Ричард Львиное Сердце.
Книга II. Нет!
Глава VI. Глава под заглавием "Клитемнестра"

Глава VI

Глава под заглавием "Клитемнестра"[*]

В Акре, когда наступил сентябрь, солнце словно наполнило воздух знойными мечами. Город задыхался в зловониях от собственных нечистот. Ночи были ещё хуже, чем дни. Мухам была обильная пожива: люди так часто умирали, что их не поспевали хоронить. На глазах у матерей дети хирели, да и они сами чувствовали, что силы их уходят. Люди, одни за другими, падали в обморок и больше уж не оживали; то мать вдруг ощупывала на своей груди мертвого ребенка, то ребёнок принимался плакать, почуяв похолодевшую мать.

В ту пору Жанна билась в постели, пробуждаясь с часу на час. Её мучила мысль, что она будет делать, когда иссякнут источники молока, питающего маленького Фулька, этого прожорливого отпрыска королевской крови, когда он станет томиться, напрасно теребя её грудь. Вдруг она услышала, как женщины, сидевшие при ней с опахалами, начали шептаться, думая, что она спит (Жанна уже понимала их язык).

- Джафар-ибн-Мульх пробрался тайком в город, - сказала одна, лениво вертя опахалом.

- Значит, одним разбойником у нас больше, - прибавила другая.

- Молчи, ты, завистница! - возразила первая. - Он один из моих любовников и говорит мне всё; что я знать пожелаю. Он пришел с Ливана - я это уж узнала, да и ещё кое-что...

- Что-нибудь дурное принес он о своем господине? - спросила вторая девушка из ленизеньких по имени Мизра. Первую звали Фанум.

Фанум отвечала:

- Очень дурные вести о Мелеке (так прозвали здесь короля Ричарда); но таково желание маркиза..

- Ого! - воскликнула Мизра. - Нужно сказать этой соне: она ведь луна Мелека!

- Ты - дура, коли принимаешь меня за дуру! - отозвалась Фанум. - Ну чего ради стану я хвататься за рога бешеной коровы, чтобы она проткнула мне бедра. Пусть себе франки убивают друг друга - нам от этого только польза! Все-то они собаки!

- Послушай, Фанум! - остановила её Мизра. - Мелек - не собака. Нет, он даже больше, чем человек. Он тот самый желтокудрый царь Запада на белом коне, о котором разные пророки говорили, что он пойдет против султана. Я это знаю.

- Ну, значит, ему и смерть суждена худшая, нежели всякому человеку, - заметила Фанум. - Маркиз поедет с Джафаром на Ливан, чтобы повидать Старца из Муссы, которому тот служит. Мелек должен умереть, оттого что маркиз ненавидит его больше всех живых и мертвых.

- О, Царь Царствующих! - проговорила Мизра, всхлипнув. - И ты будешь спокойно стоять, хоть тебе и жалко его, и будешь смотреть, как маркиз убивает Мелека?

Но Фанум отвечала:

- Конечно, ведь каждый из людей нашего господина может убить маркиза; но чтоб убить Мелека, нужно коварство Старца. Пусть волк убьет сонного льва, сейчас явится пастух и убьет обожравшегося волка. Вот это - дело!

- Что ж, может быть, - согласилась Мизра. - Но мне жалко вот эту его любимицу. Нет ни одной дщери Али, которая была бы так добра, как она. Мелек - мудрец и умеет любить женщин.

- Пусть так, - успокоительно сказала Фанум. - А Старец из Муссы умней его. Он явится сюда и возьмет её, и мы чудесно заживем в Ливане!

Вспоминая о прокаженном, о своем обещании королеве-матери, о Ричарде, который стремился всё выше и выше лишь для того, чтобы пасть, она чувствовала, что сердце то стынет у неё в груди, то снова пышет огнем и трепещет так, словно хочет разорваться. Удивительно, до чего быстро она ясно увидала перед собой нужный путь, ведь её сведения были так ничтожны! Она не могла даже подозревать, кто такой этот мудрый Старец из Муссы на Ливане, знаток женщин. Она верила только, что это - мудрец. Она знала немного своего кузена, маркиза Монферрата: его союзник непременно должен быть убийца. Мудрец и знаток женщин, этот Старец из Муссы, обитающий на Ливане, умнее даже Ричарда! А она сама, Жанна, лучше дочерей Али! Что это за дочери Али? Красавицы? И что из того, если она превосходила их? Одному Богу известно... Но Жанна знала теперь, что должна пойти поторговаться с этим Старцем из Муссы. Все это она спокойно взвесила в своем уме, лежа, вытянувшись, на постели, не открывая глаз.

С первым же проблеском зари она велела своим ворчливым, ещё сонным женщинам, чтоб они её одели, и вышла из дому. На улице мало кто мог заметить её, и никто не посмел бы обидеть: её все знали хорошо.

У калитки стояли два евнуха, они плюнули, когда она проходила. По дороге она заметила мертвую ногу, торчавшую из канавы, а подле - целый отряд крыс, но большую часть падали уничтожали собаки. Женщин не было видно нигде, только там и сям завешанный огонек выдавал ещё не уснувший разврат, да колокол, созывавший верующих в храм, изредка разливал в воздухе свой мирный призыв. Утро было отчаянно-знойное: в воздухе ни струйки ветерка.

Жанна застала аббата Милó ещё дома. Он готовился идти в церковь святой Марфы служить обедню. При виде её дикого лица, он остановился.

- Нечего времени терять, дитя моё! - сказал он, выслушав её. - Нам надо идти к королеве: это прямо касается её. Спаситель мира! - воскликнул он, всплескивая руками. - За каких извергов Ты добровольно отдал жизнь Свою!

Они поспешили вперед. Солнце только что вырвалось из ночного мрака и засверкало на черепичных крышах высоких церквей. Акра начинала подыматься с постели.

Королева ещё не вставала, однако она послала сказать, что примет аббата, но ни в коем случае не будет принята мадам Сен-Поль. Жанна стряхнула с себя это оскорбление так же точно, как пряди горячих волос со своего лица. Ей было не до того, чтобы думать о себе.

Аббат пошел прямо в дом, где жила королева. Ему показалось, что она потонула в своей большой постели, от неё только и было видно, что острое очертание белого личика в черных облаках волос. Она казалась моложе самой юной невесты: то было дитя - малое, лихорадочно-сварливое, жалкое дитя. Пока она слушала аббата, губы её всё время дрожали, а её пальчики выдергивали золотые нити из вышитых на покрывале херувимов.

- Убить короля английского? Убить моего господина? Кто, Монферрат? Эх, да не могут же они его убить! О-о-о! - застонала она, содрогаясь всем телом. - Впрочем нет, мне хотелось бы, чтоб они сделали это, что тогда я, может быть, могла бы по ночам спать спокойно.

Ее напряженный взгляд пронизывал аббата, ища ответа. Но какой же ответ мог он найти на это?

- Мои сведения - самые верные, мадам, и я тотчас же поспешил к вашей милости, считая это своим долгом. Что же касается собственно особы...

Тут Беранжера вдруг приподнялась и села на кровати с широко раскрытыми глазами, вся вспыхнувшая.

- Да, да! Я и есть эта особа! Я это сделаю, если никто другой не может. Пресвятая Дева, оглянись на меня! Неужели же я это заслужила?

Она заломила руки, словно её распинали. Взывая к Матери Божией, она, в то же время, как бы призывала аббата, менее подходящего зрителя. Впрочем, он взглянул на неё и глубоко пожалел. По её сухим, полным ненависти устам, которые должны бы гореть от поцелуев, по её вытянутым щекам, по её пугливым взглядам, он увидел всю глубину этого юного сердца, столь достойного любви и столь жалкого.

Аббат не нашелся ничего сказать. Она продолжала, не переводя духа, спеша высказаться:

- Он дал пинка мне - мне, которую сам избрал! Он меня бросил в самый день свадьбы. Я ни разу не была с ним наедине, понимаете ли вы? Никогда, ни разочка! А её, её он избрал своей милой. Ну, так пусть она и пойдет спасать его, коли может! Какое мне до него дело? Я - дочь короля, и что мне этот человек, который так со мной поступает? Если уж мне не суждено быть матерью Англии, я всё же дочь Наварры. Ну и пусть он умирает, пусть его убьют! Мне-то что!

Она откинулась назад и лежала, уставившись глазами в аббата. В каждом её слове была удручающая правда. Что было делать нашему Милó? При всей своей верности Ричарду, он, в глубине души, начинал всё больше подозревать, что одну и ту же вещь можно видеть в одно и то же время и в белом и в черном цвете. Но всё-таки он попытался всё уладить к лучшему в этом странном деле.

- Мадам! - начал он. - Я не могу, да и не хочу извинять моего короля и господина, но я могу говорить в защиту этой благородной дамы, единственные недостатки которой - её красота и её сильное сердце!

Как только аббат упомянул о красоте Жанны, он увидел, что королева быстро на него посмотрела впервые сознательным взглядом.

- Да, мадам! - продолжал он. - Её красота и любовь, с которой она умела относиться к нашему повелителю. Он женился на ней, правда, не церковным браком, но кто же она такая, чтоб ему в лицо тыкать церковным законом? Ну, так вот что: она сама, по своей доброй воле, сделала так, чтобы король отрекся от неё, стало быть, сама отказалась разделить с ним престол. Эге! Видите, с помощью собственных молений, собственных убеждений, собственных слез, она сама действовала против своей чести и против ребенка, который был у неё во чреве. Что ещё могла она поделать? Могла ли что-нибудь больше придумать любая жена, любая мать? О, допустим, что вы ненавидите её безгранично, всё-таки, неужели вы и теперь пожелали бы ей умереть? Конечно нет! Ведь никакие муки не сравнятся с терзаниями той жизни, которой она живет. Ваше величество! Она могла преодолеть короля, но не могла преодолеть своей собственной природы, которая заполонила великое сердце короля. Нет! Как только Ричард узнал, что она готовится быть матерью его ребенка, он полюбил её так глубоко, что, снисходя к её мольбам, считал себя обязанным уважать и её самое. И вот в душе король рассуждал так: "Я обещал мадам Сен-Поль больше не добиваться её любви - и сдержу свое слово. Теперь же я должен дать обет Всемогущему Богу, что, пока она жива, вообще ничьей любви добиваться не стану!" Увы, увы, мадам! В этом король оказался не под силу женщине: тут её собственное благородство восстало против неё. Пожалейте же её, но не осуждайте. Короля же - смею сказать - и пожалейте и осуждайте. Все те, которым дорого его великодушное сердце, его венценосная глава, находят в своем сердце жалость к нему. Ведь многие потому только поступают лучше, что им нет случая поступать хуже. Но нет - да и быть не может - такого человека, который питал бы лучшие намерения, ибо нигде не найти более великих побуждений!

ó мог бы и пощадить свои легкие. Королева слышала только одно слово из всей его речи, а затем погрузилась в раздумье над ним. Когда он кончил, она проговорила:

- Позовите ко мне эту даму - я бы хотела поговорить с ней.

"Грудь с грудью и уста с устами встретятся они теперь. Смелей, старик!" - сказал себе аббат, преисполненный надежд.

Когда статную женщину ввели в опочивальню королевы, Беранжера даже не взглянула на неё, не ответила на её глубокий поклон, а только попросила её подать зеркало со стола.

Пристально смотрела она в него несколько минут, то приглаживая свои черные волосы, то откидывая их назад и оправляя на груди косыночку так, чтобы немного была видна грудь. Затем она послала Жанну за коробочками с помадой, с белилами и румянами, за кисточками для бровей, за пудрой для лица. Под конец она потребовала, чтобы ей принесли бриллиантовую коронку, и надела её. Поправив прическу, повертев головкой туда-сюда, она положила зеркало и долго оглядывала Жанну.

- Недаром называют вас угрюмой: у вас угрюмый рот, - сказала она. - Я допускаю, что вы статны, но на это есть свои причины. Вы высокого-таки роста, шея у вас длинная. Зеленых глаз я не терплю... Фи, отвернитесь, не смотрите на меня! Волосы у вас удивительно хороши и цвет кожи также. Полагаю, все северянки такие? Подойдите ближе!

Жанна подошла. Королева прикоснулась к её шее и щекам.

- Покажите мне ваши зубы! - сказала она. - Хорошие крепкие зубы, но гораздо крупнее моих. Руки велики, и уши тоже - старайтесь скрывать их! Ну, теперь покажите ногу!

Она нагнулась на краю постели, Жанна протянула ногу.

- Она меньше, чем я думала, но гораздо больше моей, - заметила королева, потом вздохнула и откинулась назад.

- Бесспорно, вы очень высокого роста, - продолжала она. - Вам двадцать три года? Мне ещё нет и двадцати, а в меня уже были влюблены пятьдесят человек. Аббат из Пуатье говорит, что вы красивы. Вы и сами того же мнения?

- Не моё дело, мадам, думать об этом, - отвечала Жанна довольно сдержанно.

- То есть вы хотите сказать, что вы сами это знаете прекрасно, и я думаю, что это правда, - заметила Беранжера. - У вас чудный цвет лица и чудная фигура, но всё-таки женская. Теперь посмотрите на меня внимательно и скажите, как вы меня находите? Положите свою руку сюда и сюда, и туда, потрогайте мои волосы, вглядитесь хорошенечко в мои черные глаза. Волосы мои до колен, когда стою, и до полу, когда сижу. Я - дочь короля. Разве вы не находите, что я красива?

- Да, мадам. О, мадам!.. О, государыня, - говорила Жанна, едва в силах стоять перед тем, что рисовало её воображение. А королева (зеркала больше не было перед ней, и её воображение ей уже ничего не рисовало) продолжала разливаться в жалобах:

- Когда я жила ещё при дворе отца, его поэты прозвали меня Студеное Сердце за то, что я была холодна к любви. Любили меня и мессир Бертран де Борн, и мой кузен граф Прованский, и граф Оранский, и Рембо, и Госельм, и Эбл де Вантадорн. А вот нашелся человек холоднее меня, а я запылала страстью. А вы очень любите короля?

На такой вопрос, предложенный так спокойно, Жанна омрачилась. Он прогнал всякое сознание опасности, он затронул в ней чувство собственного достоинства.

- Я так глубоко люблю короля, королева Беранжера, - воскликнула она, - что надеюсь заставить его меня возненавидеть со временем.

- Вы беситесь или хитрите! - проворчала королева. - Вам хотелось бы ещё пришпорить его. Правда ли, что рассказывал мне аббат Милó?

- Не знаю, что рассказывал он вам, - отвечала Жанна. - Правда, одно: я не посмела допустить короля любить меня, а тем более не могу допустить этого теперь.

Королева сжала руки и зубы.

Ноздри Жанны раздулись; она дышала трепетно и часто; в её пышной груди бушевала буря, которая, дай ей волю, скрутила бы в миг колючий листочек. Но Жанна не сказала ни слова в ответ на ненависть королевы. Вместо того, устремив неподвижный взор в пространство и заложив одну руку на шею, она заговорила о своем собственном намерении и опять свернула разговор на возвышенный предмет.

- О, королева, я не дотронусь больше никогда до вашего и моего короля! - воскликнула она. - Но я пойду спасать его.

- Женщина! Как ты смеешь говорить так мне! - вскрикнула Беранжера. - Неужели тебе дела нет до моих мук? Или ты ещё мало натворила зла?

Жанна вдруг откинула назад свои волосы, упала на колени и подняла лицо, восклицая:

- Полноте! Что вы можете поделать против Монферрата? - вскричала королева, содрогнувшись; а Жанна пристально и торжественно посмотрела на неё, как умирающая инокиня.

- Вы говорите, я красива, - заговорила она и вдруг остановилась, потом прошептала: - ну, - и я сделаю, что могу...

Она поникла своей золотистой головой. Королева, на миг ошеломленная, жестоко засмеялась:

- О, кажется, и я не могла бы пожелать тебе ничего худшего! Ненавижу тебя больше всего на свете, мать побочного сына! О, это будет достойное наказание! Прочь отсюда, невозможная змея! Оставь меня!

- О, Господи! - залепетала она. - Жанна, спаси Ричарда! Смилуйся надо мной: я так несчастна!

Теперь та была более похожа на королеву, чем эта.

- Дитя моё, я исполню, что обещала! - молвила Жанна, целуя пылавший лоб Беранжеры.

Она вышла вместе с аббатом на поиски Джафара-ибн-Мулька.

- Я не могу сам вести вас к господину моему, - сказал он. - Мне приказано проводить маркиза. Но можно ведь найти и другого надежного в проводники. А я ничего не имею против того, чтобы задержать на недельку или более отъезд сиятельного господина.

Но ни на что больше не шел, и даже угроза смертью, пущенная в ход аббатом, не заставила его изменить своего намерения.

- Смерть?! - воскликнул он, когда ему представили все доводы. - Ну, что ж такое? Двух смертей не бывать, одной не миновать. Я бы только посоветовал вашим попам первым делом разыскать Эль-Сафи.

Попы согласились: этот Эль-Сафи должен был служить проводником в Ливан. Эль-Сафи также на всё согласился, как только его разыскали. Галера была готова выйти в море. Временный гроссмейстер храмовников написал верительную грамоту своему "возлюбленному другу во едином Боге, Синану, Повелителю ассасинов, Vetus de Monte (Старцу Гор)".

ó, Жанна со своим малюткой Фульком, две-три её женщины и сам Эль-Сафи, их руководитель в деле, оставили Акру и направились в Тортозу, откуда им предстояло взбираться на Ливан верхом на мулах.

Примечания

[*] - Клитемнестра - сестра Елены (жены Менелая) и жена Агамемнона. Сговорившись со своим любимцем Эгисфом, она умертвила своего доблестного мужа и сама была убита собственным сыном Орестом.