Ричард Львиное Сердце.
Книга I. Да!
Глава X. Ночная работа у темной башни

Глава X

Ночная работа у темной башни

Здесь я веду летопись о жестоких делах: мне некогда распространяться о прелестях долго сдержанной любви. Как ни страшна была свадьба, её последствия были ещё страшнее: как та, так. и другие, разыгрались под припев звона мечей.

Когда Ричард, наконец, овладел своей Жанной, он сперва не мог даже наслаждаться добычей. Он умчался с ней, как бурный вихрь, дорога была длинная, скорость - бешеная. Меж ними не было сказано ни слова, по крайней мере ни одного осмысленного слова. Только раз или два, вначале, он нагнулся вперед к ней через плечо и своей щекой прильнул к её рдеющей щечке. Тогда и она, словно повинуясь бурному приливу страсти, потянулась назад к нему и почувствовала, что его поцелуи горячо, жадно осыпали её, что он говорит мало и точно стреляет: "Моя невеста! Наконец-то ты - моя невеста!" А руки его прижимались к её сердцу, и она знала, какая песнь звучит в этом сердце. Почти всё время сидела она перед ним прямо, как черенок, а её глаза и уши были настороже, чуткие к малейшему намеку на погоню. Но он чувствовал, что она всё-таки трепещет: о, она будет теперь счастлива с ним!

Им довелось провести наедине шесть жгучих дней вместо медового месяца. Довелось ещё удивлять собой своих троих спутников, которые охраняли башню и недоумевали, как пойдет дальше такая игра? Любовь Ричарда охватывала его своим порывом: так река при приливе хлещет через край и своими волнами затопляет берега, сносит мосты. Её любовь была, как море, непостоянна и тревожна, полна приливов и отливов, без определенной цели, без твердого направления. Как обыкновенно бывает с людьми сдержанными, порывы Жанны вместо того, чтобы облегчать, только мучили её или карались муками. Любовь её была тревожного свойства: она выливалась наружу порывами то страсти, то холодности. Она то таяла, то засыхала, то была страстно требовательна, то сурово недоступна, за любовным порывом следовало отвращение к любви. Очертя голову, с лихорадочной дрожью бросалась она в объятия Ричарда и рыдала у него на груди, то вдруг неожиданно пыталась высвободиться из них, как человек, которому хочется скрыться от всех. Затем, видя, что всё напрасно, она лежала неподвижно, как восковая кукла.

Целовал ли, обнимал ли он её, или нет - всякий раз, когда она чувствовала прикосновение к нему, на неё находило отчаяние. Она не могла выносить такого состояния: без его ведома искала она ухватиться хоть за малейшую из вещиц, прикасавшихся к нему, за край его рубашки, за рукоятку его меча, за его перчатку, словом, за частицу его самого, чтобы чувствовать его близость. Иначе - она сидела молча, вся трепетная, бьющаяся, поглядывая на него из-под опущенных ресниц и покусывая свои нежные губки. Если бы кто-нибудь другой, а не Ричард, обратился к ней в такие минуты (как и хотелось иным для облегчения её тоски), она, вероятно, ответила бы наудачу "да" или "нет" - но и только! Она всё качала головой нетерпеливо, как будто весь мир и все его дела, словно рой мух, жужжали вокруг неё, загораживая от её взгляда и слуха Ричарда. Ужасная вещь такая любовь - глубокая, снаружи тихая, а в глубине опустошительная, ибо ненасытная! Кто видел тогда Жанну с Ричардом, тот не мог надеяться, что эта бедная девушка будет счастлива.

Что касается Ричарда, то его чувство больше выливалось наружу: он не так мучился своей любовью, властно управляя ей, как и всем вообще. Со второго же дня он принялся дразнить её, шутя драть за уши, брать за подбородок, всячески проявлять свою власть над ней. Он подкрадывался к ней своими бесшумными шагами, схватывал ей руки за спиной и, крепко держа в своих руках, перегибал её назад, чтобы она дала себя поцеловать. Как-то раз он поднял её высоко и заточил в темницу - на самую верхнюю полку большого шкапа, откуда она могла выбраться только тем же путем, каким туда попала. Жанна осталась там, не проронив слова; когда же, наконец, он открыл двери шкапа, то нашел её в том же трепетном выжидательном положении, с глазами, устремленными на него по-прежнему.

Ни он, ни она - по крайней мере, при других - не подымали вопроса о своем прошлом, настоящем или будущем, но всем было известно, что он намерен возвести её в сан своей графини как только достигнет Пуатье. Посторонним наблюдателям - по крайней мере одному из них - казалось, что этого никогда не будет и что она знает, что часы их сладкой, но жгучей, мучительной близости сочтены. Да и могли ли они продолжаться? Какие она могла иметь основания, как могла дерзать надеяться? Безьеру, который был настороже, казалось, что она ожидала близкого конца своему счастью, а чувство ожидания до того мучительно, что можно зачахнуть от него. Так вот и Жанна боялась упустить хоть бы одну минуту своей близости к Ричарду, но в то же время она не могла вполне насладиться ни одной минутой счастья, зная, что вскоре должна будет лишиться его.

Все эти шесть ясных дней было бы умнее провести на пути к западу, но желание Ричарда властвовало над всеми остальными его мыслями. Сорвав Жанну с самых ступеней алтаря, он должен был удержать её и всецело завладеть ей, почувствовать, что она - его собственность, безотлагательно, при первой же остановке на пути.

Никогда не достались бы ему эти шесть дней передышки, если бы он имел дело со всяким другим народом кроме нормандцев. Аббат Милó говорит про них:

"Это - народец с илом вместо крови, с ленивым желудком, да ещё любитель мясного, а мясо, вместе с тяжеловесностью движений, развивает в нем какую-то дремлющую свирепость, весьма опасную для других. Нормандцы копят в себе обиды и горести, пережевывая их, как жвачку: как только мера переполнится, они изрыгают эту противную массу, которая многие годы давала пищу их хандре". Ещё больше, чем эту дремлющую ненависть, воспитывают они в себе щепетильную точность: по данному образцу идут они своей дорогой неуклонно, куда бы она ни привела их - к сердцу ли женщины, или к горлу врага.

Так понимали и Сен-Поль с де Баром - оба французы, пылкие юноши; они грозили кулаками Герденам и стрясли со своих ног прах таких чурбанистых товарищей как только увидели, куда клонится дело. Хотите верьте, хотите нет, только Жиль Герден, по совету отца и при - поддержке своего младшего брата, Варфоломея, не намерен был двигаться ни на шаг вперед, чтобы добыть себе свою жену обратно или хотя бы наказать её похитителя, покуда он. Жиль, не изложит на пергаменте свою обиду. Эту бумагу он намеревался отвезти потом королю Генриху, отцу Ричарда.

- Таким образом, рассуждал смуглый нормандец, - я буду под защитой законов моей страны, и на моей стороне будет вся механика крючкотворцев.

По-видимому он считал это преважным делом.

- С вашей проклятой щепетильностью, - крикнул Сен-Поль, хватив кулаком по столу, - вы ничего не добьетесь! Под защитой законов твоей страны, дурак! Да ведь сестра моя теперь уж на земле графа Ричарда!

- Ах, оставь его! Оставь, Евстахий, - сказал де Бар, - и пойдем со мной. Мы с тобой ещё успеем чудесно встретиться с ним на дороге.

Итак, французы уехали; а Жиль, вместе с отцом своим, с челобитной и со своим тупым лбом, отправились в Эврё, где пребывал тогда король Генрих. Преклонив колена пред своим герцогом, они изложили ему свои жалобы, словно в челобитной о "Mort d'Ancestor" [Так назывались челобитные о вымороченных имениях. (прим. ред.)]. Очень скоро им стало ясно, что король столько же походил на нормандца, как граф Сен-Поль. Он как ножом обрезал все их "ut praedictum est" и "quaesumus igitur". [Здесь обрисована судебная казуистика того времени. Тогда уже сложилось сословие юристов, или служителей , которое сначала выдвигалось церковью, а теперь становилось душой светской власти. Именно с 12-го века римское право перешло от церковников в светские руки под названием юриспруденции. Юристы уже тогда сочиняли замысловатые бумаги, как наши старые дьяки и повытчики. Конечно, тут строжайше соблюдали формализм, то есть строгость формы составления бумаг. Отсюда все эти "как сказано" (ut praedictum est) и "о чем просит, тому следуют пункты" (quaesumus igitur).]

- Милостивые мои государи! - нахмурив брови, вымолвил король. - Где теперь этот вельможа, причинивший вам так много вреда?

- Государь! - объяснили они. - Он держит её у себя в своем укрепленном замке в долине Сент-Андрэ, лье за десять отсюда.

- Дурачье! Выкурите его оттуда. Экий барсук! Вытравьте его, вора! - вскричал старый король.

Жиль-старший сложил свои толстые губы и собрал их в складки:

- Государь! Мы не осмелимся так поступить без особого приказания с вашей стороны.

- Чего же вам ещё, если я вам отдаю его, дураки вы набитые?

Тут встал и выпрямился молодой рослый Герден.

- Господин мой и повелитель! - начал он. - Этот лорд - граф Пуату, твой сын.

Чудную картину представляли в эту минуту для греховодников глаза старика, сверкнувшие огнем при таких словах. Его речь, говорили потом, была ужасна, клокотала яростью.

- Клянусь Богом! - зарычал он, хрустя пальцами. - Так этот барсук - мой сын Ричард? Значит я, наконец, изловил его? Га-га-га! Клянусь лицом Господа, не я буду, если не вытравлю его оттуда сам!

Говорят, будто Лонгепе, или Длинная Шпага (сын короля от госпожи Розамунды), и Джеффри (другой побочный сын), вместе с Богэном, де Ласи и некоторыми другими, пытались воспрепятствовать ему, говоря, что он хочет стать вторым Тиэстом. [Тиэст - одна из жертв злодеяний, которые должны были совершить Пелопиды по определению богов, как значится у греческих трагиков (Гомер и Гесиод не знали лично об этих ужасах). Сын Пелопса Тиэст бежал из Азии вместе со своим братом Атреем, убив своего сводного брата. Они являются в Микены, где Атрей сделался царем. Тиэст соблазняет жену своего брата и бежит, захватив с собой сына Атрея, Плисфена. Воспитав мальчика как своего сына, он послал его в Микены убить Атрея. Но Атрей умертвил, сам того не зная, собственного сына. Затем Атрей заманил брата примирением и за обедом угостил его трупами его родных сыновей, а самого брата заточил в тюрьму. Мало того, Атрей как-то заполучил сына Тиэста, Эшсфа, и послал его в тюрьму убить собственного отца. Но Тиэст узнал сына по своему родовому мечу, и Эгисф убивает Атрея и становится вместе с отцом царем Микен. Эта любимая греками сказка очень запутана прибавками в разные времена.]

Напрасно! Спорить с ним было всё равно что препираться с судьбой.

- Война так война! - с пеной у рта кричал старик. - С кем бы ни вести её, - со своим сыном или с бабушкой. Неужели я дам врагу моему шляться по открытому полю, а сам буду сидеть у себя дома и лакать похлебку? Так не водится у нас в роду.

"Само собой разумеется, я выступлю в поход сегодня же вечером", - решил он и созвал охочих людей. К чести английских баронов надо признаться, что они наотрез отказались ловить сына своего повелителя и вообще оставлять город в такое опасное время.

- Как! - восклицали они. - Неужели частные обиды, как черви, подтачивающие плотину, должны подрывать основы государства? О, наш король и повелитель! Прилив наступил, вода бьет в шлюзах через край. Предупреждаем вас об этом!

Но ни один из обладателей анжуйской короны не слушался ещё ни разу ни чьих предостережений Мне чудится, будто слышу скрежетание клыков этого старого льва, будто вижу пену, которую он испускает из углов рта. Он выступил в поход с таким составом, какой только мог собрать наскоро: всего их было только девятнадцать человек. Были тут Жили, старый и молодой, с их свитой, да восемь человек, избранных самим королем, а именно: Драго де Мерлу, Арман Тальефер граф Понтьё, Фульк Персфоре, Фульк д'Ольи, Жильбер Фиц Ренфрид, Понс, побочный Каенский, наконец, и мясник Рольф, которому король, в знак издевательства надо всем рыцарством, пожаловал золотые шпоры пере, самым отправлением в поход; но недолго пришлось ему в них красоваться. Девятнадцатым был сам велики! король, дурной человек и ещё худший отец - Генрих Короткий Плащ собственной своей особой.

Ночь была очень темная, нигде ни луны, ни звездочек - темная тихая ночь, в которой человек, умеющий узнавать погоду, почуял бы дождь. Дорога по болотам была неважная и при слишком хорошем освещении. А между тем, говорили тогда, что старый король скакал по рытвинам и по кочкам, по мшистым корням, по холмам и долинам с такой веселой удалью, словно он мчался на охоту в Ванвильский лес и был юношей. Когда спутники просили его быть осторожнее, он только щелкал пальцами в ответ, свободно опустив поводья, и кричал в пустое пространство темной ночи, словно травя зверя:

- Усь его, Брок! Усь!

И этот зверь был наследник его власти, его королевского достоинства!

За три мили заслышали его приближение в Темной Башне. Русильон был на укреплениях и сошел вниз нарочно, чтобы донести, что он заметил всадников на равнине.

Все потушили огни и стали по двое у каждой двери, никто больше не проронил ни слова. Жанна сидела в потемках над загашенным очагом и держала в руке факел, готовая зажечь его немедля, как только получит приказание.

Так, подъезжая к Темной Башне, нормандцы могли убедиться, что она вполне оправдывает свое название: в ней не было ни искорки света.

- Ну, уж это дудки! - заметил король, голос которого заключенные в башне слышали громче Других. - Мы живо засветим тут огни.

Он послал своих людей собирать валежник, вереск, сухой папоротник, а сам тем временем принялся колотить в дверь своим топором, крича, как безумный:

- Ричард! Ричард! Бесстыжий негодяи, выходи из своей берлоги!

Но вот открылось над ним небольшое решетчатое окно. Гастон Беарнец высунул оттуда свою голову.

- Прекрасный мой государь! - проговорил он. - Что это за потеху строите вы для вашего сына?

- Не мой он сын, клянусь ликом Господним! - вскричал король. - Пусть за него держит ответ та, которую я засадил в клетку там, у себя дома [Здесь речь идет о матери Ричарда - Элеоноре Аквитанской, которая много нашумела в свое время и как богатейшая приданница, и как неукротимая чувственная южанка. Элеонора была сначала замужем за Людовиком VII Французским: этот брак был чисто политический, устроенный хитрым дипломатом аббатом Сугерием. Когда Людовик совсем впал в аскетизм и двинулся во второй крестовый поход, жена увязалась за ним, но не с благочестивыми намерениями: скучая с мужем-монахом, она мечтала о бравых рыцарях да о чарах Востока. В Антиохии она так увлеклась этими чарами, что смутила даже тогдашний чувственный век: Людовик насильно увез её от соблазнов и развелся с нею, тем более что она не дала наследника престола. Приданое Элеоноры (половина Южной Франции) соблазнило такого алчного политика, как Генрих II: вдова одного короля стала женой другого, его соперника по политике. Элеоноре хотелось и в Англии играть первую скрипку. Но когда она венчалась с Людовиком, ей не было и 16-ти лет, а теперь ей стукнуло уж 30. Правда, Элеонора наградила англичан пятью мальчиками, не считая дочерей. Но сладострастный Генрих изменял ей с самого начала. Тут не нужно выдуманной поэтами красавицы Розамунды, за которую будто бы жена мстила мужу. Элеонора поощряла заговор своих сыновей против отца в 1173 году. Ей пришлось бежать во Францию, переодевшись мужчиной, но Генрих изловил её и с тех пор держал как бы в почетном плену. По смерти мужа Элеонора мстила его любимцу Джону, разоблачая его предательские замыслы Ричарду. Она умерла после Ричарда в 1204 году.]: он вечно был непокорен мне. Впусти меня хоть ты, хворый пес!

- Прекраснейший мой повелитель! - ответил Гастон. - Вы можете войти, если вам угодно и если вы пришли с мирными намерениями.

- Клянусь Богом, войду! И войду с какими мне угодно намерениями.

- Гнусное требование! - заметил Гастон и захлопнул окошечко.

- Как вам угодно! Помаленьку придет и гнусность, - прокричал король в ночной темноте и отдал приказание поджечь замок.

Скажем вкратце, что его спутники навалили кучу хвороста у входа в башню и зажгли её. Треск дерева, взлетающее пламя, трепетный свет словно опьянили короля. Он сам и его спутники принялись скакать вокруг огня, взявшись за руки и подгоняя друг друга криками, которыми их земляки травят барсука:

- У-у, ведьма, у-у! Соскочи-ка сюда, девка! Усь его, Брок! Усь его! - и прочими подобными же грубыми возгласами.

Заслышав такие дикие завывания, устыдился даже Жиль со своими. Они отошли в сторонку, говоря друг другу:

- Ну, мы, кажется, напустили на него весь ад кромешный, все легионы чертей!

Так нападавшие распались на два лагеря - на обидчиков и на обиженных.

Заметив это, Ричард вывел Русильона и Безьера из башни другим ходом, подкрался позади пляшущих, неожиданно набросился на них и троих спихнул в огонь.

"Там-то, - говорит летописец, - мясник Рольф нашел возможность отведать вечных мучений в аду; там лежал, обугливаясь, Фиц Ренфрид; там Понс Каенский, человек позорного происхождения, испускал смрадный запах, как ему и подобало".

Ричард, убил его? У него одного был топор в руках.

Жиль-младший был ранен в бедро: это было делом рук Русильона. Брат его, Варфоломей, был убит этим же опасным бойцом. Безьер лишился пальца на правой руке, да и вообще все трое едва уцелели.

Старый король сидел на месте и, как волк с голоду, выл от такой потери. Но его утешило хоть то, что огонь разрушил южную дверь башни, и в её отверстие видна была Жанна с факелом в руке, а впереди неё стояли Гастон, Ричард и Бертран Русильон, щитами прикрывая себе грудь.

- Государи мои! - обратился к нападавшим Ричард. - Мы ждем вас и приступим к делу, как только вам будет угодно!

Но никто не решался напасть на них: ведь для этого надо было продраться сквозь огонь, а в тесных сенях было три острых меча, три отчаянных горлореза.

- огорода, лежавшие в равнине". Но Ричард ни на что не отвечал. Тогда старик перепрыгнул через огонь и, отвратительный, подскочил к мечам. Но мечи опустились по приказанию сына.

Чуть не плача, король обернулся к своим спутникам:

- Тальефер! Неужели вы станете спокойно смотреть, как меня честят? Где Понтё? Где Драго?

Наконец, они напали на врага все разом, целой вереницей, выставив свои щиты. Но эта выдумка неизбежно должна была разрушиться: не могли же они вбивать клин там, где не добраться было до места. У входа их встретили три сомкнутых меча. При первом же нападении пало двое, а грозный топор Ричарда раскроил череп Фульку Персфоре и далеко разметал его мозги. Кровава, быстра была расправа, и немного заняла она времени. Король был смущен смертью Персфоре и не осмеливался больше подвергать человеческую жизнь опасности.

- Подожги вон ту дверь, Драго! - угрюмо приказал он. - Мы добьемся, что на них обрушится вся постройка.

Жанна перевязала руку виконту Безьеру: он теперь тоже мог обороняться. Благодаря исключительно своей хитрости, Ричард спасся, не потеряв никого из своих.

С помощью Жанны Безьер загнал лошадей.

- Вот что, Ричард! - начал он. - Слушай, что я тебе предложу! Я отопру северные ворота и ускачу прежде, чем они успеют их поджечь. Я так смекаю, что добрая половина их бросится за мной в погоню, но я успею значительно их опередить и потому не сомневаюсь, что мне удастся спастись. А вы уж позаботьтесь об остальном.

Ричард одобрил его предложение:

Все так и было сделано. Как только Безьер был готов, Жанна распахнула ворота настежь и захлопнула их за ним. Старик король помчался вслед, как вихрь, вместе с пятерыми или шестерыми из своих спутников, которые случайно оказались уже на конях. Ричард отступил от своих ворот, вывел коня и двинулся вперед. Подъезжая к другим воротам, он нагнулся и подхватил Жанну, которая быстрым движением пробилась к нему под ту руку, которую ограждал щит. Русильон и Гастон таким же образом вывели своих коней. Затем, по данному знаку, все они выехали из ворот башни и врезались в самую кучку нормандцев.

Произошла отчаянная схватка. Ричарду нанесли удар сбоку в колено, но он дал сдачи, подхватив Драго Мерлу за руку, и почти буквально рассек его пополам. Тальефер и Жиль Герден вдвоем напали на него, и один из них ранил его в плечо. Но бедняге Тальеферу досталось больше жару, нежели он задавал своему врагу: почти в тот же миг, когда он наносил удар, ему ответили тем же, он упал мертвый и раскроил себе челюсть об утес. Что же касается Гердена, Ричард бросился к нему с яростью, откинул его назад и повалил, как других. С невредимо сидевшей у него Жанной проскакал он над распростертым соперником.

Но вот, уже после всего, едучи неспеша по болотным кочкам, при слабом освещении серых сумерек, Ричард повстречал своего отца, который стремглав несся прямо на него, чтобы преградить ему дорогу.

- Отец! Лучше не встречайся со мной! - крикнул он ему.

Они сошлись. Ричарду уже было слышно тяжелое дыхание старика, точно сопенье загнанной лошади. Он твердой рукой выставил свой меч, чтобы отклонить удар. Меч короля дрогнул и упал бессильно под ударом Ричарда. Сын поехал дальше, но оглянулся, чтобы убедиться, что не причинил отцу особенного вреда. Он издали различил злое серое лицо старика, который проклинал его на все корки. То в последний раз видел Ричард отца в живых.

Ричарда. С ними он отправился в провинцию Мэн, в город Ле-Манс, который сдался и теперь был занят французским королем. Подъезжая к городским воротам, Ричард сказал:

- Пусть же они теперь увидят, что я, как полагается благочестивому рыцарю, несу свое священное знамя прямо перед собой!

Он поставил Жанну стоять на ногах, в седле перед собой и твердо придерживал её, обвив своей длинной рукой. В таком виде он проехал, окруженный своими рыцарями, по улицам, запруженным толпами народа, прямо к церкви Святого Юлиана. Все время, как святая статуя, Жанна Сен-Поль стояла неподвижно перед ним.

остановилась у премонстрантских канонисс [члены коллегии руководящих лиц в католических духовно-рыцарских и монашеских орденах], но он виделся с ней ежедневно.