Император.
Часть первая.
Глава X

X

В то время как в квартире смотрителя царила забота, а печаль, опасение и разочарование, подобно тяжелым тучам, омрачали его обитателей, в зале муз шло веселое пиршество и раздавался смех.

Юлия, жена префекта, прислала Понтию на Лохиаду тщательно приготовленный ужин, достаточный для шести голодных желудков, и раб архитектора, принявший этот ужин, распаковавший его и поставивший блюдо за блюдом на скромнейший из столов, поспешил к своему господину, чтобы показать ему все эти чудеса кулинарного искусства.

При виде такого чрезмерного изобилия благ Понтий покачал головой и пробормотал про себя:

- Титиан принимает меня за крокодила или, вернее, за двух крокодилов.

Затем он отправился к загородке ваятеля, где застал Папия, и попросил обоих разделить с ним присланные кушанья. Кроме того, он пригласил двух живописцев и превосходнейшего из всех мастеров мозаики, которые трудились целый день над восстановлением старых полинявших изображений на потолках и полах. За хорошим вином и веселым разговором блюда, кувшины и миски скоро были опустошены.

Кто в течение многих часов шевелит мозгами или руками или же одновременно и тем и другим, тот не может не проголодаться; а здесь все художники, приглашенные Понтием на Лохиаду, несколько дней подряд работали до изнеможения.

Каждый старался превзойти себя прежде всего, конечно, для того, чтобы угодить высокочтимому Понтию и себе самому, но также и затем, чтобы представить императору образчик своего искусства и показать ему, как работают в Александрии.

Один из живописцев предложил устроить настоящую попойку и председателем пиршества избрать ваятеля Папия, который столько же был известен за превосходного застольного оратора, сколько и в качестве художника.

Но хозяин Поллукса уверял, что он не может принять этой чести, так как она принадлежит достойнейшему из них - человеку, который за несколько дней перед этим вступил в пустой дворец и там, словно второй Девкалион¹, вызвал к жизни таких благородных художников, здесь собравшихся, и многие сотни работников и притом создал их не из пластического камня, а из ничего. Добавив затем, что сам он умеет лучше владеть молотком и резцом, чем языком, и не научился искусству говорить застольные речи, Папий высказал пожелание, чтобы пирушкой руководил Понтий.

Но ему не было суждено довести свою рацею до конца, потому что в залу муз поспешно вошел дворцовый привратник Эвфорион, отец молодого Поллукса, с письмом в руке, которое он подал архитектору.

- К безотлагательному прочтению, - сказал он при этом, кланяясь художнику с театральным достоинством. - Ликтор префекта вручил мне это послание, которому (если бы все шло согласно моим желаниям) суждено принести тебе счастье... Замолкните, паршивки, не то убью!

Эта угроза, по тону плохо гармонировавшая с обращением, рассчитанным на слух великих художников, относилась к трем четвероногим грациям его жены, которые, против его воли, последовали за ним и с лаем прыгали теперь вокруг стола, где стояли скудные остатки съеденного ужина.

Понтий любил этих собачонок и, раскрывая письмо префекта, сказал:

- Приглашаю этих трех малюток в гости на остатки нашего ужина. Дай им только то, что им пригодно, Эвфорион, а что покажется тебе более приличным для твоего собственного желудка, то кушай на здоровье.

Пока архитектор, сперва бегло, а потом более внимательно, читал принесенное послание, певец положил на тарелку несколько хороших кусочков для любимиц своей жены и наконец приблизил к своему орлиному носу блюдо с последним оставшимся паштетом.

- Для людей или для собак? - спросил он своего сына, указывая пальцем на паштет.

- Для богов, - отвечал Поллукс. - Отнеси его матушке. Она с удовольствием хоть раз вкусит амброзии².

- Желаю весело провести вечер, - вскричал певец, поклонился осушавшим кубки художникам и вышел с паштетом и с своими тремя собачонками из залы. Пока он шагал по палате своими длинными ногами, Папий вновь поднял кубок и начал было:

- Итак, наш Девкалион, наш Сверхдевкалион!..

- Извини, - сказал Понтий, - если я перебью твою речь, начало которой обещало так много. Это письмо содержит в себе важные известия. На сегодня попойка окончена. Отложим же наш симпосий³ и твою застольную речь.

- Это не застольная речь, ибо, если скромный человек...

Но тут Понтий вторично перебил его:

своими советами.

- Я еще никогда не слыхал этого имени, - сказал Папий, имевший обыкновение интересоваться и личностью, и произведениями других художников.

- Это удивляет меня, - возразил Понтий, складывая двойную дощечку, содержащую в себе уведомление, что император приедет сегодня.

- Понимает он что-нибудь?

- Больше, чем все мы, - отвечал Понтий. - Это знаменитость.

- Превосходно! - воскликнул Поллукс. - Я охотно смотрю на великих людей. Когда они глядят тебе в глаза, то всегда кажется, будто кое-что из их богатства переливается в тебя; тогда невольно расправляешь мышцы и думаешь: а хорошо бы когда-нибудь дорасти хотя бы до подбородка такого человека.

- Только не предавайся болезненному честолюбию, - прервал Папий своего ученика тоном увещания. - Не тот достигает величия, кто становится на цыпочки, а тот, кто прилежно выполняет свой долг.

- Он-то свой долг выполняет добросовестно... да и все мы тоже, - возразил архитектор и положил руку на плечо Поллукса. - Завтра с восходом солнца пусть каждый будет на своем посту. Ради моего коллеги всем вам надлежит явиться вовремя.

Художники встали с выражением благодарности и сожаления.

- Продолжение этого вечера еще за тобой, - крикнул один из живописцев, а Папий, прощаясь с Понтием, сказал:

- Когда мы соберемся снова, я покажу тебе, что разумею под застольной речью. Она, вероятно, будет посвящена твоему римскому гостю.

- Мне любопытно знать: что скажет он о нашей Урании? Поллукс хорошо выполнил свою часть работы, а я недавно уделил для нее один часок, который принесет ей пользу. Чем проще наш материал, тем больше я буду радоваться, если эта статуя понравится императору: ведь он сам немножко ваятель.

- Что, если бы это услыхал Адриан? - вмешался один из живописцев. - Он желает прослыть гениальным, первым художником нашего времени. Говорят, что он велел лишить жизни великого архитектора Аполлодора⁴, который соорудил такие великолепные постройки для Траяна. А за что? За то, что этот превосходный человек поступил однажды с царственным пачкуном, как с плохим архитектором, и не захотел одобрить его план храма Венеры.

- Сплетни! - возразил Понтий на это обвинение. - Аполлодор умер в темнице; но его заключение туда имеет мало связи с его приговором относительно работ императора... Извините меня, господа, я должен еще раз посмотреть мои чертежи и сметы.

Архитектор удалился, но Поллукс продолжал начатый разговор.

- Я только не понимаю, - сказал он, - каким образом человек, который одновременно занимается столькими искусствами, как Адриан, и при этом заботится о государстве и управлении, сверх того, страстный охотник и вдобавок предается разному ученому вздору, может снова собрать свои пять чувств, разлетевшихся в разные стороны, когда ему захочется употребить их исключительно на одно какое-нибудь искусство. В его голове должно образоваться нечто вроде только что уничтоженного нами салата, в котором Папий открыл три сорта рыбы, белое и черное мясо, устриц и еще пять других составных частей.

- И кто же станет отрицать, - прервал его Папий, - что если талант - отец, а усидчивость - мать всякой художественной деятельности, то упражнение должно быть воспитателем художника? С тех пор как Адриан занимается ваянием и живописью, занятие этими искусствами вошло в моду везде и здесь тоже. В числе богатых молодых людей, посещающих мою мастерскую, есть весьма даровитые, но ни один из них не выполнил ничего настоящего, потому что гимнасий⁵, бани, бои перепелов, пиры и еще невесть что отнимают у них слишком много времени, так что из упражнений в искусстве ничего не выходит.

- Да, - вставил один из живописцев, - без принуждения, без муки ученичества никто не дойдет до свободного и радостного творчества. Но в риторической школе, на охоте и на войне нельзя брать уроки рисования. Только тогда, когда ученик научится сидеть смирно и корпеть над работой по шести часов сряду, я начинаю верить, что из него выйдет что-нибудь порядочное. Не видал ли кто из вас какого-либо из произведений императора?

- Я видел, - сказал мозаист. - Несколько лет тому назад мне была прислана по приказанию Адриана его картина. Я должен был снять с нее мозаичную копию. Она изображала плоды - дыни, тыквы, яблоки - и зеленые листья. Рисунок был посредственным; яркость красок переходила за пределы дозволенного, но композиция мне понравилась своей округленностью и полнотою. Большие плоды под пышными, сочными листьями имели в себе нечто столь чудовищное, как будто выросли в садах богини изобилия; но в целом все-таки чувствуется кое-что... При выполнении копии я смягчил несколько цвета. Вы можете видеть эту копию у меня. Она висит в зале моих рисовальщиков. Богатей Неальк велел в своей мастерской сделать по ее рисунку ковер, которым Понтий приказал обить стену рабочей комнаты вон там; а я ради нее истратился на красивую раму.

- Скажи лучше - ради ее автора!

- Или еще лучше - ввиду его возможного посещения твоей мастерской, - засмеялся самый разговорчивый из живописцев. - Не зайдет ли император и к нам? Я желал бы продать ему мою "Встречу Александра в храме Юпитера Аммона"⁶.

- Надеюсь, что при назначении цены ты поступишь с ним по-товарищески, - с усмешкой заметил его собрат.

- Я последую твоему примеру, - возразил первый.

особый флот для отправления в Рим своих покупок, - сказал Папий.

- Говорят, - засмеялся Евсторгий, - что он среди поэтов - живописец, среди живописцев - ваятель, среди музыкантов - астроном, среди художников - софист, то есть что он с некоторым успехом занимается всеми искусствами и науками как побочным делом.

В это время Понтий вернулся к художникам, окружившим стол, на котором стоял большой кувшин с разбавленным вином. Он услыхал последние слова живописца и, прервав его, заговорил:

- Но, мой друг, ты забываешь, что между правителями, и не только нынешними, он - правитель в полнейшем значении этого слова. Конечно, каждый из вас превосходит его в своем искусстве, но как велик человек, который не с праздным любопытством, а серьезно и умело приближается ко всему, что только мог обнять ум и что только могло создать творческое воображение художника! Я знаю его, и мне известно, что он любит даровитых мастеров и старается поощрять их с царскою щедростью. Но у него есть уши повсюду, и он быстро становится неумолимым врагом каждого, кто раздражает его щепетильность. Поэтому сдерживайте теперь ваши вольные александрийские языки и помните, что мой коллега, которого я ожидаю из Рима, очень близко стоит к Адриану. Он его сверстник, даже похож на него, и не утаивает от императора ничего, что только слышит о нем. Итак, оставьте болтовню об Адриане и не судите дилетанта в пурпурной мантии строже, чем ваших богатых учеников, для произведений которых у вас с такой легкостью появляются на губах слова "премило", "удивительно", "прелестно", "прехорошенькая вещица". Не примите моего предостережения в дурном смысле. Вы понимаете, что я хочу сказать?

Последние слова были произнесены тем тоном мужественной искренности, который был свойствен густому голосу Понтия и внушал полное доверие даже людям несговорчивым.

Произошел обмен прощальных приветствий и рукопожатий, и художники оставили залу, а раб вынес сосуд с вином и вытер стол, на котором Понтий начал раскладывать свои планы и сметы.

Но он недолго оставался один, потому что скоро возле него очутился Поллукс и сказал с комическим пафосом, приложив палец к носу:

- Я выскочил из своей клетки, чтобы высказать тебе кое-что...

- Что такое?

- Близится час, когда я надеюсь воздать тебе за все благодеяния, в разное время оказанные тобой моему желудку. Мать моя может завтра предложить тебе капусту с колбасками. Раньше никак нельзя было, ибо единственный в своем роде колбасник, царь своего цеха, лишь раз в неделю готовит свои сочные цилиндрики. Несколько часов тому назад он закончил колбаски, а мать к завтраку разогреет благородное кушанье, заготовленное с нынешнего вечера. Ибо - истинно говорю тебе - лишь в подогретом виде оно становится идеалом этого рода произведений. Последующими за сим сластями мы опять-таки будем обязаны искусству моей матери, а веселяще-утомительной частью (то есть разгоняющим мрачные заботы вином) - моей сестре.

- Да ты говоришь гекзаметром, - возразил Поллукс, - а я тоже от отца (который в часы, свободные от охранения ворот, поет и сочиняет) унаследовал досадную необходимость говорить ритмически, как только что-нибудь заденет меня за живое.

- Сегодня ты был молчаливее, чем обыкновенно, и все же ты казался мне невероятно довольным. Не только твое лицо, но и весь ты, долговязый, с головы до пят выглядел как сосуд радости.

- Да ведь и свет прекрасен! - воскликнул Поллукс, сладко потянулся и, сложив руки над головой, воздел их к небу.

- Не произошло ли что-нибудь особенно для тебя приятное?

- Старую?

- Я знаю ее уже шестнадцать лет; но когда я видел ее в первый раз, она еще лежала в пеленках.

- Итак, этой почтенной приятельнице целых шестнадцать лет, самое большее - семнадцать. Благосклонен ли Эрот к счастливцу или счастье только шествует в его свите?

Покуда архитектор задумчиво произносил этот вопрос, Поллукс внимательно прислушивался и сказал:

- Это Титиан везет римского архитектора, - сказал Понтий в волнении. - Я пойду к нему навстречу. И еще раз говорю, мой друг, у тебя тоже александрийский язычок. Остерегайся шутить в присутствии этого римлянина над художественными произведениями императора. Повторяю тебе: человек, который едет теперь сюда, превосходит всех нас, и для меня нет ничего противнее, когда маленькие люди принимают важный вид, потому что им кажется, будто они нашли у великого человека больное местечко, которое на их крошечном теле случайно оказывается здоровым. Художник, которого я жду, велик, но император Адриан гораздо выше его. Иди за перегородку, а завтра я буду твоим гостем.

Примечания

1. Девкалион и жена его Пирра были единственными людьми, спасенными Зевсом от великого потопа. Чтобы возродить род людской, они, по совету дельфийского оракула, бросали позади себя камни. Из камней, брошенных Девкалионом, возникли мужчины, а из камней, брошенных Пиррой, - женщины.

2. Амброзия - пища богов.

4. Аполлодор из Дамаска (ок. 60-125 гг. н.э.) - знаменитый архитектор эпохи Траяна.

5. Гимнасий - здание для обучения греческого юношества физическим упражнениям, с крытыми и открытыми помещениями, перистилем, банями и комнатами для ученых бесед (экседрами).

6. Аммон - египетский бог, которого греки позднее отождествили с Юпитером. Оракул в храме Аммона (в ливийском оазисе) признал Александра Великого сыном Юпитера.