Последняя любовь Нельсона.
Глава I

Генрих Фольрат Шумахер

Последняя любовь Нельсона

I

Резким поворотом корабль обогнул Кап-Мизеро. Скользя в Неаполитанский залив на своих белоснежных парусах, он оставлял серебристую полоску в глубокой синеве Тирренского моря, быстро приближаясь к городу.

-- Черт знает что сталось с моими глазами! - сердито крикнул сэр Уильям Гамильтон и побежал с балкона в комнату за подзорной трубой. - Я не могу разглядеть флаг! А что, если это француз!

Эмма на мгновение оторвалась от книги, которую читала.

-- Откуда ему взяться? Ты сам говорил, что Гибралтар не пропускает ни одного корабля французов из Бреста или Гавра. А раз Гуд запер их средиземноморский флот в Тулонской гавани, то...

-- Но если с ним приключилось несчастье? Самый лучший флотоводец может потерпеть поражение!

-- С Фридрихом Великим это случалось не раз, но Пруссия все же не погибла от этого. Так и Англия не исчезнет с лица земли только потому, что один из ее адмиралов потерпел урон! Так не выставляться же из-за этого на солнце! Наверное, это один из новых кораблей Марии-Каролины. К их виду ты должен был привыкнуть: ведь она достаточно часто показывает тебе их!

Сэр Уильям остановился около нее и насмешливо улыбнулся:

-- Ты заметила это? Она хочет подчеркнуть чистоту своих союзнических намерений, а ее офицеры мечтают о том, чтобы превратить Неаполь во вторую Венецию. Весь народ только и бредит постройкой кораблей и морским учением. С тех пор как Мария-Каролина возложила на алтарь отечества материнское наследство - бриллианты Марии-Терезии, - государственные чины позволяют расхищать казну, а богачи жертвуют на флот половину своего состояния...

-- А бедняки несут последние гроши! Я видела нищего, больного, искалеченного, полумертвого от голода. Когда я проезжала мимо него с Марией-Каролиной, он вырвал из уха тоненькую серебряную серьгу и бросил ей на колени. Он отдал единственное, что имел!

Голос Эммы дрожал. Сэр Уильям кивнул и сказал с глубокой иронией:

-- Они взбесились... наполовину из патриотизма, наполовину из ненависти к королеве. Они предпочли бы отдать последний грош, чтобы выкупить ее ожерелье и вернуть ей его. Только чтобы в их кораблях не было ничего от австриячки и чтобы Мария-Каролина не могла похвалиться истинно королевским поступком!

Эмма выпустила книгу из рук и встала. Она усталой походкой прошлась по комнате и бросилась в кресло, стоявшее у открытой балконной двери.

-- Истинно королевский поступок! - протяжно повторила она. - В этом все дело. Она чванится им и старается, чтобы все узнали: Мария-Каролина продала свое ожерелье и носит поддельные бриллианты, чтобы у Неаполя был линейный корабль!

Сэр Уильям внимательно посмотрел на Эмму:

-- Ты говоришь это так... разве это не правда?

-- Это правда. И народ верит... как дети в сказку...

-- Ничего не понимаю! Это правда и все-таки - сказка?

Губы Эммы дрогнули, ее лицо приняло выражение бесконечной горечи.

-- Недавно... помнишь? Она опять побоялась спать одна и удержала меня у себя. Среди ночи ей вдруг пришла мысль разыграть целое театральное представление. Она хотела быть Титом, а я должна была стать Береникой, которая обольщает его, чтобы стать римской императрицей. Она сама принесла костюмы, стала одевать нас. Я должна была надеть все ее фальшивые драгоценности, но они показались ей недостаточно роскошными для восточной принцессы. Она опять сорвала с меня их, подбежала к шкафу, открыла тайник, достала подлинное ожерелье...

-- Ожерелье Марии-Терезии?

-- В полной сохранности! Заметив мое удивление, она расхохоталась, назвала всю эту историю сказкой для выманивания денег у больших детей... А тот нищий, который вырвал серьгу из уха, думал, будто королевы не лгут!

-- Что поделаешь? В политике совсем как на войне: все средства дозволены. Между прочим, эта сказка... ею можно было бы отлично воспользоваться в том случае, если бы Мария-Каролина вздумала пойти нам наперекор...

-- Вы пригрозите ей разоблачением?

-- Это было бы слишком грубо. Она мстительна и никогда не простила бы нам этого. Но мы можем сыграть на руку парижским якобинцам. Со времени казни Людовика XVI и заключения Марии-Антуанетты они видят в Марии-Каролине своего смертельного врага. Из этой сказочки они сочинят очаровательно-ядовитый памфлет, а неаполитанские друзья-патриоты уж постараются, чтобы королева прочла его. Она страстная натура и исповедует, как все женщины, политику темперамента. Она непременно захочет отомстить, а мы окажемся единственными, кто сможет помочь ей в мести. Следовательно, она окончательно отдастся нам в руки. Но самая прелесть в нем... Кто поможет нам в этом? Наши противники-французы, мнящие себя умнейшим народом в мире! Восхитительно, не правда ли? Питт будет очень потешаться над этим!

Сэр Уильям подсел к письменному столу и взялся за перо. Эмма вскочила:

-- Ты хочешь сообщить об этом Питту? Но ведь я единственная, кому Мария-Каролина рассказала об этом...

-- Дай только мне сделать дело. Ты останешься совершенно в стороне. Король знает об этой истории?

-- Он поручился честью, что будет молчать!

-- Своей честью? - Сэр Уильям просто умирал от хохота. - Честью короля-носача! Хочешь держать пари, что я заставлю его проболтаться в какой-нибудь час? Между прочим, идея!

Наверное, он выболтал обо всем кардиналу Руффо. Этот интриган косится на нас, англичан, он старается спихнуть нашего Актона и стать премьер-министром. Если Фердинанд рассказал ему об этом, подозрение о памфлете падет на Руффо, и мы навсегда отделаемся от него, тогда как доверие Марии-Каролины к тебе останется непоколебимым.

-- Да, она доверяет мне. Я единственный человек, с которым она совершенно откровенна. Это потому, что она любит меня, считает бескорыстной. А я... я обманываю ее каждым словом, каждой улыбкой...

-- Опять раскаяние? - сказал сэр Уильям, нетерпеливо дернув плечами. - Но прошу тебя... ты моя жена, англичанка... твоя обязанность - служить на пользу родине. Кроме того, ты сама сгорала жаждой помогать мне, играть роль в политике. Именно сокровенное, тайное привлекало тебя. Ты хотела направлять случай, скрываясь, словно богиня за облаками. А теперь, когда случай представился, ты начинаешь призадумываться? И почему? Только потому, что дело коснулось королей и народов? Не будь смешной, милая моя! Ведь это - мировой турнир ума, тончайшее искусство, какое только бывает. Да, если бы ты была каким-нибудь ничтожеством... Но ведь ты - мастер, художник широкого размаха...

Посланник с улыбкой кивнул Эмме и начал писать. Эмма безмолвно отступила назад. Он был прав: она сама хотела этого - стать леди Гамильтон, чтобы отомстить Гренвиллю.

Эмма стала сзади Уильяма и принялась смотреть на его склоненную голову. Она казалась большой и значительной, как обиталище сильного ума, но в свадебную ночь, когда у жадного старца свалился парик...

Прежде Эмме не раз приходилось видеть такие формы черепа. Во времена нищеты и позора, когда выброшенная на улицу пресытившимся знатным лордом Эмма существовала, продавая себя, она частенько видела у порочных, погибших мальчишек такие же маленькие, мягкокостные черепа с впавшими висками, шишковатыми затылками, тонкими, изогнутыми вверху ушами.

В ту - брачную - ночь она страшно бранила себя за это сравнение высокопоставленного аристократа с ворами и мошенниками. А теперь, после двух лет брака... теперь она узнала его! Сэр Гамильтон умел смотреть в глаза ясным, чистосердечным взором и ласково улыбаться, в то время как его речь была напоена ложью, а мозг лелеял злобные планы. Он умел проливать слезы сочувствия над несчастьем своей жертвы, умел ловко заметать следы... и весь мир превозносил прямоту его характера, доброту его сердца.

Маленький воришка и мошенник...

Но, в то время как правосудие отправляло такие темные личности на виселицу, сэр Уильям стоял на высоте общественного положения. Ему вменялось в заслугу и добродетель то, что у других было пороком и преступлением...

Разве не был он прав, высмеивая нелепость жизни? Эмма сама была доказательством того, что человек, лишенный угрызений совести, может добиться всего. Ведь сэр Гамильтон выкупил ее у собственного племянника - за деньги, словно рабыню... потому что он был богат, тогда как Гренвилль терпел нужду...

Теперь, когда сэр Уильям был гарантирован в обладании Эммой, он без стеснения признался ей во всем. Он смеялся над совершенным торгом, словно над удачной шуткой. Он называл это иронией философа над комедией жизни, на которую смотрел с высоты холодного рассудка.

Его злорадный смешок производил на Эмму впечатление удара хлыстом и лишал ее с трудом обретенного покоя, вливал злобу в ее жилы, вспенивал в мозгу дерзкие мысли. А если она отплатит ему той же монетой, если она обманет его и предаст позору, осквернив ложе? Сможет ли он в качестве героя той самой шутовской комедии жизни остаться настолько философом, чтобы иронически вышучивать собственную одураченность?

Придворные вельможи теперь перед ней на коленях, сам король неаполитанский украдкой ищет ее взора. Она смело может рискнуть... Почему же до сих пор она не сделала этого? Неужели в ней все еще оставались следы порядочности, восстающей против новой лжи? Нет, скорее потому, что будет ложью, если она выкажет любовь какому-либо мужчине: никогда не сможет она любить более, ее сердце мертво.

И все-таки... Было что-то такое, что порою страстной тоской пробуждалось в ее сердце, страстно манило, звало куда-то. Что это было? Что?

"Неаполь, 10 сентября 1793 г.".

-- Извиняюсь, ваше превосходительство, если помешал! Из гавани доложили, что только что замечен "Агамемнон" из тулонской эскадры адмирала Гуда. Одновременно прибыл кабинет-курьер Феррери. Их величества просят ваше превосходительство пожаловать к ним.

Сэр Уильям засмеялся:

-- Еще бы! Наверное, они немало перепугались, пока "Агамемнон" не поднял флага! Что, если бы это оказался француз?! Помните встречу девять месяцев тому назад, мистер Кларк? Нет? Ну да ведь вас тогда еще не было здесь!

Посланник со злорадной многоречивостью рассказал секретарю историю, которой неаполитанский двор был унижен в глазах всей Европы. В гавани Неаполя появился с флотом Латуш-Тревиль, французский адмирал, и потребовал признания республики и удовлетворения за оскорбление французского посланника в Стамбуле, которое явилось следствием политики Марии-Каролины. Это требование он передал не через офицера, а через простого гренадера Бельявиля, который третировал неаполитанского короля, словно рекрута. Чтобы избежать обстрела города, Фердинанд был вынужден смиренно извиниться и пригласить офицеров к парадному обеду в знак примирения. Но "республиканцы" отказались от всякого общения с "деспотом Неаполя".

-- Гренадер внушил королю безумный страх перед французами, - смеясь, закончил сэр Уильям. - Нет ничего странного, что Фердинанд дрожит перед известиями из Тулона. Передайте Фердинанду, что я сейчас же буду у его величества. Кстати, загляните в регистр, что это за судно "Агамемнон" и кто им командует - у меня будет возможность помочь королю рассеять время нетерпеливого ожидания.

Секретарь открыл актовую книгу, которую держал в руках.

-- Я предвидел вопрос вашего превосходительства и захватил с собой регистр. "Агамемнон" - линейный корабль с сорока шестью пушками, находится под командой Нельсона; в начале августа он присоединился к эскадре адмирала Гуда, который совместно с испанцами под командой адмирала Лангара блокирует города Марсель и Тулон.

Эмма сделала резкое движение и перебила секретаря:

-- Капитана зовут Нельсон? Горацио Нельсон?

Мистер Кларк снова заглянул в книгу:

-- Горацио? Точно так, ваше превосходительство, его зовут Горацио.

-- Ты его знаешь? - спросил сэр Уильям.

Эмма сделала равнодушное лицо.

-- Нет, но, должно быть, я слыхала когда-то его имя.

-- Имеются о нем какие-нибудь подробности в актах, мистер Кларк?

-- Очень скудные, ваше превосходительство. Он сын деревенского пастора, двенадцати лет, в 1771 году, поступил на флот, в 1773 году совершил научную поездку в Полярное море и в 1779 году стал почтовым капитаном в Вест-Индии, где завоевал испанский форт Сан-Жуан. В 1780 году он вернулся в Англию, чтобы полечиться от паралича. В 1781 году снова поступил на службу, в 1784 году у него произошел острый конфликт с начальством...

"Агамемнон" привезет такие известия, которые надо будет сейчас же передать нашему министерству! - Он подождал, пока секретарь вышел из комнаты, а затем обратился к Эмме: - Не зашифруешь ли ты Питту сказочки королевы Марии-Каролины?

Она пристально посмотрела на него:

-- Ты настаиваешь на этом?

На тонких губах сэра Уильяма скользнула улыбка.

-- Разве это не моя обязанность?

посматривал на нее.

Его присутствие раздражало. Когда же он уйдет? Ей хотелось быть одной, поразмыслить... Ведь Нельсон прибывал!

-- А капитан "Агамемнона"... я спрашиваю из-за приготовлений... ты примешь его в посольстве?

-- Публично? Невозможно! Эти морские волки со своей руганью и манерами старых пьяниц... К тому же этот господин поссорился со всем адмиралтейством из-за своих вест-индских разоблачений. Это человек, мечтающий исправить весь мир и готовый пробиваться головой сквозь стену. От таких лучше держаться подальше! - Сэр Уильям воспользовался ее вопросом, чтобы подойти к ней, и вдруг наклонился с прерывающимся дыханием, сверкающим взглядом. - Тебе так важно, чтобы Питт не узнал ничего о сказочке? Быть может... если бы ты была мила со мной?..

-- Я не хочу! Не хочу! - крикнула она, но сейчас же одумалась: ведь она была женой Гамильтона, и уже не раз ей приходилось покупать исполнение какого-нибудь желания ценой своих ласк. Она с трудом улыбнулась. - Прости, я так устала... голова болит... в другой раз...

Она неохотно подставила мужу губы, и в то время как он целовал их, ее руки судорожно сжались в кулаки.