. Верхняя губа вздернулась в недовольную складку: Жанна имела основание быть недовольной вследствие такого рассматривания в микроскоп.

Все это мало помогает, чтобы составить себе ясное понятие: слишком уж подробно! Но аббат разглядел, что Жанна была очень высока и почти худа, если не считать её пышной груди, - слишком пышной (говорит он) для Дианы, на которую, впрочем, Жанна была похожа. Она была стройна, как березка; когда она шла, казалось, что юбки её обвиваются вокруг её ног. Своей молчаливостью она производила впечатление, как будто бы смотрит не то с удивлением, не то с недоверчивостью. "Лицом уподобляясь Юноне, - восклицает аббат, - она была сложена, как Геба, а ростом - как Деметра. С большинством людей мрачная, молчаливая, и только с одним обворожительно-живая, она казалась наблюдающей, а в действительности была лишь робка. Она казалась холодной и вполне пламенела. Я довольно скоро понял, что с ней происходило на самом деле: в ней боролись надежда и сомнение; отсюда её молчаливость. Я угадал, что под её наружной корой сдержанности кипит любовь, как вино. Но, благодаря её гордой, смелой наружности, я не скоро познал ей цену. Прости мне, Господи! Я думал, что она холодна, как лед!"

Милó упоминает также об её платье, которое замечательно шло к ней. Оно было всё белое, с клинообразным вырезом на груди, который был бы чересчур глубок, если бы алый жилетик не скрывал этого, спасая от соблазна девушку - да и аббата тоже. В её длинные волосы, разделенные на две косы, были вплетены нитки мелкого жемчуга. Обвивая шею, они соединялись на груди в одну змейку, что ещё больше выделяло её красоту и составляло как бы золотистый ворот платья. Вокруг гладкой шеи лежала маленькая цепочка с каким-то красным драгоценным камнем, а на голове был другой драгоценный камень - карбункул, оправленный в виде цветка; с него падали назад три пера цапли. На Жанне был ещё широкий пояс из золота и сапфиров и туфли из беличьего меха. "О, что за красавица была эта статная девушка! - восклицает в заключение почтенный Милó. - Золотистая, нежная, а глаза с поволокой. Её все знали под именем Жанна Чудный Пояс".

Брат её, Евстахий - так звали его в отличие от старшего брата, Эда [Эд - французское произношение германского имени Оттон (Одо, Otto).] - граф Сен-Поль, был живым сколком с сестры, только ещё румянее, с более светлыми волосами и с совсем светлыми глазами. По-видимому, он был сердечный юноша и льнул к великому графу Ричарду, как плющ льнет к дереву. Ричард отвечал на его привязанность полупрезрительным дружелюбием, относясь к нему, как к собачке, которую то угостят пинком, то приласкают, на самом же деле ему просто хотелось поскорей от него отделаться. На путешествие не было сделано никакого намека: тут многое как бы разумелось само собой. Евстахий болтал о своих соколах, Ричард пил и ел, Жанна сидела степенно и молча смотрела в огонь. Милó ел за обе щеки и между глотками наблюдал за Жанной. Как только ужин кончился, Ричард вскочил и хлопнул обеими руками по плечам юношу Евстахия.

- Иди спать, спать, мой сокольничий! Уж поздно! - воскликнул он.

Евстахий отодвинул свой стул, встал, поцеловал графу руку, а сестру - в лоб, поклонился аббату и вышел, напевая какую-то песенку. Милó удалился, слуги тоже откланялись почтительно.

Ричард встал во весь свой молодой исполинский рост и прищурился.

- Гнездись, гнездись, моя пташечка! - тихо вымолвил он.

Жанна раскрыла свои алые губки. Медленно встала она со стула у огня, но всё ускоряла шаги, подходя к Ричарду; наконец, она бросилась к нему в объятия.

Своей правой рукой он обнял милую, а левой приподнял её личико за подбородок и, сколько хотел, мог любоваться ей. Чисто по-женски она упрекнула его за эту ласку, которая, в сущности, была ей очень приятна.

- Ты сама - моя чаша. Ты - мой ужин.

- И порядочно тощий, бедный мой! - возразила она, в душе радуясь его шутке.

Потом, в сердечном разговоре, когда Жанна сидела на коленях у Ричарда, она вряд ли вполне ему принадлежала: её тревожили многие посторонние вопросы. Для него в данную минуту не существовало ни воспоминаний, ни сомнений, и он пробовал нежно успокоить её. Её тревожили огни на северном склоне горизонта, на которые Ричард не обращал внимания.

- Дорогая! - говорил он. - Мой отец, король, подступает с войском, чтобы "загнать в постель" (женить) своего сына, графа. Но вот у его сына, у графа, хорошая постель, в которую он сейчас и ляжет. Однако это - не постель короля, его отца. Та, как тебе известно, французского изготовления, а не прочного нормандского или анжуйского; она не побывала в английских туманах. Клянусь святым Маклу [Маклу, или Мало, был епископом в древней Арморике (Бретани), именно в поселке Алете, в углублении залива, у восточной границы. Он принадлежал к знатному роду, но посвятил себя церкви: вместе с пустынником Аароном он крестил язычников-кельтов до самой своей смерти (565 г.). Вскоре Маклу был признан святым; и в память его близ Алеты построили городок, назвав его Сен-Мало. Сен-Мало, обладающий крепостью, хорошо защищен от приливов, которые местами достигают трех саженей высоты.] и всеми чудесами, которые он совершил! Я был бы плохой нормандец и ещё худший анжуец, и совсем не англичанин, если б любил французов!

Он попытался притянуть к себе Жанну, но она отстранилась от него и, облокотившись на свои колени, подперла подбородок рукой. Печально смотрела она на дрова, которые уже начинали белеть по мере того, как пепельный оттенок брал верх над огненно-красным.

- Повелитель мой не любит французов, - заметила Жанна. - Но он любит честных и доблестных людей. Он - сын короля и любит своего отца.

- Клянусь спасением души, не люблю его! - уверял её Ричард чистосердечно. Затем он обхватил её вокруг пояса и заставил всем телом повернуться к нему. Долго осыпал он её поцелуями и, наконец, заговорил более серьезно:

- Жанна! Всю эту ночь, удушливую ночь, там, в кустарниках, я думал об одном только выражении: "отправляясь к ней, я стремлюсь к лучшему в моей жизни". К лучшему?.. Да, ты для меня - всё на свете! Если я ещё сохранил свою честь, кому, как не тебе, я этим обязан? Разве мужчина должен непременно обращаться с женщинами, как с собаками? Поиграв с ними от нечего делать, швырнуть им кость под стол, а потом вытолкнуть за дверь? Дитя! Ты лучше знаешь меня. Что? Что? - вскричал он, высоко закинув голову. - Разве мужчина не волен сам выбирать себе жену?

- Нет! - сказала Жанна, которая была готова к ответу. - Нет, пока сам народ будет избирать себе короля.

- Бог избирает королей: по крайней мере, мы так верим.

- Значит, Бог должен указать и жену, - возразила Жанна, пытаясь освободиться от его объятий. Но она знала, что это не удастся ей, и тихо, кротко принялась рассуждать с ним.

- Король, отец твой, уж стар, а старики любят настаивать на своем.

- Бог его знает! Он и стар, и горяч, и равнодушно делает всякое зло, - сказал молодой графой поцеловал Жанну. - Суди сама, милая моя. Нас было четверо - брат Генрих, я, Джеффри и Джон. Он расправлялся с нами по-свойски, сегодня - лаской, завтра - таской, лишь бы заставить нас плясать под свою дудку. Хороший способ, и применялся он опытной рукой. Что же вышло?.. Я расскажу тебе сейчас, какую службу сослужила эта дудка своему господину. Генрих платил лаской за ласку: и это находили прекрасным. Но разве нельзя таской отплатить за таску? Он подумал, что можно; и за это поплатился жизнью... Упокой его, Господи! В Генрихе было много сердечной простоты. Мне вовсе не досталось ласки. Но к чему же было получать мне таску? По-моему, для этого не было достаточных причин. Но всё-таки я принимал всё, что получал. Если я кричал, то потому, что мне попадало более безвинно, чем прочим... Ну, будет обо мне! Джеффри, насколько мне кажется, был негодяй. Пусть ему Бог поможет, если сможет: он тоже на том свете. От отца он принимал ласку, но платил за неё таской: за то и поплатился. Он был пес нечистой породы: в нем было немало дьявольского. Он сам загрыз себя и умер, огрызаясь. Остается Джон, последний. Мне бы хотелось говорить о нем рассудительно, спокойно. Но это - такой тихоня: ему достается только ласка! Это несправедливо и, с его стороны, нечестно. Ему следовало бы хоть немножко попробовать таски, чтобы мы могли судить, какова его храбрость. Вот тебе, Жанночка, и вся наша жалкая четверка!.. Один из коней выбрался было на гору, да сердце надорвалось. Другой лягал своих сотоварищей по запряжке, шумел, разыгрывал из себя лошадь с норовом - и сломал себе спину. Третий, бедняга Ричард, ходит в хомуте и получает удары бича. А четвертый, милый мальчик Джон, на свободе ворочает шейкой, и его же ласкают, приговаривая: "Так и надо, мальчик, так и надо!" А тут ещё красотка Жанна, что шепчет прямо в ухо бедному рабочему коню: "Добрый мой Ричард! Ступай себе в стойло, только не здесь! Устройся с сестрицей короля Франции!" Ха-ха-ха! - засмеялся Ричард. - Что это за речи в устах нареченной невесты?

Он ущипнул её за щеку и весело взглянул на неё, торжествуя победу своего красноречия. Опасно было вызывать в нем дьявола: Жанна не посмела даже оглянуться на него. Убедительно и медленно она ответила:

- Да, Ричард! Да, мой король! Так уж подобает, чтобы король брал за себя сестру короля, а Жанна пусть себе идет в свой хлев. Орлам не пристало гнездиться с сычами.

- Никогда в жизни! Никогда! - клялся он, подняв голову к небу. - Как верно то, что Бог жив и царствует над нами, так верно, что ты будешь жить и царствовать, о моя королева, о моя роза Пикардии [Пикардия - старинная провинция Северной Франции, между Ла-Маншем, Фландрией, Шампанью и Нормандией. Страна плоская, однообразная, влажная, она и теперь славится своими пашнями и лугами. Жители её уже напоминают не столько французов, сколько дородных и спокойных фламандцев: Жанна - верный тип пикардийской belle-femme. В средние века графство Пикардия из-за своего географического положения переходило из рук в руки: сначала оно принадлежало графам фландрским, потом герцогам бургундским; в 1477 году окончательно присоединено к Франции. Столицей Пикардии был Амьен. Он уже в средние века славился своей торговлей и промышленностью.].

Сторожевые огни в городе Лювье дрожали и рассеивались к северу. В Темной Башне не пришлось зажигать свечей.

тумана, который тянулся над болотом, для росистых, вновь оживленных цветов, для воздушной синевы и для жнецов, в которых загорались вновь надежды. В то время, как юный граф Евстахий ещё сладко похрапывал в своей постели, а Милó был занят своим Sursum Corda [Sиrsum сorda. - "Горê сердцА, выше сердца" - Это слова, которыми у католиков священник начинает свою префацию, или прелюдию к славословию, сопровождающему освящение Св. Даров. Их относят к "Плачу" Иеремии, где сказано (III, 41): "Возьмем сердце наше и руки к Богу на небесах".], Ричард взял Жанну за руку:

Что могла сделать Жанна? Только одно - глубже уйти в свои затаённые думы.

Он повел её в поле, где цветы давали полный простор песням, и нарвал их побольше, чтобы ими украсить ей голову и грудь. Из колокольчиков, таких же синих, как её чистые глазки, он делал пучочки. Но осень любит покрывать всё желтой краской: и Жанна вся покрылась точно позолотой. На возвышении, словно на троне, сидела она, как он сам посадил её. Но глаза её были опущены, а личико пылало в то время, как он поклонялся ей, как кумиру своей мечты. Вряд ли он рассуждал о будущем, но ей всё ещё чудились дымящиеся огни в Лювье: она знала, что они заставят её трепетать от ужаса опять целую ночь. Несмотря на это, кротость и терпение, неизменная вежливость и смирение ни на минуту не изменяли ей: они, как светлые ручьи, вырывались из её души и сливались в одну реку. Ричард воздавал ей восторженное поклонение.

- Королева Жанна! - восклицал он, крепко обвивая её стан. - Был ли когда в мире человек, благословенный от Господа такой милостью, как я, с тех пор, как Бог сказал: "Се матерь твоя!" А ты ведь для меня всё равно, что мать, о нареченная моя! Да, ты будешь невестой и королевой!

Это было уж чересчур. Жанна положила ему на голову свою ручку и сказала, как бы жалея его за дикий нрав:

Это прозвище резануло его слух.

- Никогда не называй меня так! - остановил он её. - Предоставь это Бертрану де Борну: дураку и дурацкие слова! [Бертран де Борн - знаменитый трубадур, родившийся около 1140 года в графстве Лимож, умерший в 1215 году в монастыре аббатства Далон. Он особенно славился своими политическими сирвентами, отличавшимися такой заразительной отвагой, что современники приписывали их воздействие на многие войны и междоусобия своего времени. О самом Бертране сохранилась память как о неукротимом воинственном рыцаре, любившем битву ради самой битвы, готовом ради войны поднять брата на брата, восстановить сына против отца и дочь против матери. Нет сомнения, что это-то и побудило Данта поместить его в самых дальних кругах своего Ада: там он бродит обезглавленный, держа в руке, вместо фонаря, свою собственную голову. Впрочем, эта ненасытная страсть к войне и битвам, которая приписывалась ему главным образом на основании его же сирвент, может быть, сильно преувеличена, и страстная воинственность его стихотворений объясняется не столько его личным характером, сколько общепринятым слогом такого рода произведений. Из личной истории Бертрана де Борна известно, что сначала он мирно жил со своим братом Константином в их замке Отафор (Готфор), но потом между братьями вспыхнула вражда. Бертран стал обвинять брата в происках и кознях, которые тот будто бы вел против него, и прогнал его из замка. Константин обратился с жалобой к Ричарду Львиное Сердце, тогда герцогу аквитанскому, а Ричард принял его сторону. Это обстоятельство заставило Бертрана примкнуть к возмутившимся баронам, которые в 1182-1183 годах пытались низвергнуть Ричарда, призвав на помощь младшего брата его Генриха.

Так вмешался Бертран в междоусобную борьбу этих братьев, ожесточенность которой современники приписывали влиянию его сирвент. Это неудачное восстание после смерти Генриха отразилось самым печальным образом на судьбе Бертрана: Ричард, соединившись с королем арагонским, появился под стенами Готфора, и не прошло и недели, как эта, как тогда думали, неприступная крепость была им взята. Овладев замком, Ричард прогнал трубадура и отдал замок брату его Константину. Однако Бертран вскоре сумел заслужить милость Ричарда, как говорят, благодаря своим песням и сирвентам: тот вернул ему замок, который и остался в его роде. Этим и ограничивались, собственно, военные подвиги Бертрана: в современных ему политических событиях он участвовал главным образом своими сирвентами. Талант его был действительно так силен, что ослеплял не только его современников, но и некоторых позднейших критиков, провидевших в нем горячего патриота и глубокого мыслителя. В действительности же это был истинный сын своего времени, стремившийся в битву из страсти к приключениям и видевший в войне не только путь к славе, но и средство обогащения. Почти все его произведения относятся к роду сирвент, хотя есть немало и любовных писем. В них находим полную и яркую картину жизни и отношений его времени, а также отголоски на все политические события, которых он был современником. В своих любовных песнях он воспевал Матильду, сестру Ричарда Львиное Сердце и супругу Генриха Саксонского.]

На глазах её выступали слезы при мысли, как она должна охладить его великодушные порывы и расстроить её собственную славу. Но это всё-таки не отклонило её от дела, которое ей предстояло. А он, полный восторженного возбуждения, принялся петь песню юга; "Al'entrada del temps clair, eya!" [Эх, настанет погодушка! (фр., прим. ред.)]

В порыве сердечных ласк, когда волосы их сплетались, когда они приникали друг к другу, трудно было найти между ними большие несходства. Её родной брат Евстахий меньше походил на Жанну по росту, сложению и золотистым волосам, нежели Ричард. Наружность Жанны вы уже знаете, но Ричарда - ещё нет. Хотите знать телесные качества этого сына короля и наследника престола?

лед, - такое же странное соединение, как эта смесь в нем свойств нормандского пса и анжуйской кошки. Он не подкрадывался исподтишка, но всегда, казалось, был готов к смелому прыжку. Не дикий от природы, он был способен на дикие поступки; не жестокий, он быстро отвечал на оскорбление и не упускал к тому случая. Он был не мошенник и не сумасшедший, но в нем была хитрость первого и отчаянность второго, если только это возможно. Велика была его надменность, но улыбка скрывала её, больше всего проглядывала она в его полусонном взгляде. Пороков у него было много, слабостей - только две: он слишком полагался на свою силу и презирал всех. Не то, чтобы он считал всех подлыми рабами: он просто был уверен, что все люди - дураки. Конечно, большая часть их были дураки, но не все.

взгляд, гордо поднятая голова и шея, мягкие движения всё в нем напоминало леопарда, но леопарда, когда он охотится. Он каждую минуту был готов ударить врага, но зато готов был и каждую минуту менять свои намерения. Таков был граф Ричард Да-и-Нет, которого любили все женщины, но очень немногие мужчины: мужчины ищут прежде всего доверия, а уж потом - любви; Ричард же ни одной живой душе не доверялся, считая, что никто не достоин его доверия. Женщины более великодушны: они отдаются, не требуя взаимного доверия.

Так было и с Жанной Сен-Поль, девушкой двадцати двух лет, когда Ричарду было тридцать два. Хорошего происхождения, хорошо сложенная, хорошо воспитанная, она была желанная невеста для всех своих пэров [Пэры - равные. Так назывались в начале средних веков все вассалы по отношению к своему сюзерену, который по закону считался лишь "первым среди равных" (primus inter pares). Иначе и быть не могло. Германские завоеватели, основавшие феодализм, были лишь излюбленными вождями походов, временными главарями дружин. Король казался императором только таким туземцам, как галло-римляне, а для своих воинов он был лишь одним из блюстителей правосудия, которое основывалось именно на первобытном равноправии всех свободных людей. Вассалы принимали участие в суде, ибо, по обычаю, каждый мог быть судим только ровней (judicium parium). Позже, когда сложились сословия, пэрами королевства (pares regni) назывались уже только люди правительственные, а затем пэр стал титулом наравне с герцогом, графом и прелатом. В Англии пэры пользуются правами заседания в палате лордов.]. Она допустила похитить свое сердце и готовилась теперь сама заживо вырвать его из груди ради того, кто им завладел: она решилась умертвить свою любовь! Жанна была творением его любви: он пересоздал её тело и душу. Бог дал ей роскошное тело, Ричард придал ему пылкость. Бог создал её душу прекрасной обителью, любовь Ричарда наполнила её светом, цветами, всем искусным убором.

Именно он, её Ричард, научил её держать себя по-царски - она отлично знала это. Знала она также, что у неё хватит силы воли отказать ему: ведь от него же она набралась смелости отдаться ему всей душой. Слишком молодой бросил её рок в объятия самого славного из принцев. На этом брат её, граф Эд, строил воздушные замки, теперь же она их разрушит. Её младший брат, Евстахий, любит блестящего графа Ричарда; она и ему нанесёт удар. А что будет тогда с ней самой? Прости ей, Господи! Об этом, кажется, она совсем не думала. Необходимо было спасти его "загнать сына в постель". Ричард должен идти к нему, а она, Жанна, сама должна просватать своего милого за другую. Он, сын короля, наследник, обязан вернуться к королю-отцу, да и сам Ричард знал, что ему неизбежно придется возвратиться. Ещё два дня безумных наслаждений, две ночи горьких страданий и выслушивания жалобной мольбы Жанны, которая даже похудела и побледнела! И это благодаря ему...

Прошлой ночью он сказал ей:

- Когда я в первый раз тебя увидел, моя Царица Снегов, на местах в Везелэ [Везелэ - городок на реке Эре в департаменте Ионы. В описываемое время это было богатое местечко, привлекавшее много купцов и особенно богомольцев; там устраивались славные турниры. В Везелэ начались второй и третий крестовые походы.], в ту минуту, когда рыцари мчались во всеобщей схватке [ на турнире - древнейшая форма рыцарских состязаний: тут нешуточно билась куча рыцарей, стена на стену. Потом она заменилась поединками, и даже с притупленным оружием. Но и в позднейшие времена иногда разъяренные борцы требовали "старого" турнира: тут уж выезжали в поле целыми тысячами, и учинялась настоящая битва между нациями и провинциями. И дрались, не соблюдая срока, дотемна, задыхаясь, ничего не различая от пыли, азарта и крови. Бывало много убитых, иногда больше, чем на войне. Увлекались тем более, что побежденный дорогой ценой выкупал своего коня и оружие: каждому хотелось возместить убытки снаряжения; иной ведь ухлопывал всё состояние на блеск своей турнирной выправки. Общая свалка называлась по-французски mêlêe: отсюда "pêle-mêle" - в куче, как ни попало.], зеленый блеск твоих очей ранил меня, и я воскликнул: "Она - или никто!"

Жанна опустила голову, а он продолжал;

Рукав дамы играл роль и в общей свалке, и на поединках. Турнир начинался с того, что глашатай, выкрикивая имена бойцов, подбодрял их сам и побуждал к тому же дам, занимавших возвышенные места: красавицы кидали своим рыцарям ленты, шнурки, рукава, которые вздыхатели прицепляли к своим копьям.], а моё сердце пало ниц к ногам твоим; когда рыцари, склонившиеся под моим копьем, были посланы преклонить пред тобой колени - что заставило тогда твое лицо вдруг запылать, а глаза так ярко заблестеть?

Она скрыла от него свое лицо.

- Поклонение рыцарей? Любовь ко мне? - воскликнул он и продолжал. - О, Жанна Чудный Пояс! Когда я увел тебя с лугов Жизора [ блистательной победой Ричарда над французами в 1195 году.], когда научил тебя любить и из твоих юных уст узнал, что такое любовь, - тогда только я сделался человеком. Теперь ты просишь, чтоб я стал собакой?

И он опять поклялся, что не покинет её никогда. Страдая всей душой, она всё-таки гордо улыбнулась:

- Нет, повелитель мой! Раз проснулся в тебе человек, ты никогда не перестанешь быть им. Ты отправишься туда, потому что ты - сын короля, а я буду молиться о новом короле.

Так она возражала ему, а он судорожно рыдал, прильнув лицом к её коленям. Она уж не плакала. С сухими глазами целовала она его, с сухими губами пошла спать.

"На этот раз он сказал да, - поясняет нам аббат Милó. - Но лишь гораздо позднее узнал я, какой ценой ей это досталось".

На другое утро он уехал. Она смотрела ему вслед.