| Автор: | Эберс Г. М., год: 1880 |
| Категории: | Роман, Историческое произведение |
XIII
В Цезареуме претора ожидал старший камерарий1, чтобы отвести его к Сабине, которая желала с ним говорить, несмотря на поздний час.
Войдя в комнату своей благодетельницы, Вер нашел ее в большом волнении.
Она не лежала, как обыкновенно, на своих подушках, а большими не женскими шагами ходила взад и вперед по обширной комнате.
- Хорошо, что ты пришел! - вскричала она навстречу претору. - Лентул говорил, что встретил раба Мастора, и Бальбилла уверяет... но ведь это невозможно!
- Они думают, что император здесь? - спросил Вер.
- Они сказали это и тебе тоже?
- Нет. Я не имею обыкновения медлить, когда ты зовешь меня и когда есть что-нибудь важное, что нужно рассказать. Итак, недавно... Но ты не должна пугаться.
- Только без лишних слов.
- Недавно я встретил...
- Кого?
- Адриана.
- И ты не ошибаешься? Ты видел его?
- Вот этими глазами.
- Неслыханно, недостойно, постыдно! - вскричала Сабина так громко и запальчиво, что сама испугалась резкого звука своего голоса. Ее высокая сухая фигура дрожала от волнения, причем всякому другому она показалась бы в высшей степени непривлекательной, неженственной и отталкивающей, но Вер с детства привык смотреть на нее более ласковыми глазами, чем другие люди, и она внушала ему сострадание.
Есть женщины, которые напоминают увядшие цветы, потухающие светильники, исчезающие тени, и они не лишены прелести; но крепко сложенная, жестко-угловатая Сабина не обладала ни в малейшей степени гибкой нежностью этих милых существ.
Слабость, которую она выставляла напоказ, плохо шла ей, и в особенности была ей не к лицу тогда, когда, как в этот час, грубая жесткость ее озлобленной души выказывалась с безобразной откровенностью.
Она была глубоко возмущена оскорблением, которое нанес ей супруг.
Не довольствуясь тем, что он устроил для себя дом, обособленный от ее дома, он проживал в Александрии, не уведомив ее о своем прибытии. Руки ее дрожали от волнения, и, запинаясь, она велела претору приказать принести ей успокоительное лекарство.
Когда он вернулся, она лежала уже на диване, лицом к стене, и сказала жалобным тоном:
- Меня знобит. Накинь на меня вон то покрывало. Я несчастное, оскорбленное существо.
- Ты слишком чувствительна и слишком близко принимаешь все к сердцу, - осмелился возразить претор.
Она прервала Вера и подвергла его строгому допросу, точно он был обвиняемым, а она судьей.
Скоро она узнала, что Вер встретил раба Мастора, что ее муж живет на Лохиаде, что он, переодетый, принимал участие в празднике и подвергался серьезной опасности перед домом Аполлодора.
Она заставила Вера рассказать также, каким образом он спас еврея и кого встретил в его жилище, и осыпала его горькими упреками за безумное легкомыслие, с каким он из-за какого-то жалкого еврея рисковал своею жизнью, забывая, что предназначен судьбою для высочайшей цели.
Претор не прерывал ее. Наконец он наклонился, поцеловал ее руку и сказал:
- Твое доброе сердце предвидит для меня то, на что я сам не смею надеяться. Что-то мерцает на горизонте моего будущего. Есть ли это вечернее зарево моего заходящего счастья или розовая утренняя заря моего будущего - кто может знать? Я жду терпеливо. Что предопределено в ближайшее время, все должно решиться.
- Да, и настанет конец этой неизвестности, - прошептала Сабина.
- Ляг теперь и попробуй заснуть, - сказал Вер со свойственной его голосу, проникавшей до сердца искренностью. - Полночь прошла, а врач не раз запрещал тебе ложиться спать слишком поздно. Прощай, пусть приснятся тебе прекрасные сны, и пусть ты останешься для меня, мужчины, тем, чем ты была для ребенка и юноши.
Сабина отняла у него руку, которую он схватил, и сказала:
- Ты не должен меня оставлять! Ты мне нужен! Я не могу теперь обойтись без твоего присутствия.
- До завтра; всегда, всегда я буду оставаться при тебе, если ты позволишь.
Императрица снова протянула ему правую руку и тихо вздохнула, когда он опять наклонился к ее руке и долго не отрывал от нее своих губ.
- Ты мой друг, Вер, мой друг; да, я знаю это, - сказала она, прерывая наконец молчание.
- О Сабина, моя мать! - отвечал он серьезно. - Ты избаловала меня своей добротой, когда я был еще ребенком, и что могу я сделать, чтобы отблагодарить тебя за все это?
- Оставайся в своих отношениях ко мне таким, каким был сегодня. Останешься ли ты таким всегда, во всякое время, как бы ни сложилась твоя судьба?
- В счастье и в несчастье всегда буду тем же, всегда твоим другом, готовым отдать жизнь за тебя.
- Не считаясь с волей моего мужа и даже если бы ты думал, что не нуждаешься больше в моей благосклонности?
- Всегда, потому что без нее я жалок, без нее я ничто.
Императрица глубоко вздохнула и высоко приподнялась на подушках.
Она приняла великое решение и сказала медленно, выразительно, оттеняя каждое слово:
- Если в ночь твоего рождения не произойдет на небе ничего неслыханного, то ты будешь нашим сыном, ты будешь преемником и наследником Адриана, - клянусь в этом!
В ее голосе звучало что-то торжественное, и ее маленькие глаза были широко раскрыты.
- Сабина, мать, дух-хранитель моей жизни! - вскричал Вер и опустился перед ее постелью на колени.
Ее сухие глаза, не привыкшие к слезам, светились каким-то влажным блеском, и таким мягким, умоляющим тоном, какого еще никто никогда не слыхал от нее, она сказала:
- Даже и в счастье, даже после усыновления, даже когда ты будешь носить багряницу, ты останешься таким же, как сегодня? Да? Скажи мне "да"!
- Всегда, всегда! - вскричал Вер. - И когда наше желание исполнится...
- Тогда, тогда... - прервала его Сабина, и мороз пробежал по ее жилам, - тогда ты все-таки останешься для меня тем же, что сейчас; но, разумеется, разумеется... храмы пустеют, когда смертным нечего больше желать.
- О нет, тогда, тогда приносятся благодарственные жертвы богам, - возразил Вер и посмотрел на императрицу; но Сабина уклонилась от его улыбавшегося взгляда и вскричала боязливо и тревожно.
- Никакой игры словами, никакого празднословия! Ради богов, не теперь! Потому что эта ночь среди других ночей то же, что освещенный храм среди домов, даже более - это солнце среди других небесных светил. Ты не знаешь, что я чувствую, я сама едва ли знаю это! Теперь, только теперь никаких праздных слов!
Вер смотрел на Сабину со все возраставшим удивлением.
Она всегда была к нему добрее, чем к остальным людям, и он чувствовал себя связанным с нею узами благодарности и прекрасными воспоминаниями детства. Будучи еще ребенком, он из всех своих сверстников был единственным мальчиком, который не только совсем не боялся ее, но даже привязался к ней. Но теперь... Кто когда-либо видел Сабину такою? Неужели это та самая неприятная, язвительная женщина, сердце которой, казалось, было наполнено желчью и язык которой подобно кинжалу наносил раны каждому, к кому она обращалась? Неужели это та самая Сабина, которая, правда, была дружески расположена к нему, но вообще не любила никого, не исключая даже самой себя?
Не обманывается ли он?
Слезы - настоящие, искренние, неподдельные слезы - наполнили ее глаза, когда она продолжала:
- Вот я лежу здесь, бедная, болезненная женщина, страдающая душою и телом, как будто я вся покрыта ранами. Каждое прикосновение, каждый взгляд и голос большинства людей причиняют мне боль. Я стара, гораздо старше, чем ты думаешь, и так несчастна, так несчастна, что вы все не можете и представить себе! Ни ребенком, ни молодой женщиной я не была счастлива, а как жена - вечные боги! - за каждое ласковое слово, которым удостаивал меня Адриан, я заплатила тысячью унижений.
- Он всегда оказывал тебе уважение, - прервал ее Вер.
- Перед вами, перед людьми! Но какое мне дело до его уважения! Я имею право требовать почтения, поклонения от миллионов, и оно воздается мне. Любви, любви, хоть немножко бескорыстной любви желаю я; и если бы только я была уверена, если бы только я смела надеяться, что ты даришь ее мне, то я отблагодарила бы тебя всем, что имею, тогда этот час был бы самым благословенным часом в моей жизни.
- Как можешь ты сомневаться во мне, мать, моя искренне любимая мать!
- Вот это мне приятно, вот это приносит мне отраду, - отвечала Сабина. - Твой голос никогда не кажется мне слишком громким, и я верю тебе, могу верить. Этот час делает тебя моим сыном, делает меня матерью.
Умиление, смягчающее сердце умиление оживляло очерствевшую душу Сабины и светилось в ее глазах.
Она чувствовала себя подобно молодой женщине, у которой родилось дитя и которой голос сердца поет радостно: "Это дитя живет, оно мое собственное, а я - я мать этого человека".
Счастливым взглядом она посмотрела на Вера и воскликнула:
- Дай мне руку, мой сын, помоги мне встать, я не хочу лежать дольше. Как у меня хорошо на душе! Да, это блаженство, которое дается другим женщинам, прежде чем они поседеют! Но, дитя, милый, единственный мальчик, ты все-таки не должен любить меня совершенно как мать! Я слишком стара для нежного воркования; но мне было бы невыносимо также и то, если бы ты не оказывал мне ничего, кроме сыновнего почтения. Нет, нет, ты должен быть моим другом, которому его сердце говорит, чего я желаю, который может сегодня со мною смеяться, завтра печалиться и в котором я замечаю, что он радуется, когда его взгляд встречается с моим. Теперь ты мой сын, а скоро ты будешь и называться моим сыном. Но довольно хорошего для одного вечера. Ни единого слова больше! Этот час похож на законченное образцовое произведение живописца. Каждый добавочный мазок может только повредить красоте картины. Ты можешь поцеловать меня в лоб, и я поцелую твой; теперь иди спать, а завтра, проснувшись, я скажу тебе, что у меня есть нечто, ради чего стоит жить, есть дитя, есть сын!
Оставшись одна, императрица подняла руку вверх, чтобы молиться, но не нашла в своем сердце ни одного слова благодарности.
Правда, она насладилась одним часом неподдельного счастья, но как много дней, месяцев и лет, лишенных радости и полных страдания, лежали позади!
Едва признательность дружески постучалась в ее душу, тотчас же эта душа возмутилась против нее с самым горьким негодованием. Что значил какой-нибудь один хороший час в сравнении со всей испорченной жизнью?
Веселый и полный надежды, Вер оставил ее; правда, преобразившееся существо Сабины тронуло его сердце; правда, он желал остаться ей верным и после усыновления; его глаза блестели. Однако же они блестели не так, как у счастливого сына; они сверкали, как глаза бойца, который может смело надеяться на победу.
Его жена, несмотря на поздний час, еще не ложилась в постель.
Она слышала, что по возвращении домой он позван был к императрице, и дожидалась его с некоторым беспокойством, потому что не привыкла к тому, чтобы от Сабины исходило что-нибудь хорошее.
Быстрые шаги ее мужа громко раздались в каменных стенах спавшего дворца. Она услыхала их издали и пошла навстречу ему.
Сияющий, взволнованный, с раскрасневшимися щеками, он протянул к ней обе руки.
Она была так красива в своей ночной одежде из тонкой белой ткани, а его сердце было так полно, что он прижал ее к груди с такой же нежностью, как в вечер после свадьбы. Она тоже любила его теперь не менее, чем тогда, и в сотый раз чувствовала себя счастливою от того, что этот неверный повеса, как шкипер после дальнего плавания, стремящийся в родную гавань, постоянно возвращается в ее объятия, к ее неизменно верному сердцу.
- Луцилла, - вскричал он, освобождаясь от ее объятий, - Луцилла, вот это была ночь! Я всегда судил о Сабине иначе, чем все вы, и с благодарностью чувствовал, что она расположена ко мне. Теперь все между нами выяснилось вполне. Она назвала меня своим милым сыном, а я ее - своею матерью. Я буду ей благодарен за это; и пурпур, пурпур принадлежит нам! Ты будешь супругой цезаря Вера, будешь наверное, если императора не устрашат какие-либо небесные знамения!
В быстрых словах, которые отзывались не только самоуверенностью счастливого игрока, но также чувством умиления и благодарности, он описал ей все, что пережил у Сабины.
Его свежая, уверенная радость заставила умолкнуть сомнения Луциллы и ее страх перед чем-то огромным, что, маня и угрожая, подходило к ней все ближе и ближе.
Перед своими удивленными глазами она видела милого ей человека, видела своего мужа на императорском троне, а себя - в сияющей диадеме той женщины, которую ненавидела всеми силами души.
Дружеское расположение ее мужа к императрице, верная привязанность, соединявшая его с нею с детских лет, не беспокоили ее. Но женщины готовы предоставить своему избраннику всякое счастье, всякий дар, только не любовь какой-либо другой женщины, и прощают ей скорей ненависть и преследование, чем эту любовь.
Луцилла была глубоко взволнованна, и одна мысль, которая несколько лет таилась в глубине ее сердца, оказалась в этот день могущественнее сдерживавшей ее силы.
Адриана считали убийцею ее отца, но никто не мог утверждать с уверенностью, что именно он, а не другой кто-нибудь умертвил благородного Нигрина2.
В этот час ее душу с новой силой взволновало старое подозрение, и, подняв правую руку как бы для клятвы, она вскричала:
- О, судьба, судьба! Мой муж - наследник человека, который умертвил моего отца!
настоящего и будущего, которое принадлежит нам и нашим детям.
- Нигрин был дедом этих детей! - вскричала римлянка с пылавшими глазами.
- То есть тебе хотелось бы влить в их души желание отомстить императору за смерть твоего отца?
- Я - дочь удушенного!
- Но ты не знаешь убийцы, а пурпур все же дороже одной жизни, потому что за него часто платят многими тысячами жизней. И затем, Луцилла... Ты ведь знаешь, что я люблю веселые лица, а у мщения мрачное чело. Позволь нам быть счастливыми, о супруга цезаря! Завтра я расскажу тебе многое еще, а теперь я должен отправиться на великолепный ночной пир, который дает в мою честь сын богача Плутарха. Я не могу оставаться с тобой, право, не могу; меня ждут уже давно. Когда мы снова будем в Риме, то никогда не говори детям о старых мрачных историях, - я не хочу этого!
- Добрый вечер, прекрасная муза!
- Ты украшаешь себя чужими перьями, поэтесса, - сказал он, смеясь. - Не ты, а злые александрийцы изобрели это имя.
- О, и еще лучшие имена, - крикнула она ему вниз. - Чего только я не видела и не слышала сегодня, это просто невероятно!
- Лишь немногое, и то только в сатире, которую я намерена направить против тебя.
- Я трепещу.
- Надеюсь, от радости. Мое стихотворение обещает передать твое имя потомству.
- Это правда; и чем злее будут твои стихи, тем неизбежнее последующие поколения будут думать, что Вер был Фаоном3
- Благодарю за это предостережение; по крайней мере, сегодня ты находишься в безопасности от моих стихов, потому что я устала до обморока.
- Ты рискнула показаться на улице?
- Это было безопасно, потому что у меня был надежный проводник.
- Можно спросить - кто?
- Он знает город.
- И я с ним не побоялась бы сойти в преисподнюю подобно Орфею4.
- Счастливый Понтий!
- Еще более счастливый Вер!
- Бедного архитектора допускают к себе в качестве хорошего проводника, тебе же принадлежит все сердце твоей прекрасной супруги Луциллы.
- И ей - мое, насколько его не наполняет Бальбилла. Приятного сна, суровая муза!
- Дурного сна, неисправимый демон! - крикнула девушка и быстро задернула занавеску.
Примечания
2. Нигрин был заподозрен в заговоре против Адриана, которого он собирался убить во время охоты.
3. Фаон - красивый юноша, пленивший, согласно легенде, поэтессу Сафо на склоне ее молодости. Не встретив взаимности, она якобы бросилась со скалы.
4. Орфей (греч. миф.) - легендарный поэт и певец, потеряв супругу Эвридику, умершую от укуса змеи, спустился в преисподнюю и своим пением так умилил богиню Персефону, что та согласилась отпустить с ним Эвридику обратно на землю.