Переписка Шиллера

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Переписка Шиллера (старая орфография)

* См. в No 5 Звездочки Старш. Возраста, нынешняго года статью под этим названием, и также в XIX части Звездочки Старшого Возраста (1846) статью: Фридрих Шиллер.

В скором времени выйдет из печати книга чрезвычайно интересная: Жизнь Шиллера, описанная по воспоминаниям его семейства, собственным его письмам и известиям друга его Кёрнера. Автор - г-жа фон Вольцоген, близкая родственница Шиллера, а перевод на Русский язык сделан дамою, уже известною в литературе нашей прекрасными переводами двух романов: Шведского "Семейство" Фридерики Бремер, и Датского "Импровизатор" Андерсена. Кроме искусства передавать со всею возможною верностию малейшия оттенки подлинника, переводчица имеет еще дар делать всегда самый лучший выбор для труда своего, и потому мы можем смело указать на эти два романа тем из молодых читательниц наших, которые, кончив учебные занятия свои, уже имеют время и позволение маменьки читать избранные романы и повести: при небольшом числе таких книг на Русском языке, на который, к несчастию, более всего переводятся романы новейшей Французской литературы, недоступной для чтения молодых девиц, - "Семейство" и "Импровизатор" составляют отрадные и блестящия исключения. Последний же перевод "Жизнь Шиллера," заключая в себе и это исключительное достоинство, и весь хот высший интерес, который придается рассказу истиною событий его, конечно обратит на себя особенное внимание ваше, любезные читатели. Чтобы заранее познакомить вас как с самым сочинением, так и с прекрасным слогом перевода, мы представим вам здесь несколько отрывков из этой любопытной книги, и таким образом исполним в то же время и обещание наше сообщить вам еще несколько из интереснейших писем Шиллера. Давая это обещание в Мае месяце, мы уже имели в виду эту тогда переводимую книгу.

Следующее письмо писано Шиллером к матери друзей его по училищу, даме глубоко уважаемой им и называвшей его также другом своим. Он провел несколько месяцев в её имении, Бауербахе, и всегда с восторгом вспоминал об этом времени.

Любезный друг,

Я не знаю наверное, удастся ли мне отправить к вам это письмо прежде личного моего свидания с вами, но все-таки берусь за перо. Во всяком случае я останусь в выигрыше, потому что, беседуя с вами, яснее вас вижу перед собою.

Я благополучно прибыл сюда из Масфельда. Но предсказание мое сбылось. С тех пор, как вас нет здесь, я не живу в самом себе. После великих, сильных радостей с нами случается то же, что с человеком, который долго смотрел на солнце. Он становится слеп для других, менее ярких лучей. Однако я бы ни за что в свете не хотел уничтожить этот обман.

Знакомству с вашим другом я радуюсь, как приобретению клада.

Вы не поверите, как полезно для меня сближение с людьми благородными. Они мирят меня со всем человечеством, с которым я было разсорился.

Какое несчастие, что люди, одушевленные любовью к ближнему, бросаются в противоположную крайность - в ненависть к людям, - как скоро какой нибудь недостойный характер обманет их теплые убеждения! Это случилось со мною. Я обнял полмира с восторженною горячностию, и наконец заметил, что держу в объятиях ледяную глыбу.

Итак я еду не через Меннинген, а прямо из Бауербаха в Вальдорф. На погоду я, разумеется, не посмотрю. Довольно уже, того, что духовный мир у нас разрушает так много планов, - материальному я, конечно, не позволю лишить меня ни единой радости в жизни.

Письмо к Графине ф. Г. я привезу с собою, а с ним и обещание, какое я дал Генриетте.

Напомните обо мне вашему почтенному брату в любви к вам, и потому не можем не ощущать тех же чувств друг к другу.

Живите весело и счастливо, и не забывайте, что за три мили безпрестанно думает о вас душевно преданный друг

Посреди всех разсеяний, в которых я провожу время по случаю пребывания здесь вашей доброй матушки, и не успел ранее отвечать на ваше письмо. И сегодня мне не удастся высказать вам все, что я бы желал, и потому, в ожидании более досужной минуты, ограничусь необходимым.

Не удивляюсь, любезный В., что вы завидуете мне: жить в обществе вашей достойной матушки и сестры для меня истинное счастие. Правда, мне больно, что, приобретя это блого, я его отнял у вас; но скоро ведь и вы также присоединитесь к нашему веселому кругу и, надеюсь, надолго останетесь нашим.

Здесь я впервые чувствую во всей полноте, как мало человеку нужно для счастья. Сердце теплое, открытое всему доброму - вот главное основание, а венец его - искренний друг. Любезнейший друг, будьте довольны, что обладаете тем и другим!

Удивительны пути Провидения и в отношении к нам обоим. Мы провели вместе восемь лет и были равнодушны друг к другу. Судьба разлучила нас - и мы сблизизились сердцем. Имели ли мы в первые годы нашего знакомства хоть отдаленное предчувствие о тех таинственных нитях, которые теперь нас привязывают друг к другу так неразрывно, так тесно. Но, быть может, само мудрое Провидение не позволило нам сблизиться ранее. Оно хотело, чтобы мы узнали друг друга уже лучшими. Будучи оба еще не развиты, мы бы слишком рано заметили наши обоюдные недостатки, и открыв столько слабостей там, где мы их не ожидали найти, мы бы остались чужды друг другу. Дружество прочно только тогда, когда оно основано на взаимном уважении, а мы его еще не умели заслужить. Различными путями дошли мы до одной и той же цели и радостна была наша встреча. Вы, друг мой, сделали первый шаг, и я стыжусь перед вами. Я всегда менее умел приобретать друзей, нежели сохранять приобретенных,

Вы мне вверили вашу Лотту и я уже вполне её оценил. Благодарю вас за это великое доказательство вашего дружества. Я из него вижу, что вы обо мне высокого мнения, потому что только человек возвышенных чувств достоин любить прекрасную душу вашей сестры. Поверьте,любезный друг мой, я завидую вам в этом сокровище. Душа её так невинна, прекрасна, чувствительна, как будто бы только что выпорхнула из рук Создателя; чистое её зеркало еще не успело затускнеть от дыхания всеобщей испорченности, и горе тому, кто её омрачит тенью печали. Положитесь на мою заботливость об образовании вашей Лотты, но я боюсь взять на себя эту обязанность: от уважения и горячого участия так легко перейти к другим чувствам.

Матушка ваша взяла меня в поверенные касательно дела, которое должно решить судьбу вашей сестры. Она мне поручила узнать также ваше мнение на этот счет. По важности дела вы, как нежный брат, конечно, позволите мне дать вам совет, который, может статься, будет не лишний. Я знаю Г * фон ***. Из-за безделицы - здесь о том рассказывать было-бы слишком длинно и оно не может интересовать вас - мы разошлись с ним, но, не смотря на это, я со всею искренностию говорю вам - он не недостоин вашей сестры. Он прекрасный человек и самого благородного образа мыслей, разумеется не без слабостей, и даже больших, но оне скорее обращаются ему в похвалу, нежели в укор. Я его истинно уважаю, хотя по нынешним моим к нему отношениям и не могу называть его моим другом. Он любит вашу Лотту и, я знаю, любит ее как благородный человек, а Лотта любит его, как молодая девушка способно любить в первый раз. Более вам сказать не могу. Что касается до его внешняго положения, у него кроме d'épée есть еще другия средства к существованию, и я ручаюсь, что он не пропадет в свете. В будущем письме более об этом распространюсь. До тех пор вы можете поверить вашему нежнейшему другу и другу вашей любезной Лотты.

Впрочем я могу сообщить вам о вашей добрейшей матушке и сестре самые приятные вести. Их приняли в Бауербахе с большим торжеством. Ко дню рождения матушки я бы желал приготовить какой нибудь сюрприз, но для наших любезных Бауербахцев, которых я бы хотел заставить участвовать в празднестве, надобно выдумать что-нибудь весьма легкое и незатейливое.

Вообще ваша матушка не любит громких изъявлений радости и предпочитает им тихия, простые приветствия, и я совершенно с нею согласен. Первые напоминают мне известные празднества - вам они вероятно также памятны,как и мне, - которых неприятное впечатление возобновляется для меня каждый раз, когда я присутствую на каком нибудь заказном празднике. Если однако вы думаете, что моя муза может на что нибудь пригодиться, то она готова к вашим услугам.

Теперь прощайте. В заключение прошу вас щадить сердце вашей любезной сестры и вместе с нами содействовать к тому, чтобы её история, или справедливее роман, был доведен до счастливой развязки. Позвольте мне еще, как истинному, лучшему другу вашему, пожелать, чтобы вы помирились с настоящим вашим положением и не безпокоились на счет вашей будущности. Это вам говорит не холодный педант-моралист, готовый порицать все, что недоступно ему самому, а юноша, может быть еще более страстный и пламенный, нежели вы сами,который, настрадавшись от ошибок, к каким неминуемо ведет опрометчивость, приобрел некоторое право предостеречь друга от необдуманного поступка.

Из этих двух писем можно видеть, как нежно и чувствительно было сердце Шиллера в отношениях дружеских. Эти же отношения дают понятие и о том, какова была семейная жизнь его. О первой встрече его с будущею женою его, Шарлоттою Фон-Ленге-Фельд, автор книги, - сестра её, - рассказывает так:

"Мы возвращались из Швейцарии. Отношения наши к фамилии Вольцоген, с которою мы были в близком родстве, и посещение с г-жею Фон-Вольцоген родителей Шиллера в Солитюде, побудили нас искать его знакомства в Мангейме. Он явился к нам уже перед самым нашим отъездом. Мы были поражены благородством и величием его осанки, но впрочем он не сказал ни одного слова, которое бы в нас могло возбудить к нему особенное участие, Величественные и разнообразные предметы, с которыми мы так недавно разстались, наполнили всю нашу душу. Очаровательные берега Женевского озера, - веселенький Веве у подошвы Альп, который тому, кто не утратил молодости сердца, представляется сквозь волшебное благоухание поэзии Руссо, - друзей, обитавших в этих местах, мы покинули с сердечною грустию.

Беседы с Ла-Фатером, столь пленительные соединением живости и грациозности ума с религиозным настроением, и патриотическия песни Ольтнерского общества, где мы нашли теплый и радушный прием, отдавались в нашей душе приятными отголосками.

Разбойниках нас тронули некоторые отдельные сцены, но масса неистовой жизни произвела на нас не совсем приятное впечатление.

он остался с нами такое короткое время, что мы едва успели обменяться с ним несколькими словами. В последствии мы с ним часто смеялис над холодностью нашей первой встречи.

Сестра моя и я жили с матушкою в Рудольштадте, на берегу Саады, в долине, которой величественные очертания синих гор на краю горизонта и окружающия ее со всех сторон возвышенности, увенчанные лесом, сообщают необыкновенную привлекательность. Извилистая река, три обработанные роскошные долины, которые неожиданно представляются взору, придают окрестности очаровательное разнообразие. Это прелестное место, - где еще только в царствование добродушного, просвещенного Принца Лудвига Фридриха и его умной супруги образовалась жизнь умственная и общественная - было в то время мертво и скучно, и по всему, что принадлежит к приятностям общественной жизни, далеко отставало от соседственных городов. Не смотря на то, что в людях с ученым образованием здесь не было недостатка; что гимназия, хорошая библиотека, собрание литографий и музей представляли все средства к образованию, что в числе обывателей города были даже поэты, в обществе еще преобладали безжизненность и невежество.

Отец наш, который приобрел себе известность полезными трудами в науке лесного дела, в которой он даже проложил новый путь, отличался умом светлым и проницательным. Фридрих Великий, узнав об его заслугах, пожелал привлечь его в Пруссию, с тем, чтобы поручить ему новое устройство своих лесов. По окончании Семилетней войны, Монарх призвал отца в Лейпциг и самые выгодные предложения, которые по сию пору хранятся в фамильных наших документах, были результатом аудиенции у Его Величества. Очарованный светлым взглядом, возвышенными понятиями и благосклолным приемом великого Короля, отец однако отказался от счастия служить ему. Руководствуясь правилами строгой честности и правоты, он опасался, что ревность в преследовании издавна существующих злоупотреблений потребует от него жертв, тягостных для человеколюбивого сердца. Другая важная причина была - физическая немощь. Еще на двадцатом году жизни он был тронут параличем и с тех пор лишился употребления левой ноги и правой руки, так что мог ходить не иначе, как опираясь на палку, и принужден был обозревать леса в экипаже. Он навсегда сохранил к Фридриху глубокое уважение, а в нас детях это чувство приняло характер пламенного энтузиазма.

Батюшка желал дать нам лучшее образование, нежели какое девушки обыкновенно получают в провинциальной глуши, и матушка, которая от природы была восприимчива ко всему прекрасному и сама получила хорошее воспитание, не могла не разделять его образа мыслей в этом случае. С такими родителями мы без сомнения были ограждены от пошлости окружавшого нас мира; но этого было недовольно: при живости нашей раздражительной фантазии необходимо было образовать наш ум и направить его к серьёзным предметам. В ранней молодости читали мы все, что случайно попадало нам под руки; особенно привлекали нас книги, нравящияся сердцу и воображению, Шиллер в последствии часто смеялся над этим, уверяя, будто бы нам никак не скрыть, что мы выросли с Грандиссоном. Фантазия приносила нам лучшия радости; домашний уединенный наш быт, украшенный и обогащенный её дарами, имел для нас столько прелести, что всякое постороннее общество, которое прерывало его тихое однообразие, было нам в тягость. Исключением были только те из знакомых, которые интересными рассказами о чужих краях могли удовлетворить нашему любопытству, потому что, при всей нашей привязанности к дому, нас волновало желание видеть свет, и душа наша рвалась в неизвестную даль.

Отец наш всеми мерами старался предупредить вред, какой могла причинить нам эта жизнь в мире фантазии. Он неусыпно заботился об укреплении нашего тела: по окончании уроков, мы на открытом воздухе должны были упражнять наши силы разными играми. Дом наш стоял на открытом месте у подошвы горы, и мы в полной мере могли наслаждаться свободою и всеми приятностями сельского быта. Светлому, многообъемлющему взгляду отца нашего, который без всякого педантства, в легких, непринужденных беседах за столом, сообщал нам плоды своих познаний и житейской опытности, обязаны мы ранним развитием наших душевных способностей. Мир, который мы создали себе за сафировыми горами, приобрел в лучезарном свете его ума определенные очертания. Мы рано научились понимать, к чему нам должно стремиться. Чувство истинного достоинства человека, и в особенности мущины, вросло нам в душу, боготворимый образ отца, выражавший непоколебимую честность и красоту душевную, был его чистым олицетворением. Смерть похитила у нас незабвенного, когда мне едва исполнилось тринадцать лет; сестра, тремя годами моложе меня, из моей более зрелой памяти приняла в душу черты милого образа, который непосредственно еще не мог в ней напечатлеться.

свою, благосклонно приняла просьбу о том, и чрез достойного друга своего, г-жу Штейн, с которою и мы находились в тесных дружеских отношениях, изъявила нам готовность исполнить наше желание. Матушка, чтобы доставить сестре случай приобресть навык во Французском языке и усвоить себе тон высшого общества, в котором она в последствии должна была жить, решилась ехать с нами на некоторое время в Французскую Швейцарию. Это путешествие восхитило нас и расцветило всю нашу жизнь светлыми, чудными образами.

По возвращении из чужих краев мы жили в нашей долине. Иногда нами овладевала тоска по Женевскому озеру. Тесный провинциальный мир казался нам скучнее и безцветнее, нежели когда либо. Но живая Фантазия легко мирится с однообразной действительностию; она всему сообщает жизнь, все оживляет собою. Любознательность, возбужденная воззрением на природу и мир, особенно чтение Плутарха, с которым мы никогда не могли разстаться надолго, и задушевные беседы с друзьями молодости, приятно наполняли и разнообразили нашу жизнь. Безвкусная чопорность некоторых провинциалов, после чудной раздольной жизни в Швейцарии, давала нам повод к забавным выходкам и замечаниям. В то время еще не было проведено искуственного пути через нашу скромную долину, и заезжий посетитель был настоящий феномен. Нам иногда представлялось, что мы заколдованные Принцессы, томящияся в цепях однообразия. В одно пасмурное Ноябрское утро 1787 года, два человека ехали верхом по долине. Оба были закутаны в плащи; в одном мы узнали нашего двоюродного брата, Вильгельма фон Вольцогена, который шутя закрывался от нас плащем; другой был нам не знаком и в высшей степени возбуждал наше любопытство. Скоро загадка эта разрешилась появлением Вильгельма, который спросил у матушки позволения привести с собою вечером своего спутника Шиллера, навестившого замужнюю сестру в Мейнингене и теперь возвращавшагося от друга своего, Г-жи Вольцоген. Судьба Шиллера была связана с этим вечером: вот почему я позволила себе несколько распространиться о моем семействе.

Шиллеру нравилось в нашем семейном кругу. Вдали от интересов и развлечений светской жизни, духовные наслаждения были для нас выше всего; мы обнимали их с сердечною теплотою, не стесняясь предразсудками и чужими суждениями и следуя направлению собственной нашей натуры. Только в такой атмосфере Шиллерова душа вполне могла раскрываться. Мы еще не знали его Дон Карлоса. Без всякого авторского тщеславия он изъявил желание, чтобы мы познакомились с этой трагедией - единственное произведение, исключая писем Юлия к Рафаэлю и относящихся к ним стихотворений Антологии, - о котором он завел речь. Мысль породниться с нашим семейством чуть ли не в этот самый вечер родилась в его душе, и, к несказанной нашей радости, он при отъезде сообщил вам намерение следующее лето провести в нашей прекрасной до лине."

Вот несколько слов, описывающих будущую Г-жу Шиллер:

"Сестра моя во всех отношениях была достойна Шиллера. Наружность у нея была самая привлекательная. Выражение чистейшей доброты одушевляло черты приятного лица, а в глазах отражалась истина и невинность. При наклонности ко всему прекрасному в искуствах и в действительной жизни, все её существо было чудной гармонией. Будучи умеренна, но постоянна и верна в своих привязанностях, она, казалось, была создана для высшого счастья. Она прекрасно рисовала ландшафт и с тонким чувством природы соединяла нежность и чистоту исполнения. При более благоприятных обстоятельствах талант её мог бы развиться до высокой степени совершенства. Всякое восторженное чувство обыкновенно у нея облекалось в поэтическия формы, и те из её стихов, которые были внушены воспоминаниями о нежных чувствах любящого сердца, отличались грацией и сладкой меланхолиею."

из лучших писателей Немецких:

"Милостивый государь и любезнейший друг! Вы, как я вижу, совершенно забыли и меня, и моего Меркурия; {Газета, которую издавал тогда Виланд.} но это знак, что вам хорошо в вашем прекрасном приюте, и что вы до того углубились в какую нибудь новую сферу, на земле, под землею или в поднебесье, что вам некогда думать о чем либо другом. При всем том необходимость заставляет меня напомнить вам ваше дружеское и - сколько я помню - положительное обещание, каким вы утешили меня при вашем отъезде. Нынешний Июнь месяц будет состоять единственно из моих собственных трудов, а на Июль и Август у меня тоже ничего нет в виду. Мне жаль, что я должен возбуждать в вас сострадание. Еще не так давно вы хотели соединиться со мною для издания Меркурия и облечь его в новые формы. И эту мысль вы теперь, кажется, совсем покинули. Но обдумайте хорошенько это дело в тиши уединения, и напишите мне результат ваших соображений и разсчетов. Если мы решимся на что нибудь, то надобно будет предуведомить о том публику за три месяца до истечения года, и немедленно приняться за дело. Извините мою навязчивость. Мне иногда страх как хочется навестить вас в вашем сельском приюте. Главное затруднение: где мне взять на то время, ибо я живу в безпрестанных, ожиданных и неожиданных хлопотах, и так завален работою, что, право, не знаю, чем это кончится. Вместо того, чтобы мне на старости лет наслаждаться плодами своих трудов, мои заботы с каждым днем увеличиваются. Но полно жаловаться и возмущаться против железной необходимости и алмазного веретена великой Пепромены.

Будьте здоровы, любезнейший друг, и не забывайте нас совершенно. Мы почти каждый день говорим о вас и грустим, что вас нет с нами. Жена моя и все домашние поручают мне сказать вам много любезного. Еще раз будьте здоровы. Обнимаю вас от всего сердца.

Из следующого коротенького письма Шиллера, писанного к сестре жены его 18-го Мая 1790 года через несколько месяцев после сватьбы, можно видеть тогдашнюю домашнюю и ученую жизнь его:

"Лотхен вчера провела часа два в кабинете возле моей аудитории, слушала мою лекцию и готовила для меня чай. Сначала ее пугали студенты, по теперь она уже более не чуждается их. Я вчера начал читать с кафедры о трагедии, и этот предмет занимает меня приятнейшим образом. Я открываю в себе разные сведения, которыми я обязан упражнениям в трагическом искусстве и о которых я и не подозревал, чтобы они были во мне. Я отыскиваю к ним философическое основание, и вот они незаметно слагаются в светлое, стройное целое, обещающее мне много радостного. Таким образом мне каждую неделю доводится иметь приятный часок там, где вообще не надобно ожидать удовольствий."

"По возвращении моем (из маленькой поездки, какую он тогда предпринимал) я нашел самое сердечное письмо от Гёте, который с доверчивостью ко мне обращается. Недель шесть тому назад мы много разсуждали с ним об искусстве и о теории искуства, и сообщили друг другу главные идеи, до которых мы дошли совершенно различными путями. В идеях этих открылось между тем неожиданное сходство, которое было тем интереснее, что оно исходит от величайшей разности в способах воззрения. Каждый из нас мог дать другому то, что ему не доставало, и обратно принять то, чего он сам не имел. С тех пор эти разбросанные идеи в Гёте пустили корни, и он чувствует потребность приблизиться ко мне и продолжать со мною путь, по которому он и доселе шел один и без всякого поощрения. Я радуюсь такому для меня плодотворному размену идей. Через несколько дней я на две недели поеду в Веймар и буду жить у Гёте. Он столько уговаривал меня, что я не мог отказаться, тем более, что найду у него полную свободу и всевозможные удобства. Такое близкое соприкосновение будет иметь для обоих решительные последствия, и я от души тому рад."

оцените и прекрасный труд родственницы Шиллера, написавшей ее, и прекрасный выбор вашей Русской переводчицы.