Автор: | Шекспир У., год: 1594 |
Примечание: | Перевод А. М. Федорова |
Категория: | Поэма |
Связанные авторы: | Фёдоров А. М. (Переводчик текста) |
Вильям Шекспир
Лукреция
Перевод А. Федорова
М., "Эксмо", 2007
Его Милости Генриху Райотсли, |
Герцогу Соутгемптонскому |
и барону Тичфильдскому |
Моя любовь к Вашей Милости беспредельна, и этот отрывок без начала выражает только часть ее. Только доказательства Вашего лестного расположения ко мне, а не достоинство моих неумелых стихов дают мне уверенность в том, что Вы примете мое посвящение. То, что я совершил, принадлежит Вам, что я должен еще совершить - тоже Ваше. Вы - собственник всего, что я имею, так как я всецело предан Вам. Если бы достоинства мои были более велики, и выражения моей преданности были бы лучшими. Но, во всяком случае, каково бы ни было мое творение, оно приносится как дань Вашей Милости, которой я желаю долгой жизни, еще более удлиненной всевозможным счастьем.
Вашей Милости покорный слуга
Вильям Шекспир
От боевой Ардеи осажденной, |
Крылами льстивой похоти носим, |
От войск своих Тарквиний мчится в Рим. |
В Коллаиум свой пламень затаенный |
Несет он, сладострастный, чтобы им |
Обвеять грудь подруги Коллатина: |
Лукреция прекрасна и невинна. |
"Невинна". Этим Коллатин разжег |
Нечаянно в нем знойные желанья, |
На небе грез царивших, средь сиянья |
Красавиц звезд, чье чистое мерцанье |
Внушало, озаряя ночи тьму, |
Благоговенье светлое ему. |
Тарквинию в шатре его походном |
Открыл свой клад минувшей ночью он: |
Сокровищем он свыше награжден. |
Он хвастался, что образ благородный |
Его подруги в памяти народной |
Возвысить мог бы славу королей. |
Он - только смертный и владеет ей. |
О, как недолго счастье нас ласкает! |
Приходит вмиг и так же вмиг уйдет, |
Как та роса, что, серебрясь, блистает, |
Лишь только солнце на небо взойдет. |
Оно уж глохнет раньше, чем цветет. |
И красота и честь в мгновенной власти |
Бессильны против горя и напасти. |
Краса сама собою благодатна. |
Зачем хвалить, что и без слов понятно |
И редкостно? О Коллатин, зачем |
Ты хвастался подругою? Меж тем |
Похвальней скрыть ревниво достоянье |
От воровского взгляда и желанья! |
Быть может, хвастовство такою властью |
Царю внушило дерзостный порыв. |
Нередко слух питает сердце страстью. |
Так, о своем богатстве объявив |
И зависть вдруг к сокровищу внушив, |
Тем уязвил он гордость властелина: |
Перл для царей и вдруг - у Коллатина! |
А если и не то и не другое, - |
Так мысль его поспешность разожгла. |
Все: честь, дела и сан и все святое - |
Он позабыл и мчится как стрела |
Залить огонь, сжигающий дотла. |
О лживый пыл, раскаяньем клейменный! |
Твой ключ забьет и сохнет, утомленный. |
Он встречен там достойнейшей из жен. |
В ее лице румянец светозарный |
Прекрасной добродетелью пленен: |
Лишь добродетель засияет - он |
Еще нежней; а красота засветит - |
И добродетель бледностью ответит. |
Но красота в блистательном сраженьи |
От голубей Венеры помощь ждет, |
И добродетель у нее берет |
Ее румянец: в пылком восхищеньи |
Век золотой ей сделал подношенье; |
И для ланит румянец - алый щит: |
Он от стыда их бледность защитит. |
Весь этот спор двух королев державных - |
Красы и добродетели - возник |
С начала мира; в их лучах тщеславных |
Лукреции сияет дивный лик. |
Но честолюбье побуждает равных |
К сражению, и мощь их так сильна, |
И битву роз безмолвную и лилий |
Тарквиний видел: вероломный взор |
Включил и он в их спор и без усилий |
Сдается в плен. Увы, его позор |
Не торжество для гордых, а укор. |
Пусть лучше враг трусливый убегает: |
Над ним победа их не привлекат. |
Теперь Тарквиний видит, что язык |
Ее супруга - скряга настоящий: |
Он похвалой унизил дивный лик, |
Все похвалы красой превосходящий. |
Лукрецию увидев, он постиг, |
Что свой восторг не выразить словами, |
И расточил хвалы свои - глазами. |
Но демона пленившая святая |
Не прозревала вероломных ков: |
Кто чист, тот тьмы не видит, сам сияя; |
Так птицы, не видавшие силков, |
Ловушек не боятся. Но таков |
Злой умысел, она встречает лаской. |
Царь скрыл его своим высоким саном: |
Презренный грех под царственным плащом. |
Казалось, он был чужд позорным планам; |
Но глаз восторг тревожным огоньком |
Их выдавал. Все охватив кругом, |
В богатстве бедный, низкий в изобильи, |
Томился он желанием в бессильи. |
Но ей темны очей его намеки, |
Их смысл она постигнуть не могла; |
Хрустальных книг таинственные строки |
Она душой невинной не прочла. |
Крючки, приманки... Нет, не поняла |
Тех глаз она; его не осуждала: |
Как будто солнце перед ним сияло. |
О Коллатине вся его беседа. |
Ее супруг в Италии гремит: |
Его венчает лаврами победа, |
Ему война бессмертие дарит. |
И только руки к небу воздымает; |
Богов за все удачи прославляет. |
В своих словах от избранной им цели |
Далек Тарквиний, просит извинить |
За посещенье. Тучи не посмели |
Пророчеством ей сердце омрачить. |
Приходит ночь, чтоб страхом все затмить |
И наложить на мир свои печати, |
Скрывая день в угрюмом каземате. |
И вот уж ждет Тарквиния постель, |
Он утомлен: за полночь длился ужин. |
Но перед ним - негаснущая цель, |
В нем кровь кипит, хоть телу отдых нужен. |
Свинцовый сон идет к тому, с кем дружен. |
Все отдохнуть стремятся от трудов, |
Все, кроме душ мятежных и воров. |
Один из них, Тарквиний, возлежал, |
Обдумывая замысел опасный... |
Его свершить решил он, хоть дрожал |
Но страх порой - толчок к успеху властный, |
И, если смерть грозит за дивный клад, |
Пусть смерть идет, но нет пути назад. |
Кто к многому стремится, поневоле |
Свое, чужое ставит наугад, |
И чем надежда алчнее и боле, |
Тем меньше жизнь дает ему наград. |
И, выиграв, не станет он богат: |
Уходит все на выплату по счетам, |
Богач-бедняк становится банкротом. |
Задача всех - в преклонные лета |
Обставить жизнь богатством и покоем; |
Из-за того борьба и суета, |
На этом мы все наше счастье строим: |
Так яму мы себе же сами роем. |
Честь - для богатств, и все для них губя, |
Со всем мы губим вместе и себя. |
Рискуя только ради ожиданья, |
Собой мы сами быть перестаем. |
Имея, все желать. Так отдаем |
Мы все, что есть, в безумии своем; |
Стремяся увеличить, уменьшаем, |
И нечто вдруг в ничто мы обращаем. |
Тарквиний, упоенный, бесшабашный, |
Ступил на этот путь. Для страсти - честь. |
Он для себя - себя предатель страшный. |
Он для любви готов себя известь. |
Где ж справедливость жалкому обресть! |
Он отдается сам пред целым светом |
Злословию и гибельным наветам. |
Ночь мертвая подкралась, и смежил |
Тяжелый сон все очи. Тучи кроют |
Сиянье звезд. Ни звука. Беспокоят |
Лишь крики сов призывами с могил, |
Да волки торжествующие воют. |
Невинность спит. Но в этот мертвый час |
Злодейство, похоть не смыкают глаз. |
И сладострастный царь встает с постели. |
В борении; одно толкает к цели, |
Грозит другое гибелью кругом. |
Но честный страх стал похоти рабом |
И уступает страсти гнусным чарам, |
Сражен желанья гибельным ударом. |
Царь о кремень мечом ударил: рой |
Горячих искр исторг холодный камень. |
От них зажег он факел восковой; |
Для похотливых глаз его звездой |
Горит его колеблющийся пламень, |
И мыслит царь: "Из камня добыл меч |
Огонь, - так я хочу ее зажечь". |
Опасность он рисует, весь бледнея, |
Обдумывает мерзостный свой план, |
Пугаясь сам и сам его лелея. |
Он все напасти видит сквозь туман: |
Меч - страсти, вот теперь его тиран; |
Он обнажен; и царь с тревогой явной |
Оценивает замысел бесславный: |
"О благородный факел, не мрачи |
Сиянья той, чей дивный лик светлее, |
И погаси печальные лучи. |
Умри, о мысль, пятнать ее не смея. |
В честь божества на алтаре скорее |
Зажги огонь, и белых роз любви |
Безумными желаньями не рви. |
О, рыцарство! О, честный герб! Позор! |
Могилам предков злое порицанье. |
Всех мерзких бед безбожное слиянье! |
Рабом мечты стал воин. О, укор |
Для мужества! Над честью приговор! |
Мое паденье низко и бесстыдно |
И на лице, как маска, будет видно. |
Умру, но стыд переживет меня, |
В моем гербе бельмом он будет грязным, |
И, выходку позорную казня, |
Герольд отметит словом безобразным, |
Как я любил. И, прах отца кляня, |
Меня мое потомство устыдится |
Что я найду, осуществив желанья? - |
Мечту, вздох, пену радости пустой. |
За побрякушку - вечность в воздаянье, |
За миг дни зла; для ягоды одной, |
Кто сгубит виноградник золотой? |
И есть ли нищий, за прикосновенье |
К венцу царя готовый на мученье? |
О, если бы мой план хоть в сновиденьи |
Увидел Коллатин! - За мною вслед, |
Воспрянув, он рванулся б в исступленьи, |
Чтобы прервать поток грозящих бед: |
Глумление над браком, злой навет, |
Пятно для юных, мудрому забота, |
Невинности погибель без оплота. |
Когда меня за гнусность, злобы полный, |
Ты обвинишь, я упаду во прах, |
Ослепну я и задрожу, безмолвный, |
И обольется кровью сердце. Страх |
Сильней вины. Не может впопыхах |
И смерть зовет с мучительною дрожью. |
Убей он сына моего, изменой |
Вонзи кинжал свой в царственную грудь, |
Не будь родным мне, другом мне не будь, - |
Я мог бы свой поступок дерзновенный |
Хоть защитить иль совесть обмануть |
И объяснить все жаждою отмщенья... |
Но за позор я не найду прощенья. |
О, если все об этом преступленьи |
Узнают!.. Ненавистно... Не должно |
В любви быть ненависти. В униженьи |
Я буду умолять ее. Одно |
Страшней всего - отказ. Но все равно. |
Сильней рассудка воля. Кто смирится |
Пред старостью, тот пугала боится". |
Меж совестью и волею горящей |
Безумец в колебаньи устает. |
От добрых мыслей он бежит, дрожащий, |
И подстрекает злобные вперед. |
Все светлое исчезло с беспокойством, |
Все низменное кажется геройством. |
Он говорит: "Она коснулась ныне |
Моей руки, смотрела мне в глаза, |
Когда я говорил о Коллатине, |
Страх за него сменяла в ней слеза, |
В лицо бросалась краска, как гроза. |
То розой на снегу она алела, |
То, будто снег, лишенный роз, бледнела. |
Ее рука в моей руке дрожала, |
И благородный страх то волновал, |
То грустью ей вонзался в грудь, как жало... |
Но я ее сомненья разогнал, - |
И нежный крик так дивно прозвучал, |
Что будь Нарцисс цветущий недалеко, |
Не бросился б, влюбленный, в глубь потока. |
Зачем же здесь увертки, оправданья? |
Немеют все при звуках красоты, |
Ничтожества страдают за желанья; |
Любовь! Меня ведешь, как кормчий, ты. |
Кого зовет на подвиг это знамя - |
Будь даже трус, в нем вспыхнет смело пламя. |
Прочь, глупый страх! Долой все рассужденья! |
Почтенье, разум, ждите седины. |
Где глаз мой, там и сердце без боренья. |
Печаль и поза мудрости нужны. |
Их гонят прочь лучи моей весны. |
Желанье - вождь; красавица - награда, |
И для нее погибнуть сердце радо. |
Как заглушают плевелы пшеницу, |
Страх похотью тлетворной заглушён. |
С сомненьем, с жаром похоти блудницы |
Уж крадется, прислушиваясь, он, |
Как слугами коварными, смущен |
То тем, то этим шатким убежденьем. |
То - перед миром, то - пред нападеньем. |
Небесный образ мысль его ласкает, |
Но Коллатин с ним крепко обручен. |
А тот, что на супруга обращен, |
Велит бежать, бежать отсюда вон, |
Волнует сердце доблестным призывом; |
Но, лживое, осталось сердце лживым. |
И низменные силы, подстрекнуты |
Отважным видом своего вождя, |
Вступают в страсть, как в час - его минуты, |
И гордость их растет; за ним следя, |
И платит дань с избытками, ведя |
Его вперед, к Лукреции, к постели. |
Так римский вождь спешит к заветной цели. |
Замки меж спальней и его стремленьем |
Разрушены. Уж больше нет преград. |
Но двери, отворяяся, скрипят; |
Пророча зло, предупредить хотят |
О нем, пища, ночные звери - ласки. |
Он все идет и гонит страх огласки. |
Дверь неохотно силе уступает. |
Сквозь скважины и щели погасить |
Свой едкий дым в лицо, и заградить |
Желает путь - и зло остановить. |
Но сердца жар раздут желаньем бурным, |
И факел весь горит огнем пурпурным. |
Он видит озаряемую светом |
Лукреции перчатку на полу. |
Схватив ее с циновки, об иглу |
Он палец уколол и видит в этом |
Живой намек - не поддаваться злу; |
Он говорит ему: "Пойми меня ты: |
Лукреции уборы даже святы". |
Увы, его препятствия не властны |
Остановить; их смысл легко найти: |
Дверь, ветер - все, что было на пути, |
Что задержать старалося напрасно, - |
Случайности. Порой часам идти |
Подобные препятствия мешают, |
Пока минуты долг не отсчитают |
"Так, - мыслит он, - все эти проволочки - |
Они порой задерживают почки, |
Но после них так песни птиц звучны! |
Сокровища с трудом сопряжены: |
Моряк-купец приходит в край желанный |
Чрез скалы, рифы, бездны, ураганы". |
Вот он подходит к двери, что скрывает |
Лазурь небес заветных грез его. |
Лишь слабая щеколда отделяет |
От наслажденья, счастья и всего, |
В чем видит он желаний торжество. |
Он так ослаб, что к небесам взывает, |
Как будто небо злому потакает. |
Но средь мольбы бесплодной к силе вечной, |
Чтобы она затее помогла |
Осуществить порыв мечты сердечной, |
Его трясет от дрожи: "Я для зла |
Сюда пришел, - он шепчет, - за дела |
Подобные, за тяжкий грех растленья |
Ждет казнь небес, не дар благословенья. |
Решимость укрепляет волю мне. |
Мысль только сон, пока живет мечтами. |
Есть отпущенье тягостной вине. |
Любовь растопит страсть в своем огне. |
Небесный глаз сокрылся. Тьма ночная |
Прикроет стыд за наслажденьем рая". |
Так он сказал. И вот рукой порочной |
Щеколду отпер; дверь раскрыл ногой. |
Голубка спит перед совой полночной. |
Изменник не открыт. Перед змеей |
Сторонятся, заметив издалека, |
Но жала зла во сне не видит око. |
Вот подло он проник в покой, обходит |
Красавицы постель; и жадный глаз |
Вращается и сердце властно водит: |
Покорное, когда ударить час, |
Руке отдаст настойчивый приказ, |
И облако, скрывавшее ревниво |
Луну, рука отбросит торопливо. |
В глаза ударив прямо из-за туч; |
Тарквиний, полог распахнув, мигает |
И щурится. Быть может, так могуч |
Свет красоты, иль стыд слепит, как луч, |
Но он закрыл глаза свои мгновенно, |
Как бы увидев солнце дерзновенно. |
О, если б им и умереть в затменьи! |
Злодейство не шагнуло б чрез порог, |
И Коллатин с Лукрецией бы мог |
Вкушать на ложе чистом наслажденье. |
Увы, глаза открылись, и порок |
Украдет у Лукреции, коварный, |
Восторг души святой и лучезарный. |
Она щекою на руку склонилась: |
Так поцелуй подушки утаен; |
Та надвое печально разделилась, |
Чтоб своего достигнуть с двух сторон. |
Меж двух холмов головки сладок сон. |
Она лежит невинным изваяньем, |
Рука другая свесилась с постели: |
На зелени покрова белизна - |
Как маргаритка в зелени в апреле; |
В испарине, как в жемчугах она. |
Как златоцветы, очи в неге сна |
Скрываются до утра в их темнице, |
Чтоб день красой обвеять сквозь ресницы. |
О, скромность дивная! О, шаловливость! |
Как золото, колышет волоса |
Дыхание. На поле смерти - живость, |
Вторженье смерти в жизни чудеса. |
И жизнь и смерть во сне ее - краса. |
Как будто между ними не боренье, |
Но в жизни - смерть, а в смерти - вдохновенье. |
Два мира - грудь невинна и упруга: |
Шары слоновой кости с голубым. |
Знакомо им лишь иго их супруга; |
Они ему принадлежат, он им. |
Тарквиний вновь тщеславием палим: |
Владельца их он хочет свергнуть с трона. |
Все, что он видит, - ощущает знойно. |
Все, что подметит, - алчет, опьянен. |
Все жадный взор волнует беспокойно; |
В изнеможеньи страсти, изумлен, |
С несказанным восторгом видит он |
Кораллы губ, и жилки голубые, |
И кожи блеск, и формы неземные. |
Как жертвою играет лев рычащий, |
Победой острый голод утолив, |
Стоит Тарквиний над душою спящей, |
Страсть созерцаньем пламенным смирив, |
Он подавить не волен свой порыв. |
Ты, глаз, смирить безумье страсти в силах, |
Но кровь зато огнем струится в жилах. |
Рабы всегда в сраженьи мародеры, |
Сторонники злодейств и мятежа. |
В крови, смеясь, они купают взоры, |
Ни матери, ни дети их, дрожа, |
Так сердце бьет тревогу и к атаке |
Готовится при первом быстром знаке. |
Мужайся, сердце, под горящим глазом! |
Глаз водит руку, и его рука, |
Гордясь такою честью и приказом, |
Нагой груди касается слегка. |
Владенья сердца... круглый холм... Пока |
Рука на нем, - из жилок кровь сбежала, |
И в башенках бледно и тихо стало. |
Вся кровь теперь в убежище священном, |
Где мирно спит царица и, вопя, |
Доносят ей о действии презренном |
С стенанием, волнуясь и хрипя. |
Она глаза открыла, но, слепя, |
Огонь в глаза ударил нестерпимо, |
Дохнув в нее волною едкой дыма. |
В глухую полночь робкое созданье |
Ужасной грезой вдруг пробуждено. |
Пред ней виденье страшное... Оно |
О ужас! Но ужаснее одно: |
Видение, что ей со сна явилось, |
В действительность пред взором обратилось. |
Охваченная ужасом, в мгновенье |
Она, как птичка, насмерть пронзена, |
Не смеет глаз поднять на приведенье. |
Но призраками комната полна: |
Смятенный мозг их создает без сна, |
И видя, что глаза боятся света, |
Их ужасами мучает за это. |
Его рука на груди обнаженной: |
Для стен слоновой кости - злой таран. |
Под нею сердце - только осажденный |
Безумно бьется до смертельных ран. |
Рука сильна. О, яростный тиран! |
Войти он глубже хочет... глух к пощаде... |
Хотя бы брешь пришлось пробить в ограде. |
Его герольд язык трубит призывно: |
"Переговор!" Она, полумертва, |
Приподняла и, вся дрожа, едва |
Произнесла прерывисто слова: |
Зачем он здесь? Как смел он в час полночный |
Явиться к ней с надеждою порочной? |
"Румянец твой так нежен, - ей открыто |
Он говорит, - что лилии бледны |
От зависти и розы смущены. |
Он оправданье страсти и защита, |
Он знамя мне для пламенной войны. |
О, крепость с неприступными стенами, |
Ты предана твоими же глазами! |
Я все сказал. Зачем роптать упорно! |
Тебе краса служила западней. |
Моей любви должна ты быть покорна. |
Она тебя для радости земной |
Мне отдала. Я грежу ей одной. |
Уж совесть пыл желания гасила, - |
Твоя краса все снова оживила. |
Предвижу я все беды покушенья: |
Повсюду жало охраняет мед. |
Все доводы дало мне размышленье, |
Но воля им не внемлет и влечет. |
У воли есть для красоты лишь зренье, |
Закон и долг - ничто для вожделенья. |
Я в глубине души моей измерил |
Всю бездну зла, позора и стыда. |
Но где страстей бушующих узда? |
Бессилен тот, кто страсти сердце вверил. |
Возмездье мне - презренье и вражда. |
Но как мое стремленье ни позорно, |
Я выполнить решил его упорно". |
Сказал, и римский меч взвился высоко, |
Как над совою сокол, и покрыл |
Холодной тенью жертву, и грозил |
Вонзить в нее согнутый клюв жестоко, |
Когда она поднимется. Без сил |
Внимала птичка клекоту злодея, |
Под злым мечом от ужаса бледнея. |
"Лукреция! Ты дашь мне наслажденье. |
Откажешь - силу я употреблю. |
Я, взяв тебя, убью, и умерщвлю |
Бесславного раба, и ради мщенья |
К тебе в объятья мертвые свалю, |
Чтоб уничтожить с жизнью знамя чести, |
И поклянусь, что вас застал я вместе. |
Твой муж тогда, все переживши, станет |
Пятном для глаз, мишенью для острот. |
Твоих родных позор твой в сердца ранит, |
Без имени потомство возрастет, |
Презренное, твой образ проклянет, |
И мнимый грех толпе мальчишек звонкой |
Надолго станет злою побасенкой. |
Но уступи - и я твой друг всегдашний. |
Безвестный грех, как мысль без дела, - сон; |
Благая цель оправдывает шашни. |
Нередко яд, умеренно включен |
В простую смесь, в которой тает он, |
Не только убивает зло отравы, |
Для мужа, для детей склонись к моленьям. |
Для них позор страшнее, чем чума. |
Его пятно не смоешь искупленьем, |
Наследство злей, ужаснее клейма, |
Которое рабам дает тюрьма, |
Противней, чем уродство от рожденья: |
Природа там, а здесь - грехопаденье". |
Тут он с смертельным взором василиска |
Смолкает, выпрямляется и ждет. |
Она, как лань, захваченная низко |
В пустыне, где защиты не найдет, |
Где хищный зверь и рыщет, и ревет, |
Его напрасно молит: зверь бездушен, |
Не долгу, а желанью он послушен. |
Когда грозят седые тучи миру, |
Вершины гор скрывая в темноте, - |
Из недр земли, подобные зефиру, |
Восходят вздохи к горней высоте, |
И гонят тучи в синей пустоте: |
Плутон внимает музыке Орфея. |
С бессильной мышкой ночью кот играет, |
Та мучится, под лапою скользя, |
Но скорбь ее в нем ярость разжигает... |
Насытить бездну вздохами нельзя. |
Закрыта к сердцу светлая стезя. |
Дождь продолбить порою может камень, - |
От слез сильнее сладострастный пламень. |
Ее глаза устремлены с мольбою |
В морщины бессердечные. То вдруг, |
В святую речь вольется вздох с слезою, - |
Они еще милее... То испуг |
Ей голос обрывает, и вокруг |
Она глядит и начинает снова, |
Чтоб произнесть желаемое слово. |
И заклинает Зевсом всемогущим, |
Любовью к мужу, рыцарством, слезой, |
Законом, правдой, светом вездесущим, |
И дружбою, и небом, и землей, - |
И покорится чести неподкупной, |
А не веленью похоти преступной. |
"Не воздавай такой ценою черной |
За все гостеприимство, не мути |
Священный ключ с водою благотворной: |
Погубленного снова не спасти - |
До выстрела добычу отпусти. |
Тот не стрелок, кто пулею жестоко |
Сражает самку бедную до срока. |
Мой муж - твой друг. О, пощади для друга! |
Ты сам могуч - помилуй для себя. |
Я слабая, а сеть твоя упруга. |
Ведь ты не лжив. Оставь, не погубя. |
Ужель ничто все вздохи для тебя? |
Когда мужчину можно тронуть плачем, |
Внемли стенаньям и слезам горячим. |
Все это здесь, волною океана |
Как об утес гранитный, в сердце бьет, |
Чтобы мольбой растрогать великана |
Где весь растает он и пропадет. |
Не камень ты, - а состраданье кротко, |
Ему ничто железная решетка. |
Ты принят мной с почетом, как Тарквиний, - |
В его личине ты его позор. |
Всем силам неба жалуюсь я ныне. |
Ты царственному имени укор, |
Не тот, кого в тебе признал мой взор, |
А если тот, не царь, не бог над нами: |
Те и собой, и миром правят сами. |
Какой позор на старость безобразно |
Готовишь ты, когда весна с пятном: |
Ты - ветвь царей - и так преступен грязно, |
Что ж совершишь, поставленный царем? |
Не смыть злодейств, творимых под щитом |
Преступного и дерзкого вассала. |
Скрыть зло царя вселенной будет мало. |
Несчастен царь, который чтим из страха. |
Счастлив, кого боятся все, любя. |
С презрением укажут на тебя. |
Одумайся и не губи себя: |
Царь - подданным зерцало, книга, знанье, |
Он всем пример, урок и назиданье. |
Ужель ты будешь школою растленья? |
Для подданных - собранье гнусных дел, |
Зерцало лжи, греха и преступленья, |
Бесчестия и низости предел. |
Ужель бесчестье будет твой удел? |
Ты предпочтешь бесславье дивной славе, |
А слава станет сводницею въяве. |
Ты принял власть, так будь того достоин, |
Кто дал ее, и управляй собой. |
Не обнажай меча, как подлый воин, |
Лишь зло карай, а не твори разбой. |
Как ты исполнишь долг великий свой, |
Когда порок тебя возьмет порукой |
И скажет: царь мне послужил наукой? |
О, как в других ужасно гнусность встретить, |
Не всем дано свою вину отметить |
И совести поверить голосам. |
Что сделал ты, то в ближнем зло и срам, |
Достойный смерти. Глубоко паденье |
Тех, кто к себе питает снисхожденье. |
К тебе, к тебе взываю я с мольбою, |
А не к желанью злому своему; |
Да будет, царь, достоинство с тобою - |
Ты обратись за помощью к нему, |
А гнусный план да скроется во тьму! |
Ты тучу тьмы в глазах своих рассеешь, |
И все поймешь, меня же пожалеешь". |
"Довольно! - он вскричал. - Напрасны чары. |
От них мое желание растет. |
От ветра искры гаснут, а пожары |
Еще сильней. Источник, что несет |
В морскую глубь струи безвкусных вод, |
Лишь увеличит их простор зеленый, |
Но не изменит вкус горько-соленый". |
"Предназначен |
Тебе венец, ты также океан, |
Но вот поток-разврат, могуч и мрачен, |
Ворвался в кровь, и если зло, обман |
В тебя вольются, ими обуян, |
Ты, океан, не их поглотишь вскоре, |
А загрязнишься сам на всем просторе. |
Ты будешь раб рабов, они - владыки. |
Ты - жизнь для них, они - твой склеп глухой, |
Ты - в благородстве низок, те - велики |
В презрении. Ничтожество собой |
Не смеет гнуть величье. Головой |
Могучий кедр не никнет до бурьяна, |
Но чахнет тот в подножьи великана". |
"Довольно! - он прервал. - Клянусь богами, |
Тебя я дольше слушать не хочу. |
Моею будь. Нет? - Станем мы врагами. |
Я вместо ласк насильем отплачу, |
И, овладев тобою, я вручу |
Твой труп объятиям холопа грязным, |
". |
Так он сказал - и наступил ногою |
На факел свой: свет с похотью - враги. |
Смелее зло, окутанное тьмою, |
Тиран сильней, когда вокруг ни зги. |
Ягненка волк схватил, в глазах круги. |
Но скоро волк его же шерстью белой |
Задушит крик отчаянья несмелый. |
Ее ж бельем ночным он замыкает |
Ее уста и заглушает крик. |
Слезами чистой скорби омывает |
Свой сладострастьем воспаленный лик. |
Позорный грех на ложе к ней проник. |
О, если б можно смыть его слезами, |
Лились бы слезы жгучие годами! |
Утраченное ей дороже жизни. |
Он отнял то, что рад бы потерять. |
Миг близости ведет к борьбе опять, |
Блаженства миг - к бессменной укоризне. |
На похоти - презрения печать. |
Беднее похоть после святотатства. |
Как пес иль сокол, жертвой пресыщенный, |
Теряет легкость, ловкость и чутье |
И пропускает часто, полусонный, |
Любимую добычу, - так свое |
Желание насытивши, ее |
Он в эту ночь берет и оставляет, |
Прожорливостью волю возбуждает. |
Бездонный грех, который не измерит |
Живая мысль. Желание пьяно. |
Но прежде, чем себя оно проверит, |
Исторгнет все, что им поглощено. |
Когда полно гордынею оно, |
Узда не сладит с похотью горячей |
И ждет, когда та станет жалкой клячей. |
Тогда устало, с вялыми щеками, |
Нахмурив брови, слабая бредет |
Нетвердым шагом, с мутными глазами, |
Оплакивая дело, как банкрот. |
Здесь пир ее. Когда ж опустит крылья, |
Прощенья просит, плача от бессилья. |
Случилось так и с властелином Рима, |
Столь жадно добивавшимся утех. |
Он сам себе судья неумолимо, |
Он сам себе бесславие за грех, |
Алтарь души разрушен, и со всех |
Сторон летит несметная забота |
И требует сурового отчета. |
Ответствует душа: ее клевреты |
В позорном бунте стены потрясли, |
Нарушили священные заветы, |
Земным страданьям грубо обрекли |
И сделали рабынею земли. |
В предвиденьи она все это знала, |
Но против воли злой не устояла. |
Всю ночь его терзают думы эти. |
Плененный победитель! Для него |
Жестокой раной стало торжество, |
Без сил добыча бедная его, |
Она несет ярмо его желанья, |
Он - тяжкий груз преступного сознанья. |
Он, робкий пес, ползет трусливым гадом. |
Она, ягненок раненый, дрожит. |
Он сам себя презрением казнит, |
Она ногтями тело рвет с ним рядом. |
Он, весь в поту от ужаса, бежит, |
Минувшее блаженство проклиная. |
Она горит, терзается, рыдая. |
Так он уполз, раскаяньем придавлен. |
Она одна. Позор - ее тюрьма. |
Он ждет зари, угрюм и обесславлен. |
Она взывает к небу, чтобы тьма |
Не покидала мира. "Ночь нема, |
А свет дневной все скажет, все ответит |
И мой позор в глазах открытых встретит" |
И кажется, что всем позор тот ясен, |
Как ясен им, и оттого глаза |
Чтоб страшный грех таился, как гроза, |
Иначе все, все выдаст днем слеза. |
Как влага сталь ест ржавчиной упорной, |
Она в лице оставит след позорный. |
Она клянет покой, отдохновенье, |
Да поразит ей очи слепота! |
И слышит сердца страшное биенье, |
Велит ему оставить грудь. Пусть та, |
Которая душой своей чиста, |
Возьмет его. Так ужас ночи тайной |
Она клянет с тоской необычайной: |
"О, ночь, убийца мира! Образ ада! |
Позора свиток! Скопище стыда! |
Подмостки, где злодейство и вражда! |
Ночь - хаоса зловещего ограда! |
Притон бесславья! Мерзости орда! |
Закутанная сводня! Вор! Измена! |
Пещера смерти! Похоти арена! |
Ночь гнусная, пропитанная ядом, |
Останови времен теченье взглядом, |
И пусть затмит таинственная мгла |
Восход зари, когда она светла. |
А встанет солнце - лик его могучий |
Спеши покрыть отравленною тучей; |
Наполни утро смрадным испареньем. |
Скорей, чем солнце на полдень взойдет, |
Ты зарази весь воздух их гниеньем |
И омрачи сияющий восход. |
Пускай навеки солнце пропадет |
В их душных складках, мутных и свинцовых, |
И все потонет в сумерках суровых! |
Когда б Тарквиний был не сыном ночи, |
А ей самой, он вечной темнотой |
Затмил бы блеск серебряный и очи |
Закрыл ее служанкам над землей. |
Сокрылся б звезд горящий в небе рой, |
И я б нашла наперсниц в вечной ночи. |
Далекий путь с подругами короче. |
Заломит руки с никнущим челом, |
Бесславие покроет дружбой верной? |
Я исхожу серебряным дождем |
Соленых слез, пролитых здесь тайком. |
Мешая слезы, речи и стенанья - |
Свидетелей безмерного страданья. |
О ночь, горнило бешеного дыма, |
Сокрой мой лик от глаз пытливых дня! |
Здесь, под твоим покровом я, стеня, |
Лежу, позором смята нестерпимо. |
Не оставляй же тьмой своей меня, |
Чтоб этот грех, свершенный в тьме унылой, |
Был поглощен, как черною могилой! |
Не дай мне стать для дня предметом сплетен. |
В его сияньи на челе моем |
Окажется позор мой всем заметен, |
И все прочтут, как в сумраке ночном |
Поруган брак насилием и злом, |
И каждый неуч о моем позоре |
Чтобы дитя потешить, няня сказку |
Расскажет о Лукреции, и в ней |
Тарквиний будет пугалом детей, |
Его позор, укором мне, как смазку, |
Употребит оратор для речей, |
И менестрель вину передо мною |
Тарквиния сплетет с моей виною. |
О, если бы осталось имя чистым |
Для Коллатина, для любви его! |
Но не щадит злословье никого |
И загноит дыханием нечистым |
Другую ветвь, другое существо, |
Которое в моем грехе невинно, |
Как я была чиста для Коллатина. |
Позор незримый! Скрытое глумленье! |
Неосязаемая рана! Шрам |
На гордости чела. Мое паденье, |
О Коллатин, - клеймо твоим чертам. |
Тарквиний знает это. Часто срам |
Тарквиний опозорил Коллатина! |
О Коллатин! Ты честь мне вверил свято! |
Увы, она насильем отнята. |
Мой мед пропал навеки, без возврата... |
Моя ячейка в улее пуста: |
Оса в него забралась, дочиста |
Пожрала мед, который охраняла |
Твоя пчела и друга ожидала. |
Но разве я причиною бесчестья? |
Лишь для тебя Тарквиний принят мной. |
Он от тебя явился с хитрой лестью |
И светлой добродетели хвалой. |
Он гостем был. Под маскою густой |
Кто дьявола б увидел в нем, коль скоро |
Избрал он добродетель для позора? |
Зачем червям вползать в цветок душистый, |
Кукушке яйца класть в чужом гнезде, |
И жабе отравлять источник чистый? |
Зачем скрываться злобе и вражде |
Иль - нарушать царям их приказанья? |
Но совершенства нет без поруганья. |
Старик-скупец, богатство сберегая, |
Испытывает тягостный недуг, |
Едва глядит на полный свой сундук, |
Но, Тантала собой напоминая, |
Он не пропустит гроша мимо рук. |
Увы, богатств несметное обилье |
Не исцелит подагру и бессилье! |
Богатства есть, но старику нет прока. |
По смерти к детям деньги перейдут, |
Те расточат наследие широко: |
Отец их слаб, ключом в них силы бьют. |
Проклятое они не сберегут. |
Сокровища, которых с чувством жгучим |
Желаем мы, - ничто, когда получим. |
Строптивый ветер носится весною, |
А плевелы растут среди цветов. |
Змея шипит, где птицы гнезда вьют. |
Нет благ, чтоб мы могли сказать: "Вот тут |
Все наше". Зло сопровождает случай; |
Он все берет иль покрывает тучей. |
Твои вины не счесть, о случай злобный! |
Предателю даешь в измене власть, |
Ягненка ты толкаешь в волчью пасть, |
Ты ловишь миг для гнусности удобный. |
Закону, вере, разуму упасть |
Способствуешь. В твоей угрюмой клети |
Грех ловит души в гибельные сети. |
Весталка нарушает все обеты, |
И воздержанье тает на огне. |
Ты развращаешь честность в тишине, |
Ты - любострастник, сводня, вор отпетый! |
Ты, клеветник, и по твоей вине |
Мед часто переходит в желчь, сиянье |
И радость - в тьму и горькое страданье; |
В позор открытый - тайна наслажденья; |
В невольный пост обжорства - скрытый пир; |
А сладость речи - в горькое смущенье. |
Твое тщеславье жадно, как вампир. |
О случай, ты ославлен так надменно, |
И все ж толпа бежит к тебе презренно. |
Когда же ты несчастным будешь другом |
И поведешь по ясному пути, |
Дашь облегченье смятому недугом, |
Захочешь душу пленную спасти? |
Явись и распри злые прекрати! |
К тебе взывают нищий и несчастный, |
Но их минует случай полновластный. |
Врач задремал; болящий умирает. |
Жрет угнетатель, плачет сирота. |
Судья пирует, а вдова рыдает. |
Чума растет - охотой занята |
Комиссия. Для блага все тщета, |
А зависти, убийству и измене |
Часы - пажи на жизненной арене. |
Когда нужда и добродетель просят |
Мешают им и далеко относят. |
Ты дорог им, а злу и мести рад |
Исполнить даром все, что повелят. |
Ждала я Коллатина - случай вора |
Тарквиния послал мне для позора. |
В тебе одном вина убийства, кражи, |
Предательства, подлогов, клеветы, |
Преступных клятв, продажности и даже |
Кровосмешенья мерзостного! Ты |
Пособник их. Средь шумной суеты |
С начала мира до его скончанья |
Сопровождать ты будешь их деянья. |
Чудовищное время! Ночи черной |
Зловещий спутник! О гонец забот, |
Раб наслаждений лживых, вьючный скот |
Порока! Страж печали непокорной! |
О пожиратель юности! Ты тот, |
Кто отнял честь мою! Тебя я знаю - |
Гляди, о время, как я умираю! |
А твой приспешник-случай предал их. |
Он счастие разбил без сожаленья, |
Мне цепь сковал из горестей земных. |
О время! Ты смирять должно бы злых, |
Уничтожать деянья лжи и мрака, |
А не губить святое ложе брака! |
Хвала времен - согласье меж царями. |
Дай правде свет, личину с лжи сорви, |
Клейми старье, день пробуждай лучами, |
Полночный мир, храня, благослови, |
Дела злодейств бестрепетно прерви, |
Разрушь дворцы кичливые с размаха |
И башни их покрой налетом праха. |
Точи червями памятник надменный, |
Питай забвенье ветошью, марай |
Страницы книг, меняя смысл их бренный. |
Воронам перья выщипли. Ломай |
Трухлявый дуб, а отпрыск охраняй. |
Кует и бьет пусть молот твой чугунный, |
Пусть станет бабкой женщина внучатам, |
Дитя - мужчиной, а мужчина - им. |
Убей убийцу тигра и ручным |
Единорога сделай с львом косматым. |
Пускай обманщик давится своим |
Обманом, пахарь над землей хлопочет, |
И капля камень пусть долбит и точит. |
Стремясь вперед, ты зло творишь на свете, |
Но лишь одно мгновение назад - |
И все долги, наследие столетий |
Забудутся, и все пойдет на лад, |
Мильоны душ тебя благословят. |
Ночь ужаса! Вернись лишь на мгновенье - |
Я спасена была бы от крушенья. |
О вечности уродливый приспешник, |
Тарквиния останови бедой, |
Преследуй злой и гибельной враждой, |
Чтоб эту ночь в терзаньях проклял грешник! |
О демоны! Слетайтеся толпой! |
И глаз его, как призрак непонятный. |
Его покой наполни страхом черным, |
Во сне глухими воплями пугай. |
Пусть стонет он - ты стонам не внимай, |
Измучь его страданием упорным, |
Сердцами вместо камней побивай. |
Пусть женщина нежнейшая предстанет |
Ему, как тигр, и злей чем, тигр, тиранит. |
Пусть у себя он кудри рвет клоками, |
Клянет себя в неистовой тоске, |
Конца не видит мукам вдалеке, |
Живет рабом подлейшим меж рабами, |
От нищих ждет подачки в кабаке, |
Дождется дня, когда в тряпице грязной |
Ему откажет нищий безобразный! |
Пускай друзья ему врагами станут! |
Пускай над ним глумится каждый шут! |
Пусть видит он, как медленно текут |
Часы тоски и быстролетно канут |
Неумолимо подойдет сознанье, |
Что не исправить мукой злодеянья. |
Ты, время, - злым и добрым поученье! |
О, научи меня того проклясть, |
Кого учило честь мою украсть. |
Пусть вор дрожит пред собственною тенью, |
Пусть от своей руки стремится пасть: |
Захочет ли хоть кто-нибудь в вселенной |
Быть палачом такой души презренной? |
О, как ничтожен царственный потомок, |
Когда позорит будущее он! |
Чем выше кто, тем славой больше громок, |
Добром ли, злом ли он одушевлен... |
Чем выше сан, тем глубже заклеймен! |
Исчезнет месяц в тучах - все узнают, |
Исчезновенья звезд не замечают. |
Хоть весь обмажься ворон чернокрылый - |
Летай себе, нет дела никому. |
А запятнайся лебедь - и ему |
А свет - цари. И мошек потому |
Не замечают низко иль высоко, |
А на орлов дивятся издалека. |
О слава! Прочь, бесплодная забава |
Пустых глупцов! Занятье школярам |
И тупоумным спорщикам приправа. |
Идите препираться по судам |
И за несчастных хныкать здесь и там. |
Вся речь моя былинке безопасна, |
Моя беда закону неподвластна. |
Напрасно время я кляну и случай, |
Тарквиния и сумрачную ночь, - |
Бесчестию мне этим не помочь. |
Напрасно я борюсь с отравой жгучей... |
Мне чадом слов беды не превозмочь. |
Спасти себя могла б я от укора, |
Проливши кровь, больную от позора. |
Зачем дрожишь, рука моя? Ты можешь |
Гордиться тем, что умертвишь позор! |
А стану жить, - себя бесславьем сгложешь: |
Дала ли ты насилию отпор? |
Царапала ль когтями ты злодея? |
Умри ж со мной, о жизни не жалея!" |
Она с постели поднялась позорной, |
Оружья ищет, но не бойня тут. |
Ей хочется дыханью дать просторный |
И вольный выход. Вздохи губы жгут; |
Они из груди стиснутой текут, |
Как лава Этны, мрачно и сурово, |
Или - как дым из пушечного зева. |
"Напрасно я живу, ищу напрасно, |
Чем кончить жизнь, ярмо ее влача. |
Боялась я погибнуть от меча |
Тарквиния. Теперь я жажду страстно |
Сама себя ножом убить сплеча. |
Была я верной. Я осталась ею. - |
Нет... Так теперь назваться я не смею. |
Погибло все, что представляло цену... |
Пятно я смою смертью и надену |
На мой позор победной славы щит. |
Жизнь, умирая, обессмертит стыд. |
Бесценное сокровище пропало - |
Сжигать ли ящик, где оно лежало! |
Нет, Коллатин, тебя уж не посмею |
Я верностью неверной обмануть. |
Нарушив клятву, ласкою своею |
Не оскорблю доверчивую грудь, |
Плоду насилья я не дам вздохнуть, |
Не скажет тот, кто род твоей обесславил: |
- Он счел своим, что я ему оставил. |
Не улыбнется он при мысли скрытой, |
Не посмеется с другом над тобой, |
Твое богатство силою отбито - |
Не куплено ценою золотой. |
Царица я над собственной судьбой! |
Пусть я в своей вине не виновата, |
Но жизнь моя - за мой позор расплата! |
Под замыслом позор не утаю. |
Чтоб скрыть ночную тайну преступленья, |
Не распишу обиду я свою. |
Я все скажу, - подобные ручью, |
Из глаз польются слезы, как признанья, |
И смоют грязь и стыд повествованья". |
Тем временем скончала Филомела- |
Печальница свой жалобный мотив. |
Ночь величаво в ад сошла. Алела |
Заря, сияньем кротким осветив |
Всех, кто внимал восторженный призыв. |
Лукреция одна себя корила, |
Что видит свет, что спальня - не могила. |
Восставший день сквозь щель бросает взгляды, |
Как бы за ней, рыдающей следит. |
"О око всех очей! - она твердит. - |
Зачем проник в окно мое? Не надо |
Мое чело так жечь! Пускай блестит |
Твое сиянье спящим. Что за дело |
" |
Так все ее волнует непрерывно... |
Живое горе чутко, как дитя, |
И, как дитя, капризно и наивно. |
Былое горе сносится шутя: |
Смягчает время горести, летя. |
А новое - пловец плохой; небрежно |
Ныряет вглубь и тонет безнадежно. |
Так и она попутно речь заводит, |
Вглубь горестей своих погружена. |
Свою беду ужасней всех находит, |
Всем, что пред ней, волнуется она. |
И все мрачней страданья глубина: |
То скорбь ее не знает слов, то сразу |
Слова бегут и фраза гонит фразу. |
Беспечны пташек утренние трели, |
Но скорбь ее безумнее от них. |
Они до дна доходят, и тяжеле |
Становятся в веселом хоре их. |
Желаннее для скорби скорбь других, |
Такая же подруга с скорбным взглядом. |
Двойная смерть - тонуть пред берегами, |
Пред пищей - муки голода страшней, |
И рана перед пластырем больней; |
Скорбь тяжелей перед ее вратами. |
Тем горе тише, чем оно вольней. |
Останови - и будет наводненье; |
Оно преград не терпит и стесненья. |
"О, схороните, пташечки, под пухом |
В своих зобах сребристый звон рулад! |
Пускай они меня не веселят, |
Я не могу внимать им чутким ухом. |
Не до гостей веселых, если ад |
В душе хозяйки. Тяжкие печали |
С отчаяньем судьбу свою сковали. |
О Филомела! Песнь о похищеньи |
Поешь и ты. Приди, в моих кудрях |
Найдешь приют, как в ласковых лесах, |
И я, с землей, рыдающей от пенья, |
Ты вспоминаешь с нежностью Терея; |
Я вспомяну с проклятием злодея. |
Покуда ты, чтоб боль не утихала, |
Касаться будешь к колющим шипам, |
Я острие смертельного кинжала |
Направлю в грудь; и, дрогнет ли он сам, |
Иль на него паду я, - голосам |
Двух наших душ в один аккорд согласный |
Дано излить порыв сердец несчастный. |
О птичка! Днем тебе как будто стыдно |
При людях петь. Умчимся вдаль с тобой, |
В пустыню, где дорог и троп не видно, |
Где ни жары, ни холод ледяной |
Не тронут нас. И пусть напев ночной |
Звучит зверям. Зверями люди стали. |
Пусть хоть зверей смягчит напев печали". |
Подобно с перепугу бедной лани, |
Не знающей, где ей себя спасти, |
Иль страннику, сошедшему с пути, |
Что лучше: жить иль в тесный гроб сойти? |
Жизнь для нее - позор и поношенье, |
А в смерти есть как будто искупленье. |
"Убить себя? Но разве оскверненье, |
Коснувшись тела, душу обойдет? |
Не трудно жить, утратив пол-именья, |
Ужаснее, когда совсем банкрот. |
Какая мать, коль смерть у ней возьмет |
Одно дитя, сама убьет другого, |
Чтобы не знать волненья никакого?! |
Что, наконец, дороже - дух иль тело, |
Когда они божественно чисты? |
О чем бы я скорее пожалела, |
Будь эти блага грубо отняты |
У Коллатина и небес? Листы |
Березы чахнут, сохнет сок порою, |
Коль содрана кора: так и с душою. |
Ее покой нарушен, дом враждебно |
Разбит, разграблен, храм ее врагом |
Ужель сочтется тягостным грехом, |
Когда сама я сделаю пролом |
В твердыне опозоренной и смело |
Смятенный дух освобожу из тела?! |
Но не хочу я умереть, доколе |
Не знает Коллатин причины зла. |
Пусть мстит тому, по чьей презренной воле |
Должна расстаться с жизнью я была. |
Тарквинию, пока не умерла, |
Я завещаю кровь, его отраву, - |
Она ему принадлежит по праву. |
Ножу, который ранит это тело, |
Я завещаю сгубленную честь, |
Тому, кто жизнь позора гордо, смело |
В могильный мрак решается унесть, |
Сгубить одно, - другое приобресть. |
Презрение убью я величаво |
И из позора возродится слава! |
Что откажу тебе я в завещаньи, |
Тебе и слава, и предначертанье: |
Как я себе сама была судья, |
Ты будь над ним и поступи, как я. |
Твой друг, себя, как враг, я убиваю, |
И мщу ему, и честь свою спасаю. |
Сырой земле я завещаю тело - |
В последней воле, душу небесам, |
Тебе, супруг, решимость я отдам, |
А честь - ножу, что сердце ранит смело, |
Позор тому, кто опозорил сам, |
И тем восстановленье доброй чести, |
Кто верен мне и предан был без лести. |
Ты, Коллатин, исполни завещанье. |
Когда его получишь, я умру, |
И смертью я клеймо стыда сотру: |
Такой конец искупит поруганье. |
Мужайся, сердце; я тебя беру |
Слугой руки, когда умрете вместе, |
Обоих смерть победой будет чести". |
Смахнув слезу жемчужную с очей, |
Она зовет прислужницу, и к ней |
Та поспешает с верностью глубокой: |
Хоть мысль быстра - крылатый долг быстрей. |
Ей кажутся Лукреции ланиты, |
Как белым снегом, бледностью покрыты. |
Прислужница с почтительным поклоном |
Приветствует Лукрецию; она |
Страданьем госпожи поражена, |
Но расспросить о горе затаенном |
Не смеет. Почему затемнена |
Лазурь очей солеными слезами, |
И свет двух солнц померк под облаками? |
Подобно двум чистейшим водоемам |
Слоновой кости, женщины стоят; |
В душе одной - страданий целый ад, |
Другая плачет в горе незнакомом. |
О, нежный пол! Готов он, даже рад |
Лить слезы там, где скорбь чужая дышит; |
Оно у женщин - воск, а у мужчины - |
Холодный мрамор, и на воске он, |
Как хочется ему, запечатлен. |
В нем бедствий их и радостей причины, |
Весь слабый пол сильнейшим угнетен. |
Виновен воск... Виновен только тем он, |
Что силою на нем оттиснут демон. |
Они подобны мягкостью равнине, |
Где каждый гад заметен и червяк. |
Но злые духи прячутся в мужчине, |
Как в чаще леса, кутаясь во мрак. |
Сквозь их хрусталь заметен каждый знак: |
Мужчина все скрывает гордой маской, |
А женщина сама себе оглаской. |
Нельзя судить цветок, зимой измятый, |
Суди лишь зиму, смявшую цветок. |
Что погибает, то не виновато, |
Виновно то, что губит. Пусть в упрек |
Не ставят слабой женщине порок. |
Приводят их к позору и несчастью. |
Лукреция - пример. Насилье ночью |
Погибель за собою повлекло. |
За гибелью - позор грозил воочью, |
Он нес с собой ее супругу зло. |
С такой бедой бороться тяжело, |
Ее же смертный страх сковал цепями. |
Легко торжествовать над мертвецами. |
И говорит Лукреция покорно: |
"О девушка прекрасная, к чему |
Ты слезы льешь? Ведь горю моему |
Ты не поможешь ими благотворно. |
Когда б они, о, милая, всю тьму |
В моей душе рассеять были в силе, |
Меня давно бы слезы облегчили. |
О девушка, скажи мне... - Вздох печальный |
Ее прервал. - Когда покинул дом |
Тарквиний?" - "Госпожа моя, о нем |
Не знаю я. Еще была я в спальне, |
Неведеньи себя б я упрекала, |
Когда б с зарею нынче я не встала. |
Но, госпожа, своей служанке верной |
Простите смелость: что вас так томит?" - |
"Молчи! Хотя б о горести безмерной |
Сказала я - рассказ не облегчит: |
Пред скорбью речь бессильная молчит. |
Что перед этой адской пыткой слово! |
Все сердце в ней расплавиться готово. |
Подай бумагу мне, перо, чернила. |
Нет, не трудись, здесь все есть у меня. |
Да... что еще?.. Ах да! Пускай коня |
Один из слуг седлает, что есть силы |
Летит, мое доверие ценя, |
С письмом к нему, возлюбленному другу... |
Я напишу сейчас письмо супругу". |
Служанка удалилась. В размышленьи |
Склонилась над бумагой госпожа. |
Перо - в руке. Она спешит, дрожа, |
То мысль тупа, а то острей ножа. |
Как у дверей толпа, они теснятся, |
Одна другую гонит, суетятся. |
И пишет наконец она: "Супругу |
Достойному привет и мир! Когда |
Увидеть недостойную супругу |
Желает он, пускай спешит сюда. |
Все о тебе тоскуют, как всегда. |
Моя тоска безмерна, необъятна, |
А речь, увы, бессильна, непонятна". |
Но бремя чувств и тягости страданья |
Она сокрыть желает до него. |
Тогда слова, и вздохи, и стенанья |
Ясней позор расскажут, и того, |
Что для людей в узорах букв мертво, |
Живою речью искренно коснется... |
Быть может, он тогда не отвернется? |
Когда печаль мы видим пред собою, |
Она полней и глубже понята. |
Весь человек охвачен мукой злою - |
А слухом только часть воспринята. |
Потока шум порой звучнее моря, |
И ветер слов относит волны горя. |
Готова надпись: "Спешное, в Ардею, |
Супругу моему". Слуга уж ждет. |
Она велит скакать ему скорее, |
Как птица ускоряет свой отлет, |
Когда ненастье с севера дохнет. |
Но мысль идет при этом спехе вяло. |
Порою крайность - крайности начало. |
Поклон отвесив госпоже степенно, |
Гонец глядит. Письмо он в руки взял, |
Ни "да", ни "нет" в ответ ей не сказал |
И удалился, спешно и смиренно. |
Кто виноват, наверно, замечал |
Во взорах всех своей вине укоры. |
Лукрецию смутили эти взоры. |
Свидетель бог: румянцем заливало |
Что он слуга был старого закала, |
Не ведал, что такое хвастовство; |
Лишь дело важно было для него, |
И будучи слугой простым и честным, |
Не прибегал он к фокусам словесным. |
Но пыл его в ней вызвал подозренье, |
И пламенем зарделись лица их. |
Он, мнилось ей, уж знал о преступленьи, |
И не сводила глаз она своих |
С его лица, а он краснел от них. |
Чем больше он краснел, тем ей казалось - |
Пятно позора ярче разгоралось. |
Ей чудилось, что время он теряет, |
Хоть он едва ступил через порог. |
Как ей часы убить - она не знает, |
Но поздно ныть и плакать от тревог. |
Печальный вопль от вопля изнемог. |
Она на миг прервала причитанья, |
Чтоб иначе излить свои страданья. |
Приамов град на ней изображен, |
Пред Троей греков стан; они в руину |
Все обратить грозят, и Иллион, |
Вершиной уходящий в небосклон, |
Написанный так вдохновенно, словно |
С ним небо целовалося любовно. |
Превосходя природу, там искусство |
Вдохнуло жизнь в мельчайшие мазки, |
И в каждой капле краски было чувство, |
Как бы в слезе, пролитой от тоски |
Вдовой по муже. Крови ручейки |
Как бы дымились, и мерцали очи, |
Как уголья под пеплом в мраке ночи. |
Там землекоп могилу рыл солдатам, |
Облитый потом, в прахе и пыли, |
А с башенок за грозным супостатом |
Глаза троян следили издали |
Из амбразур, и зрители могли |
Прочесть в глазах вопрос души печальный: |
Светилась ярко опытность и сила |
В чертах вождей, отважных и седых. |
Стремительность горела в молодых; |
И здесь и там тащился трус уныло. |
Художник так искусно создал их, |
Что все могли, казалось, видеть смело |
И бледность лиц, и жалкий трепет тела. |
Черты Аякса и Улисса были |
Воплощены так дивно-мастерски, |
Как будто в красках нравы их сквозили |
И раскрывались сердца тайники: |
Так у Аякса в бешенстве зрачки |
Горели; у Улисса в них сквозила |
Премудрость, снисходительная сила. |
Так Нестор говорил красноречиво, |
Как будто греков к битве ободрял. |
Он так жестикулировал красиво, |
Что всю толпу невольно увлекал, |
И бородой он, мнилось, помавал, |
И речь на нем к лазури возносилась. |
Ловя советы мысли вдохновенной, |
Толпа вокруг сомкнулася кольцом; |
И каждый слушал с трепетным лицом, |
Как будто увлекаемый сиреной. |
Тот был высок, тот мал пред мудрецом, |
А головы иные за толпою |
Как будто поднималися порою. |
Одна рука - на голове другого, |
А нос того тем ухом заслонен... |
Вон тот надутый, красный оттеснен. |
С уст этого сорваться брань готова... |
Не будь боязни потерять хоть слово, |
Вот-вот за меч ухватятся сурово. |
Воображенью пищи здесь немало, |
Но все живой иллюзией полно. |
Вон там - копье Ахилла заменяло; |
Он за толпой, но, мощное, оно |
В его руке, и все воплощено. |
Воссоздавали ясно их фигуры. |
А на стенах, вкруг осажденной Трои, |
Когда сам Гектор выступил на бой, |
Стоят троянки-матери толпой: |
Там в бой идут их сыновья-герои, |
И делятся они между собой |
Той горделивой материнской силой, |
В которой страх сквозит за образ милый. |
Где бой кипел, с прибрежия Дардана |
До Самоиса кровь текла рекой, |
И тут война кипела неустанно: |
Клубясь, волна сшибалася с волной |
И билась в берег дикий и крутой, |
И отступала прочь, и вновь сшибалась, |
И пеною на отмель разливалась. |
Вот подошла Лукреция к картине. |
Там есть лицо, земных скорбей венец; |
И много лиц печальных видит ныне. |
Но где же то, страданья образец? |
Пред ней - Приам; он гордым Пирром ранен, |
У ног его в крови и бездыханен. |
Так гений отразил в своей картине |
Гнет времени и гибель красоты, |
Страданье в каждой впадине, в морщине. |
От прошлого ни света, ни черты. |
Кровь почернела. Холод пустоты - |
В источнике, служившем этим жилам. |
Гекубы жизнь, как в замке, в теле хилом. |
Лукреция на тень печали дико |
Глядела, горя злобную напасть |
Соизмеряя с той, которой крика |
Недоставало, чтоб врагов проклясть. |
У гения не божья мощь и власть... |
Лукреция винить его готова, |
Что не дал он ни стона им, ни слова. |
Как жалок ты, о инструмент безгласный! |
Я голос мой в твою печаль вдохну, |
Волью бальзам в Приама, прокляну |
Залью слезами. Я ножом проткну |
Твоим врагам коварным злые очи, |
Да будут греки в мраке вечной ночи! |
Ты укажи мне тварь, причину боя, |
Ее красу ногтями я сгоню. |
Твоя, Парис, виною похоть, Трою |
Предавшая враждебному огню. |
Твои глаза в пожаре я виню. |
Отец, и сын, и мать, и дочь - расплата |
За тяжкий грех безумного разврата. |
Зачем единоличным наслажденьем |
Быть общих бед виною суждено? |
Пусть казнь падет вослед за преступленьем |
На голову того, кем свершено. |
Зачем страдать невинным заодно? |
Зачем паденье одного роняет |
Весь город, и народ в нем погибает? |
Смотри: здесь пал Приам, а там рыдает |
Гекуба. Гектор мертв, без чувств Троил. |
Кипит война... Там умер... Здесь - убил. |
Грех одного сражает бездну сил. |
Когда Приам презрел бы похоть сына - |
Была бы Троя в славе, - не руина. |
Оплакивает горе на картине |
Лукреция. Как колокол, оно |
Легко звонит, лишь раз оживлено, |
Оно зовет лить слезы о кончине. |
Так обо всем, что красками дано, |
Лукреция рыдает, сообщая |
Свой голос им, а горе занимая. |
Она на все глядит прилежным взглядом, |
С несчастными несчастия полна. |
Вот бедный пленник шествует с отрядом |
Фригийских пастухов в цепях... Видна |
Тревога в нем, но радость в ней ясна. |
Он к Трое направляется послушно, |
Терпенье в нем к несчастьям равнодушно. |
Художник проявил здесь все уменье, |
Спокоен взгляд, в глазах слеза блестит; |
Чело в беде не знает униженья, |
И с бледностью в щеках румянец слит, |
Чтоб жар стыда не выдал преступленья, |
Л бледность - вероломного волненья. |
Но, словно демон, в лжи закоренелый, |
Облекся он в личину доброты, |
Прикрыв, как шлемом, злобные черты. |
Сама бы ревность думать не посмела, |
Что вероломство, злоба, клеветы |
Лазурный день затмили тучей черной, |
Светлейший лик втоптали в грех позорный. |
То был, искусно так изображенный, |
Клятвопреступник мерзостный Синон! |
Его волшебной сказкою плененный, |
Погиб Приам, и, ею же сожжен, |
Пал величавый светлый Илион, |
А звездочки, увидевши в печали |
Их зеркало разбитым, исчезали. |
Она бранила мастера, что он |
Лицу Синона придал выраженье, |
Которым образ Правды оскорблен, |
По красоте - и свят, и чист Синон. |
Художник что-то исказил нежданно, |
Иль сам себе противоречил странно. |
"Не может быть, чтоб столько дум таилось |
В подобном взгляде", - думалося ей. |
Но вот предстал Тарквиний перед ней - |
"Не может быть" на "может" изменилось, |
И был таков печальный смысл речей: |
"Увы, нередко в красоте священной |
Скрываются черты души презренной. |
Как здесь Синон изображен, - устало, |
Печален, кроток, изнурен трудом |
Иль горестью, ко мне явился в дом |
Тарквиний; все в нем сердце оживляло, |
Хотя внутри порок пылал огнем. |
Как принят был Приамом тот, так мною |
Смотрите, как от слез Синона лживых, |
Приам рыдает, О Приам! Дожив, |
До старости, наивен ты, правдив, |
Ведь каждая слеза из глаз красивых - |
Троянца кровь: в ней и огонь, и взрыв! |
Жемчужины из гнусных глаз Синона, |
От вас погибнут стены Илиона!" |
Свои контрасты дьяволы из ада |
Заимствуют: под пылкостью их - дрожь, |
Но и пожар под снегом их найдешь. |
Подобное слияние им надо, |
Дабы глупцы считали правдой ложь. |
Приам подавлен лживостью Синона. |
Вода грозит сжечь стены Илиона! |
Тут ей такая ярость овладела, |
Что из груди терпенье рвется вон. |
Ногтями рвет она Синона тело, |
Как будто то Тарквиний, не Синон. |
Ее себе противной сделал он. |
"Безумна я, бездушное терзая!" |
Приливом и отливом ее горя |
И время, наконец, утомлено. |
То хочется, чтоб стало вдруг темно, |
То, чтоб заря взошла... И, с ними споря, |
Ей кажется, что все удалено. |
Она устала, но заснуть нет силы; |
А время все ползет, ползет уныло. |
Но время пронеслось неуловимо |
Перед картиной. Горести свои |
Она в чужих топила в забытьи, |
Подобье мук свои сносило мимо. |
Мысль, что другие страждут нестерпимо, |
Порой способна душу облегчить, |
Но никого не в силах излечить. |
Но вот вернулся Коллатин с друзьями |
Вслед за гонцом. Лукреция бледна - |
Вся в трауре, встречает их она. |
Ее глаза обведены кругами, |
Предвестьем бурь, которые в лазури |
Минувшие затмить грозятся бури. |
И Коллатин, заметив мрак ужасный |
В ее лице, растерянно глядит: |
Опухшие глаза кроваво-красны, |
Поблек румянец радостный ланит. |
Безмолвно перед нею он стоит: |
Так старые друзья, сойдясь далече |
От родины, теряются при встрече. |
Касаяся руки похолоделой, |
Он говорит: "О милая, ответь, |
Что ты дрожишь? Какое горе смело |
Сразить тебя и трауром одеть? |
И отчего румянец мог сгореть? |
Открой мне горе, что тебя тревожит, |
И твой супруг рассеять зло поможет". |
Три тяжких вздоха вылетают ране |
Печальных слов, чтоб горю дать исход, |
И наконец она понять дает, |
Она желает все сказать, и вот |
Ей Коллатин и спутники готовы |
Внимать, безмолвны, грустны и суровы. |
В своем гнезде прибрежном лебедь белый |
Предсмертный стон им выразить спешит: |
"Нельзя стереть позорный след обид, |
Бессилен мой язык окаменелый |
Излить всю скорбь, которая язвит. |
В душе моей безмерно больше муки, |
Чем могут передать слова и звуки. |
Скажу одно, мой повелитель: силой |
Чужой на брачном ложе возлежал, |
Где отдыхал ты часто подле милой |
И голову усталую склонял. |
Вообрази все то, чем запятнал |
Меня злодей: насилье, поруганье, |
И ты поймешь Лукреции признанье. |
В глухой тиши, с мечом блестящим, гадом |
Прокрался он в приют мой. В тьме ночной |
Он говорил: "Проснись, дели со мной |
О римлянка, восторг любви земной, |
А нет - тебе, и близким, и любимым |
Грозит позор мечом неумолимым. |
Когда тебе склониться неугодно |
К моей любви, я тайно умерщвлю |
Грязнейшего холопа, заколю |
Тебя и буду клясться всенародно, |
Что вас застал на ложе. Я куплю |
Себе такой ценой навеки славу! |
Тебе - позор и вечную отраву! |
Я, вся в слезах, кричать была готова. |
Он меч приставил к сердцу моему, |
Клялся, что если только я ему |
Не покорюсь, произнесу хоть слово, |
Он умертвит меня, и обниму |
Я труп раба убитого, и в Риме |
Лукреции позорно будет имя. |
Враг был силен; я - слабое созданье, |
Мне приказал молчать, и тщетно я |
Пыталася найти увещеванье. |
Но красота несчастная моя |
Безумца ослепила. Беспощаден |
К ворам судья, коль ими обокраден. |
О, научи, молю я, оправданью! |
Дай отыскать убежище от зла! |
Пусть кровь моя грязна от поруганья, |
Моя душа безгрешна и светла, |
Она подругой тела не была. |
Не уступая гибельным соблазнам, |
Она чиста в своем жилище грязном". |
Тут жертва безнадежная утраты |
Стоит, склонив в унынии чело, |
Скрестивши руки, ужасом объятый... |
Уста - как воск... Он дышит тяжело, |
Дыхание как будто бы сожгло |
Его слова. Он хочет что-то внятно |
Произнести - слова текут обратно. |
Врывается стремительный поток, |
И бьется дико в каменный их бок, |
И вспять бежит, как будто в схватке жаркой. |
Так вздох его, мучительно глубок, |
Из сердца вон все горе вырвать хочет... |
Рванется... миг - и вновь в груди клокочет. |
Безмолвное страданье ей понятно. |
В ней жажда мести вспыхнула огнем. |
"О мой супруг! Страдаем мы вдвоем! - |
Воскликнула она, - и необъятна |
Моя печаль! Поток сильней с дождем. |
Твой гнев снести мне тягостно и больно: |
Для жгучих слез и пары глаз довольно. |
Но для меня, которой ты лелеем |
Так нежно был, молю, тому отмсти, |
Кто стал себе, тебе и мне злодеем! |
Представь, что зло идет, и защити |
Лукрецию. Меня уж не спасти, |
Но пусть умрет предатель... Замедленье |
Но раньше чем, о рыцари, злодея |
Я назову, - должны вы клятву дать |
Отмстить ему, измену покарать. |
Хвала тому, чей меч, не сожалея, |
Предательство стремится наказать. |
Храня обет, обязан рыцарь свято |
За женщину восстать на супостата!" |
И римляне в святом порыве рвенья |
Ей дали клятву смело отомстить, |
Как честь велит, и долг, и уваженье. |
"Как звать его?" Но имя сообщить |
Она все медлит. "Как могу я смыть, - |
Вновь вопрошает их она тревожно, - |
Насилие, свершенное безбожно? |
Все ужасы повелевали мне |
Ему покорной быть беспрекословно. |
Но может ли душа моя вполне |
Стряхнуть позор не по моей вине? |
Могу ль я смыть печать греха и ада?" |
И отвечают ей единогласно: |
"Кто чист душой - и телом чист всегда". |
С безрадостной улыбкою тогда |
На ней горит пятно ее стыда. |
"Нет! Никогда для слабого созданья |
Не буду я примером оправданья!" |
Тогда со вздохом, душу разрывавшим, |
"Тарквиний... Он..." - она произнесла |
И больше говорить уж не могла. |
Но скоро снова с сердцем, трепетавшим |
От горести, все силы собрала |
И крикнула: "О римляне! Он это |
" |
С последним словом нож она вонзила |
В грудь чистую, и гибельная сталь |
Безгрешный дух ее освободила |
Из той тюрьмы, которую не жаль |
За облака, откуда нет возврата, - |
Последний вздох весеннего заката. |
Сам Коллатин окаменел со свитой. |
Они молчат: всех ужас оковал. |
Отчаяньем, отец ее упал, |
А Брут извлек губительный кинжал |
Из алого фонтана, и забила |
Рекою кровь, и месть в ней говорила. |
Она лилась и тело обвила |
Со всех сторон, как остров одинокий, |
Пустой средь волн. Одна струя была |
Красна, чиста, невинна и светла! |
Загрязнена Тарквиния изменой. |
Вокруг пятна застывшей крови черной |
Образовался светлый ободок, |
Оплакивавший злобный этот рок, |
С тех пор всегда в как горестный намек |
Воспоминанья, капли крови нежной |
Горят стыдом за грязь струи мятежной. |
"О дочь моя! - старик Лукреций в муке |
Ты у меня, - моей она была! |
Родителей бессмертье - дети, внуки... |
Где буду жить, коль ты уж умерла? |
Не тот исход природа обещала. |
О зеркало разбитое! Недавно |
В нем старость обновлялася моя! |
Померкло отражение, и я |
В нем свой скелет увидел явно. |
С своих ланит, и умер без возврата |
Мой прежний лик, сиявший в них когда-то. |
О время! Прекрати свое теченье, |
Когда нам суждено переживать |
Лишь старым пчелам надо умирать, |
А юным - жить. Воскресни, образ милый! |
Не я, а ты заплачешь над могилой!" |
Но Коллатин как бы от сна очнулся. |
Излить всю скорбь и горе одному. |
Без чувств на труп упал он и коснулся |
Лицом потока крови... Смерти тьму |
Познал на миг. Но скоро ожил снова, |
Глубокое отчаянье сковало |
Его язык, но жгучих слов поток |
Власть немоты и горя превозмог. |
Слова текут, но звуки их нимало |
Они звучат стремительны, невнятны, |
Страданием полны и непонятны. |
Лишь иногда сквозь зубы вдруг прорвется - |
"Тарквиний!" Он как будто растерзать |
Назад поток отчаяния льется... |
Но хлынул дождь. Тогда отец и зять |
Рыдают вместе, сетуя и споря: |
Отец иль муж несчастные от горя? |
Но что мертво, тому возврата нет. |
"Она моя!" - кричит отец. - "Нет, ею |
Я обладал!" - звучит ему в ответ. - |
Здесь скорбь моя, и право, и завет! |
Вся скорбь о ней - отрада Коллатина". |
"О, - возгласил отец. - Я жизнь ей вверил - |
Она ее так рано прервала |
И поздно". - "Ах, она моей была!" - |
"Сокровище доверил |
Я ей одной - она его взяла. |
Супруга!" - "Дочь!" - Стенанье наполняло |
Всю комнату, и эхо в ней рыдало. |
Но вот при виде скорби их ревнивой, |
Воспрянул ум, живой и горделивый. |
Он понял важность тягостных минут |
И встал меж них. Не острый римский шут, |
Служивший всем, как при дворце забавой, |
Чтобы прервать печальных слов потоки, |
Он сразу сбросил маску шутовства, |
Скрывавшую искусно ум глубокий. |
"Встань, римлянин! - звучат его слова. - |
Вернуть твой ум, и опытный, и гордый |
К спокойствию и силе ясной, твердой. |
О Коллатин! Ответь мне: разве горе |
Смягчает горе? Рана - раны жар? |
Ты за жену, погибшую в позоре, |
Отмстишь? Все это слабость и угар. |
Жена твоя была несправедливо, |
Убив себя, - а зло осталось живо. |
Не расслабляй души своей! Склони |
Со мной колена здесь перед богами: |
Да разрешат всесильные они |
Избавить Рим, несчастный в эти дни, |
Руками, на которых нет укора! |
Клянуся Капитолием и кровью |
Поруганной, и небом голубым, |
И солнцем, полным жизнью и любовью, |
Клянусь душой Лукреции и им - |
Ее ножом кровавым - мстить жестоко |
За смерть жены, не ведавшей порока!" |
И, в грудь себя ударив, в подтвержденье |
И тот обет был всеми повторен |
И, совершив коленопреклоненье, |
Вновь Брутом был обет произнесен; |
И все его произнесли двукраты, |
И, выполнив обет свой величавый, |
Они решили Риму показать |
Лукреции погибшей труп кровавый. |
И Рим решил Тарквиния изгнать; |
Навеки сын царя неумолимо |
Из вечных стогнов царственного Рима. |