| Автор: | Шекспир У., год: 1597 |
| Категория: | Пьеса |
ДЕЙСТВИЕ ТРЕТЬЕ.
СЦЕНА I.
В Бэнгоре. Комната у архидиакона.
Входят Горячий, Уорстэр, Мортимер и Глендаур.
Мортимер. Обещания блистательны; союзники люди веркые. Такое начало возбуждает самые радужные надежды.
Горячий. Лорд Мортимер и вы, кузен Глендаур, скажите, не сесть ли нам? Вы, дядя Уорстфр, тоже... Ах, чорт возьми! - я забыл карту.
Глендаур. Нет, вот, она здесь. Сидите, кузен Пэрси: - сидите, добрый "Горячий" кузен. Знаете, всякий раз, как Ланкастр называет вас этим именем, щеки его бледнеют, и он от всей души желает, чтобы вы уже находились на небесах.
Горячий. А каждый раз, как он слышит имя Оуэна Глендаура, он желает, чтобы этот Глендаур уже находился в аду.
Глендаур. Не могу его за это осуждать. Во время моего рождения на небе вдруг появились огненные образы и пылающия светила; при моем рождении земля, словно трус, дрожала на всем своем протяжении и до самого своего основания.
Горячий. В ту пору было-бы тоже самое, если бы окотилась кошка вашей матери, а вы и не думали - бы рождаться на свет.
Глендаур. Я вам говорю, что в час моего рождения земля тряслась.
Горячий
Глендаур. Все небо было в огне, а земля тряслась.
Горячий. Должно-быть, земля оттого и задрожала, что небо было в огне, а совсем не оттого, что напугалась вашего рождения. Если земля чувствует себя нездоровою, у неё бывают странные извержения. Чреватая земля нередко страдает резью в животе, происходящею от скопления в её утробе ветров, от которых она старается освободиться. Тогда эта почтенная старушка принимается так трястись, что рушатся колокольни и поросшие мхом башни. У нашей праматери-земли, в минуту вашего рождения, вероятно были схватки и она тряслась от боли.
Глендаур. Не от многих, кузен, перенес бы я такие противоречия. Дозвольте мне еще раз сказать вам, что во время моего рождения все небо пылало огнями. Козы бежали с гор, а стада диким ревом оглашали перепуганные равнины. Эти чудные явления знаменовали, что рождается человек необыкновенный, да и все дальнейшее течение моей жизни доказывает, что я не из породы обыкновенных людей. Где на всем омываемом морем пространстве Англии, Шотландии и Уэльса найдется человек, могущий похвастаться, что я его ученик, что я у него почерпнул свои познания? А между тем укажите мне рожденного от женщины человека, способного следовать за мною по трудным путям науки или стать в уровень со мною в глубиве моих опытов?
Горячий. Я нахожу, что нет человека, лучше говоряшего по уэльсски, чем вы, а затем отправляюсь обедать.
Мортимер. Полно, кузен Пэрси. Ты доведешь его до умопомешательства.
Глендаур. Я могу вызывать духов из глубины бездны.
Горячий. То-же могу и я, и каждый человек. Только являются ли они, когда вы их вызываете?
Глендаур. Я могу научить вас, кузен, как заставлять повиноваться самого дьявола,
Горячий. А я могу научить вас, как посрамлять дьявола: - говоря правду. Говорите правду, и вы посрамите дьявола. Если вы имеете власть вызывать его, пусть он явится сюда, и будь я проклят, если у меня не хватит умения со срамом выгнать его отсюда. Во всю жизнь говорите только правду, и дьявол будет посрамлен.
Мортимер
Глендаур. Три раза Генрих Болинброк пытался тягаться со мною силами, и три раза прогонял я его с берегов Уэя и с текущего по песчаному дну Сэверна, разбитого, босаго, пока его хлестала непогода.
Горячий. Как, даже без сапог, да еще в непогоду? Как-же он, чорт его возьми, не схватил лихорадки.
Глендаур. Ну, будет!... Вот карта. Как мы разделим наши владения? Согласно тройственному договору?
Мортимер. Архидиакон разделил их на три совершенно равных участка: от Трента и Сэверна и до сих пор, юг и восток Англии составляют мой участок. Весь запад по другую сторону Сэверна, включая сюда Уэльс и все хлебородные поля, находящиеся на этом пространстве, составляют долю Глендаура, а твою, дорогой брат - весь север Англии от берега Трента. Все три условия уже пишутся; нам останется только скрепить их своею подписью, а это можно будет сделать сегодня-же вечером. Завтра ты, Пэрси, я и добрый лорд Уорстэр выступим на встречу вашему отцу и шотландским войскам. Встреча, как это было условлено, должна произойти в Шрюсбэри. Тесть-же мой, Глендаур, еще не готов, да и помощь его не понадобится нам ранее, чем через две недели (Глендауру). В этот срок ты, надеюсь, успеешь собрать своих наемщиков, друзей и соседних дворян?
Глендаур. О, я явлюсь к вам гораздо ранее и привезу с собою ваших жен. Вам следует как можно скорее уехать от них и притом тайно, не простившись с ними, потому что при прощании прольются такие потоки слез, что, пожалуй, затопят всю местность.
Горячий. Я нахожу, что вот этот мой участок, на север от Бортона, много меньше обоих ваших. Смотрите, извилина реки отрезывает у меня лучший кусок моего участка, огромный клок земли в виде полумесяца. Я вот в этом месте запружу реку плотиной и игривый серебристый Трент проложит себе новое русло и потечет в прямом направлении. Таким образом я уничтожу изгиб, лишающий меня богатейших поместий.
Глендаур. Как, уничтожите изгиб? Вы сами видите, Трент делает излучину. Как он течет теперь, так и должен будет продолжать свое течение.
Мортимер. Брат, проследи внимательнее течение реки и заметь, какой громадный кусок она с другой стороны отрезывает у меня в твою пользу. Трент наносит тебе ущерб в одном месте, за то вознаграждает в другом.
Уорстэр. Запрудить реку, вот здесь, не будет трудно; тогда этот мыс отойдет к северу, а Трент потечет прямо и ровно.
Горячий
Глендаур. А я не хочу, чтобы река изменяла течение.
Горячий. Не хотите?
Глендаур. Не хочу, и этого изменения не будет.
Горячий. А кто-же мне помешает?
Глендаур. Кто? - Я.
Горячий. Мне не хотелось-бы вас понимать, поэтому говорите лучше по-уэльсски.
Глендаур. Я умею говорить по-английски, милорд, и не хуже вас. Я воспитывался при английском дворе. В молодости я для арфы сочинил много очень милых песенок и обогатил язык множеством красивых оборотов; за вами же таких способностей никто и никогда не признавал.
Горячий. Чему я рад от всей души. Я скорее предпочел бы быть котом и мяукать, чем принадлежать к числу этих надоедливых слагателей баллад. Для меня сноснее слышать визг вертящагося медного подсвечника, скрип на оси немазанного колеса... И то, и другое менее способно довести меня до зубной боли, чем жеманные и слащавые стихи. Они так-же противны мне, как вынужденная побежка разбитой клячи.
Глендаур. Извольте; для вас течение Трента будет изменено.
Горячий пора ехать.
Глендаур. Месяц светит ярко; вы можете уехать и в ночь. Я пойду потороплю писцов, а вам советую не говорить женам об отъезде... Моя дочь до того влюбдена в своего Мортимера, что я боюсь, как-бы она не сошла с ума, когда узнает о его отъезде (Уходит).
Мортимер. Фи, брат Пэрси, зачем ты так перечишь моему тестю!
Горячий. Что-же делать, когда я не могу иначе? Иногда он просто выводит меня из себя своими разглагольствованиями о кроте и о муравье, о духовидце Мерлине и о его пророчествах, о драконе и о бесперой рыбе, о ягнятнике с обрезанными крыльями и о линяющем вороне, о лежащем льве и о ползающей кошке... Он болтает столько вздора, что меня вся эта чепуха выводить из терпения. Вот, что я тебе расскажу: вчера до поздней ночи и часов девять подеряд он надоедал мне, высчитывая имена различных дьяволов, будто-бы находящихся у него в услужении. - "Гм! хорошо... продолжайте", - говорил я, но не слыхал ни одного слова. Он так-же надоедлив, как усталая лошадь, как сварливая жена или как дом, где печи дымят! Я лучше соглашусь жить где-нибудь на ветряной мельнице, питаясь сыром и чесноком, но только подальше от него, чем в самом красивом замке всего крещеного мира объедаться самыми вкусными блюдами и слушать его болтовню.
Мортимер. Однако, человек он все-таки хороший, достойный, обладающий значительною ученостью. Он даже посвящен в таинства сокровенной науки. К тому-же он храбр, как лев, необыкновенно ласков и щедр, как рудники Индии. Должен я также сказать, что он с величайшим уважением относится к твоему характеру и даже переламывает свой нрав, когда ты ему перечишь. Да, честное слово, это так. Раздражать его опасно: дорого поплатился-бы каждый, если-бы вздумал дразнить его так-же, как дразнишь ты. Прошу тебя, не злоупотребляй его терпением.
Уорстэр. В самом деде, племянник, твое поведение достойно порицания. С тех пор, как ты сюда приехал, ты только и делаешь, что раздражаешь и стараешься вывести его из терпения. Надо непременно избавиться от итого недостатка. Хотя в таком недостатке иногда и проявляются величие, храбрость и благородство, - а это-то и заставляет мириться с ним в тебе, - но чаще он служит признаком грубого задора, неумения держать себя и владеть собою, а также гордости, высокомерия, самомнения и презрения к другим. Когда одним из таких пороков, даже в самой малой степени, одержим джентельмен, порок этот отчуждает от него все сердца и пятнает все остальные доблестные его стороны, отнимая у них всю их прелесть.
Горячий. Я точно в школе выслушиваю наставления. Да здравствует умение держать себя в обществе!... А, вот вдуть наши жены - Надо с ними проститься.
Глендаур возвращается; вместе с ним входят леди Пэрси и лэди Мортимер.
Мортимер. Меня разбирает смертельная досада, что жена моя не знает ни одного слова по-английски, а я ни слова не понимаю по-уэльсски.
Глендаур. Моя дочь плачет и ни за что не соглашается расстаться с тобою. Она хочет тоже быть воином и отправиться на войну.
Мортимер
Глендаур говорит с дочерью по-уэльсски, она отвечает ему на том-же языке.
Глендаур. Ничего и слышать не хочет. С этою упрямою и своевольною негодницей убеждением ничего не поделаешь.
Лэди Мортимер обращается к мужу на уэльсском языке.
Мортимер. Я вижу твои взгляды и, благодаря твоим небесным глазам, так хорошо понимаю милый уэльсский язык, что, кажется, если бы не застенчивость, сам заговорил бы с тобою на нем.
Лэди Мортимер целует его и продолжает говорит.
Мортимер. Мне понятны твои поцелуи, а тебе мои; это объяснение прочувствованное. Но, радость моя, я только тогда успокоюсь, когда научусь говорить на твоем языке. На твоих устах уэльсское наречие так же сладкозвучно, полно таких же чарующих переходов, как под перстами красавицы королевы - пение арфы, несущееся из садовой беседки.
Глендаур. Если ты сам разчувствуешься, она совсем спятит с ума.
Лэди Мортимер говорит опять.
Мортимер. Что она говорит? Я не понимаю ни слова.
Глендаур твоих век, и ты не впадешь в сладкую дремоту служащую как-бы посредницей между бодрствованием и настоящим сном, словно заря между днем и ночью, за час до появления небесной колесницы, влекомой конями в блестящей упряжи и начинающей с востока свой дневной бег по небу.
Мортимер. От всего сердца готов исполнить её желание; прилягу и стану слушать её пение. Тем временем надеюсь, успеют написать условия.
Глендаур. Прекрасно сделаешь. Только знай, что музыканты, которых ты услышишь, витают в воздухе и находятся отсюда гораздо далее, чем за тысячу миль, а между тем они сейчас будут здесь. Прилягь и внимай.
Горячий. Слушай, Кэт! ты в совершенстве умеешь укладывать... Ну, скорее, скорее! Дай и мне прильнуть головой к твоим коленям.
Леди Пэрси. Ну, пошел, вертопрах!
Глендаур произносит несколько слов по-уэльсски, тотчас-же раздаются звуки музыки.
Горячий. Теперь я вижу, что дьявол понимает по-уэльсски; после этого нет ничего удивительного, если у него столько причуд... Клянусь Пречистой Девой, музыкант он хороший.
Леди Пэрси. В таком случае, ты, должно быть, великий музыкант в душе, потому что ты вечно под властью разных причуд... Ну, лежи смирно, воришка; лэди Мортимер будет сейчас петь по-уэльсски.
Горячий. Мне, право, было бы приятнее слушать. как воет по-ирландски моя собака "Лэди".
Леди Пэрси. Молчи! Или ты хочешь, чтобы я треснула тебя по голове?
Горячий
Леди Пэрси. В таком случае, лежи смирно.
Горячий. Нет. Это недостаток женский.
Леди Пэрси. Эх, убирайся!
Горячий. Куда? на постель к уэльсской леди?
Леди Пэрси. Это что еще за штука?
Горячий. Молчи, она собралась петь.
Леди Мортимер поет уэльсскую песню.
Горячий. Теперь, Кэт, спой и ты; я хочу тебя послушать.
Леди Пэрси. Нет, ей-богу, ни за какие пряники петь не стану.
Горячий"Ни за какие пряники"! "Ей-Богу"!... Ты выражаешься, точно жена лавочника... Потом выражения, в роде следующих: - "Так же верно, как то, что я живу", "канальей хочу остаться, если не...", "провалиться на месте"; и т.д. Ты божишься так пошло, словно никогда нигде не бывала, кроме Финсбори. Кэт, ты леди, так и божись, как прилично лэди, крепко, с достоинством, а все эти "что за штуки", да "пряники" предоставь говорить разряженным по праздничному лавочницам. Ну, спой.
Леди Пэрси. Не стану я петь.
Горячий. И прекрасно сделаешь, а то, - чего доброго, - тебя примут или за портного, или за обучателя снигирей. Условия скоро будут переписаны, и часа через два я уеду. Приходи ко мне, если хочешь (Уходит).
Глендаур. Иди и ты, Мортимер. Ты настолько-же вяло относишься к отъезду, насколько в этом отношении не в меру горяч Генри Пэрси. Договор, вероятно, теперь уже переписан. Мы его скрепим подписями, приложим, печати, и тогда живо на коней.
Мортимер. Готов всею душой (Уходят).
СЦЕНА II.
Лондон. Комната во дворце.
Входят: Король, принц Генрих и лорды.
Король Генрих. Оставьте нас, милорды, мне необходимо частным образом переговорить с принцем Генрихом. Но не удаляйтесь совсем; вы скоро будете мне нужны (Лорды уходяVп). Не знаю, прогневил ли я чем Господа, но Он, по своему неисповедимому суждению, послал мне бич в лице отпрыска собственной моей крови. Ты своими предосудительными поступками заставляешь меня предполагать будто за все мои прежния прегрешения именно ты избран орудием Божией кары. Чем-же, как не этим, могу я объяснить себе твои разнузданные и низкие желания, твои жалкие, гнусные, позорный и грязные поступки, твои пошлые развлечения и твое постоянное пребывание в обществе тех негодных товарищей, которыми, не смотря на свое высокое происхождение, ты постоянно окружаешь себя, с которыми вечно проводишь время, как с равными? Как может твой сан, твое царственное сердце уживаться в такой низменной среде?
Принц Генрих. В угоду вашему величеству, я желал бы иметь возможность так-же оправдаться во всех моих проступках, как, - я в этом глубоко убежден, - сумею в ваших глазах очистить себя от множества незаслуженно взводимых на меня обвинений. Позвольте мне молить вас о снисхождении, хотя бы до тех пор, когда мне удастся опровергнуть безчисленные росказни, которые ухо правителя вынуждено бывает слишком часто выслушивать из уст улыбающихся вестовщиков и переносчиков вымышленных новостей, взводимых на меня без всякого повода с моей стороны. Что же касается тех действительных проступков, в которые вовлекла меня моя черезчур бурная молодость, то я за них надеюсь найти прощение хотя бы в силу моего раскаяния.
Король Генрих. Да простит тебя Бог! Однако, Герри, я все-таки не могу объяснить себе низменность твоих стремлений, так мало похожую на высокий полет твоих предков. Ты из-за грубого поступка лишился своего места в совете, которое занял твой младший брат, и утратил расположение и двора, и всех принцев моей крови. Все надежды, все ожидания, возлагавшиеся на твою будущность, рушились, и нет человека, который пророчески не предчувствовал бы в душе, что падение твое неизбежно. Если бы я слишком щедро расточал свое присутствие, если бы я мозолил глаза народу, если бы я изнашивался и обезценивал себя в негодной компании, общественное мнение, возведшее меня на престол, осталось-бы верным прежнему правителю и меня, как человека низкой пробы, от которого нечего ожидать хорошего, заставили-бы вечно томиться в безвестном изгнании. Редко доставляя народу случай видеть меня, я, словно комета, вызывал всеобщее удивление каждым своим появлением. Одни говорили своим детям: - "Это он". Другие восклицали: - "Где он? Который Боллинброкь?" Казалось, будто я затмевал даже небесные светила, а сам принимал такой смиренный вид, что все забывали про верноподданнические чувства, и даже в присутствии венценосца целые тысячи уст восторженно приветствовали меня громкими криками "ура!" Поступая с таким благоразумием, я вечно оставался свежим и новым. Мое появление, словно риза первосвященника, всегда вызывало изумление, поэтому оно всегда было торжественно и имело праздничный вид. Самая редкость такого зрелища придавала ему особенную торжественность. Тогдашний-же ветренный король рыскал повсюду, окруженный пустыми забавниками, чьи остроты вспыхивали так-же быстро, как сухой хворост, но так-же быстро и сгорали. Отбросив величие, он допускал свою царственную особу якшаться с разными скачущими шутами, осквернявшими своими насмешками его высокое имя. Не взирая на это имя, он поощрял смех и шутки над ним пажей, являясь мишенью для остроумия безбородых молокососов. Его часто видали на улице, и он даже входил в сношения с толпой. Так как он вечно находился у всех на глазах, все к нему привыкли, и от его присутствия тошнило, как это бывает, когда объешься меда. Он становится уже не сладок. Немножко его и еще немножко, а на поверку выйдет, что черезчур много. Когда-же Ричарду, бывало, захочется торжественно показаться народу, его появление производило такое-же впечатление, как крик кукушки в июне; слышишь этот крик, но не обращаешь на него внимания. На него смотрели, но только пресыщенными, вследствие привычки, глазами и не удостоивали его того особенного восторга, какой должно вызывать солнце королевского величия, когда оно показывается редко. Сытой, пресыщенной его лицезрением толпе до того надоел его вид, что она смотрела на него полусонными глазами, полуопустив веки, с тем угрюмым выражением с каким подозрительный человек смотрит на своего врага. На том-же самом пути стоишь и ты, Герри. Твои близкие и пятнающия тебя отношения к негодным из низкого происхождения людям лишили тебя твоего царственного преимущества. Ты так всем пригляделся, что ни у кого нет желания видеть тебя, разумеется, кроме меня. Мне, напротив, хотелось бы видеть тебя чаще; даже и теперь меня, против воли, ослепляет глупая привязанность к тебе.
Принц Генрих. На будущее время, трижды великодушный государь, я постараюсь быть более самим собою.
. Таким, каким ты теперь, был в глазах всего света и Ричард, когда я, вернувшись из Франции, высадился в Рэвенспорге. Таким, каким я был тогда - теперь Генри Пэрси. Клянусь и скипетром моим, и душею, что у него больше прав на корону Англии, чем у такого призрака наследника престола, как ты. Он без всякого права, даже без тени права, наводняет теперь поля государства вооруженными людьми и не страшится стать лицом к лицу с вооруженной пастью льва. Хотя он и не старше тебя годами, но тем не менее он престарелых лордов и почтенных епископов ведет за собою в кровопролитные схватки и в смертоносные битвы. Какую бессмертную славу стяжал этот молодой человек своею победою над прославленным Доуглесом, за свои подвиги, за свои бесстрашные набеги, своими блестящими военными способностями завоевав себе во всех государствах, исповедующих христианскую веру, первое место среди воинов и название величайшего полководца своего времени. Три раза этот самый Генри Пэрси, этот Марс в пеленках разбивал в прах все усилия Доуглеса; он захватил шотландца в плен, освободил без выкупа и вследствие этого приобрел в нем друга. Теперь оба они, дерзко возвышая голос, шлют нам вызов, потрясая им и наш престол, и спокойствие страны. Что скажешь ты на это? Горячий, Норсомберленд, его преподобие епископ Иоркский, Доуглес и Мортимер подняли против нас знамя возстания, но зачем, Герри, передаю эти известия я тебе, моему блежайшему и самому дорогому врагу? Кто знает, не придется ли мне увидеть, что ты вследствие ли досады и малодушного страха, или вследствие увлечения постыдными страстями, очутишься в рядах бунтовщиков под начальством Пэрси и у него на жаловании? Кто знает, не станешь-ли ты пресмыкаться у его ног и льстиво поощрять его гнев против меня, чтобы доказать, до чего дошло твое перерождение?
Принц Генрих. Не говорите этого; ничего подобного вы не увидите. Да простит Бог тем, кто так страшно уронил меня во мнении вашего величества. Голова Генри Пэрси искупит все прошлые мои ошибки. Когда нибудь, после особенно доблестного дня, я позволю себе снова назваться вашим сыном. Тогда я предстану перед вами в окровавленной одежде, с окровавленным лицом, а когда я смою с себя эту кровь, вместе с нею исчезнет и мой позор. Этот день, если ему только суждено настать, заблещет тогда, когда с Горячим, с этим сыном чести и любимцем славы, с этим безукоризненным и всеми прославляемым рыцарем сразится никем до сих пор не признанный сын ваш, Герри. О, как-бы я желал, чтобы все доблести, венчающия его шлем, размножились до бесконечности, а позор, тяготеющий над моею головою, удвоился, потому что настанет время, когда этот юный уроженец севера вынужден будет променять свои доблестные деяния на мой позор! Добрейший мой повелитель, Пэрси для меня только доверенное лицо, обязанное накоплять для меня как можно большее количество блистательных подвигов, но я потребую от него такого неумолимого отчета, что он вынужден будет возвратить мне всю накопленную им славу до последней крупицы, до самой ничтожной похвалы. Да, это будет так, если-бы даже пришлось вырвать у него все это вместе с сердцем! Вот в чем я клянусь вам именем Бога! Если вашему величеству угодно, чтобы я сдержал слово, пролейте несколько капель целебного бальзама в виде снисхождения на те застарелые язвы, которые явились последствиями моей беспутной жизни. Если мне не суждено достигнуть желаемого, смерть уничтожит все обязательства, и я скорее вытерплю сто тысяч смертей, чем нарушу хоть ничтожнейшую частицу данного обета.
Король Генрих. Вот смертный приговор сотни тысяч мятежников. Ты получишь назначение с широкими полномочиями (Входит Блонт). Что с тобою, добрый мой Блонт? У тебя такой вид, словно ты куда-то торопишься.
Блонт. Дело, о котором я обязан доложить, не допускает отлагательств. Лорд Мортимер прислал из Шотландии известие, что одиннадцатого числа этого месяца войска Доуглеса соединились с мятежниками в Шрюсбэри. Если все союзники сдержать слово, получится такое невиданно громадное, такое устрашающее войско, что государству справиться с ним будет не легко.
Король Генрих. Эту новость я узнал уже пять дней тому назад, поэтому лорд Уэстморленд и мой сын принц Джон Ланкастрский уже уехали сегодня. В среду отправишься ты, Герри, а в четверг тронемся в путь и мы сами. Местом нашей встречи будет Бриджнорс; ты, Герри, направишься туда чрез Глостэршир. На то, что нам остается сделать еще, потребуется дней двенадцать; только тогда все наши силы могут стянуться к Бриджнорсу. А дела на руках у нас много и надо спешить: каждая проволочка с нашей стороны даст неприятелю возможность усиливаться (Уходят).
СЦЕНА III.
Истчип. Комната в таверне "Кабанья голова".
Входят Фольстэф и Бардольф.
Фольстэф. Слушай, Бардольф, мне кажется, что после нашего последнего дела я начинаю опускаться самым позорным образом. Смотри, разве я не спадаю с тела, не сохну? Кожа держится на мне, как обвислое платье старой бабы; весь я сморщился, как излежавшееся яблоко. Нет, надо раскаяться... и поскорее, пока я еще хоть на что нибудь похож; не то, того и гляди, так ослабею, так исхудаю, что сил, пожалуй, не хватит на раскаяние. Ведь, я забыл, какой бывает внутренний вид церкви! Будь я перечное зерно или кляча с пивоваренного завода, если я хоть что-нибудь помню! А кто в этом виноват, кто загубил меня? - Все товарищество, одно подлое товарищество!
Бардольф. Сэр Джон, если вы и далее будете так сильно сокрушаться, то не долго проживете.
Фольстэф. Совершенная твоя правда. Иди, спой-ка мне какую нибудь самую непристойную песню; это меня развеселит. От природы я наделен был всеми качествами, необходимыми джентельмену, то есть, достаточно был добродетелен, ругался и божился мало, в кости играл не более семи раз в неделю, а в непотребные места хаживал не более одного раза в четверть... часа; три или четыре раза возвращал занятые деньги. Жил хорошо, с чувством меры, а теперь живу до того беспорядочно, что не знаю ни меры, ни границ. Это ни на что не похоже!
Бардольф. Толщина ваша, сэр Джон, выходить из всяких границ; поэтому вы действительно становитесь ни на что не похожи.
. А ты измени свою образину, тогда и я образ жизни переменю. Ты у нас адмирал, стоишь на корме с фонарем, а фонарь этот ни что иное, как твой красный нос. Ты кавалер ордена Горящей Лампы.
Бардольф. Лицо мое, сэр Джон, никакого вреда вам не делает.
Фольстэф. Напротив, готов побожиться, что оно приносит мне такую же пользу, как иным людям созерцание человеческого черепа или memento mori. Как только я увижу твою рожу, так вспомню об адском пламени, о богаче, облеченном в пурпур, потому что она в своих багровых покровах так и горит, так и пылает. Будь ты хоть мало-мальски добродетелен, я и клясться не стал бы иначе, как твоей рожей и даже вот в каких словах: "Клянусь красным носом Бардольфа который есть огнь небесный!" но, к несчастию, ты человек совсем потерянный, и, глядя на твою синебагровую образину, тебя можно принять только за самое черное исчадие мрака, и исчезни все деньги с лица земли, если я не принял бы тебя за ignus fatuus или за светящуюся бомбу, когда ты ловил мою лошадь на Гэдсхильском перекрестке. Да, ты вечный торжественный день, неугасаемый потешный огонь. Благодаря твоему пылающему носу, я сберег по крайней мере тысячу марок на фонарях да на факелах, отправляясь с тобою по ночам из харчевни в харчевню, но за то херес, который ты выпил там на мой счет, стоил мне дороже всякого освещения, будь оно куплено даже в самой дорогой свечной лавке в мире. Ах, саламандра ты этакая! Вот уже тридцать два года, как я денно и нощно поддерживаю для тебя этот огонь... Да наградит меня за это Господь!
Бардольф. Что вам далось мое лицо? Желал бы я, чтобы оно лежало у вас в брюхе.
Фольстэф. Покорно благодарю! тогда у меня непременно сделалось бы воспаление (Входит хозяйка). Ну, милейшая моя курочка, розыскала ли того, кто очистил мои карманы?
Хозяйка. Ах, сэр Джон, какого же вы о нас мнения? Неужели же, сэр Джон, вы воображаете, будто я стала бы держать у себя воров? И я, и мой муж допрашивали и обыскивали слуг и прислужников всех вместе и каждого в отдельности. Десятой доли волоска и той до сих пор не пропадало у меня в заведении.
Фольстэф. Лжешь ты, кабатчица! Бардольф у тебя в харчевне брился несколько раз, следовательно волос у него пропало не мало... Я же присягу готов принять, что меня обворовали... но ты - баба, потому продолжай, как оно и следует бабе.
Хозяйка. Кто? Я баба? Клянусь светом господним, что никто еще так меня не обзывал, при том у меня же в доме.
Фольстэф. Продолжай, продолжай! Я тебя довольно хорошо знаю!
Хозяйка. Нет, сэр Джон! Не знаете вы меня, сэр Джон! Вас же, сэр Джон, я знаю: вы, сэр Джон, у меня в долгу, вот и затеваете теперь ссору, чтобы от меня отвертеться. Не я ли купила дюжину рубашек для вашего грешного тела?
. Да, из негодной толстой холстины! Носить я их не стал, а отдал женам булочников, чтобы оне из них мешков наделали.
Хозяйка. Нет, как честная женщина, уверяю, что рубашки были из чистейшего голландского полотна, по восьми пенсов за элль. Кроме того, вы, сэр Джон, должны мне за пищу и питье, да и так взаймы деньги брали... всего двадцать четыре фунта.
Фольстэф (Указывая на Бардольфа). Он тоже всем этим пользовался, так пускай и расплачивается он.
Хозяйка. Он? Да он беден: у него ничего нет!
Фольстэф. Кто? Он беден? Взгляни только на его рожу!... Что ты толкуешь про бедность? Пусть начеканят монет из его носа, из его щек; я же ни за один обед не заплачу. Дурака ты из меня разыгрывать хочешь, что ли? Как! Мне в своей же харчевне вздремнуть даже нельзя? - Тотчас все карманы очистят. Кроме того, у меня еще перстень с печатью украли; он моему деду принадлежал и стоил сорок марок.
. О, Господи Иисусе! Уж не знаю, сколько раз сам принц при мне говорил, что перстень медный!
Фольстэф. Что такое? После этого твои принц осел и подлец! Жаль, что теперь его здесь нет, а то я бы его искалечил, если-бы он это посмел повторить при мне! (Принц Генрих и Пойнц входят маршируя; Фольстэф идет к ним на встречу, приложив к губам палку вместо свирели). Ну, что, милейший мой? Видно, вот из какой щели ветер дует... Неужели нам всем походным шагом идти придется?
Бардольф
Хозяйка. Ради Бога, принц, выслушайте меня.
Принц Генрих. О, сколько угодно, мистрис Куикли! Как поживает твой супруг? Я его очень люблю: он человек честный,
. Добрейший принц, выслушайте меня.
Фольстэф. Ах, пожалуйста, оставь ее и слушай меня...
Принц Генрих
Фольстэф. На днях я заснул вотетуть за ширмами, и у меня обчистили карманы. Эта харчевня совсем непотребным домом становится: в ней посетителей обворовывают.
Принц Генрих. Что-же у тебя-то украли, Джэк?
. Поверишь ли, Галь? - у меня украли не то три, не то четыре билета в сорок фунтов каждый... да, кроме того, еще перстень с печатью, принаддежавший моему деду.
Принц Генрих. Ну, перстень - пустяки! все дело тут в каких нибудь восьми пенсах.
Хозяйка Хвастался даже, что искалечить вас.
Принц Генрих. Что такое? Быть этого не может.
Хозяйка. Если я лгу, то, значит, нет во мне ни правды, ни искренности, ни женственности.
. В тебе столько-же правды, сколько в вываренном черносливе, и столько-же искренности, сколько её в травленной лисице, а насчет женственности, сама девственница Марианна скорей годилась-бы в жены любому констеблю, чем ты. Ну, пошла, подстилка ты этакая, пошла!
Хозяйка. Что такое? Какая я подстилка? говори!
Фольстэф
Хозяйка. Нет, я не подстилка. Так ты и знай! Я жена честного человека... Вот ты так, несмотря на все свое дворянство, не больше, как холоп, если смеешь так обзывать меня.
Фольстэф. А ты, несмотря на всю свою женственность, - иначе говоря, - не более, как скотина.
. Какая я скотина? Говори-же, холоп, говори!
Фольстэф. Какая ты скотина? Выдра ты, вот что.
Принц Генрих
Фольстэф. Потому что она животное земноводное, то есть, ни рыба, ни мясо. Ни один мужчина не знает, с какой стороны надо к ней подступиться.
Хозяйка. Клеветник ты, если смеешь так говорить! И тебе, и всякому другому мужчине известно, с какой стороны я доступна. Помни ты это, ходоп!
. Ты, хозяйка, совершенно права, а он позорит тебя самым наглым образом.
Хозяйка. Он так-же позорит и вас, светлейший принц. Как-то намедни он вдруг говорит, будто вы ему тысячу фунтов должны.
Принц Генрих
Фольстэф. Не тысячу фунтов, Галь, а целый миллион. Твоя дюбовь стоит миллиона, ее то ты мне и должен.
Хозяйка. Потом он называл вас ослом и грозил искалечить.
. Бардольф! Разве я это говорил?
Бардольф. Да, сэр Джон, говорили.
Фольстэф
Принц Генрих. Я и теперь утверждаю тоже самое. Посмотрим, посмеешь ли ты привесть в исполнение свою угрозу.
Фольстэф. Ты знаешь, Галь, что будь ты обыкновенным человеком, я бы от слова своего не отступился, но ты принц, и я тебя боюсь, какь боялся-бы рычания львенка.
. Почему-же львенка, а не льва?
Фольстэф. Потому что, как льва, надо бояться короля. Не думаешь ли ты, что тебя я столько-же боюсь, как твоего отца?... Что ты на это скажешь? Пусть лопнет мой пояс, если я не прав.
Принц Генрих перепонка. Ты честную женщину обвиняешь в воровстве. Ах ты ублюдок, бесстыжий клеветник и мошенник! Разве у тебя в карманах бывало хоть что нибудь, кроме грязных трактирных счетов, адресов непотребных домов, да леденца на один жалкий пенни, чтобы из живота ветры выгонять? Будь я не принцем, а последним простолюдином, если у тебя в карманах бывало хоть что нибудь, помимо этой дряни! Тем не менее, ты упорствуешь на своем и не хочешь допустить, чтобы тебя обличали во лжи... Как тебе не стыдно?
Фольстэф. Послушай, Галь! ты, ведь, знаешь, в какой невинности жил Адам, а дошел-же и он до грехопадения. Что-же в наш развратный век делать бедному Джэку Фольстэфу. Ты видишь, - мяса у меня более, чем у других людей, поэтому я еще более хрупок, чем все другие. - Значит, ты сознаешься, что очистил мои карманы?
Принц Генрих. По ходу дела, оно как будто так.
. Мистрис Куикли, я тебе прощаю: приготовь мне завтракать, люби мужа, наблюдай за прислугой и уважай своих посетителей. Ты видишь: - когда мне представляют разумные доводы, я человек сговорчивый. Гнев мой уходился... Опять? - Нет, будет! пожалуйста, уйди (Хозяйка уходит). Теперь, Галь, рассказывай, что нового при дворе? Чем разрешилось дело о грабеже на большой дороге?
Принц Генрих. Хорошо, милый мой ростбиф, что у тебя при дворе есть такой ангел-покровитель, как я, деньги ограбленным уплачены.
Фольстэф
Принц Генрих. Теперь я с отцом в ладу и могу делать все, что захочу!
Фольстэф. Так знаешь что? - Ограбь казну, да сделай это, не умывая потом рук.
. В самом деле, поступите так, как он говорит.
Принц Генрих. Я выхлопотал тебе, Джэк, место в пехоте.
Фольстэф благодарить Бога за бунтовщиков. Народ этот ополчается только против честных людей. Хвалю их за это, хвалю и ценю!
Принц Генрих. Бардольф!
Бардольф. Что угодно вашему высочеству?
. Отнеси это письмо лорду Джону Ланкастру, то-есть, моему брату Джону, а это лорду Уэстморленд. А ты, Пойнц, живо, живо на коня, так как нам до обеда предстоит проскакать галопом целых тридцать миль. Джэк, постарайся добраться до Тэмпль-Голля часам к двум дня. Я буду тебя там ожидать, и ты узнаешь, какое готовится тебе назначение; получишь также и деньги, и инструкции насчет вербовки солдат. Страна в огне, а Пэрси находится на вершине славы; надо будет посбит у них спеси; или они, или мы! (Принц Генрих, Пойнц и Бардольфь уходят).
Фольстэф. Слова хорошие и какой хороший народ!... Эй, хозяйка, подавай мне завтракать! Живей! Как-бы; желал я, чтобы эта харчевня была моим барабаном! (Уходит).