Философские письма

Собрание сочинений Шиллера в переводе русских писателей. Под ред. С. А. Венгерова. Том IV. С.-Пб., 1902

Перевод Э. Л. Радлова

Разум, подобно сердцу, имеет свои эпохи, свои судьбы, но история их редко обсуждается. Довольствуются обыкновенно тем, что разсматривают страсти в их крайностях, заблуждениях и последствиях, не принимая в разсчет того, как тесно оне связаны с системой мышления индивидуума. Общим корнем нравственного упадка является односторонняя, шаткая философия, опасность которой заключается особенно в том, что она прельщает отуманенный разум показной законностью, истинностью и убедительностью, благодаря чему прирожденным нравственным чувствам труднее сдержать ее в границах Напротив, просвещенный разум облагораживает нравственные чувства: голова должна воспитать сердце.

В эпоху, подобную настоящей, когда, благодаря облегчению и распространению чтения, так удивительно возросла мыслящая часть публики, когда счастливая покорность неведения начинает уступать место полупросвещению и только немногие довольствуются тем положением, в которое они поставлены от рождения, представляется не совсем маловажным обратить внимание на некоторые ступени пробуждающагося и развивающагося разума, исправить некоторые истины и заблуждения, связанные с нравственностью и могущия быть источником благополучия или бедствия, или по крайней мере указать на скрытые рифы, о которые гордому разуму уже случалось разбиваться. Мы редко достигаем истины иначе как через крайности; мы сначала должны исчерпать заблуждение - а часто и безумие - прежде чем доберемся до прекрасной цели - мирной истины.

Несколько друзей, одушевленных одинаковой любовью к истине и нравственной красоте, пришедшие совершенно разными путями к одному и тому же убеждению и взирающие теперь спокойным взглядом на пройденный путь, решили изобразить в лице двух юношей различных характеров некоторые перевороты и эпохи мышления, некоторые отступления умствующого разума и представить их свету в форме переписки. Следующия письма представляют начало этой попытки.

Следовательно мнения, изложенные в этих письмах, являются только относительно истинными или ложными, сообразно с тем, как отражается мир именно в этой, и ни в какой другой душе. При дальнейшей переписке обнаружится, как эти односторонния, часто сумасбродные, часто противоречивые утверждения претворятся наконец в общую, безпримесную, твердо-обоснованную истину.

Скептицизм и свободомыслие представляют лихорадочные пароксизмы человеческого духа и именно неестественными потрясениями, производимыми ими в хорошо организованных душах, способствуют в конце концов укреплению здоровья. Чем ослепительнее и соблазнительнее заблуждение, тем сильнее победа истины; чем мучительнее сомнение, тем сильнее стремление к достижению и твердой уверенности. Но описать эти сомнения, эти заблуждения было необходимо: исцелению должно было предшествовать изучение болезни. Истина ничего не теряет от того, что пылкий юноша сбился с её пути так же как истина и религия не теряют ничего от того, что порочный человек отрицает их.

Все это следовало предварительно высказать для того, чтобы выяснить точку зрения, с которой было бы желательно, чтобы предлагаемая переписка была прочтена и судима.

Ты уехал, Рафаэль, - и чудная природа увядает: пожелтевшие листья падают с деревьев, и мутный осенний туман, словно покров, ложится на помертвелые поля. Одиноко брожу я по печальной местности, громко зову тебя по имени и сержусь, что мой Рафаэль не отвечает мне.

Я пережил твои последния объятия. Печальный стук кареты, увозившей тебя, замолк наконец в моих ушах. Мне, к счастью удалось было уже насыпать благодатный холм земли на радостное прошлое, и вот ты, словно усопший дух, снова возстал в этих местах и являешься предо мной на всех любимых местечках наших прогулок. Рядом с тобой взбирался я на эту скалу, вместе с тобой странствовал по этой необозримой дали. Под темной священной сенью этих буков предстал перед нами впервые смелый идеал нашей дружбы. Здесь впервые развернули мы родословное дерево наших душ, и Юлий нашел в Рафаэле близкого родственника. Нет здесь ни одного источника, ни одного куста, ни одного холма, где воспоминание о минувшем блаженстве не нарушало бы моего спокойствия. Все, все в заговоре против моего выздоровления. Куда бы я ни пошел, все вызывает во мне ужасную сцену нашего прощания.

Что ты со мной сделал, Рафаэль? Чем я стал в короткое время? Опасный великий человек! пусть бы я тебя или никогда не узнал, или никогда не терял! Поспеши назад, вернись на крыльях любви, или твое нежное насаждение погибнет. Как мог ты, при твоей нежной душе, решиться бросить начатое дело, когда оно еще так далеко от совершенства? Устои твоей гордой мудрости еще шатки в моем мозгу и сердце, прекрасные дворцы, построенные тобою, рушатся, и раздавленный червяк стонет и корчится под их развалинами.

Счастливое, райское время, когда я пробирался по жизненному пути с завязанными глазами, как бы опьяненный; когда весь мой ум и все желания вращались в границах родительского горизонта; когда ясный солнечный закат не возбуждал во мне никаких высших предчувствий, кроме надежды на прекрасный завтрашний день; когда только политический журнал напоминал мне о свете, только похоронный звон - о вечности, только сказки с привидениями - о загробном отчете; когда я еще дрожал пред чортом и тем сильнее всей душой предавался божеству. Я ощущал и был счастлив. Рафаэль научил меня думать, и я готов оплакивать мое появление на свет.

Появление на свет? Нет, это только звук без смысла, которого мой разум не должен допускать. Было время, когда я никого не знал, когда обо мне никто не знал, когда, говорят, меня не было. Этого времени больше не существует, следовательно, говорят мне, я сотворен. Но ведь про миллионы людей, существовавших столетия тому назад, ничего уже неизвестно и однако говорят, что они существуют. На чем основываем мы право утверждать начало и отрицать конец? Утверждают, что прекращение мыслящих существ противоречит бесконечной благости. Но разве эта бесконечная благость возникла только с сотворения мира? Если был такой период времени, когда не существовало никаких духов, то значит эта бесконечная благость впродолжение всей предыдущей вечности была бездеятельна. Если мировое здание есть полнота Творца, то, следовательно, до сотворения мира ему не хватало полноты. Но такое предположение противоречит идее совершенного Бога, следовательно не было акта творения... Куда завели меня мои мысли, Рафаэль? Что за ужасная путаница в моих выводах! Как только я начинаю верить в Бога, я должен отказаться от Творца. А на что Бог, если я могу обойтись без Творца?

Ты отнял у меня веру, дававшую мне мир. Ты научил меня презирать то, чему я поклонялся. Тысячи вещей казались мне достойными почитания, пока твоя печальная философия не разоблачила их. Я видел, как толпа народа стремилась в церковь, я слышал, как вдохновенное благочестие соединяло их в братской молитве; дважды стоял я у смертного одра, дважды видел я - о могущественное чудо действия религии - как небесная надежда побеждала страх уничтожения и как в погасавших глазах умирающого загорался светлый луч радости.

Божественно, да божественно должно быть учение, воскликнул я, исповедуемое лучшими из людей, способное так могущественно побеждать итак чудесно утешать. Твоя холодная философия погасила мой восторг. Столь же многие, говорил ты мне, толпились некогда под колоннами и в храме Юпитера, столь же многие и так же радостно восходили на костры в честь Брамы. Неужели то, что тебе кажется столь отвратительным в язычестве, может служить тебе доказательством божественности твоего учения?

завоевателю, все мои корабли, достигнув этого острова, и уничтожил всякую надежду на возврат. Я никогда не примирюсь с идеей, раз мною осмеянной. Мой разум теперь все для меня: мой единственный поручитель за божество, добродетель, безсмертие. Увы мне отныне, если я этого единственного поручителя поймаю на противоречии! если уменьшится мое уважение перед его умозаключениями! если какая-нибудь порванная нить в моем мозгу собьет его с пути! Отныне мое счестье зависит от гармонии моего воспринимающого аппарата. Горе мне, если струны этого инструмента дадут фальшивый тон в серьезные эпохи моей жизни, если мои убеждения будут колебаться в зависимости от биения моего пульса.

Твое учение польстило моей гордости. Я был пленником. Ты вывел меня на свет; золотой свет и неизмеримая свобода восхитили мои глаза. Раньше я довольствовался скромной славой считаться хорошим сыном семьи, другом своих друзей, полезным членом общества, - ты превратил меня в гражданина вселенной. Мои желания еще не посягали на прерогативы знатных людей. Я терпел этих счастливцев, потому что нищие терпели меня. Я не краснел за то, что завидовал части человеческого рода, ибо оставалась еще большая часть, которую я должен был жалеть. Теперь я впервые узнал, что мри притязания на наслаждение так же значительны, как и притязания моих остальных братьев. Теперь, поднявшись над этими воззрениями, я увидел, что значу не больше и не меньше, чем властители земли. Рафаэль разрушил всякия пути соглашения и убеждения. Я чувствую себя совершенно свободным, - ибо разум, сказал мне Рафаэль, есть единственная монархия в духовном мире, мой трон - в моем мозгу. Все вещи на небе и на земле имеют только то значение, ту цену, которые за ними признает мой разум. Все сотворенное принадлежит мне, ибо я владею неоспоримым правом им вполне наслаждаться. Все духи, стоящие одною ступенью ниже всесовершеннейшого Духа, суть мои собратья, ибо мы все повинуемся единому закону, поклоняемся единому Господину.

Как возвышенно и прекрасно звучит это заявление! Какой большой запас для удовлетворения моей жажды к познанию! Но - несчастное противоречие природы - этот свободный, стремящийся к возвышенному, дух заключен в оцепенелый, неизменный часовой механизм смертного тела, принимает участие в его низменных потребностях, подчинен его мелким судьбам - этот бог должен жить в мире червей. Для его деятельности открыт бесконечный простор природы, но он однако не смеет иметь одновременно двух идей. Его взор проникает до божества, тогда как он сам должен сначала медленно и с трудом ползти к нему через элементы времени. Чтобы исчерпать одно наслаждение, он должен отказаться от всякого другого; двух неограниченных желаний слишком много для его маленького сердца. Всякая новая радость стоит ему суммы всех предыдущих. Настоящий момент является могилой для всех прошедших. Час любовного свидания является потерею для дружбы.

Куда я ни взгляну, Рафаэль, как ограничен человек! Как велико разстояние между его притязаниями и их удовлетворением! О, позавидуй его благодетельному сну! Не буди его! Он был так счастлив, пока не начал спрашивать, куда он должен идти и откуда пришел. Разум - это факел в темнице. Узник не думал о свете, вдруг над ним засветил призрак свободы, подобно молнии в ночи, после которой она кажется еще темнее. Наша философия подобна несчастному любопытству Эдипа, который не переставал допытываться, пока страшный оракул не пояснил себя:

"Ах, если бы никогда не узнал, кто ты!"

Разве твоя философия заменяет мне то, что она отняла у меня? Зачем ты похитил меня от земли, раз ты не имел ключей от неба? Если ты знал заранее, что путь к мудрости ведет через страшную пропасть сомнений, зачем поставил ты на карту спокойную невинность своего Юлия?

Когда с добром, которое задумал

Я совершить, большое зло граничит,--

То лучше мне добра не совершать *).

*) "Натан Мудрый" Лессинга, в переводе В. С. Лихачова. Дейст. 4, явл. 7.

Ты снес хижину, которая была обитаема, и поставил на её место великолепный мертвый дворец.

Рафаэль, я требую от тебя обратно свою душу. Я несчастлив. Мое мужество меня оставило. Я не доверяю моим собственным силам.

Пиши мне поскорей! Только твоя рука может пролить целительный бальзам на мою пылающую рану.

Такое счастье как наше, Юлий, было бы слишком велико для человеческого жребия, если бы оно длилось непрерывно. Часто эта мысль преследовала меня в пылу наслаждения нашей дружбой. То, что в то время отравляло мое блаженство, было спасительной подготовкой, облегчившей мое теперешнее состояние. Будучи закален в строгой школе отречения, я особенно восприимчив, к утешительной мысли, что наша разлука есть легкая жертва, посредством которой мы заслужили у судьбы радости будущого соединения. До сих пор ты не знал., то такое лишение. Ты страдаешь впервые.

А между тем то, что я как раз теперь оторван от тебя, может быть благодетельным для тебя. Тебе предстоит перенести болезнь, от которой ты должен выздороветь при помощи самого себя, чтобы быть застрахованным от её возврата. Чем более одиноким чувствуешь ты себя, тем более ты постараешься приложить все, заключающияся в тебе самом, целебные силы; чем меньше будет минутное облегчение, которое ты получишь от паллиатива, тем вернее тебе удастся убить болезнь в самом зародыше.

Я не раскаиваюсь в том, что разбудил тебя от твоего сладкого сна, хотя твое теперешнее состояние и тяжело. Я только ускорил кризис, неизбежный, раньше или позже, для таких душ, как твоя, при чем все зависит от того, в какой период жизни он совершится. Бывают такия положения, в которых ужасно отчаиваться в истине и добродетели. Горе тому, кому среди бури страстей приходится бороться с хитросплетениями мудрствующого разума. Я ощутил во всем объеме, что это значит, и, чтобы предохранить тебя от подобной же участи, мне не оставалось ничего другого, как посредством прививки сделать эту неизбежную заразу безвредной.

А мог ли я, Юлий, избрать для этого более благоприятное время? Ты стоял передо мной полный юношеской силы, тело и душа в полном расцвете, не отягощенный никакими заботами, не связанный никакими страстями, свободный и сильный, готовый на великую борьбу, призом которой является возвышенное спокойствие убежденности. Истина и заблуждение еще не были вплетены в твои жизненные интересы. Твои добродетели и твои наслаждения были независимы от обоих. Не нужно было никаких застращиваний, чтобы удержать тебя от низменного распутства. Любовь к более благородным наслаждениям сделала его тебе противным. Ты был хорош по инстинкту, благодаря неоскверненному нравственному изяществу. Мне нечего было бояться за твою нравственность, когда рушится здание, на котором она не покоилась. И теперь меня не пугают твои опасения. Что бы ни навеяло на тебя меланхолическое настроение духа, я лучше знаю тебя, Юлий. Неблагодарный! Ты бранишь разум, ты забываешь, какие наслаждения он тебе уже доставил. Если бы даже ты и мог впродолжение всей своей жизни избегнуть опасностей скептицизма, все же это была моя обязанность не лишить тебя наслаждений, к которым ты способен и которых ты достоин. Ступень, на которой ты стоял, была недостойна тебя. Путь, по которому ты взобрался, вознаградил тебя за все, чего я тебя лишил. Я не забыл, с каким восторгом ты благословлял момент, когда с твоих глаз спала повязка. Пылкость, с которой ты набросился на истину, может быть привела твою всепоглощающую фантазию к пропасти, перед которой ты с ужасом отступил.

Я должен проследить ход твоих мыслей, чтобы открыть источник твоих жалоб. Ты обыкновенно записывал результаты своих размышлений. Пришли мне твои заметки, и тогда я тебе отвечу.

Сегодня я перебирал свои бумаги. Я нашел потерянное сочинение, набросанное в счастливые часы моего гордого вдохновения. Рафаэль, насколько иным все это мне кажется теперь! Это деревянные декорации сцены, лишенные освещения. Мое сердце искало философии, а фантазия преподнесла ему мечты. И самая горячечная фантазия казалась мне самой истинной.

Я ищу законы духа, возношусь до бесконечности и - забываю доказать, что духи действительно существуют. Смелый натиск матерьялизма рушит мое создание. Ты прочтешь этот отрывок, милый Рафаэль. - О, если бы тебе удалось раздуть потухшую искру моего энтузиазма, примирить меня снова с моим гением - но я так сильно упал духом, что вряд-ли даже и одобрение Рафаэля может поднять меня.

всякого мыслящого существа стало заключаться в отыскании первого плана, правила, управляющого машиной, единства в сложности, закона в феномене, и нанести строение снова на его план. Следовательно для меня существует только одно единственное явление природы - мыслящее существо. Великое сложное, называемое нами вселенной, представляется мне теперь замечательным только потому, что цель его существования - это символически обозначать мне разнообразные проявления того существа. Все во мне и вне меня суть только гиероглифы силы, подобной мне. Законы природы суть цифры, сопоставляемые мыслящим существом, чтобы сделать себя понятным мыслящему существу, или азбука, посредством которой все духи сносятся с совершеннейшим духом и между собой. Гармония, истина, порядок, красота, превосходство доставляют мне удовольствие, потому что они меня переносят в деятельное состояние их изобретателя, их обладателя, потому что они мне открывают присутствие разумно-ощущающого существа и заставляют меня предчувствовать мое родство с этим существом. Всякое новое ознакомление с царством истины: притяжение, недавно открытая система кровеобращения, система Линнея, имеют для меня в сущности то же значение, что и откопанный в Геркулануме антик - то и другое суть для меня только отражение духа, новое знакомство с подобным мне существом. Я переговариваюсь с бесконечным при посредстве природы, при посредстве всемирной истории - я читаю душу художника в его Аполлоне.

Если хочешь в этом убедиться, милый Рафаэль, то веди свое исследование в обратном порядке. Всякому состоянию человеческой души соответствует какая нибудь обозначающаяся его парабола в физическом творении, и из этого богатого склада черпали не только художники и поэты, но даже самые отвлеченные мыслители. Живую деятельность мы называем огнем, время - потоком, уносящим все в своем течении; вечность уподобляем кругу; тайна облекается в полночный покров, а истина обитает солнце. Я даже начинаю думать, что и будущая судьба человеческого духа уже заключается предсказанной в телесном творении. Всякая новая весна, выгоняющая ростки растений из земли, поясняет мне страшную загадку смерти и опровергает мое боязливое опасение вечного сна. Ласточка, которую мы находим зимою окоченевшей и которая снова оживает весною, безжизненная гусеница, оживающая в виде бабочки, носящейся по воздуху, представляют прекрасный символ нашего безсмертия.

Каким замечательным кажется мне теперь все! - Теперь, Рафаэль, все населено вокруг меня. Во всей природе для меня не существует больше пустынь. Где бы я ни открыл тело, там предчувствую я и дух; всякое замеченное мною движение наводит меня на родившую его мысль.

"Где нет погребенных умерших, где не будет возстания",

там всемогущий открывается мне в своих творениях - так понимаю я учение о вездесущности Бога.

к себе, собирать в себе, усвоять все, что они считают хорошим, превосходным, привлекательным. Созерцание прекрасного, истинного, превосходного есть мгновенное усвоение этих качеств. Мы сами вступаем в то состояние, которое мы воспринимаем. Мы становимся обладателями добродетели, виновниками поступка, обладателями истины и блаженства в ту минуту, когда мы о них думаем. Мы сами становимся объектом, который мы ощутили. Не смущай меня двусмысленной улыбкой, Рафаэль, это предположение есть основание, на котором я строю все следствия, и мы должны придти относительно этого к соглашению, а то у меня не хватит мужества закончить мою систему.

Внутреннее чувство каждого говорит ему о чем-то подобном. Когда мы, например, восхищаемся каким нибудь великодушным, храбрым или мудрым поступком, не подымается-ли тогда в нашем сердце внутреннее сознание, что и мы способны совершить то же самое? Не потому-ли мы краснеем, когда слышим рассказ о подобных поступках, что наша скромность боится восхищения, что мы смущаемся как бы не услышать похвалы за происшедшее в нашем существе облагораживание? Даже наше тело перенимает в эту минуту жесты действующого лица, чем очевидно показывает, что наша душа перешла в его состояние. Не замечал-ли ты, Рафаэль, когда тебе случалось присутствовать на многочисленном собрании, слушающем повествование о каком нибудь великом событии, как сам рассказчик жаждал фимиама, как он упивался похвалами, расточаемыми его герою; а если тебе самому приходилось быть рассказчиком, не случалось ли тебе ловить свое сердце на этом приятном самообмане? Ты знаешь примеры, Рафаэль, когда я мог спорить с тобой, моим близким другом, из-за того, кому прочесть какой нибудь славный анекдот или хорошее стихотворение, не желая уступить тебе лавров, переходящих от автора на чтеца. Поэтому быстрое и сильное восхищение перед добродетелью вообще считается указателем восприимчивости к добродетели, и, напротив, обыкновенно сомневаются в сердечности человека, голова которого трудно и медленно воспринимает нравственную красоту.

Не возражай мне, что нередко и порок может живо уразуметь противоположное ему совершенство, что часто и на злодея находит высокий восторг перед превосходным, что даже слабого иногда воспламеняет энтузиазм к высокому, геркулесовскому величию. Мне известно, например, что наш знаменитый Галлер, так мужественно разоблачивший ничтожество суетных почестей, философским величием которого я так восхищался, не смог отнестись с пренебрежением к еще более пустому ничтожеству, а именно к ордену, оскорблявшему его величие. Я вполне убежден, что в счастливый момент служения идеалу художник, философ и поэт суть действительно те великие и прекрасные люди, изображение которых они нам дают, но это облагораживание духа представляет для многих из них неестественное состояние, насильственно вызванное сильным волнением крови, быстрым полетом фантазии; поэтому оно мимолетно, как всякое иное очарование, и скоро исчезает, оставляя сердце утомленным и потому более доступным для деспотического произвола низших страстей.

Оно оставляет сердце более утомленным, говорю я, ибо из опыта известно, что преступник-рецидивист бывает особенно неистов, что ренегаты добродетели особенно сладко отдыхают в объятиях порока от неприятной неволи раскаяния.

Я хотел доказать, милый Рафаэль, что ощущая чужое состояние, мы сами впадаем в него, что в тот момент, когда мы вызываем в себе представление о совершенстве, оно становится нашим, что удовольствие, которое мы находим в истине, красоте и добродетели, разрешается в конце концов в сознание собственного облагораживания, собственного обогащения.

Мы имеем понятие о мудрости высшого существа, о его благости, о его справедливости, но не имеем, никакого понятия о его всемогуществе. Чтобы обозначить его всемогущество, мы довольствуемся представлением трех последующих одна за другой ступеней: Ничто, Его воля и Нечто. Все пусто и темно - Бог воскликнул: да будет свет - и стал свет. Если бы мы проникли реальную идею его всемогущества, то мы были бы творцами, как он.

Следовательно всякое воспринимаемое мною совершенство становится моею собственностью; оно доставляет мне радость, потому что оно мне свойственно, я стремлюсь к нему, потому что люблю самого себя. Совершенство в природе не есть свойство материи, а свойство духов. Все духи счастливы через свое совершенство. Я стремлюсь к счастью всех духов, потому что люблю самого себя. Благополучие, которое я себе представляю, становится моим благополучием, поэтому для меня важно возбуждать это представление, умножать его, возвышать - следовательно для меня важно распространять вокруг себя благополучие. Всякую красоту, всякое совершенство, всякое наслаждение, вызываемые мною вне меня, я вызываю в себе самом; а если я ими пренебрегаю, разрушаю их, я упускаю их для самого себя. Я желаю чужое счастье, потому что я желаю свое собственное. Желание чужого благополучия мы называем доброжелательством.

А теперь, дорогой Рафаэль, позволь мне бросить взгляд кругом. Я взобрался на вершину, туман разсеялся, и я окружен неизмеримым, цветущим ландшафтом. Чистейший солнечный свет очистил все мои понятия.

совершеннейшого, основанное на мгновенном обмене личности, смешение существ.

Когда я ненавижу, я нечто отнимаю от себя; когда я люблю, я обогащаюсь тем, что я люблю. Прощение есть возвращение отчужденной собственности; человеконенавистничество - продленное самоубийство; эгоизм - величайшая бедность созданного существа.

Когда Рафаэль вырвался из моих объятий, моя душа разорвалась на части, и я оплакиваю потерю лучшей моей половины. В тот блаженный вечер - ты знаешь какой, - когда наши души впервые воспламенились, все твои великия ощущения стали моими, я присвоил себе, на основании моего вечного права собственности, только твое совершенство - ощущая больше гордости в том, чтобы любить тебя, чем в том, чтобы быть любимым тобою, ибо первое сделало из меня Рафаэля.

(Перевод Ф. Миллера, см. т. I, 17).

Любовь возникает не между согласными, а между гармоничными душами. Я с удовольствием вижу мои ощущения отраженными в твоих, но я с горячей страстностью поглощаю твои высшия ощущения, которых не хватает мне. Один закон руководит дружбой и любовью. Кроткая Дездемона полюбила своего Отелло за пережитые им опасности; мужественный Отелло полюбил ее за пролитые за него слезы.

Ты понимаешь меня, милый Рафаэль. Человек, научивший находить красоту, величие и совершенство в малом и великом природы и отыскивать в этом разнообразии великое единство, значительно приблизился к божеству. Все творение расплывается в его личности. Если бы каждый человек любил всех людей, то всякий обладал бы вселенной. - Но боюсь, современная философия противоречит этому учению. Многие из наших мыслителей сочли себя обязанными насмешками изгнать из людских душ это небесное стремление, стереть печать божества и превратить эту энергию, этот благородный энтузиазм в холодное, мертвящее дыхание малодушного равнодушия. В рабском сознании своего собственного унижения они вошли в соглашение с эгоизмом, опаснейшим врагом доброжелательства, и стали объяснять явление, слишком божественное для их ограниченных сердец. Они соткали свое безотрадное учение из скудного эгоизма и свою собственную ограниченность приняли за масштаб творца. Выродившиеся рабы, безславящие свободу под звуки своих цепей. Даже Свифт, доведший порицание глупости до опозорения человечества и начертавший на позорном столбе, воздвигнутом им всему роду человеческому, прежде всего свое собственное имя, не мог нанести человеческой природе такой смертельной раны, как те опасные мыслители, которые возводят в систему эгоизм, украшая его со всем присущим им остроумием и гением.

Почему весь род должен платиться за то, что некоторые члены его уступают в достоинстве? Я искренне признаюсь, что верю в действительность самоотверженной любви. Я пропал,-если она не существует, тогда я отказываюсь от божества, безсмертия и добродетели. У меня не останется доказательства для этих надежд, если я перестану верить в любовь. Дух, любящий только самого себя, есть атом, плавающий в бесконечном пустом пространстве.

Однако любовь привела к таким последствиям, которые, повидимому, противоречат её природе.

Возможно, что я могу увеличить свое счастье жертвой, принесенной ради чужого счастья, но неужели и тогда, когда я жертвую своей собственной жизнью? А между тем в истории существуют примеры таких жертв, и я сам живо чувствую, что мне ничего не стоит умереть ради твоего спасения, Рафаэль. Каким же образом можем мы считать смерть средством к увеличению суммы наших наслаждений? Как может прекращение моего существования согласоваться с обогащением моего существа?

в вере в безсмертие, приносящая жертву и под угрозой уничтожения.

Уже способность жертвовать настоящим благом в пользу вечного облагораживает душу человека, - это благороднейшая степень эгоизма, но эгоизм и любовь делят род человеческий на две весьма несходных части, границы которых никогда не сливаются. Эгоизм достигает своего средоточия в самом себе; любовь полагает его вне себя, на оси вечного целого. Любовь стремится к единству; эгоизм есть одиночество. Любовь есть гражданка - соправительница цветущей республики; эгоизм - деспот в опустошенном творении.

Эгоизм сеет, чтобы пожать благодарность; любовь, - чтобы пожать неблагодарность. Любовь дает в дар, эгоизм дает взаймы, - все равно перед престолом ли строгой истины, ради-ли наслаждения в следующий момент или в надежде на мученический венец - все равно будут ли получены проценты в этой жизни или в будущей. Представь себе, милый Рафаэль, истину, благодетельную для всего рода человеческого в отдаленные века, прибавь к этому, что эта истина обрекает признающого ее на смерть, что эта истина может быть доказана и в нее могут уверовать только после его смерти. Затем представь себе человека, одаренного блестящим, обширным гением, пламенным вдохновением, полной, возвышенной способностью к любви. Пусть в его душе возникнет совершенный идеал великого последствия его поступка, пусть в смутном предчувствии промелькнут перед ним все те счастливые, которых он создаст, пусть перед его умом предстанут одновременно настоящее и будущее, - и теперь ответь мне, нуждается-ли этот человек в указании на будущую жизнь?

Вся сумма этих ощущений переплетется с его личностью, сольется во-едино с его я. Представляющийся уму в эту минуту род человеческий есть он сам. Род человеческий есть тело, в котором его жизнь, позабытая и ненужная, плавает, подобно капле крови, которую он охотно готов выжать ради здоровья всего тела.

Бог и природа суть две величины, вполне равные.

Вся сумма гармонической деятельности, существующая в божественной субстанции, находится в природе, которая есть слепок этой субстанции; но находится разъединенной по безчисленным степеням, массам и ступеням. Природа (позволь мне это образное выражение), природа есть бесконечно разделенный Бог.

Подобно тому как в призме белый луч разделяется на семь более темных лучей, так божественное Я преломилось на безчисленные, ощущающия субстанции. Подобно тому как семь темных лучей вновь сливаются в один светлый луч, так из соединения всех этих субстанций должно было бы возникнуть божественное существо. Существующая форма построения природы есть оптическое стекло, и вся деятельность духов только бесконечная игра красок простого божественного луча. Если бы Всемогущему вздумалось как нибудь разбить эту призму, то плотина между ним и вселенной была бы разрушена, все духи исчезли бы в бесконечном, все аккорды слились бы в единую гармонию, все ручьи исчезли бы в одном океане.

Телесная форма природы произошла через притяжение элементов. Притяжение духов, размноженное и продолженное до бесконечности, должно было наконец привести к прекращению всякого деления, или, если я смею это высказать, Рафаэль, произвести Бога. Такое притяжение есть любовь.

разрушительного пламени времени.

Что составляет сумму всего того, что до сих пор было сказано?

Познаем же совершенство, и оно станет принадлежать нам; освоимся с высшим идеальным единством и мы сольемся в братской любви. Будем насаждать красоту и радость, и мы пожнем красоту и радость. Будем ясно мыслить, и тогда мы будем пламенно любить. Будьте совершенны, как совершенен ваш отец небесный, говорит основатель нашей веры. Слабое человечество побледнело, услыша эту заповедь, поэтому он пояснил ее: любите друг друга.

Таким взошло семя, посеянное тобою в моей душе. Посмейся над твоим учеником, или порадуйся, или покрасней за него. Как хочешь - но эта философия облагородила мое сердце и скрасила надежды моей жизни. Возможно, мой дорогой, что все мои заключения построены на неосновательных мечтах. Вселенная, какою я ее здесь нарисовал, существует, может быть, только в мозгу твоего Юлия - может быть, что по истечении многих тысячелетий, определенных Высшим Судиеио, когда он возсядет на престол, я, при виде истинного оригинала, покраснею от стыда и разорву в куски свой ученический рисунок - все это может случиться, я подготовлен к этому; но тогда, если действительность совсем даже не будет походить на мой сон, она покажется мне тем обворожительнее, тем величественнее. Могут-ли мои идеи быть прекраснее, чем идеи вечного Творца? Как? Разве он может потерпеть, чтобы его высокое, художественное произведение было ниже ожиданий смертного знатока? В этом и состоит решительное испытание высокого совершенства высшого духа и его сладчайший триумф, что даже неправильные заключения и самообман не вредят признанию его: что все извилистые пути заблуждающагося ума примыкают в конце концов к прямому направлению вечной истины и все отделившиеся рукава их потока сливаются в одном устье. Рафаэль - какие мысли возбуждает во мне художник, которого тысяча изображений искажают по разному, но который во всех них остается все же сходен с самим собою, который даже обезображенный рукою кропателя возбуждает восторг!...

Впрочем мое представление может быть вполне неудачным, вполне неверным - более того, я уверен, что оно необходимо именно таково и есть - и все же возможно, что все его результаты сбудутся. Все наше знание, с этим согласны все ученые, сводится к условному обману, который однако не исключает строжайшей истины. Наши чистейшия понятия никоим образом не представляют из себя образов предметов, а только необходимо-определенные и сосуществующие с ними знаки. Ни Бог, ни человеческая душа, ни вселенная не суть в действительности то, за что мы их почитаем. Наши представления о вещах суть только эндемическия формы, в которых передает их нам обитаемая нами планета. Наш мозг принадлежит этой планете, а следовательно и сохраняющиеся в нем идиомы наших понятий. Но сила души самодовлеюща, необходима и всегда себе самой равна; своеволие в выборе способов, которыми она себя проявляет, ничего не меняет в вечных законах, по которым она проявляется до тех пор, пока это своеволие не находится в противоречии с самим собой, пока знак остается вполне согласным с обозначаемым. Отношение между идиомами, каким его представляет наше мышление, должно в действительности существовать и между вещами. Следовательно, истина есть качество не идиомов, а заключений; она не есть сходство между знаком и обозначаемым, между понятием и предметом, но согласование этого понятия с законами мышления. Точно также математика пользуется цифрами, которые существуют только на бумаге, и при помощи их находит то, что существует в мире действительном. Какое, например, сходство существует между буквами A и B, знаками =, + и - и тем фактом, который находят при помощи их? - и однако предсказанная за сотни лет комета появляется на отдаленном небосклоне, ожидаемая планета заслоняет солнечный диск! С верой в непогрешимость своих вычислений вступает открыватель нового света, Колумб, в борьбу с океаном, по которому еще никто не плавал, в поисках за вторым недостающим полушарием, за большим островом Атлантикой, долженствующим заполнить пробел на его географической карте. Он нашел его, этот остров, бывший у него на бумаге, и его разсчет оказался верным. Но разве он был бы менее верен, если бы враждебная буря разбила суда Колумба или погнала их назад? Подобный же разсчет делает и человеческий разум, измеряя безплотное с помощью плотского и применяя математику своих заключений к скрытой физике сверхчеловеческого. Но его вычислениям недостает конечного испытания, ибо из той неведомой страны ни один путник не вернулся к нам рассказать о своих открытиях.

Человеческая природа имеет свои собственные границы, и каждый индивидуум - свои собственные. С первыми мы оба примиряемся, вторые Рафаэль должен извинить молодости своего Юлия. Я беден понятиями, чужд многих знаний, считаемых необходимыми при этого рода исследованиях. Я не прошел никакой философской школы и читал мало печатных произведений. Возможно, что кое-где я подставляю свои фантазии на место строгих заключений разума, выдаю волнение своей крови, предчувствия и потребности своего сердца за хладнокровную мудрость; но и это, мой милый, все же не заставит меня жалеть о потерянном времени. И заблуждающийся разум способен заселить даже хаотическую страну грез, сделать плодоносной даже безплодную почву противоречий, и это составляет настоящее приобретение для всеобщого совершенства, это было предусмотрено мудрейшим духом! Дорог не только искусный механик, шлифующий необработанный алмаз в бриллиант, но и тот, кто придает простым камням благородный вид бриллианта. Тщательная обработка формы может иногда заставить забыть грубую правду матерьяла. Всякое упражнение в мышлении, всякое обострение ума разве не является небольшой ступенью к совершенству, а всякое совершенство должно бы иметь право на существование в мировой полноте. Действительность не ограничивается абсолютно необходимым, она обнимает и относительно необходимое; всякое порождение ума, всякое хитросплетение остроумия имеют неоспоримое право гражданства в высшем значении творения. В бесконечном плане природы должно быть место для всякой деятельности, всеобщее счастье ни должно быть лишено ни малейшей степени наслаждения. Не должен ли великий промыслитель мира, по воле которого ни одна щепка не падает безполезно, ни одно пустое место, где могло бы гнездиться хоть какое нибудь наслаждение жизнью, не остается не заселенным, который ядом, смертельным для людей, насыщает ехидн и пауков, мертвую область гниения населяет растениями, хозяйственно распоряжается маленьким цветком сладострастия, могущим произростать в безумии, переработывающий в конце концов порок и и неужели он оставит обширную область вселенной в душе человека пребывать заглохшей и лишенной радостей. Всякая сноровка разума приобретенная даже на заблуждениях, увеличивает его готовность к восприятию истины.

Позволь же мне, дорогой друг моей души, продолжать свой вклад труда в обширную паутину человеческой мудрости. Солнце различно отражается в утренних каплях росы и в величественном зеркале омывающого землю океана! Но стыдно мутному нечистому болоту, никогда его не воспринимающему и не отражающему. Миллионы растений всасывают в себя из четырех элементов природы. Для всех стоит открытой её кладовая; но они смешивают её соки и возвращают их на миллионы различных способов. Прекрасное разнообразие указывает на богатого хозяина дома. Четыре элемента, из которых черпают все духи - это: их Я, природа, Бог и будущее. Все это смешивается в них на миллионы различных ладов и также в них проявляются, но единая истина, подобно крепкой оси, проходит через все религии и все системы: "Стремитесь приблизиться к Богу, в которого вы верите".

Было бы действительно печально, Юлий, если бы не оказалось другого средства тебя успокоить, как только вернуть тебе веру в первенцов твоего мышления. Я с истинным удовольствием вновь нашел в твоих заметках идеи, зарождение которых в тебе я видел. Оне достойны такой души, как твоя, но ты не можешь и не должен на этом остановиться. Существуют радости для всякого возраста и наслаждения для всякой ступени ума.

Конечно, тебе, должно быть, тяжело разстаться с системой, которая так соответствовала потребностям твоего сердца. Никакая другая, об этом я готов побиться об заклад, не пустит в тебе таких глубоких корней, и, может быть, достаточно было бы предоставить тебя самому себе, чтобы ты снова, раньше или позже, примирился с твоими любимыми идеями. Ты скоро подметил бы слабые стороны противоположной системы и тогда, при одинаковой недоказанности, предпочел бы наиболее желаемую, а то, может быть, нашел бы и новые доказательства, чтобы спасти из нея, по крайней мере, существенное, хотя бы даже тебе пришлось пожертвовать некоторыми более смелыми утверждениями.

прежнего образования заключалась в подчинении духа и из всех фокусов воспитания этот обыкновенно удавался прежде всего. Даже ты, при всей эластичности твоего характера, повидимому, предназначен к добровольному подчинению господству мнений, и это состояние несовершеннолетия могло продлиться в тебе тем дольше, чем меньше ты чувствовал его давление. У тебя голова и сердце тесно связаны. Для тебя учение приобретало цену из-за учителя. Скоро тебе удалось найти в нем интересную сторону, облагородить его согласно требованиям твоего сердца и уступить в пунктах, которые тебя отталкивали. Нападки на эти мнения ты презирал, как мальчишескую месть розге наказующого. Ты щеголял своими оковами, так как предполагал, что носишь их по собственному желанию.

Таким я нашел тебя и мне было грустно видеть, как часто боязливые соображения мешали тебе наслаждаться цветущей жизнью и проявлять благороднейшия силы. Последовательность, с которой ты следовал своим убеждениям, и сила души, облегчавшая тебе всякую жертву, являлись двойным ограничением твоей деятельности и твоих радостей. Тогда я решил разрушить кропотливые усилия влить в формы обыденных голов такой ум, как твой. Все свелось к тому, чтобы обратить твое внимание на значение саморазмышления и внушить тебе доверие к собственным силам. Успешность твоих первых попыток благоприятствовала моему намерению. Правда, твоя фантазия работала при этом больше, чем твой ум. Её предчувствия быстрее заменили тебе потерянные тобою драгоценнейшия убеждения, чем могло бы это сделать медленное хладнокровное исследование, постепенно идущее от неизвестного к известному. Но так как именно эта вдохновенная система доставила тебе первое наслаждение наэтом новом поле деятельности, то я поостерегся нарушить желанный энтузиазм, который должен был привести к развитию твоих прекрасных способностей. Теперь сцена переменилась. Возврат к опеке детства для тебя навсегда невозможен. Нужно следовать дальше, и ты не нуждаешься больше в пощаде.

Ты не должен удивляться тому, что такая система, как твоя, не может выдержать строгой критики. Все попытки такого же рода, такия же смелые и широкия, как твоя, имеют одинаковую судьбу. И вполне естественно, чтобы твое философское поприще имело в частности то же начало, что и у всего рода человеческого вообще. Первый предмет исследования, на который спокон века покушался человеческий ум, был вселенная. Гипотезы о происхождении мира и связи между его частями занимали, целые столетия тому назад, величайших мыслителей, еще в то время, когда Сократ низвел современную ему философию с неба на землю. Но границы житейской мудрости были слишком узки для гордой любознательности его преемников. На развалинах старой философии была воздвигнута новая. Остроумие позднейших веков бродило по неизмеримому полю возможных ответов на все снова напрашивавшиеся вопросы о таинственном смысле природы, который не мог быть раскрыт никакими человеческими исследованиями. Некоторым удалось даже придать результатам своих размышлений вид определенности, полноты и очевидности. Существуют разные фокусы, при посредстве которых суетный разум пытается избежать постыдного признания, что, как бы он ни расширял свои познания, он не может перейти границ человеческой природы. То думают, что нашли новые истины, когда разложили понятие на отдельные составные части, из которых оно было произвольно составлено. То какое нибудь незаметное предположение служит основанием целой цепи заключений, недостатки которых ловко прикрываются, а найденным таким способом следствиям удивляются, как высшей мудрости. То нагромождают односторонния данные опыта и на них основывают гипотезу, при чем умалчивают о противоречащих данных, или смешивают значение слов, согласно требованиям, выводимых из них заключений. И все это не составляет приемов одних философствующих шарлатанов, нужных им для обмана публики. К подобным же средствам прибегает, не замечая того, и самый честный, самый простодушный изследователь, чтобы утолить свою жажду знания, как только он переступит за пределы сферы, в которой одной его разум может с полным правом радоваться результатам своей деятельности.

Эти заявления должны не мало удивить тебя, Юлий, после всего того, что ты раньше слышал от меня. И все же они не суть результат мнительной прихоти. Я могу тебе дать отчет в основаниях, из которых они вытекают, но я должен был бы предпослать несколько сухое исследование природы человеческого познания, и это я лучше отложу до того времени, когда ты почувствуешь в том потребность. Ты еще не в том настроении духа, чтобы смиренная правда о границах человеческого познания могла заинтересовать тебя. Сначала произведи опыты над системой, вытеснившей твою. Разбери ее с таким же безпристрастием и такой же строгостью. То же произведи и над другими системами, с которыми ты недавно познакомился; и если ни одна из них не удовлетворит вполне твоих требований, тогда перед тобой возникнет вопрос: а справедливы-ли эти требования?

"Плохое утешение, скажешь ты. Значит после столь блестящих надежд мне ничего не остается в будущем, как только отречение? Стоило-ли после этого побуждать меня к полному пользованию моим разумом, чтобы ставить ему пределы как раз тогда, когда он стал для меня наиболее плодотворным? Неужели я только для того испытал высшее наслаждение, чтобы вдвойне почувствовать томительное чувство моей ограниченности?"

благородства твоей души. Ты проснулся от дремоты, которую нагнало на тебя подчинение чужим мнениям. Но ты никогда не достигнешь того величия, к которому ты предназначен, если ты истратишь свои силы в стремлении к недостижимым целям. Так могло еще идти, пока это было естественное следствие твоей, только что приобретенной свободы. Идеи, особенно занимавшия тебя раньше, необходимо должны были дать первое направление деятельности твоего ума. Самое ли оно плодотворное из всех возможных, это раньше или позже указал-бы тебе собственный опыт. Мое дело заключалось только в том, чтобы по возможности ускорить этот момент. По принятому предубеждению значение человека определяют тем материалом, который он разрабатывает, а не тем, как он его разрабатывает. Но тот, кто обладает более возвышенной душой, чтит печать совершенства в самой малой сфере и, напротив, смотрит с сострадательным пренебрежением на тщеславные попытки проникнуть вселенную взором насекомого. Поэтому из всех идей, заключающихся в твоих заметках, менее всего я могу дозволить тебе утверждение, будто высшее назначение человека состоит в том, чтобы догадываться о духе создателя мира по его художническому творению. Правда, и я не знаю для деятельности совершеннейшого существа более возвышенного названия, чем искусство. Но ты, кажется, просмотрел важное различие. Вселенная не есть чистый снимок идеала, подобно законченному произведению художника-человека. Последний деспотически распоряжается мертвым матерьялом, служащим ему для воплощения его идей. Но в божественном произведении искусства пощажено своеобразное значение всякой составной его части, и этот оберегающий взгляд, бросаемый великим мастером на всякий зародыш энергии, даже в малейшем создании, возвеличивает его не менее, чем гармония неизмеримого целого. Жизнь и свобода, в наиболее возможном размере, вот печать божественного творчества. Оно наиболее возвышенно проявляется именно там, где идеал кажется наименее достигнутым. Но именно это высшее совершенство не может быть постигнуто нами в нашей теперешней ограниченности. Мы обозреваем слишком малую часть вселенной, и для нашего уха недоступно восприятие огромного множества диссонансов. Всякая ступень, на которую мы подымемся по лестнице существ, сделает нас восприимчивее к этого рода художественному наслаждению, но и тогда оно будет иметь для нас значение только средства, только посколько оно будет нас вдохновлять к подобного рода деятельности. Ленивое созерцание чужого величия никогда не может быть высокой заслугой.

Более благородные люди не имеют недостатка ни в матерьяле для деятельности, ни в силах, чтобы самим стать творцами в своей сфере. Это и твое призвание, Юлий. Раз ты его признаешь, тебе уже никогда не придет на ум жаловаться на границы, которых твоя любознательность не может перешагнуть.

И этого-то момента я жду, потому что тогда увижу тебя вполне примиренным со мной. Ты сначала должен вполне ознакомиться с размером твоих сил, тогда ты оценишь вполне значение свободного их проявления. До тех пор продолжай сердиться на меня, но не отчаявайся в самом себе.

Первоначально появилась в "Талии" за 1785 и но задуманы гораздо раньше. Еще стихотворение "Дружба" (ср. т. I, стр. 17 и 840) при своем первом появлении носило подзаглавие: "Из не напечатанного романа "". Этажи письмами, где Юлий развивает свою "теософию", и должно было по первоначальному замыслу ограничиваться все произведение. Но затем был введен и сам Рафаэль, спокойный друг-наставник мятущагося Юлия; роль его взял на себя старший друг поэта Кернер. Но он писал свои ответные письма очень вяло (забавное изображение этого мы находим в "Утре Кернера", ср. т. III, стр. 616) и его письма лишь незначительное добавление к "Теософии Юлия" - т. е. самого Шиллера. Со всем мечтательным пылом юности и склонностью к теософической мистике, подчас даже пользующейся выражениями средневековой мистики и алхимии (ср. ниже прим. к стр. 235, автор не столько хочет научно изследовать загадку мироздания, сколько непосредственно постигнуть ее. Вселенная есть мысль Бога; Бог и природа суть две величины вполне равные; природа есть бесконечно разделенный Бог. Их соединяет любовь, уравнивающая бесконечное с конечным.

Последнее письмо Рафаэля-Кернера (сто. 285) появилось лишь через три года (в "Талии" 1789 г.) и в тексте научных немецких изданий Шиллера выпускается.

Стр. 229. Толпились несобственно "вокруг идолов" - um die Irmensänle (идол древних саксов). - В честь Брамы - высшого божества индусов.

Стр. 230. драме Софокла "Царь ддип" (480 г. до Р. Хр.), герой которой с ужасом узнает, что он повинен в страшных преступлениях отцеубийства и гнусного кровосмешения. Следующия затем слова Ах если бы ты никогда не узнал, кто мы, принадлежит не оракулу, а его матери и жене Иокасте.

Недавно открытая система кровеобращения в 1756 г. Альбрехтом фон-Ганером. - Парабола - в смысле притчи.

Наш знаменитый Галлер вышеупомянутый естествоиспытатель и известный поэт - разоблачивший ничтожество суетных почестей" в стихотворении "Ober die Ehre".

Свифт знаменитый английский сатирик (1667-1745). При чрезвычайной силе презрения к человеческим недостаткам, сам далеко не был свободен от пороков

Стр. 235. Царь злата, разрастающееся таинственное средство - алхимическия выражения: как некоторые неизвестные вещества (открыть и" и было задачей алхимии) выделяют золото (оно называлось в алхимии царем) из извести, так любовь выделяет из нашей души её лучшие элементы.

Когда он возсядет на престоле - слова Натана Мудрого в конце знаменитого рассказа о трех кольцах.-- Эндемическия формы - местные, здешния, всенародные. - соб ственно, паречия: наш язык, посредством которого мы мыслям.

Стр. 237. Атлантика - опечатка вместо ; по мифу рассказанному еще Платоном, так назывался громадный остров, лежавший среди Атлантического океана, но затем исчезнувший в его водах. Основой мифа могли послужить рассказы финикийских купцов, заброшенных бурею в Америку и затем возвращавшихся на родину. Тарквиний Секст, вернее Секст Тарквиний, сын царя римского Тарквиния Гордого, обезчестивший Лукрецию, жену Коллатина и тем подавший повод изгнать царей и основать республику.

1. в изд. Гербеля.

2. Э. Л. Радлов. Переведено для настоящого издания.