Кесарь.
Часть первая.
Глава восьмая.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Кесарь. Часть первая. Глава восьмая. (старая орфография)

Глава восьмая.

Тициан приказал своему вознице ехать немедленно на Лохию. Путь, по которому быстро покатилась, колесница, пролегал мимо дверца префектуры, расположенного в Брухии, и он велел остановить коней у роскошного, с мраморными колоннами, подъезда, чтобы зайти к себе, ибо письмо, скрытое у него на груди под тогой, заключало в себе известие, которое могло заставить его возвратиться домой не ранее следующого утра.

Не останавливаясь, миновал он передние покои и мужскую приемную, где толпились, с донесениями и в ожидании приказаний, чиновники, центурионы и ликторы, и прямо отправился отыскивать свою жену в предназначенном для женщин помещении, прилегавшем к обширному саду префектуры.

Матрона, заслышав знакомые шаги, поспешила ему на встречу.

- Я не ошиблась! - с искреннею радостью воскликнула она. - Как хорошо, что ты мог сегодня отделаться так скоро! Я не ждала тебя ранее окончания ужина.

- Но я и пришел, к сожалению, не надолго, - возразил Тициан, вступая в комнату жены. - Вели подать мне ломоть хлеба и кубок разбавленного вина. Впрочем, не надо, - тут уже все приготовлено, что мне нужно, будто я приказывал сам. Ты права, я на этот раз пробыл у Сабины менее обыкновенного, но она ухитрилась в короткий промежуток времени наговорить так много едкого, словно мы разговаривали с нею целый день. Через пять минут я должен снова тебя покинуть, а когда я вернусь - известно одним богам. Мне трудно и неприятно даже выговорить это, но все наши старания, наши хлопоты, весь спешный и тяжелый труд бедного Понтия пропали даром.

С этими словами префект опустился на ложе подле небольшого стола, на который жена его поставила спрошенные им кубок вина и хлеб.

- Бедный ты мой! - сказала она, проводя рукой по его поседевшим волосам. - Разве Адриан все-таки решился поселиться в Кесареуме?

- Нет, не то!... (Выйди из комнаты, Сира! - сказал он рабыне.) Ты сейчас узнаешь... Вот письмо кесаря. Прочти мне его, пожалуйста, еще раз.

Юлия, жена префекта, развернула свиток папируса и начала читать:

"Адриан - другу своему Тициану, наместнику египетскому. Глубочайшая тайна. - Адриан письменно приветствует Тициана, как он часто делал это в продолжение многих лет, в начале своих скучных деловых посланий. Завтра же он надеется приветствовать друга своей юности и мудрого помощника не только от всего сердца, но также рукою и устами. За сим, для ясности, следующее: Я прибуду в Александрию уже завтра, пятнадцатого декабря, к вечеру, совершенно один, с Антиноем, рабом Пастором и тайным секретарем моим Флегоном. Мы высадимся в маленькой лохиадской гавани и корабль мой можно будет отметить по большой серебряной звезде на носу. Если же ночь наступит ранее моего прибытия, то три красные фонаря, зажженные на вершине мачты, известят тебя о приближении друга. - Что касается до ученых и остроумных мужей, которых ты выслал мне на встречу, чтобы занимать меня на пути, но главное, конечно, чтобы выгадать больше времени для переделки старого гнезда, - откуда, кстати, я надеюсь, вы не успели еще повыгнать всех птиц Минервы, - то я отправил их обратно, не желая лишать Сабину со всею её челядью такого развлечения и понапрасну отрывать знаменитых александрийцев от их ученых трудов. Мне их вовсе не нужно. Если, впрочем, что может статься, послал их не ты, то прошу у тебя извинения. Человеку всегда несколько обидно, когда его уличают в том, что он ошибся в разсчете, хотя, конечно, легче объяснить случившееся, чем предусмотреть будущее.. Или быть-может наоборот?... Я вознагражу твоих мудрецов за их безполезное путешествие, поспорив с ними в академии об этом вопросе. Грамматик, у которого ученость выглядывает из каждого волоска на голове, более предается покою, чем следует для его здоровья, и это быстрое движение, на которое он решился ради меня, послужит к удлинению его жизни. - Мы приедем в простой одежде и будем ночевать на Лохии. Ты знаешь, что мне не раз приходилось отдыхать на голой земле и что, когда приходится, я так же спокойно сплю на камышовой подстилке, как и на мягком ложе. Изголовье мое следует за мною: это моя молосская собака, которую ты, без сомнения, помнишь. Комнатка, где я мог бы без помехи предпринимать свои вычисления относительно будущого года, вероятно, найдется. - Все это тщательно сохрани в тайне, чтобы ни одна человеческая душа не могла догадаться о моем прибытии, - об этом я прошу тебя так убедительно, как только может твой друг и император. Даже малейшее приготовление с твоей стороны не должно выдать, кого ты ожидаешь. Ничего не приказываю моему милому Тициану, но еще раз прошу исполнить, мое желание. Как радуюсь я тому, что снова увижусь с тобою, и сколько удовольствия доставит мне суматоха, которую я надеюсь найти на Лохии! Художникам, которыми, без сомнения, кишит теперь старый дворец, ты представишь меня как архитектора Клавдия Венатора из Рима, приехавшого, чтобы содействовать Понтию своими советами. С Понтием, выстроившим такия прекрасные здания для Ирода Аттика, я встречался у этого богача-софиста и он, наверное, меня узнает. Сообщи ему поэтому о моих намерениях. Он человек серьезный, на которого можно положиться, - не болтун и не ветреник, забывающий все на свете. Итак, сделай его поверенным нашей тайны, но впрочем только тогда, когда судно мое будет уже в виду. Прощай и будь здоров!"

- Ну, что же ты на это скажешь? - спросил Тициан, принимая послание императора из рук жены. - Разве это не досадно? Работа наша так славно подвигалась вперед.

- Но, может быть, - возразила Юлия, задумчиво улыбаясь, - вы все-таки не успели бы окончить. В том положении, в каком дело находится теперь, вам этого вовсе и не нужно, а Адриан все не увидит ваши добрые намерения. Меня это письмо радует, потому что оно снимает тяжелую ответственность с твоих и без того уже слишком обремененных плеч.

- Ты всегда разсудишь верно! - воскликнул префект. - Хорошо, что я зашел к тебе, - теперь я буду ожидать императора с сильно-облегченным сердцем. Спрячь хорошенько это письмо и пока до свидания. Эта разлука с тобою на несколько часов для меня будет началом целого ряда безпокойных дней.

Тициан протянул руку жене.

- Прежде чем ты уйдешь, - сказала она, удерживая руку его в своей руке и крепко пожимая ее, - я должна признаться тебе, что чувствую в себе некоторую гордость.

- Ты имеешь на это право.

- Ни одним словом не попросил ты меня молчать.

- Потому, что ты уже не раз блистательно выдерживала испытания. Но, конечно, и ты - женщина и к тому же очень красивая.

- Да, старая бабушка с седеющими волосами.

- Ты желаешь, чтоб я на старости лет променяла свою женскую гордость на суетное тщеславие?

- Нет, нет! Оборот нашего разговора заставил меня внимательно вглядеться в твои черты и припомнить соболезнующие вздохи Сабины о том, что красавица Юлия так подурнела. Но где же найдешь женщину твоих лет с такой осанкой, с такими нетронутыми временем чертами, таким гладким, чистым лбом, такими глубокими, добрыми глазами, так чудесно изваянными руками...

- Да замолчи же! - воскликнула Юлия, - ты заставляешь меня краснеть.

- А разве это не должно меня радовать, что так легко вызвать краску на лицо моей старой римской матроны?... Ты совершенно непохожа на остальных женщин.

- Потому, что ты не похож на остальных мужчин.

- Ты мастерица льстить... С тех пор, как дети уехали, кажется, будто мы снова начинаем нашу брачную жизнь.

- В доме нет более яблоков раздора.

- Из-за того, что особенно дорого, конечно, всего легче поссориться. Но, однако, пора, - прощай еще раз.

Тициан поцеловал жену в лоб и быстрыми шагами направился к выходу, но Юлия вернула его.

- Кое-что можно однако сделать для кесаря, - сказала она. - Я ежедневно посылаю архитектору ужин. Сегодня он будет втрое обильнее, чем обыкновенно.

- Превосходно!

- Ну, так прощай.

- Прощай! Мы увидимся так скоро, как только позволят боги и император.

* * *

Когда префект прибыл к месту своего назначения, на море не было видно корабля с серебряною звездою на носу.

Солнце медленно зашло, но судно с тремя красными фонарями все еще не показывалось на горизонте.

Тициан зашел отдохнуть в домик смотрителя гавани и сообщил ему, что выехал встретить ожидаемого из Рима знаменитого архитектора, который должен помочь Понтию своими советами при работах на Лохии. Хозяин нашел честь, оказываемую префектом чужестранному художнику, вполне понятной, - весь город уже знал, с какой неслыханною поспешностью и с какими страшными затратами отделывается для приема кесаря старый Птолемеевский дворец.

Ожидая появления корабля, префект размышлял о молодом ваятеле Поллуксе, с которым он недавно познакомился, и об его матери в уютном, миловидном домике привратника.

С свойственным ему добродушием он немедленно отправил одного из своих ликторов к старой Дориде и велел просить ее подождать ложиться на покой, потому что он, префект, прибудет на Лохию только поздно вечером или может-быть ночью.

- Скажи этой старушке, - конечно от себя, а не от меня, - приказывал Тициан, - что я может-быть зайду и к ней. Пусть она уберет свою комнатку и получше ее осветит.

На Лохии никто и не подозревал, какая честь предстояла старинному дворцу.

на подмостках на другом конце залы:

- Мне надо либо отдохнуть, либо приняться за что-нибудь новое. И то и другое одинаково спасает меня от утомления. Не то же ли бывает и с тобою?

- Совершенно то же. - отозвался архитектор, продолжая раздавать приказания рабам, которые ставили новую капитель в коринфском стиле на место старой, развалившейся от времени.

- Не отрывайся от своего дела, - снова крикнул ему Поллукс. - Я только попрошу тебя сказать моему хозяину Паппию, когда он придет сюда с антикварием Габинием, что они найдут меня на площадке, которую мы осматривали с тобою вчера. Я иду ставить новую голову на торс Вероники. Мой подмастерье уже давно должен был бы покончить с приготовительными работами, но этот молодец родился на свет левшой, и так как он вечно прищуривает один глаз, то все прямое кажется ему косым и, наоборот, все косое, по законам оптики, кажется ему прямым. Деревянный штифт, на котором должна держаться новая голова, он наверное ухитрился укрепить в шее как-нибудь криво; а так как ни один историк не сообщает, чтобы Вероника когда-либо держала голову на бок, - как вот этот маляр за тобой, - то мне придется взяться за дело самому. Через полчаса, надеюсь, мудрая царица перестанет принадлежать к безголовым женщинам.

- Откуда у тебя новая головка? - спросил Понтий.

- Из тайного архива моих статистических воспоминаний, - отвечал Поллукс. - Ты ее видел?

- Да.

- И она тебе нравится?

- Очень даже.

- В таком случае она достойна жизни, - весело проговорил Поллукс, оставляя залу. При этом он послал архитектору приветствие левою рукой, а правою заткнул себе за ухо веточку гвоздики, сломленную им поутру на одном из окон сторожки.

На площадке ученик его лучше исполнил свою задачу, чем можно было ожидать; но Поллукс остался совершенно недоволен своими собственными распоряжениями. Головка, предназначенная для Вероники, как и многие другие бюсты, стоявшие на той же стороне террасы, должна была стоять задом к балкону дворцового управителя, а между тем ваятель для того только и решился, разстаться с дорогим для него произведением, чтобы подруга его детства могла во всякое время любоваться верно схваченными чертами своей покойной матери.

К счастию, он нашел, что бюсты не укреплены на высоких пьедесталах, а держатся на них только собственной своею тяжестью, и потому решился, нарушив исторический порядок цариц, предпринять некоторое перемещение и поставить спиною к дому знаменитую Клеопатру, так чтобы головка Селениной матери могла быть обращена к нему лицом.

Чтобы тотчас же привести в исполнение свое намерение, он позвал несколько рабов, которые и принялись вместе с ним за перестановку бюстов.

Дружные крики и громкий говор их, равно как повелительный голос ваятеля, раздавшиеся на этом давно никем не посещаемом месте, не замедлили привлечь молоденькую зрительницу, которая уже раз незадолго перед тем показалась было на балконе управительского жилища, но скоро исчезла, увидав чумазую, сплошь покрытую гипсовыми пятнами фигуру рабочого.

На этот pàз она осталась однако на балконе и с любопытством следила за каждым движением Поллукса, лица которого она разглядеть не могла, так как, руководя рабочими, он все время поворачивался к ней спиной.

Наконец головка была поставлена и укреплена на предназначенном для нея месте. Холщовое покрывало защищало ее от порчи при перемещении и скрывало от глаз.

Радостно вздохнув, художник повернулся с довольным видом к жилищу управителя; в ту же минуту с балкона послышался звонкий, веселый голос девушки:

- Длинновязый Поллукс!... В самом деле, это длинновязый Поллукс!... Как я рада!

С этими словами девушка громко захлопала в ладоши.

- А ты, ты - маленькая Арсиноя! - крикнул ей в свою очередь обрадованный ваятель. - Вечные боги! что сталось с этим крошечным созданием!...

- Я еще и не думаю переставать рости, - со смехом отвечала дочь дворцового управителя, поднимаясь на цыпочки, чтобы казаться как можно выше, и ласково кивая ему своей хорошенькою головкой. - Но какой теперь у тебя-то почтенный вид, с густою бородой и этим орлиным носом!....Селена только сегодня сказала мне, что и ты хозяйничаешь тут во дворце вместе с другими.

Глаза художника, будто прикованные, следовали за каждым жестом девушки.

и Поллукс не мог встретить прекрасного человеческого образа без того, чтобы тотчас же не привести его в связь с тем искусством, которому он посвятил свои творческия силы.

"Как есть Галатея, и прелесть какая Галатея, - думал он, не сводя очарованного взгляда с фигуры и личика Арсинои. - Будто она только-что вышла из морских волн, - такою свежестью, радостью и здоровьем дышет этот образ передо мною. А эти маленькие локоны?... Как плавно развеваются они на воздухе, будто еще плывут на поверхности воды. Вот она с ласковым приветствием наклоняется вперед. Как округленно, как изящно каждое движение! Кажется, что это - дочь Нерея, ласкаясь, прижимается к могучей волне, которая то высоко поднимается к небу, то глубоко опускается в морскую бездну. Формою головы и греческими чертами лица она похожа на Селену и на мать, но старшая сестра напоминает образ Прометея до рокового похищения, а Арсиноя - образ того же героя, но когда священное пламя уже разлилось по его жилам".

Все это художник продумал и прочувствовал в течение нескольких секунд, но девушке молчание её немого поклонника показалось невыносимо-долгим и скучным.

- Ты даже не поздоровался со мною, как следует! - нетерпеливо закричала она. - Что ты там делаешь внизу?

- А вот посмотри, - отозвался он и сдернул холщовое покрывало, скрывавшее его удачное произведение.

Арсиноя всем корпусом перекинулась через перила балкона, заслонила от света рукою глаза и более минуты ничего не отвечала.

Потом она внезапно выпрямилась и с криком: "матушка, матушка!" - опрометью бросилась во внутренность дома.

"Ну, теперь она призовет отца и испортит Селене её радость", - подумал Поллукс, окончательно устанавливая на место тяжелый мрамор, увенчанный новой гипсовою головкой. Впрочем, пусть он себе приходит. Теперь здесь хозяева и вряд ли Керавн осмелится прикоснуться к собственности императора.

Скрестив руки на могучей груди, он остановился в раздумья против, бюста.

"Пестрота, жалкая пестрота!--бормотал он тихо. - Мы не творим тут, а штопаем, стараясь из разных тряпок смастерить платье для императора. Еслиб это было не для Адриана, еслибы Диотима и дети её не нуждались в деньгах я бы и пальцем не двинул здесь более".

Чтобы достигнуть от жилища управителя до площадки, на которой стоял ваятель, нужно было миновать несколько переходов и два или три раза спускаться вниз по лестницам, и все-таки прошло немного более минуты с тех пор, как Арсиноя исчезла с балкона, до того мгновения, как она уже появилась подле Поллукса.

Взволнованная, с раскрасневшимися щеками, тихо отстранила она ваятеля и стала на то место, которое он занимал, чтобы получше наглядеться на любимые черты.

"Матушка, матушка!" - восклицала она, и тихия, светлые слезы текли по её щекам, и она позабыла и о художнике, и о присутствии мастеровых и рабов, которые толпились вокруг и глядели на нее с недоумением и страхом, будто на одержимую бесом.

Поллукс молча отступил на несколько шагов. Он был растроган до глубины души, видя потоки слез, которые текли по щекам недавно, веселого ребенка, и невольно подумал, что стоит еще быть добрым, если можно заслужить за это такую теплую, долговечную любовь, какую заслужила эта бедная покойная женщина на мраморном пьедестале.

Долго стояла Арсиноя, как бы в экстазе, перед его произведением.

- Ты это сделал? - спросила она, наконец, прихода в себя и обращаясь к Поллуксу.

- Да, - отвечал он, опуская глаза.

- И совершенно по памяти?

- Конечно.

- В таком случае знаешь, что я тебе скажу?

- Ну?

- А то, что ясновидящая на празднике Адониса была права, когда пела в Алене, что половину работы художника выполняют боги.

показалась сестра её Селена, звавшая ее по имени.

на его взволнованную душу.

- Вот изображение твоей матери, - обратился он к Селене поясняющим тоном, указывая на бюст.

- Вижу, - холодно ответила она. - После я взгляну на него поближе... Иди же скорей, Арсиноя, - отец желает с тобою говорить!

Поллукс снова остался один,

Селена, возвращаясь в комнату отца, грустно покачала бледнолицей головой и тихо прошептала:

"Это предназначалось для меня, как говорил Поллукс... Раз в жизни что-нибудь для меня, но и эта радость испорчена".