Стихотворения (1799 - 1800 г.)

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Стихотворения (1799 - 1800 г.) (старая орфография)

НЕНИЯ.

(1799).

Смерть суждена и прекрасному - богу людей и безсмертных

Зевса стигийского грудь, меди подобно, тверда,

Раз лишь достигла любовь до властителя сумрачных теней,

Но при пороге еще строго он отнял свой дар.

Не усладить Афродите прекрасного юноши рану.

Вепрь безпощадно красу тела его растерзал.

И безсмертная мать не спасла великого сына:

Пал он у скейских ворот волей державных судеб...

Но она вышла из моря в сонме дщерей Нерея:

В жалобах ожил опять славный делами герой.

Видишь: боги рыдают и плачут богини Олимпа,

Что совершенному - смерть, смерть красоте суждена.

Даже и песнью печали славно в устах быть любимых:

Только ничтожное в Орк сходит без звуков любви.

М. Михайлов.

ПЕСНЬ О КОЛОКОЛЕ.

(1799).

Утвердивши форму в глине,

Обожженную огнем,

Выльем колокол мы ныне;

Ну, живей, друзья, начнем!

Если градом пот

С жарких лиц течет --

Мастер честь за труд находит;

Благодать же свыше сходит.

Разумный труд, начатый нами,

Разумных требует речей:

Работа с мудрыми речами

Идет успешней и быстрей.

И так, обдумаем прилежно,

Что слабой силою свершим:

Презрен, кто действует небрежно

Не думав над трудом своим!

В том человеку честь и слава,

На то и светлый разум в нем,

Чтоб замышлял он в сердце здраво

Дров давай сюда проворней,

Дров сосновых и сухих,

Чтоб огонь, стесненный в горне,

Охватил в минуту их.

Медь дружнее плавь,

Олова прибавь,

Чтобы с силой надлежащей,

Медь слилась струей кипящей.

Что с помощью огня глубоко

Тут в яме сила рук создаст,

То звуком весть об нас далеко

С высокой башни передаст.

И звук пойдет к столетьям дальним

И многим смертным слух пленит,

Застонет жалобно с печальным

И в хор мольбы соединит.

Чтоб земнородным ни послала

Судьба, свершая свой закон,

Про все звучит венец металла --

Пузыри блестят по сплаву:

Дружно! - плавится металл.

Поташу прибавь к составу,

Чтоб состав не застывал.

Смесь в горну мешай,

Пену очищай,

Чтоб металл, очищен жаром,

Чистый звук давал не даром.

Веселый звон святого пира

Встречает милое дитя,

Когда оно в объятьях мира

Вступает в область бытия;

Покуда жребий неизбежный

Почиет в мгле грядущих лет,

Лелеет мать с заботой нежной

Златой младенчества разсвет.

Но дни за днями мчатся вслед.

С подругой детства отрок смелый

Разстался гордо в жизнь влеком,

Идет, как странник, в отчий дом.

Там в неге юности чудесной,

Как дивный образ неземной,

В лице с стыдливостью прелестной,

Он видит деву пред собой.

И сердце юноши пылает:

Неизреченных полный мук

Он слезы льет, он покидает

Разгульных братий буйный круг;

За ней он следует, безмолвный,

Её приветом он согрет.

И в дар любви, восторгов полный,

С полей приносит лучший цвет.

О, нега чувств, надежды сладость!

О, первой страсти миг златой!

Душа вкусила жизни радость,

Для ней открылся рай земной.

Зачем же мчишься, прелесть мая?

Постой, любви пора младая!

Опущу я прут опять:

Если он остеклянится,

Значит - время выливать.

Ну, друзья, живей!

Пробуйте скорей,

Слил ли вместе пламень горна

Все, что мягко, что упорно.

Где строгость с нежностью, где сила

С душою кроткой в связь вступила,

Там раздается добрый звук.

Найди ж, кто ищет связи вечной,

Для сердца склонности сердечной:

За миг мечтанья - годы мук!

Свеж, душист венок любовный

У невесты вкруг кудрей

В час, как благовест церковный

К торжеству зовет гостей.

Ах! тот праздник жизни новой

Губит жизни светлый май:

Молви призракам: прощай!

Страсть сердца пройдет,

Любовь остается:

Цветок отцветет,

Но плод разовьется.

Муж должен потом

В бой с жизнью стремиться,

Творить и трудиться;

Он должен искать,

Хитрить, добывать,

Дерзать, состязаться --

За счастьем гоняться

И вот - полилися богатства, как волны:

Амбары пожитками до верху полны;

Стал нужен простор, раздвигается дом.

А в недрах семейства,

С стыдливостью скромной,

И мать, и хозяйка

В заботе всегдашней

И девочек, мальчиков

Учит, смиряет,

И, с мудрой заботой,

Прилежной работой

Порядок ведет

И множит доход,

И копит богатства в прилавках сосновых,

И нитки с жужжащих прядет веретен,

И в шкафах хранит, и опрятных, и новых,

Блестящую шерсть, ослепительный лен,

И, дом украшая изяществом строя,

Не знает покоя.

И радостным взором отец

С балкона высоко-стоящого дома

Не видит, где счастью конец.

Пред ним воротные вздымаются створы,

В амбарах сокровищ подъемлются горы,

И закромы гнутся от милостей неба,

И нивы волнуются жатвою хлеба,

"С незыблемой твердостью,

Прочнее основ земных,

Я счастливый дом воздвиг".

Но с враждебной силой рока

Прочен наш союз - до срока;

Вот и горе настает.

Лить теперь мы можем смело:

Уж зубчатым стал излом.

Но пока начнем мы дело,

Бога в помощь призовем.

Краны отверни!

Боже, дом храни!

Вот по жолобу, сверкая,

Брыжжет масса огневая.

Огонь нам в пользу, если он

У нас обуздан, укрощен;

Что ни творим, ни создаем --

Огонь союзник наш во всем;

Но страшен нам его союз,

Себе он путь прорвет один,

Природы щедрой вольный сын.

Горе, если, сбросив с выи

Груз цепей, свиреп и яр,

Двинет волны огневые

Вдоль по улицам пожар!

Ненавидят в нас стихии

Творчества небесный дар.

Благодатный

Льется с тучи

Дождь могучий!

Но и молний страшный луч

С тех же туч!

Чу! на башне бьют набат!

То пожар!

Словно жар,

Небо рдеет;

Но не утро то алеет.

Чу! тревога...

Дым кругом...

Столб огня взлетает с блеском;

Ряд строений, с громом, с треском,

Пламя мигом охватило;

Раскален, как из горнила,

Воздух жжет; трещат стропила;

Скрип ворот, дверей стучанье,

Стекол треск и дребезжанье;

Матерей, детей рыданье,

Стоны, крики,

Безпокойный

Рев зверей, вой бури дикий --

Все слилося в гул нестройный,

Все бегут, кричат, спасают.

Небеса как днем сияют.

По рукам, сквозь дым, под зноем,

Длинным строем

Мчатся ведра, льют дугою

В пламя волны за волною!

На пылающий пожар --

Вот на вспыхнувший амбар

Пал: трещат, огнем объяты,

Бревна, балки и накаты...

Пламя - будто хочет в пар

Превратить земной весь шар --

Поднялося великаном

До небес.

Без надежды смертный здесь

Силе Божьей уступает:

Праздно зрит, как погибает

Труд его под ураганом.

В запустеньи

Дом старинный,

Диких бурь притон пустынный.

В окнах выбитых гнездится

Страх могучий;

В них заглядывают тучи

С высоты.

На пустое пепелище,

Счастья прежнего кладбище,

Человек стремит назад...

И взял он посох, жалкий нищий,

Но пусть огнем лишен всего --

Он верит сладостной надежде:

Он счел своих - и вот, как прежде,

Все невредимы вкруг него.

В землю влит металл горячий;

Неудач пока нам нет;

Но с такою ли удачей

Честь искусства выйдет в свет?

Ну, как вышло в щель?

Лопнула модель?

Ах! как знать? быть-может, вскоре,

Где не ждем, нагрянет горе.

Земли священной темным недрам

Созданье наше вручено:

Так сеет сеятель зерно

В урочный день взойдет оно.

Но, ах! еще дороже семя

В слезах кладем мы в грудь земли.

И верим, что настанет время --

И процветет оно из тли.

С колокольни,

Будто стон,

Похоронный

Льется звон.

Грустно стонет меди звук унылый

Над отшедшим в дальний путь могилы.

Ах! то нежная супруга,

Ах! то мать младая в гробе!

Из семейственного круга

Смерть-губительница в злобе

Мчит ее в страну теней

От супруга, от детей,

Начинавших дни свои

Под крылом её любви.

Дома связь и благодать:

Уж в стране теней скитается

Благодетельница-мать

Ах прошли минуты счастия,

Нет заступницы сирот;

Без любви и без участия

К ним чужая в дом войдет.

Колокол пока простынет.

Пусть, как птичка у гнезда,

Всяк из нас заботу кинет

После тяжкого труда.

Лишь звезда взойдет,

Час зари пробьет --

Вся артель идет с работы;

Мастеру всегда заботы.

Вот чрез бор непроходимый,

Ободрясь, шаги торопит

Путник к хижине родимой.

Вот бегут с блеяньем овцы;

Круторогих, толстовыйных,

С шумом, с ревом

Под родным теснится кровом.

С хлебом воз

"Едет, тяжко

Колыхаясь,

И венками,

Воз с снопами

Вкруг цветет,

И жнецы сплелись руками

В хоровод.

Площадь, улицы стихают.

К огоньку собрался мирно

Круг домашних, и со скрипом

Затворил ворота город.

В мир нисходит

Мрак; но в ужас

Мирных граждан не приводит

Час ночной --

Их хранит закон святой.

О, святой порядок, чудный

Дар небесный! правосудный,

Верный, кроткий прав блюститель!

Городских твердынь зиждитель!

В города из дебрей темных

Дикарей призвав бездомных,

Ты вселился к ним под кровы,

Укротил в них нрав суровый

И нежнейшую цепь жизни

Им сковал - любовь к отчизне.

В дружном, пламенном стремленьи

Труд все руки братски слил --

И цветет союз в движеньи

Проявленьем общих сил.

Мастер и работник равны,

Каждый горд своей судьбой:

Где законов щит державный,

Там отпор обиде злой.

Прибыль - плата их трудам,

Честь царям за их правленье,

За труды почет и нам.

Мир прекрасный!

Душ согласье!

Вечно, вечно

Охраняйте город наш!

Да не явится вовеки

День, в который гром оружий

Возмутит наш мирный край,

Грозный день, когда свод неба,

Где теперь зари пурпурной

Луч горит,

Городов и весей бурный

Огонь пожаров озарит!

Ну, теперь ломайте зданье:

В нем уж колокол отлит.

Пусть изящное созданье

Взор и сердце веселит.

Чтоб в красе своей

Колокол возстал пред нами:

Форма пусть спадет кусками.

Разбить лишь мастер может форму

Рукою мудрой в должный срок;

Но - горе, если сам из горну

Прорвется пламенный поток!

С громовым треском дом на части

Взрывает меди бурный пар

И, как из черной адской пасти,

Стремит губительный пожар.

Где буйных сил кипит возстанье,

Там гибнет каждое созданье;

Где самовольствует народ,

Там время бедствий настает.

Беда стране, в которой пламя

Скопится в недрах городов,

Где чернь, подняв возстанья знамя,

С себя сбивает груз оков,

Зловещий загудит металл,

И - мира вестник неподкупный --

К насилью первый даст сигнал.

Чу! крики бешенной тревоги:

К оружью, мирный гражданин!

Толпы бегут; дворцы, дороги

Полны убийственных дружин;

Тогда и женщины-гиены

Ликуют в ужасах пиров,

Как тигры, рвут зубами члены,

Сердца кровавые врагов.

Тогда святого нет уж боле:

Покинул скромный стыд людей,

Пороки царствуют на воле,

Над добрым высится злодей.

Ужасна львица в пробужденьи,

Ужасней тигров злой набег;

Но что все ужасы в сравненьи

С твоим безумством, человек?

Слепцам от вечности вручит:

Не свет, но пламень разливая,

Он грады, страны пепелит.

Радость небо мне послало!

Посмотрите! вот оно:

Как звезда сквозь покрывало,

Блещет медное зерно,

И горит на нем

Солнечным огнем

И венец, и герб державный,

Как желал художник славный.

Друзья! скорей

В один кружок сольемся с ликованьем

И окрестим наш колокол названьем:

Согласие, для счастия людей.

Для мирных дел, для дружеских объятий

Пусть весь приход сзывает он как братий,

И вечно тем да будет он,

Под пологом святой лазури,

Над низкой жизнию земной,

Да будет он в соседстве бури

Граничить с звездной стороной.

Да будет свыше он глаголом

О том, как звездный хор поет

Гимн Богу пред Его престолом

И в вечность сводит старый год.

Из медных уст да льется

Лишь весть о вечном и святом,

И время каждый час коснется

В полете до него крылом.

Да будет он судьбы законом,

И сам без сердца, без страстей,

Сопровождать да будет звоном

Игру изменных наших дней.

Когда же, грянув в час полночный

И слух встревожа, замолчит,

Да учит нас, что все непрочно,

Пусть теперь канатов сила

Двинет колокол святой

В царство звуков из могилы,

В Божий свет из тьмы густой.

Дружно! сильно!.. вот

Тронулся, встает!

Пусть зовет он город к пиру:

Первый звон да будет к миру!

Д. Мин.

СЛОВА БЕЗУМИЯ.

(1799).

Три слова мы слышим от добрых и злых

Звучат они полны значенья;

Но смысла напрасно отыскивать в них

Напрасно в них ждать утешенья;

Вся жизнь человека безплодна как сон,

Пока лишь за тенью гоняется он.

Пока он все верит в тот век золотой,

Где правда с добром побеждает --

Но вечно их враг оживает.

Когда побежденный лежит он в пыли,

Он новые силы берет из земли.

Напрасно трудится тому суждено,

Кто счастье с добром сочетает;

Не добрым всегда улыбнется оно,

Не им оно мир обещает;

Они же проходят тяжелой стезей

И ищут далеко чертог вековой.

Все тщетно, пока наш разсудок земной

Ждет истины вечной виденья,

Покров её смертной не сбросить рукой,

У нас лишь догадки, сомненья.

В слова ты хотел бы свой дух заковать,

Свободный, он в буре умчится опять.

Покинь-же смелее безумный твой бред

Лишь веру свою сохраняя!

Невнятный есть звук и невидимый свет

И в них только правда святая.

Что вечно таится в груди у него.

Кн. Д. Цертелев.

К ГЕТЕ,

когда он поставил на сцену "Магомета" Вольтера.

(1800).

Ты вырвал нас из гнета ложных правил,

Нам указал путь правды, простоты,

Дитя-герой - нас от змеи избавил,

Давившей гений наш; отмечен ты

Богами дивно и тебя поставил

Жрецом искусства Бог, ты ж, суеты

Исполнясь, музе лжи избрал служенье

И жжешь теперь ей жертвоприношенье.

Служить богам чужим уж надоело:

На сцене мы смотреть свое хотим,

Теперь мы свой уж лавр покажем смело,

Что цвел на нашем Пинде, со своим

Германским гением и мы в пределы

Искусства, в светлый храм его взлетим,

Проложим славы путь и для германцев.

Где деспоты еще повелевают,

Где ложной красоты так любят вид,

Так высшого искусство не рождает.

Какой его Людовик возрастит?

Оно своей лишь силой разцветает,

Не царской властию; оно спешит,

Лишь с истиной одной совокупиться,

Лишь чистый дух им может озариться.

Не с тем, чтоб нам надеть опять оковы,

Ты старую игру извлек на свет,

Не для того, чтоб низвести нас снова

В безпомощность и слабость детских лет!

О, слишком это было б уж сурово,

Да и напрасно: не догоним, нет,

Былого мы, - оно уж миновало,

И новое, сменив его, настало!

Театр теперь расширился: в счастливых

Своих стенах он целый мир вместил;

Но лишь природы верный вид нам мил;

Хотим героев мы без масок лживых;

Хотим, чтоб человек герой наш был;

Чтоб голос страсти мог здесь возвышаться;

Лишь правдой мы способны восхищаться.

Но колесница муз ладье подобна

Хароновой, и общество теней

Безплотных лишь вместить она способна;

А если жизнь сама приступит к ней,

То погрузит ее; она удобна

Для духов лишь по легкости своей.

Искусственности недоступно чувство:

Природы нет - исчезнет и искусство.

Так сцена на досчатом возвышеньи

Мир идеальный поместить должна;

На сцене то в слезах, то в умиленьи

Действительность пусть будет нам видна.

Иначе Мельпомена в восхищенье

Не приведет: лишь искренность одна,

Хотя порой и ложь нас обольщает.

Когда в театр фантазия вторгалась,

Чтобы и им, как прочим, обладать,

И с высшим пошлое уже мешалось

И стало уж искусство упадать:

Тогда у франков только и осталось

Его значенье; хоть нельзя искать

В их узких рамках к лучшему движенья,

Все ж там оно не ведало паденья.

Театр для франков был их дом священный.

Природа по себе груба; но сам

Театр и все в нем утонченно,

И речь уже не речь, а песня там.

Все дышит прелестью определенной

И благозвучием, и стройный храм

Там зиждется из членов разнородных,

И жесты полны грации природной.

Но франки не пример: произведеньям

Их не присущ дух светлый и живой,

Их тот, кто жаждет истины простой;

Пусть франк ведет нас только к улучшеньям,

Пусть он придет и, как дух неземной,

Преобразит помост упавшей сцены

В достойный трон высокой Мельпомены.

Ф. Миллер.

АНТИЧНЫЕ СТАТУИ В ПАРИЖ.

(1800).

Что греки создали резцами,

То франки все, отняв мечами,

На берег Сены увезли.

И там роскошные музеи

Хранят победные трофеи,

Чтоб им дивиться все могли.

Но там безмолвны эти боги

И не сойдут в их мир тревоги

С подножий мраморных своих;

Нет, тот лишь музами владеет,

Кто в сердце теплом их лелеет:

Ф. Миллер.

Примечания

НЕНИЯ.
(1798).

Naenia или нениа назывались у римлян похоронные причитания, и поэт нашел уместным назвать так свою элегию о тленности всего прекрасного на свете. Но его "плач" кончается примирительным аккордом: пусть любящия богини не могли спасти Адониса и Ахилла, - над ними плакали боги; смертные, они прославлены песнью. Зевс стигийский - Плутон. Прекрасного юноши рану - Адониса. Безсмертная мать не спасла великого сына - Фетида не спасла Ахилла.

1. М. Михайлов. (Нения, из Шиллера). Первоначально в "Литературной Газете" 1848, No 22.

2. Н. Голованов. Лирич. стихотвор. Шиллера. Москва. 1899.

ПЕСНЬ О КОЛОКОЛЕ.
(1799).

Обширным размерам и чрезвычайному богатству содержания этого знаменитейшого из всех лирических произведений Шиллера соответствует продолжительное время, отделяющее его первый замысел от окончательной обработки; первая мысль о нем принадлежит к тому-же вдохновенному моменту, когда замышлялись и создавались другия культурно-историческия картины в лирике, давшия Шиллеру непреходящую славу поэта-мыслителя по преимуществу. Идея написать песню колокольного мастера - с тем, конечно, чтобы связать с ней широкия размышления о жизни семейной и гражданской, давно занимала поэта. Еще в 1788 г. он в Рудольштадте часто ходил в литейную смотреть, как отливают колокола. В 1797 г. он пишет Гете, что занялся уже песней литейщика, для чего изучает Энциклопедию Крюница, откуда черпает необходимые техническия сведения. "Это стихотворение весьма близко моему сердцу, но будет мне стоить многих недель, так как для него необходимо пройти много разнообразных настроений и обработать массу материала". Через несколько месяцев поэт сообщает, что вынужден был отложить Колокол. "Сознаюсь, что, раз так уж вышло, я совсем не огорчен: поношу я еще год этот предмет и погрею его - и тогда лишь стихотворение, - которое, по правде, совсем не так легко, - созреет, как следует. К тому же этот год весь был годом балла, будущий-же, как; видно, будет годом песен, к каковым принадлежит и Колокол". На это Гете ответил, что колокол будет звучать тем лучше, чем дольше будет расплавлена медь, очищаясь тем от всяких примесей. Но и в следующем году, сплошь занятом Валленштейном, поэт не касался Колокола, который был закончен лишь осенью 1799 года. Друзья поэта оказали достойный прием его великому произведению. Кернер ценил в нем особенно глубоко национальный дух, чуждый всякого намеренного германизма. Гумбольдт назвал его чудным свидетельством совершенного поэтического гения. "Ни на одном языке - прибавлял он - я не знаю произведения, которое в столь малом объеме охватывало бы столь обширный поэтический круг, проходило-бы всю шкалу глубочайших человеческих чувствований и показало бы в совершенно лирическом изображении жизнь со всеми её важнейшими событиями и эпохами, - точно безграничная эпопея". Чтобы связать в одно органическое целое эту необозримую массу разрозненного материала, поэт употребил превосходный прием, выполнение которого также удачно в Песне, как глубок замысел: как в Прогулке поводом для размышлений служил ряд картин природы, сменяющих друг друга, так здесь с каждым моментом в отливке колокола связана подходящая мысль о человеческой жизни. Все стихотворение есть монолог литейного мастера, распадающийся на два элемента, совершенно различные по содержанию и по ритму: 1) на десять сжатых и однообразных по форме строф, заключающих последовательные приказания мастера рабочим при отливке большого колокола, и 2) на девять свободных строф, содержащих всеобъемлющия размышления мастера: после вступления, где он выражает желание сопровождать работу "разумными речами", следует указание на роль колокола в жизни (2) и ряд размышлений о семейной жизни - о детстве, юности и любви (3), браке и благосостоянии (4), разрушении благосостояния (5) и смерти (6); за это время "техническия" строфы указывают, что колокол уже отлит; пока он стынет в форме, мастер даст рабочим передышку, а затем, возобновив работу, возобновляет и разсуждения, в которых переходит теперь к изображению, гражданского строя в его мирном расцвете (7) и кровавом перевороте (8). Колокол, наконец, готов, и мастер в вдохновенном обращении изображает его высокое божественное назначение (9). Эти размышления, составляющия суть стихотворения, связаны таким образом почти везде тройной цепью: 1) между собой, так как каждое в заключении переходит к теме следующого, 2) приказаниями мастера, так как содержание размышления все время соответствует последовательным стадиям отливки, 3) общей темой стихотворения, так как в каждом размышлении упоминается колокольный звон различного значения.

В "Экономической Энциклопедии" (ч. XIX, 1780 г.) Крюница, откуда поэт почерпнул знакомство с технической стороной дела, он нашел также указание на надпись на большом соборном колоколе в Шаффгаузене, послужившую ему эпиграфом; "vivos voco, mortuos plango, fulgura frango" значит: "призываю живых, оплакиваю мертвых, ломаю молнии". Техническия подробности, необходимые для понимания приказаний мастера, были не сложны. Для отливки колокола в глубокой яме устанавливали форму, внутренняя часть которой, ядро, сложена из плитняка, обмазанного по шаблону глиной, наружная - из обожженной глины. Необходимый сплав меди и цинка приводится в жидкое состояние в печи, нагреваемой сухими сосновыми дровами в течение двенадцати часов. Расплавленный металл покрывается белой пеной; его посыпают поташом, чтобы улучшить смешение. Тогда он краснеет и понемногу трубки, устроенные для тяги наверху печи ("сопла" в переводе Мина), желтеют, а прутик, опущенный в кипящую смесь, при извлечении кажется покрытым глазурью ("стеклится"); это значит, что металл готов к отливке; но прежде чем приступить к ней, делают еще пробу, правильно ли в сплаве соотношение частей; для этого делают маленькую пробную отливку, по излому которой судят, не надо ли чего прибавить; слишком зубчатый излом означает, что мало цинка, более равномерный значит, что надо прибавить меди. Затем открывают отверстие, соединяющее печь с формой; здесь возможны всякия случайности: может лопнуть форма, могут явиться трещины в металле. Отлитый колокол остывает в форме около суток, затем ее разбивают молотом. Готовый колокол у католиков "крестят" - находят ему патрона, дают имя. У Шиллера, съумевшого в этом могучем произведении - и это чуть не самая удивительная его сторона - совместить высшую религиозность с полным забвением догмата исторических религий - этот обряд крещения колокола совершает сам мастер, дающий ему, конечно, не церковное имя (в оригинале "Concordia").

"Начало любви", отрывок из Шиллеровой "Песни о колоколе"). "Вестн. Европы" 1823, No 6, 125. Переведено только 29 строк (соответственно переводу Мина - "С подругой детства отрок смелый" и т. д.).

2. С. Шевырев. (Отрывок из Шиллеровой "Песни о колоколе"). "Венок Граций", 1829, 138.

3. Ободовский. (Отрывок из "Песни о колоколе" Шиллера). "Литературная Газета", 1880, и в "Литературных прибавлениях к Русскому Инвалиду" 1886, No 48. Переведено 86 строк.

4. Авдотья Глинка. "Песнь о колоколе", творение Шиллера, Москва. 1882, также в "Цветнике русской литературы" 1840, 91 и в "Стихотворениях Шиллера в переводе А. Глинки" 1859, 3. Перевод Мина выше в литературном отношении, но перевод Глинки точнее.

5. К. Павлова. "Двойная жизнь". Очерк К. Павловой, Москва, 1848, стр. 45. Заключительные стихи.

6. А. Давыдов. (Песнь о колоколе, из Шиллера). "Москвитянин" 1850, No X, отд. I, 69. Довольно точный, но тяжеловатый перевод.

7. Д. Мин. "Песнь о колоколе, стихотворение Шиллера". СПБ. 1856 и в изд. Гербеля. Была также издана в виде приложения к журналу "Стрекоза" за 1893 г. С иллюстрациями (СПБ. 1893. 4 д. 61 стр.). Кроме того, было издание с нотами ("Песнь о колоколе". Для соло, хора, оркестра и органа, сочинение Макс. Бруха. СПБ. 1886").

8. Аноним. "Колокол. Перевод стихотворения Ф. Шиллера: "Das Lied von der Glocke. СПБ. 1851".

9. М. Тарнополь. Песнь о колоколе в переводе Моисея Тарнополя. Одесса. 1872.

10. А. Озерский. Песнь о колоколе в переводе А. Озерского. М. 1881.

11. Аноним. Песнь о колоколе. М. 1894.

12. О. Кармин. Песнь о колоколе. Поэма. В переводе и с предисловием Осипа Кармина. М. 1896.

13. А. Тамбовский. (Первая любовь, из Шиллера). "Безграничное море любви", А. Тамбовского, 1890.

14. Голованов. Лирич. стихотворения Шиллера. М. 1899.

СЛОВА БЕЗУМИЯ.
(1799).

В противоположность трем "Словам веры" (стр. 98) есть также "три слова" заблуждения или, вернее, безумной надежды., безумна надежда на воплощение добра на земле. В разсуждении "О возвышенном" Шиллер говорит: "Признаком прекрасных, но слабых душ служит их нетерпеливая и настойчивая уверенность в ближайшем осуществлении их нравственных идеалов и болезненная тоска, причиняемая им всяким препятствием. Такие люди всегда находятся в самой печальной зависимости от случайности". Стихи "Когда побежденный лежит он в пыли, он новые силы берет из земли" - намек на великана Антея, сына Земли, которого Геркулес победил тем, что не свалил на землю, дававшую ему новые силы, но поднял на воздух и там задушил. Безумна, во-вторых, мысль, будто добродетель способна дать нам земное счастье: идея, развитая в "Счастии". В-третьих, безумна надежда познать когда-либо всю истину; здесь превосходно заключительное указание, что истина непознаваема уже потому, что может быть передана только в словах, в которые она не воплощается целиком. Но это разочарование в том, что было предметом тщетной надежды, не должно убивать в нас веру в действительное существование добра, правды, истины: их нет извне, где ищет их безумец, но они есть в нас, и мы проявляем их в живой действительности.

"Стихотворения А. Струговщикова" 1845.

2. А. Мейснер. (Лжеверования). Шиллер в переводе русских поэтов, изд. Гербеля.

3. Н. Голованов. Лирич. стихотвор. Шиллера. М. 1899.

4. Кн. Д. Н. Цертелев. Переведено для настоящого издания.

К ГЕТЕ.

В январе 1800 года Гете решил поставить на сцене Веймарского театра переведенную им трагедию Вольтера "Магомет"; целью его было приучить актеров "к дословному запоминанию роли, размеренной декламации, содержательному исполнению". Можно было заранее предположить, что публика примет без особого восторга эту попытку возрождения холодной и высокопарной ложно-классической трагедии французов. Но не в возрождении этой условной художественной формы было дело, а в борьбе с грубым, банальных реализмом немецкой драмы (Коцебу и др.), в стремлении перевести в родное литературное творчество достоинства французской драмы. Чтобы подготовить публику к такому пониманию постановка "Магомета", Гете и попросил Шиллера написать несколько соответственных строф. Неизвестно, было ли прочитано стихотворение перед представлением в виде пролога. Особого пояснения требуют:

Строфа 1. : сравнение Гете с Геркулесом, который еще младенцем задушил в колыбели вползшую к нему змею. Гете было всего 24 года, когда он своим "Гецом фон Берлихинген" произвел переворот в немецкой драме.

Строфа 2. По следам... британцев - Шекспира.

Строфа 5. Театр теперь расширился - драма избавилась от требования "трех единств".

Строфа 6. Не грубая правдивость нужна сцене ("жизнь... погрузит ее"), но образы творческого вдохновения ("безплотных теней"); ей нужна не внешняя правда реализма, во внутренняя правда искренности.

1. Ф. Миллер. (К Гете). Шиллер в изд. Гербеля.

2. Голованов. Лирич. стих. Шиллера. М. 1899.

АНТИЧНЫЕ СТАТУИ В ПАРИЖЕ.
(1800).

"Античное северному страннику" и др. - считал понимание истинного значения и художественной сущности античного искусства доступным весьма немногим. Тем большее негодование должны были в нем вызвать победоносные французския войска, которые, производя в Италии поистине вандальския избиения художественных сокровищ древности, увозили, что было можно, к себе и украшали этим награбленным добром французские музеи, не из любви к искусству, конечно, но из честолюбия. Еще два года ранее Шиллер писал Гете: "Я слышал, что Бетгихер собирается написать по поводу дурной перевозки художественных произведений статью о вандализме французов... Подгоните его и доставьте мне статью для журнала".

1. А. Глинка. (Антики в Париже. "Сборник на 1838 г." и в "Стихотворениях Шиллера в переводе А. Глинки", 1859.

2. А. Струговщиков.(Антики в Париже). "Стихотворения А. Н. Струговщикова" 1815. Очень неточно.

3. Ф. Миллер. "Стихотворения Ф. Миллера" 1819 и позднее.

4. Б. Алмазов. (Антики в Париже). "Библиотека для Чтения" 1858, No 1 и в Соч. Алмазова. Больше подражание, чем перевод.