Автор: | Эберс Г. М., год: 1882 |
Категории: | Роман, Историческое произведение |
XXVIII
Значительная, но собранная наскоро армия патриотов была только что уничтожена при Тиснаке менее многочисленным, но искушенном в военном деле испанским отрядом. Ульрих, со своей стороны, немало содействовал победе и заслужил благодарность отважного Ромеро и других испанских офицеров. Они рады были заручиться его содействием при предполагаемом нападении на Антверпен. Все удивлялись его храбрости и следовали за ним со слепым доверием. Он упивался сознанием собственной власти, и это сознание удесятеряло его силы. Вечером после одержанной победы он пировал с Ромеро, Мендозой, Варгасом и другими вождями. На следующее утро приступили к допросу пленных.
Допрос студентов, горожан и крестьян он предоставил своему помощнику; но в числе пленных было и три дворянина, с которых можно было взять значительный выкуп. Двое из них согласились на его требования и были отпущены. Оставалось допросить третьего, высокого статного молодого человека в рыцарском одеянии. С ним Ульрих вступил во время боя в поединок, и еще неизвестно, на чьей стороне осталась бы победа, если бы лошадь рыцаря не была убита ружейным выстрелом.
Пленник носил руку в повязке; на панцире его был выгравирован графский герб.
- Вас вынули из-под лошади, - обратился к нему Ульрих по-испански, - вы бились с честью.
Рыцарь пожал плечами и ответил по-немецки:
- Я не понимаю испанского языка.
- Значит, вы немец? - спросил Ульрих по-немецки. - Но каким же образом вы очутились среди нидерландских бунтовщиков?
Рыцарь взглянул на него с удивлением. Ульрих продолжал:
- Я понимаю по-немецки. Отвечайте.
- У меня в Антверпене были дела, - ответил пленник.
- Дела? Какие?
- Это мое дело.
- А, так вот как! Ну, значит, мы переменим вежливый тон на другой.
- Нет, это совсем ни к чему! Я побежден и обязанвам отвечать. Мне нужно было закупить материю.
- Вы купец?
Рыцарь покачал головой и ответил, улыбаясь:
- Мы вновь отстроили наш замок после пожара.
- Понимаю: вам нужна была материя и вы надеялись получить их в виде добычи?
- Нет, вы ошибаетесь.
- Ну, так что же привело вас в ряды наших врагов?
- Барон Флойн - родственник моей матери. Когда он выступил против вас...
- То вы тоже пожелали попытать счастья на войне?
- И вы недурно справились с вашим делом. Откуда вы родом?
- Я уже сказал вам - из Германии.
- Но Германия велика. Откуда именно?
- Из Швабии, из Шварцвальда.
- Ваше имя?
Пленник молчал. Ульрих всмотрелся в герб, изображенный на вооружении, затем пристально посмотрел рыцарю в лицо, подошел к нему, улыбаясь, и проговорил уже совершенно другим тоном:
- И вы думаете, что Наваррете потребует от графа Фролингена значительного выкупа?
- Вы знаете меня?
- Может быть. Ведь вы граф Липс?
- Черт возьми!
- И замок ваш расположен в поле, недалеко от монастыря.
- Совершенно верно! Но откуда вы-то все это знаете?
- Мы старые знакомые, граф Липс. Вглядитесь-ка в меня хорошенько.
Тот вопросительно посмотрел на Ульриха и сказал, качая головой:
- Ваше лицо с самого начала казалось мне знакомым. Но я никогда не бывал в Испании.
- Зато я бывал в Швабии и еще с тех пор являюсь вашим должником. Что, хватило бы вашего выкупа на то, чтобы уплатить стоимость разбитого церковного окна?
Граф широко раскрыл глаза, радостная улыбка озарила его лицо, он всплеснул руками и радостно воскликнул:
- Ты... ты... ты Ульрих! Черт меня побери, если я ошибаюсь! Но кому могло прийти в голову, что шварцвальдский мальчуган превратился в испанского военачальника!
- А между тем это так. Но пока пусть это остается между нами! - сказал Ульрих и протянул графу руку. - Только молчи - и ты свободен. Пусть разбитое окно будет твоим выкупом.
- Пресвятая Дева! - воскликнул граф. - Если бы все окна в монастыре ценились так дорого, то монахи скоро сделались бы настоящими крезами. Шваб остается швабом, хотя бы он и нарядился испанцем. Вот так счастье, что я последовал за бароном Флойном. А твой старик Адам, а Руфь - вот они обрадуются!
- Как, ты не знаешь? Мой отец умер уже давно, давно... - сказал Ульрих, потупив взоры.
- Умер? - воскликнул граф. - Давно? Что ты мелешь! Я его три недели тому назад видел у наковальни.
- Моего отца? У наковальни? И Руфь? - переспросил Ульрих, уставясь на графа.
- Шваб, Шваб... И это мой отец?
- А кто же, как не твой старик! Сколько с тех пор прошло лет? Да, тринадцать, потому что мне тогда было шестнадцать, - так вот, тринадцать лет я его не видел и все же узнал с первого взгляда! Да и то сказать - трудно забыть ту сцену, которую я увидел в лесу, когда немая вынимала стрелу из груди доктора. Я всю эту сцену и сейчас вижу перед собой.
- Он жив, они не убили его! - воскликнул Ульрих, и только теперь он начинал радоваться услышанной им вести. - Липс, Филипп! Слышишь, я недавно нашел свою мать, а теперь и отца. Постой, погоди немного... Я поговорю со своим помощником. Пусть он пока заменит меня здесь, а мы с тобою поедем в 'Лев', и там ты мне все расскажешь. Пресвятая Дева, благодарю Тебя! Я увижу его, увижу моего батюшку!
Было уже за полночь, а товарищи все еще сидели в отдельной комнате в гостинице 'Льва' за стаканом вина. Ульрих закидывал графа вопросами, а тот охотно отвечал ему, рассказал о смерти доктора и о том, каким образом Адам очутился в Антверпене, где он живет уже двенадцать лет, занимаясь ружейным делом. Немая жена доктора умерла от горя еще во время переезда; Руфь же осталась жить у Адама и ведет его хозяйство. Граф сознался, что он так часто посещал оружейника не ради оружия, а ради красивой приемной дочери старика. Она стройна, как тополь, и такая красавица, что, кто ее раз увидел, никогда не забудет. Но она ужасная недотрога, и если ласково обращается с графом, то только в память его дружбы с Ульрихом. Вот-то она обрадуется, когда узнает, что он еще жив и что с ним сталось! А старик-то, старик! Граф выразил желание лично отправиться в Антверпен, чтобы сообщить Адаму радостную весть.
Ульрих узнал так же, что старый граф Флоринген еще жив, но сильно страдает от подагры и от капризов своей второй жены, на которой он женился уже в пожилом возрасте. 'Висельник Маркс' впал в ипохондрию и кончил жизнь с помощью веревки, впрочем, добровольно. Черномазый Ксаверий пошел в монахи и обретается в Риме в большом почете. Старик-настоятель тоже пока жив и занимается почти исключительно наукой, так как монастырская школа упразднена, и число монахов значительно уменьшилось. Отец Ксаверия подвергся обвинению в растрате сиротских денег, просидел целый год в тюрьме и умер от болезни печени.
Уже рассвело, когда приятели наконец расстались. Граф Филипп вызвался сообщить Руфи, что Ульрих нашел свою мать; она же должна была склонить Адама простить свою жену, о которой Ульрих отзывался с таким восторгом.
При прощании граф попробовал убедить Ульриха покинуть избранный им опасный путь; но тот только рассмеялся и сказал:
- Знаешь, я нашел наконец свое 'слово' и намерен воспользоваться им вполне. Ты родился для власти, я же завоевал ее себе и успокоюсь не раньше, чем воспользуюсь ею всласть. Я уже изведал ее вкус.
Ульрих лишь на короткое время завернул в лагерь. Он не мог думать ни о чем ином, кроме своих родителей, которых он желал помирить, и о красавице Руфи. Ему хотелось поскорее вернуться домой и поделиться с матерью радостным известием.
При въезде в Аальст он встретил одного из капитанов и спросил его, что нового. Тот в смущении потупился и сказал тихим голосом:
- Ничего особенного; только третьего дня случилось происшествие, которое, вероятно, огорчит вас. Ваша любовница, Сибилла...
- Что! Кто! Что ты этим хочешь сказать?
- Она пошла к Зорильо, и тот - только не пугайтесь, - тот заколол ее кинжалом.
Ульрих зашатался и глухо повторил:
- Заколол? Значит, убил!
- Да, он ударил ее в самое сердце, и смерть ее была мгновенна. Затем он неизвестно куда скрылся. И кто бы мог думать, что этот спокойный человек...
- И вы дали ему уйти, негодяи! - воскликнул Ульрих. - Хорошо, это вам даром не пройдет! Где труп?
Капитан пожал плечами и сказал:
- Успокойтесь, Наваррете! Мы все очень сожалеем о Сибилле. Что же касается Зорильо, то ведь он, как вы сами знаете, имел бланк на свободный пропуск. А труп все еще лежит в его квартире.
- Хорошо, - ответил Ульрих, - я желаю видеть его.
Капитан молча пошел с Ульрихом в квартиру убийцы. Его мать лежала в простом дощатом гробу. В головах гроба горела простая лучина. Белая собачка ее отыскала чутьем свою хозяйку и обнюхивала пол, залитый кровью.
Ульрих взглянул покойнице в лицо, но вздрогнул, отвернулся и сказал своим спутникам: 'Закройте лицо'. Затем опустился на колени и в течение нескольких минут молился. Наконец он встал, огляделся вокруг, и на лице его, кроме глубокой скорби, появилось еще гневное выражение. Как! Он начальник отряда, а останкам той, которая ему дороже всего, не оказывается ни малейшего почета.
- Пожалуйте сюда, капитан! Эта женщина - объявите это всем - моя мать, да, моя родная мать. Я требую, чтобы к ней относились с тем же почтением, как и ко мне. Слышите! Пришлите сюда людей с факелами! Тотчас же устроить катафалк в церкви святого Мартина и обставить его свечами. Поручик, отправляйтесь к епископу и скажите ему, что я приказываю ему отслужить торжественную панихиду по моей матери. И чтобы звонили во все колокола, и чтобы весь отряд был в сборе. Тут рядом у гробовщика я видел большой дубовый гроб. Тотчас же доставьте его сюда! Когда я возвращусь, чтобы все было исполнено.
- Сибилла была моей матерью! Зорильо убил мою мать! Когда ее положили в новый гроб, он велел заколотить его и покрыл цветами.
Шествие направилось к церкви, но по дороге Ульриха встретил капитан Ортис и сообщил:
- Епископ отказывается исполнить твое требование относительно катафалка и панихиды, так как твоя мать умерла, не приобщившись Святых тайн.
- Как, он отказывает в этом мне? Идем к собору!
- Он заперт, и господин епископ...
- Ну так мы выломаем двери. Я покажу епископу, кто здесь хозяин.
- Помилуй, что ты хочешь делать! Выломать двери церкви!
- Вперед, говорю я! Кто не трус, последует за мной!
Однако капитан Ортис не двинулся с места и решительно заявил:
- Мы не воюем со святым Мартином.
Ульрих остановился, заскрежетал зубами, оглянулся кругом и еще раз спросил:
- Итак, вы следуете за мною?
- Куда угодно, только не для разрушения церкви, - ответили офицеры.
- Ну, так теперь я вам приказываю. Лейтенант Вега, ведите ваш взвод и выламывайте двери.
Но Ортис скомандовал:
- Стой! Святой Мартин - мой патрон. Не сметь трогать церковь!
Кровь бросилась Ульриху в лицо, не помня себя, он швырнул свой жезл в ряды солдат и воскликнул:
- Я кидаю его к вашим ногам! Пусть поднимет, кто хочет!
Солдаты было смутились, но Ортис повторил свою команду 'стой!', и другие офицеры последовали его примеру. Улица опустела, и за прахом Флоретты последовали только Ульрих и немногие его друзья. На кладбище Ульрих бросил в могилу несколько горстей земли и, понурив голову, поплелся домой.
Как пуст, как мрачен показался ему его дом, который он еще так недавно с такой любовью отделывал для своей матери! Он не мог плакать, но зато тем сильнее была его злоба по поводу нанесенного ему оскорбления. Он разом лишился и матери, и власти. Тщетно к нему приходили один за другим офицеры, чтобы убедить взять назад свой жезл: он никого не допускал к себе.
В душе Ульрих был доволен своим решением. И к чему ему власть, когда он лишился той, которая была ему дороже всего! Вместе с нею он был бы счастлив и в самой скромной хижине; без нее ему было бы тоскливо и скучно и во дворце.
Тут он вспомнил об отце и Руфи. Да, конечно, он бросает все и завтра же отправляется в Антверпен. И в голове его промелькнула горькая мысль о том, что судьба лишила его матери как раз в тот момент, когда он нашел своего отца, когда тешил себя надеждой, что помирит их... И вдруг!..
Ульрих захотел отвезти отцу что-нибудь на память о Флоретте и пошел в ее комнату. Но ее сундука не оказалось там; домовладелица в отсутствие Ульриха взяла к себе и сиротку-приемыша, и вещи Флоретты. Эта добрая и честная голландка любила Флоретту за ее веселый и приветливый характер, потому сочла нужным спасти вещи ее от расхищения, а ребенка - от голодной смерти.
Кто бы это мог подумать! Они скорее были похожи на влюбленную парочку. Он бравый солдат и, кажется, добрый человек'. Она светила ему, пока он рылся в сундуке, и покачивала головой при виде вещей, набросанных в величайшем беспорядке. Он нашел, между прочим, дорогое ожерелье, когда-то подаренное Зорильо своей любовнице; он отложил его для Руфи. В свертке, связанном ленточкой, он нашел маленькую детскую рубашечку, куклу и золотое обручальное кольцо. Кольцо было то самое, которым она при венчании обменялась с Адамом, а кукла и рубашечка были воспоминанием о нем, Ульрихе. Он долго держал эти вещи в руках и наконец, не обращая внимания на хозяйку, залился слезами и воскликнул:
- Матушка, милая матушка!
В это самое время он почувствовал, что кто-то положил руку на его плечо, и ласковый женский голос произнес:
- Бедняжка! Да, хорошая была женщина.