Царь Сиона.
Книга первая. Лейденский портной. 1530-1532.
Глава VIII. Бургомистр и его жена

Глава VIII

БУРГОМИСТР И ЕГО ЖЕНА

Ни один дом в Лейдене не отличался такой роскошью во внутреннем убранстве, как дом бургомистра Бергема. Здесь было все, что только могло придумать воображение молодого, жизнерадостного существа, расточительность которого, по-видимому, не встречала никаких преград.

Предки бургомистра приобрели огромные богатства еще во времена владычества смелого бургундского герцога Карла¹ и занимали почетные должности как в Лейдене, так и в других городах империи. Нынешний хозяин дома владел всеми наследственными дарами как единственный представитель рода и не уступал своим предкам в честолюбии. Тщеславный и расточительный, как они, впитавший в себя с юных лет традиции предания бургундской принцессы и рыцарских побед Максимилиана¹ , он считал единственной своей задачей в жизни наслаждения всеми ее благами.

Все наиболее изысканные произведения природы, удовлетворяющие гастрономическому вкусу, все, что корабли могут доставить из дальних стран, все произведения искусства, доступные только щедрым и богатым покровителям - все это в изобилии подавалось на его столе, украшало его дом и услаждало часы его досуга.

В молодости он жаждал удовольствий и испытал все возможное; зрелые годы он провел в путешествиях и посетил все страны Европы, не забывая в то же время приводить в исполнение свои честолюбивые планы.

Насытившись всем этим, не видя больше впереди новой цели и новых желаний, он решил украсить остающиеся годы брачным союзом и позаботиться о наследнике.

Надо заметить, что это был уже четвертый брак его, но на этот раз он отложил в сторону все расчеты, руководившие прежними его исканиями невест.

Все его прежние жены были одна богаче другой, и каждая из них превосходила его знатностью рода.

Можно сказать, что они являлись для него только неизбежным злом, так как одна из них была некрасива, другая отличалась тираническими наклонностями, третья праздностью и расточительностью; нужны были они ему только потому, что приносили с собой приданое, переходившее к нему по брачному договору.

Оставив ему таким образом в наследство новые богатства, они не оставили детей; и теперь, испытывая всю тяжесть одиночества, он захотел ввести в свой дом молодую жену, которая своей юностью восполнила бы оба недостатка.

Черствый себялюбец, этот человек, никого до сих пор к себе не привязавший, рассчитывал таким образом купить расположение и благодарность молодого существа, которое с нежностью закроет ему глаза, когда наступит его последний час.

С этой целью он разорвал отношения с родней, отстранил от себя суровых и недоверчивых советников, пренебрег злорадными насмешками сограждан и не остановился перед поруганием герба на доме своих предков сделав хозяйкой этого дома простую служанку, легкомысленную шестнадцатилетнюю девушку, сестру владельца гостиницы "Трех Селедок", Маргитту Бокель.

Странное существо представляла из себя эта Маргитта. Черты ее лица очень напоминали брата, хотя заключали в себе много женственности, и, в общем, ее можно было назвать красивой и привлекательной. Она была маленького роста и худощава, но все ее движения отличались непринужденностью и грацией - качества, редко встречавшиеся в то время у женщин знатного происхождения. Глаза ее сверкали оживлением, и язык редко оставался неподвижным; но мозг ее не отличался содержанием; и лучшие качества души, по-видимому, погибли у нее в самом зародыше. Как по внешности она представляла собой как бы рано созревшее дитя, так и ее капризы, расположение духа и все ее поступки носили на себе печать ребячества. Но все это было так с внешней стороны: с внутренней дело обстояло несколько иначе. При всем своем легкомыслии Маргитта представляла собой натуру вполне созревшую и направленную, несомненно, в дурную сторону. Если она не представляла собой полного подобия брата в отношении дурных наклонностей и страстей, то разве только потому, что уступала ему в физическом развитии. Как бы то ни было, она не стеснялась в удовлетворении желаний, рождавшихся в ней, несмотря на нежный возраст: благодаря раннему чувственному развитию, она искусно прикрывала свои поступки лицемерным обхождением там, где этого требовали ее выгоды.

И это соблазнительное существо, жаждущее власти и наслаждения, Бергем водворил в своем доме как полновластную хозяйку и в первые же месяцы совместной жизни передал в руки маленькой владелицы ключи от всех своих богатств, от своего сердца и собственной воли. Она забавлялась его седой бородой и смеялась над всеми его приказаниями; она злоупотребляла его терпением с таким же легкомыслием, как расточала его золото. Если ему случалось иногда возмущаться против ее своеволия и делать попытки вернуть в свои руки право главы дома, Маргитта умела всегда, соответствующим данной минуте образом, усмирить медведя и сохранить за собой власть.

Она прибегала в этих случаях к помощи лести, шутки или упрямства, смотря по обстоятельствам, и обезоруживала пресыщенного сластолюбца, предпочитавшего в конце концов позорное ложе, усыпанное цветами после сражений.

Ей тем легче было добиться успеха, что она умела пользоваться ослаблением его памяти и овладевавшими им поэтому часто рассеянностью и забывчивостью.

Одно только было, в чем он оставался твердым - это его исключительная приверженность к старокатолическому богослужению, и Маргитта более или менее охотно угождала ему в этом и усердно исполняла все требования церкви.

Было еще одно обстоятельство, о котором мудрый бургомистр недостаточно подумал и которое могло стать для него источником многих неприятностей после свадьбы: это - низкое родство его жены. Но в этом отношении Маргитта была совершенно одного мнения с ним: она презирала своих родных так же точно, как и он. Но и он зато ненавидел так же, как она, своих собственных родственников и кровных.

В некоторых случаях недоразумения улаживались прежде, чем ссора принимала слишком жаркий характер; но чаще разражалась буря, и победа решалась не в пользу Бергема. Если супруг не покорялся и старался сохранить свое достоинство, он редко выдерживал характер до следующего утра; и тем торжественнее становились тогда ее победы и его подчинение.

Таким образом протекала его жалкая жизнь, лишенная внешнего спокойствия, с одной стороны, и душевного мира - с другой; несмотря на окружавшие его роскошь и блага мира, он был несчастным человеком, так как нет ничего тяжелее, как муки сердца, увядающего под бременем лет и, в то же время, безумно алчущего наслаждений.

Однажды утром, после бессонной ночи, проведенной в тоске и одиночестве, он сидел усталый и недовольный в кресле и выслушивал жалобы проезжего гостя, остановившегося в его доме.

Последний носил на своем рыцарском одеянии знак достоинства высокого духовного звания и в течение разговора обнаружил не раз, хотя против собственного желания, благородство происхождения и свою принадлежность к каноникам². В его речи, рядом с суровостью знатного рыцаря, проскальзывали выражения, свойственные монастырским кельям и епископским дворцам.

- Да, весь мир теперь опутан сетями дьявольских заблуждений, - со вздохом сказал Бергем, - как могло случиться, что в таком благочестивом городе водворилась безумная ересь.

- Гм... Незначительные на взгляд события, по-видимому, часто влекут за собой большое зло, - ответил каноник. - Мы жили в нашем городе Мюнстере в безопасности и безмятежном покое; и, быть может, ни в каком другом месте звание члена не заключало в себе столько приятности. Мы избирали себе епископа и каноников, оставаясь его советниками, сохраняли за собой возможность действовать его именем, удерживая низшее духовенство в безусловном повиновении и почтении к нам. Один незначительный случай впервые пошатнул епископскую власть; и с тех пор мы все более страдаем от народившегося неожиданно протеста. Одно событие послужило началом всеобщего пожара. Некий Антон Крузе, горожанин, имел дерзость напасть со своими приверженцами на судью в его претории - судебная камера на монастырском подворье, называемая Раем, - и они с позором выгнали оттуда судью. Магистрат хотя арестовал бунтовщика, но некстати выказал милосердие, вернул ему свободу. Епископ - в то время это был достопочтенный Фридрих фон Вид - хотел другим путем исправить неловкий поступок магистрата: он приказал схватить одного из более энергичных друзей бунтовщика, некоего торговца сукнами, Берндта Книппердоллинга, в то время как тот шел в обедне, и заключил его в тюрьму. Этот Книппердоллинг - настоящий злодей и бунтовщик по природе, но, к несчастью, обладает дьявольским умением говорить: оттого у него множество друзей и приверженцев. Последние подняли страшный шум, узнав о том, что он в тюрьме, и вынудили городской совет обратиться к епископу с усердным ходатайством в пользу заключенного. И мы, капитульские, со своей стороны, были настолько слабы, что ради сохранения мира присоединили также и нашу просьбу к ходатайству города. Таким образом эта паршивая овца очутилась, к несчастью, на свободе.

- Да, чего мы не делаем для того, чтобы сохранить мир! - подтвердил со своей стороны Бергем, думая в это время, конечно, больше о своих семейных делах, чем о распрях в древнем епископском городе.

Фон Бюрен продолжал, весь красный от гнева:

- Вы думаете, вероятно, любезный друг, как и многие другие, что этот случай в Раю представляет собой, хотя и печальный, но единственный случай, а между тем это не так: это происшествие есть не что иное, как плод уже глубоко лежащего недуга. Все наши нынешние бедствия пришли к нам из Саксонии: этот изменник, виттенбергский монах, своими мужицкими кулаками разбил окна своей матери-церкви и полными пригоршнями стал швырять туда обманчивый адский пламень. И в этом пламени увидели Откровение безумцы, примкнувшие к своему вождю, как алчные воры следуют за самым дерзким из своей шайки. И если, вслед за появлением этого проповедника, не последовали тотчас повсюду бунты, то во всяком случае он посеял семена, из которых должны были вырасти грабежи и убийства. Мы чувствуем все это на себе уже в течение нескольких лет, несмотря на всю нашу глубокую преданность истинному учению и постановлениям пап и соборов.

- Точно так же и у нас, господин фон Бюрен: во всех углах прячутся такие же приверженцы темных учений.

- Для нас давно стало ясно, как жестоко отплачивается на последующих поколениях забвение наследственных прав и недостаток уважения к древним обычаям. Покойный император³ должен ответить пред престолом Господа за то, что он ослабил значение рыцарства и ограничил сферу его геройских проявлений. До него сохраняли силу между людьми чувство страха и опасения позора; на каждом холме стоял укрепленный замок, и в каждом замке находились на страже люди, готовые каждую минуту на защиту короля и прав церкви. А почему? Потому что каждому из этих защитников представлялась возможность самому когда-нибудь, благодаря счастливой судьбе, стать князем и духовным или светским вождем. Но с тех пор, как государство стало наследством, переходящим от отца к сыну... с тех пор, как курфюрсты... но не будем лучше говорить обо всех злоупотреблениях и печальных особенностях нашего времени.

- Да ведь мы и не можем ничего с этим сделать, достопочтенный друг мой.

- К несчастью - да. И те самые, кто призван к созиданию, стремятся к уничтожению: чернь требует себе места рядом с дворянством и духовенством. Да простит Господь тех, кто подал народу эту мысль. Все дурное берет начало от этой черни. И простой народ имеет свою аристократию в лице ростовщиков и богатых купцов, которые суют свои носы и жадные руки всюду, где могут.

- Э, дорогой рыцарь! Купеческая гильдия не заслуживает, однако, такого полного пренебрежения...

- Не придавайте моим словам обидного значения, друг мой. Вы должны забыть совершенно о том, что ваши предки когда-то сидели за прилавком, так как вы вправе давно уже гордиться заслуженно приобретенным гербом. Вы насчитываете четыре благородных поколения, а это что-нибудь да значит. Но, как хотите, я считаю торговое сословие опасным элементом. Купцы владеют всем миром, в их руках скопляются богатства; они владеют оружием сами и оплачивают наемные войска; они кормят народ или заставляют его голодать по своей воле. Торговля требует расширения рынка и потому стремится всегда к новым приобретениям и к движению вперед. Сохранение в силе всего старого, установившихся порядков представляет собой смерть для него. А теперь в руках купечества находится еще и самое острое оружие - успехи знания и мысли. Дух человеческий стал товаром, а не даром небес, как роса, как солнце. Проклятое черное искусство книгопечатания облекло слово телом и сделало его продажным. Подобно блудницам, слово приняло сатанинский характер: и то, что мы называем божественным, как только напечатано, становится орудием дьявола, лицемерной личиной, вводящей в заблуждение несчастную слабую человеческую природу. Библия искажена, искажена всякая правда в ней - и ее приобретают на рынке тем охотнее, чем она дешевле и чем меньше, в сущности, стоит. Все это делает торговый обмен, но еще не довольствуется этим: он не только распространяет по всей стране отраву в виде книг, но также мнения и заблуждения всякого рода - дьявольское наваждение, о котором прежде мы ничего не знали. И вот теперь мы договорились до главнейшего, что я имел в виду... В Мюнстере многие были таким образом уже лютеранами, прежде чем познакомились хотя бы с одной буквой, принадлежащей перу Лютера, этого жреца Ваала. Купцы и приказчики возвращались из своих торговых путешествий, зараженные этими идеями. Они заражали, в свою очередь, жен и детей, слуг и прислужников. Они передавали им этот яд; и достаточно было кому-нибудь из их ближних на улице потереться о рукав какого-нибудь патриция для того, чтобы передать этот яд и ему.

- Вы рассказываете точно нашу историю, - пожаловался в свою очередь бургомистр.

Каноник возразил с той же горячностью:

- Ах, вы находились еще только в чистилище, тогда как у нас в отношении ереси водворился уже настоящий ад! Мы воспитали змей на нашей груди. Служители церкви, которых мы поддерживали нашими средствами, стали перебежчиками и проповедниками Сатаны под самым нашим носом. Бернгард Роттман бежал в Виттенберг для того, чтобы напитаться этой чумой. Несчастный, отверженный город, ставший местом рождения этого дьявола! Иоганн Лангерман - городской советник, Гергард Рейнинг - купец, Книппердоллинг - торговец сукнами и маклер Бегем фон Варендорп приняли на себя роль укрывателей злодея и возвели его снова на кафедру в соборе святого Морица, откуда он, в своих еретических проповедях, стал порицать и хулить все, что люди привыкли уважать. Боже, какие времена, до чего дошла слабость людей! Его предали суду, но и тут он беззастенчиво проповедовал возмутительную ересь, неслыханную еще до этого дня. Все церкви были закрыты для него, но его сатанинские приверженцы воздвигли для него кафедру в склепе на кладбище святого Ламберта. Какое ужасное знамение! Стоя на костях предков, язычник проповедовал ослепленным потомкам! Но этому должен быть положен конец, и эти его слепые приверженцы сложат там же свои кости. Я предвижу этот конец.

- Дай Бог вам оказаться пророком! Без сомнения, наступила пора действовать мечом. Но как отнесся ко всему этому епископ?

все церкви: один только собор остался нетронутым, благодаря чудесному заступничеству свыше. Епископ молчал. Они признали Берндта проповедником церкви святого Ламберта; епископ все молчал. Они стали оскорблять священников у алтарей, прогнали их с амвонов, топтали ногами право и закон: епископ оставался в бездействии. В конце концов он предпочел сложить с себя достоинство; он это сделал в Берне и удалился в Кёльн.

- Мы были тогда здесь очень огорчены, узнав об этом. Его преемник, в свою очередь, не долго сохранял власть и также мало успел сделать.

- Епископ Эрих Брауншвейгский был, напротив, мужественный человек. Он соединил под своим скипетром также Оснабрюк, Падерборн, а, благодаря нашему избранию, также и Мюнстер. Но народ не любил его и пользовался всяким случаем выказать ему свою ненависть. Так называемая реформация с каждым днем завоевывала все большую область и приобретала новых приверженцев. Патриции в лице Германа Биспинка и Германа Тильбека, купцы, те самые, которых я уже назвал, два судейских крючка, судья Арнольд Бельгольт и адвокат Уммергрове - все эти господа признали громогласно новое учение и призвали в город проповедников его. Епископ не намерен был спокойно терпеть это зло и готовился нанести ему удар. Но в это время он умер внезапно в замке Фюрстенау.

- За лишней чаркой вина, - заметил, усмехнувшись, Бергем.

- Не судите, да не судимы будете! - возразил каноник и продолжал:

Таким образом снова освободилось епископское кресло и раскрылись врата для всевозможных ужасов.

Мы сидели на нашем подворье, точно в осажденном замке, не смея снять с себя оружия. Вокруг нас народ шумел и бесновался, и мы не видели ниоткуда помощи.

Однако, не теряя времени, мы избрали нашим епископом уважаемого Франца фон Вальдека, который в то время был уже епископом в Миндене и признан был уже таковым в Оснабрюке. Я и теперь остаюсь при том мнении, что сам Бог руководил нами в этом выборе. Граф Вальдек будет настоящим орудием Господней воли. Он находится в цветущем возрасте, полон огня и жизни и одушевлен гордым сознанием своего высокого достоинства. Он привык с ранних лет повелевать, а не повиноваться.

- Желаю ему успеха. А как народ отнесся к его возвышению?

- С большей яростью, чем когда-нибудь. Попробуйте только раз выпустить зверя из железной клетки, и вы увидите, легко ли вам будет справиться с ним. Его первый патент⁴ вызвал грубое неповиновение. Старшины гильдий, мясник Модерсон и скорняк Реддекер созвали представителей разных цехов в доме ремесленного собрания, который по справедливости мог бы назваться в наше время местом сборища дьяволов. Здесь трибун Виндемоллер осмелился предложить открытое признание лютеранства. Книппердоллинг в качестве ярого подстрекателя перекричал более честных из этого гнезда, портного Меннемана и золотых дел мастера Изермана. Отголоски этого шумного столкновения проникли даже в наше мирное монастырское убежище. Все эти люди передрались между собой и в конце концов - о вечный стыд! - гнусная ересь восторжествовала.

- Итак, дошедшие до нас слухи были справедливы?

- К сожалению, да, как нельзя более. Городской совет после слабого сопротивления, был смещен во всем своем составе, священники и члены капитула были изгнаны. Крики "Лютер и Роттман!" немолчно раздавались всюду в наших ушах. Мятежники вооружились, при помощи ландграфа Гессенского, и возвели на почетные места лютеранских проповедников Бриксиуса фон Нордена, Иоганна Гландорпа. Генриха Ролля, которого вы нам подарили - непрошенный дар, говоря по правде - и многих других, именами которых мне не хочется осквернять язык

Все эти господа заняли церковные места, тогда как настоящие пастыри должны были удалиться из города так же, как и бургомистры Эбервейн Дростэ и Вильбранд Плонис, городской судья Шенкинг, а с ними и такие почтенные, благородные граждане, как Теодор Мюнстер ман и Герман Гердэ. В довершение всего и магистрат обратился против своего законного повелителя и епископа оставил без должного внимания даже грамоту, с которой наш император Карл обратился из Регенсбурга к епископу и к бунтовщикам.

Стремясь, пока еще была возможность, прекратить это междоусобие, наш высокий вождь просил помощи у рыцарства на сейме в Биллербеке, но смута уже настолько овладела умами, что даже рыцарство колебалось.

Наконец собрались в Вольбеке депутаты дворянства и викарии епископства с представителями города. Но ничто не могло сгладить взаимную ненависть тех и других. На этом собрании много спорили и ни к чему не пришли. Против воли и желания епископа лукавые говоруны совета города Мюнстера выговорили восьмидневный срок на размышление для бунтовщиков. Последние воспользовались этим временем: Роттман сочинил письменную декларацию, при чтении которой можно было только спросить себя, чего автор ее заслуживает более: виселицы или колесования. Дерзость бунтовщиков еще возросла после того, как Книппердоллинг, с помощью разных уловок, убедил ослепленный имперский суд - скорее плачевный суд⁵ -- издать указ, предписывавший епископу угомониться. Магистрат, несмотря на все свое позорное поведение, сохраняя еще остаток стыда, не решился воспользоваться этим указом. Но возмутившиеся горожане прибегли к своеволию и, вооружась, напали на воинов, захвативших несколько быков, подлежавших конфискации на основании приказа епископа, потому что они принадлежали приверженцам бунтовщиков. Тут мы, каноники, решили выехать из города, оставив капитул на попечение викариев. Мы поступили так, полагая, что наши советы и свобода наших действий будут полезнее для епископа, чем пребывание наше в возмутившемся городе. Между тем волнение в Мюнстере, по-видимому, еще возросло за это время, которое я провел в отпуске, в гостях у одного моего родственника в Голландии. Думаю так, судя по тому, что епископ снова созывает свой капитул и рыцарей в Дюлькене, куда я и собираюсь.

- Ваше предчувствие вас не обманывает, благородный рыцарь. Мы получили известие о том, что мюнетерцы набрали солдат для защиты городских стен и ворот. Предводитель этих наемников завербовал многих и отсюда. Сверх того, бунтовщики в Мюнстере образовали еще особый отряд добровольцев, которые делают ежедневно вылазки, нападают неожиданно на сторожевые посты епископского войска, а также жгут и грабят деревни и села в окрестностях города. Да поможет вам Бог справиться со всем этим!

- О, да! - воскликнул фон Бюрен, выпрямляясь с гордым видом. - Мы пожертвуем, если надо, всем нашим имуществом и жизнью и не остановимся ни перед чем, пока не положим конец всем этим ужасам. Мы боремся за твердую почву под ногами, можно сказать, за всю нашу будущность... Гром и молния! Разве мы обыкновенные попы, обирающие народ разными поборами и милостыней? Разве мы живем не на собственные наши средства, на приобретенное нами? Разве то, что мы тратим, не поступает в карманы простых людей, и, расходуя, мы не кормим тем самым народ? Разве наше безбрачие не ведет к постоянному ограничению дворянства, колющего глаза всей этой бюргерской челяди? Да поразит небесная кара зачинщиков всех этих безбожных новшеств, и да падет гнев Божий на головы тех, кто довел нас до этого! Мы дожили до того, что можем опасаться каждый день, как бы не вздумалось тому или другому из архиепископов на Рейне вступить в брачный союз и завещать свои владения и достоинство курфюрста своим детям как благоприобретенное наследство? Что будет тогда с нашими повышениями, с требованиями нашего честолюбия? Мы также охотнее носили бы латы и гарцевали на конях, мы также с удовольствием вкушали бы прелести семейного очага: но мы служим церкви, как в прежнее время служили оруженосцы, мечтая о рыцарских шпорах. Мы повинуемся епископу, но мы же избираем его, этого епископа: мы дорожим свободой такого выбора, так как она дает каждому из нас надежду в свою очередь быть избранным когда-нибудь. Мы стремимся к званию фюрстов, дающему нам право избирать императора!..

Но я вижу, что злоупотребляю терпением любезного хозяина, увлекаясь разговором о предмете, не интересном для светского лица. Да, кстати, мне и пора: я слишком замешкался... Мне остается проститься с вами и пожелать, чтобы гроза, разразившаяся над нами, пронеслась над головой вашей и ваших сограждан.

Заключив свою речь этим мирным пожеланием и обращением к Божиему милосердию, рыцарь спешил, по-видимому, вернуться к достоинству духовного лица, пекущегося более всего о своих ближних. Придерживая рыцарский меч левой рукой, он правой благословил бургомистра и удалился, стараясь умерить звон своих шпор, но с высоко поднятой головой, прикрытой шляпой с роскошным пером, придававшим ему почти вид вождя на поле битвы.

Дурное расположение духа не оставляло бургомистра во все время беседы с каноником; но когда гость удалился, он еще сильнее почувствовал внутреннюю пустоту и странное беспокойство в душе. Чего-то ему не доставало. Подумав, он должен был сознаться, что причиной его недовольства и скуки была Маргитта. На тайный вопрос, который он сам себе задавал, почему он так долго ее не видит, он не мог дать себе ответа, им овладела странная забывчивость, которая повторялась с ним теперь довольно часто, и он никак не мог вспомнить причину ссоры с женой накануне. Как бы то ни было, он задумчиво и не отдавая себе ясного отчета в том, что делает, очутился в дверях комнаты своей жены прежде, чем решил, что намерен предпринять.

можно так выразиться, под защитой остальной части дома. Если хозяйка принимала у себя какую-нибудь из своих знакомых, то принято было оставлять в передней на виду какую-нибудь из принадлежностей туалета посетительницы, мантилью или дождевой плащ, в виде предупреждения на случай, если бы в это время вздумал войти муж или сын хозяйки, или кто-нибудь другой из родственников мужчин. Кто бы ни был этот посетитель, он должен был тотчас удалиться при виде предостережения, не давая ни чем о себе знать.

И наш бургомистр, очутившись на половине жены, прежде всего заботливо осмотрелся вокруг, опасаясь попасть впросак. Но никаких следов чьего-либо посещения не было.

Он осторожно взялся рукой за ручку двери. Одна половина двухстворчатой двери тотчас открылась, и на пороге показалась служанка с распухшим лицом и красными, заплаканными глазами. При виде хозяина дома она почтительно поклонилась, но, тем не менее, не двигалась с места, очевидно не думая пропустить его далее. Не выказав ни малейшего удивления такому сопротивлению, бургомистр заговорил таким тоном, как будто его интересовало только знать в ту минуту причину расстроенного вида служанки.

- Что с тобой, Леонора? Почему у тебя такой печальный вид? Тебя узнать нельзя. Бедная девушка, скажи, что случилось?

- О, пустяки, не стоит и говорить об этом, - ответила она, проводя рукой по лбу и поправляя чепчик. - Госпожа немного рассердилась и ударила меня так, что, как видите, немного помяла мне лицо: оттого я и плачу.

- Да, да! Она у нас немного капризное дитя... Горячий нрав, - со вздохом сказал Бергем, вынимая из кармана и давая девушке немного денег. - Но, Леонора, ты, наверное, была непочтительна к ней? Должно оказывать почтение и полную покорность богатым и знатным людям. Мы кормим вас, несчастных бедняков: вы живете крохами, падающими с нашего стола. Помни это и не смей проронить дурного слова о твоей госпоже.

- О, господин, я постараюсь на навлекать на себя ваше неудовольствие, - сказала девушка, принимая лицемерно-застенчивый вид. - Но, право, на этот раз...

- Это обыкновенная отговорка всех слуг. Все вы в душе ненавидите ваших господ; вы продаете за деньги ваше усердие и злитесь на то, что вам приходится служить. Но довольно болтать: пусти меня войти...

- Но это мне строго воспрещено, господин бургомистр. При этих словах бургомистр опустил глаза, а девушка лукаво продолжала:

- И то уж мне вот как досталось за то, что я пустила к ней другого, до вас. Но я ничего не могла тут поделать... Этот человек ворвался, как ветер, и я никак не могла его убедить...

- Этот человек?

Бургомистр оттолкнул девушку и, войдя в комнату, снова повторил:

- Этот человек? Что это значит? Гость в комнатах моей жены? - И он прибавил: - Пусти! - так как девушка осмелилась тронуть его за рукав, пробормотав:

- Но ведь я, право, не смею... Госпожа запретила мне...

В борьбе с самим собой бургомистр остановился, прислушиваясь к голосам, доносившимся из соседней комнаты. Однако, услышав голос Маргитты, бранившей кого-то без всякого стеснения, он тотчас успокоился.

- Ну, по крайней мере, гость, очевидно, не опасный, - проговорил он. - Тем менее могу я им помешать. Отойди, Леонора.

И он слегка постучал в дверь согнутым пальцем.

- Сейчас отворю, господин Бергем, - капризно отвечала жена в замочную скважину; и в ту же минуту голоса стихли. Вслед за тем дверь отворилась, и маленькая хозяйка дома встретила супруга с холодным поклоном.

- Ах ты, слепая козлиная борода! - злорадно пробормотала Леонора за его спиной и, бросив взгляд в закрывшуюся тотчас снова дверь спальни Маргитты, она вернулась к своей работе, продолжая рассуждать про себя: - Там никого, кроме нее? Через окно, что ли, удрал этот трус? О, в семи водах ее купали, эту хитрую змею.

Бургомистр, в свою очередь, войдя в комнату, пытливым взглядом осмотрел все ее углы; но Маргитта была одна. Она была вежлива по отношению к нему, но серьезное, натянутое выражение ее лица свидетельствовало, что она на забыла вчерашней ссоры. Думая о том, как бы прогнать досадные морщинки с капризного личика супруги, Бергем поцеловал щечку, которая, впрочем, быстро от него ускользнула, пожал мягкие ручки, управлявшие его особой, и сказал нежным голосом, более отвечавшим его прежним годам, чем его старчеству:

- Ну, милая женушка, будем опять друзьями; причина нашей ссоры так незначительна, что я, по чести признаюсь, даже забыл о ней. Сделай и ты то же самое, душа моя.

- Вы забываете также гораздо более важные вещи, сударь, - с пренебрежением ответила Маргитта. - Но у меня еще здоровая голова и неослабленная память. Виновата ли я поэтому, если меня, сударь, огорчает всякий раз дурное обращение? Правда, впрочем, я бы должна давно привыкнуть, прости Господи, к вашим манерам.

- Не придумывайте таких басен, сударь: вы слишком стары, а потому напрасно хотите выдать старческую слабость и брюзгливость за юношеский жар.

- Ты жестокое дитя! Но ты несправедлива, моя кошечка. Ты хочешь мне отомстить, но ты знаешь сама, что это совсем не так. Я, конечно, не так молод, как ты, Маргитточка, но...

- О, пожалуйста, прошу вас! Оставьте эти ребяческие нежности. "Душа моя", "моя кошечка", "Гритточка" - как противно слышать все это из старческих уст! Ведите себя серьезно, благоразумно и с достоинством, если хотите, чтобы я выказывала вам должное почтение.

- Неблагодарная! Разве не моя безумная любовь к тебе делает меня таким смешным? Да, любовь делает это и с людьми старше меня. Сердись на свои прелести и помирись со мной!

- Вы хотите уверить меня, что вы меня любите? Вы заставляете меня смеяться. Вы огорчаете меня каждый день, вы хотите вогнать меня в гроб; и, при всем этом, я должна верить в вашу любовь.

- Да, да, должна верить! И ты веришь, конечно, маленькая плутовка! Ты знаешь хорошо мои чувства к тебе, и ты сама хотела бы скорее помириться, да нарочно только напускаешь на себя такой строгий вид.

- О, святой Венделин, заступник всех, потерявших голову баранов, помоги этому человеку!

Эта обида, напоминавшая к тому же так ясно о низком происхождении супруги, заставила Бергема вспыхнуть от гнева. С его языка уже готово было сорваться слово, достаточно резкое для того, чтобы заново воспламенить ссору, но он сдержал себя и ответил подавленным голосом:

- Ты глубоко оскорбляешь меня, и если бы кто-нибудь другой позволил себе подобное со мной... - Он остановился и положил руку на кинжал. - Но я прощаю тебе как ребенку; и, чтобы доказать тебе, что я прав и что ты в самом деле рада была окончить ссору, напомню тебе, что ты открыла дверь твоему супругу, прежде чем услышала мой голос. Ты угадала, Маргитта, мое присутствие, потому что меня любишь и...

- Я просто была убеждена, что вы наверное придете. Но я устала от этих длинных разговоров. Ну вот, поцелуйте меня в лоб и пожмите мою руку. Можете погладить подбородок. Вы образумились - и я не сержусь больше на вас. Так вам нравится?.. Я умею быть и доброй, не правда ли? Я охотно всегда была бы такой, но вы не даете мне ни времени на это, ни возможности. Вы отвратительный человек!..

Она уселась, как дитя, к нему на колени и продолжала болтать:

- Уж не поцеловать ли мне вас? Ну, попросите хорошенько. Так: сложите руки... сделайте влюбленные глаза. Год назад вы умели еще отлично это делать, а теперь уж так не выходит. А знаете почему? Ваши глаза - как озера, прозрачные только в полдень, а не утром и вечером. И потом морщины заваливают ваши глаза все больше и больше, точно осыпавшаяся насыпь. Посмотрите сами в зеркало: вот эта складочка - видите? - явилась сегодня ночью в первый раз. Бедный бургомистр! Этими глазами вы словили многих женщин, но теперь очарование исчезло. Я хотела бы знать вас, когда вы были молодым: вы, должно быть, были очень красивым мужчиной? А? Что вы ищете там глазами на потолке? Не собираетесь ли вы снова сердиться на меня за эти слова? Вы забыли опять, как следует вам ко всему этому относиться?

- Нет, нет, Маргитта. Конечно, твои шутки показались бы странными, если бы кто-нибудь другой слыхал твои слова, но я знаю настоящее их значение, - ответил терпеливый супруг. - Оставим это; дай-ка мне припомнить, что я хотел тебе сказать. Что-то такое меня мучило, когда я шел к тебе, а вот теперь совсем забыл. Как бы мне вспомнить, о чем это.

- Лета, мой повелитель, только лета, - говорила Маргитта, смеясь. - Память слабеет, это так естественно в ваши годы. Волосы седеют! Мозг тупеет. Только не сердитесь, прошу вас! Чем вы виноваты, что становитесь стары? Вы должны скорее радоваться, что дожили до этих лет. О, в пятьдесят лет ваша Маргитта будет точно такая же. Ну, а теперь давайте вашу бороду: ведь вы любите, когда я ее расчесываю моими пальчиками. Ну-с, вот так, папочка. Хорошо? Приятно вам? А ведь вам очень к лицу, сударь, седая борода.

- С проседью, ты хочешь сказать, с проседью. Правда, она у меня часто подвергалась дождям и непогодам. Ну, и к тому же постоянные заботы об общественном благе А главное, у меня были прежде совсем черные вьющиеся волосы, они не уступали в цвете черному дереву. Ну, а чем они темнее, тем раньше теряют цвет.

- Правда, супруг мой. Потому и в песнях поется. "Черные волосы - скорбные волосы". Не правда ли, папочка? Но все, что я говорила о ваших глазах и о ваших летах, все это - одни только шутки. У вас еще вполне крепкий и цветущий вид... И я ни в каком случае не желала бы иметь мужа помоложе, который бы меня обманывал. Я горжусь тем, что у меня такой почтенный супруг: ведь я могу вас уважать как отца, а вы меня воспитывать как дитя. Ну, скажите-ка, есть ли в целом Лейдене пара счастливее нас? Я стараюсь облегчить вам тяжесть ваших лет, а вы исправляете мои недостатки. И кто бы поверил, глядя на вас, что вы были свидетелем бракосочетания покойного короля Максимилиана? И то, как вы хорошо помните эту свадьбу, показывает, какая у вас хорошая память. Вы забываете только обиды. А все-таки я должна вам напомнить некоторые мелочи, немножко вас касающиеся: здесь был скорняк Банье со счетом за меха. И потом еще этот странствующий торговец... как зовут его? Франц... Франц... Ну-ка, помогите...

- Франц Гренат, - докончил Бергем, подавляя неудовольствие и смеясь. - Это тот плут из Лиона, с дорогим бархатом, который мы из Антверпена...

- Дешевле получаем, да, но не протканный золотом, супруг мой, это разница. И потом, я вся такая маленькая, много ли его нужно для моего наряда - такая безделица! А вы увидите, папочка, как это мне к лицу. Юбка из красного бархата, отделанная беличьим мехом и протканная золотом - супруга штатгальтера⁶ не может лучше одеться.

- Прекрасно, однако счета за жемчуг, английскую обувь с острыми носками, бриллианты лиссабонского ювелира, и... Ах, вот теперь вспомнил, почему мы поссорились: шелковые чулки! Маргитта! Какой демон внушил тебе это желание? Шелковые чулки... Да ведь это весь годовой доход с моих брабантских имений. Такую роскошь могут позволить себе только принцы и королевы.

- Папочка, но разве вы не зовете меня часто вашей королевой и владелицей всего, что у вас есть? И разве какое-нибудь королевство может сравниться с вашим благородным сердцем?

- Ба, ба! Так он уехал, наконец, этот ублюдок, не то рыцарь, не то босоногий монах! Я очень рада, что его уже нет здесь. Надо быть чем-то одним - или настоящим рыцарем, или настоящим служителем церкви. Вот вы так, наверное, в латах казались бы ангелом, а в епископской митре походили бы на святого.

- Ну, а что касается этого гордого каноника, я бы его через порог этой комнаты не пустила, если бы он оставался здесь еще; он смотрел на меня всякий раз сверху вниз - оттого, конечно, что я не знатного происхождения... А правда, папочка, чтобы не вспоминать больше о нашей ссоре, вы заплатите то, что я осталась должна этим купцам? Этого требует ваша честь столько же, сколько моя. К тому же вы знаете, что никто на свете не умеет быть так благодарен, как я.

- Ну, хорошо, Бог с тобой. Вот моя рука - и да будет мир. А что я вспомнил, когда мы заговорили о канонике?.. Да, я слышал, у тебя был здесь гость какой-то? Сегодня утром, не правда ли? Кто это был? Я думал, что увижу его здесь.

Маргитта засмеялась злорадно и насмешливо, напоминая в эту минуту молодую, красивую ведьму.

- Ваша ревность на этот раз совсем не туда попала. Гость, который сегодня ворвался ко мне, при всей его дерзости, не опасен. Теперь я могу его вам показать, если хотите.

Она быстро подошла к двери в спальню, отворила ее и в ту же минуту вытащила оттуда за руку спрятанного там гостя.

Бургомистр с удивлением увидел перед собой своего шурина, Яна Бокельсона, потерявшего на этот раз свое обычное присутствие духа и кланявшегося ему в замешательстве.

Маргитта с гордым видом подошла к нему и сказала сухим и резким тоном:

- Ты мог убедиться теперь, Ян, в каких отношениях находится твоя сестра с лейденским бургомистром и должна ли она бояться твоих жалких угроз. Изволь убираться отсюда, дерзкий нахал, и не смей никогда больше переступать через мой порог!

- Погоди, портной, - сказал он мрачно, - у меня есть о чем с тобой поговорить... Но чего он хотел от тебя, Маргитта?

- Вы - мудрейший среди мудрых отцов нашего города, супруг мой, а потому я предоставляю вам решить, кто из нас прав. Если дурной человек берет к себе на воспитание бедное дитя, в расчете на то, что этот ребенок когда-нибудь будет помогать ему в его замыслах и скверных делах, обязан ли этот ребенок, достигши возраста и средств, платить ему благодарностью, предположив даже, что соблазнитель вынудил у него клятву в этом?

- Конечно нет. Вынужденная клятва не угодна Богу; и договор не освещен Небом, если он заключен с дурным умыслом.

- Я и сама так думала. Так вот, взгляните на этого человека, которого Небо в гневе своем послало мне в братья. Он заманил меня к себе, пользуясь тем, что у меня все равно как бы не было матери, потому что родная мать моя и не любит никого на свете, кроме себя и своих фантазий, и по собственной вине обеднела. Он взял меня к себе, рассчитывая на мою молодость, красоту и неопытность Он хотел сделать из меня приманку для гостей и наживать деньги. Я должна была попасть в дьявольские сети для того, чтобы доставить ему торжество. В то же время я должна была исполнять в доме обязанности служанки его жены и работать, как вьючное животное. Жена этого человека согласилась принять меня в дом только для того, чтобы поберечь свою девку Натю. Когда же, благодаря неожиданно посетившему меня счастью, я сразу вышла из унижения и нищеты, этот человек, расписав все, что он для меня будто бы сделал, убеждениями и просьбами заставил меня поклясться, что я буду всегда приходить ему на помощь, если он будет нуждаться в чем-нибудь. Как неопытная девушка я обещала, потому что готова была тогда на что угодно согласиться, лишь бы уйти из его когтей. Но я скоро вынуждена была пожалеть о том, что обещала; и, как вы знаете, я отказалась поддерживать родственные связи с кем-либо, не исключая и матери. И вот, несмотря на это, этот человек дерзко врывается ко мне сегодня и говорит такие вещи, что волосы дыбом становятся, только слушая его... Ему нужны деньги и в то же время мое заступничество за него перед вами. Он просит и требует, и то умоляет и заклинает именами святых, то грозит мне и произносит безбожные слова. Делайте с ним, что знаете. Я спрятала его для того, чтобы дать вам успокоиться и не вызвать вашего гнева с первой минуты; а теперь выслушайте его сами и поступите, как найдете лучшим.

Ян бросил исподлобья злобный взгляд на сестру и быстро заговорил, обращаясь к бургомистру Но трудно было понять, чего он хотел речь его путалась Из его слов, то высокопарных, то униженных можно было до- гадаться, что ему нужны деньги и что он жалуется на несправедливость возводимых на него обвинений. Он при шел просить сестру, во имя милосердия, замолвить за него слово перед бургомистром, от которого зависело спасти его, так как ему грозит опасность быть замешанным в уголовное дело. Он рассчитывает на помощь шурина так как он, прежде всего, невиновен, и также потому что дело это, ввиду родства, неудобно для самого бургомистра...

Как только последний среди других имен, срывавшихся с языка лихорадочно возбужденного портного, услышал имя Нати, он тотчас понял, что было причиной такого беспокойства и страха портного. Он принял строгий вид судьи и сказал^-

- Так как портной коснулся обвинения, возводимого на молодую девушку, арестованную несколько дней тому назад, то я могу ему сообщить, что его привлекают также к суду, так как обвиняемая указала на него как на сообщника и утверждает, что он дал ей яд, с помощью которого она умертвила ребенка.

- А, безбожная ложь! - воскликнул Ян, черпая смелость в сознании своего безвыходного положения. - Это чистейшая ложь, господин бургомистр.

- Клянусь вам, что ничего подобного не было... Она хочет меня погубить... Ей надо, чтобы моя голова легла рядом с ее! О, змея, которую я вырастил на моей груди!.. Никогда я даже не взглянул на нее с дурным намерением... О, Господи, да минует меня эта горькая чаша!..

- Я готов присягнуть, что это так. Казначей Григгеман... Моя жена, наконец... О, вот она-то нарушительница брачного союза... Некий Ротгер - ее любовник, и они вместе задумали извести меня.

- Так ли? Возможно ли? Решится ли портной дать клятву и присягнуть на Святом Евангелии, что он не находился никогда в сообщничестве с осужденной и что не он дал ей средство, которым она умертвила дитя?

и пусть я стану добычей ада, если я когда-либо касался этой девушки, если я приложил мою руку к ее дьявольскому преступлению.

- Лживые клятвы! - воскликнула Маргитта, закрывая уши руками.

Бергем с минуту смотрел на портного, который стоял теперь перед ним, выпрямившись и с поднятой рукой, как герой и мученик за правое дело. Потом, обратившись к Маргитте, бургомистр сказал, указывая на ее брата:

- Это самый негодный человек, какого можно встретить под солнцем. Если бы он не был моим шурином, к несчастью, и мне не пришлось бы спасать, благодаря ему, мое имя от позора, я бы не шевельнул пальцем для того, чтобы избавить его от эшафота и таким образом очистить от него землю. Но делать нечего - надо его спасти, если обстоятельства так сложились.

- Да! - воскликнул он затем, ударив себя по лбу. - Что я вспомнил! Ведь эта persona guaestionis⁷,

Известие о несчастном конце Нати наполнило радостью Бокельсона: лицо его мгновенно просветлело и утратило следы тайной муки. Грудь его теперь дышала свободно. Он весь ожил. Самоуверенная дерзость тотчас сменила беспокойство и ужас злодея, пойманного на месте преступления.

Заметив эту перемену, бургомистр поспешил, со своей стороны, предупредить смелого портного и в резких словах дать ему понять его настоящее положение:

- Вы приобрели общее уважение в начале вашего пребывания в этом городе, Бокельсон, но потом обратили почет, оказываемый вам, в позор. Ваш ум и красноречивый язык приобрели вам друзей, но вы постарались о том, чтобы они стали вашими врагами. Вы испортили вашу репутацию как ремесленника отчасти ленью, отчасти обманными действиями. Вам должны были запретить театральные представления, потому что вы наполнили ваши комедии соблазнами и недостойным осмеянием честных людей. Из вашей школы поэзии вы сделали школу безнравственности, и некоторые из ваших учеников уже погибли, а другие находятся на пути к погибели. Вашу гостиницу вы обратили в вертеп, в котором буйствуют ночные кутилы, развлекаемые падшими женщинами, и распутные сыновья добрых граждан расточают и проигрывают в карты достояние родителей.

Не удивительно, что вы запутались в долгах и вам грозит каждый день продажа имущества с молотка.

ее и вас подозревают в ереси!..

Советую вам поэтому собрать все, что можете, из вашего имущества и, не теряя времени, удалиться из этой страны вместе с женой и детьми, вместе с вашей матерью, ведущей жизнь бродяги, и с вашим любезным братом Яковом, уже достаточно также заявившим о себе. Для вас место по ту сторону океана - в Америке, о которой рассказывают много чудес. С другой стороны, нашему императору нужны сильные руки и хитрые головы в тех землях. Попробуйте стать полезным человеком в другом Свете и не ждите, пока вам придется выбирать здесь между эшафотом и виселицей. А пока уходите и не показывайтесь больше мне на глаза. Да поможет Господь вам исправиться!..

Ян не смел ослушаться и, повинуясь знаку бургомистра, удалился с опущенной головой, но с ненавистью и жаждой мщения в груди, с тайными замыслами в голове.

Бешенство трусости и бессильная злоба, а также опасения быть изобличенным перед всеми душили его, и никакое физическое здоровье не в силах было бы безнаказанно противостоять такому бурному натиску разнородных чувств.

Он потерял бы сознание тут же на улице, если бы его не поддерживала радостная весть о том, что мертвые уста Нати не будут более свидетельствовать против него и что миновала таким образом угрожавшая его жизни опасность.

¹ Карл Смелый, последний герцог Бургундии, воплощал в себе беззаветную храбрость, удальство, упорство в достижении цели, отсутствие политического смысла.

² Лица, живущие по монашескому уставу в особых капитулах. Каноники появились в период сильного упадка папской власти и крайнего развращения духовенства.

³ Здесь говорится об императоре Максимилиане I.

⁴

⁵

⁶ Штатгальтер - наместник, высшая власть в стране.

⁷ Подсудимый (итал.).