Император.
Часть третья.
Глава I

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ 

I

Да, появление Сабины изгнало добрых духов из дворца на Лохиаде. Появление императора было подобно вихрю, взбудоражившему кучу сухих листьев, который налетел на мирный домик привратника. Его обитателям не было дано времени даже на то, чтобы осознать вполне свое несчастье; им некогда было оплакивать его, нужно было действовать с благоразумием.

Столы, стулья, ложа, лютни, корзины, цветочные горшки, клетки с птицами, кухонная посуда, сундуки с платьем - все это стояло в беспорядке на дворе, и Дорида так энергично и умело распоряжалась рабами, которых ей прислал Мастор, как будто дело шло только о переселении из одной квартиры в другую.

Луч веселости, составлявший основную черту ее характера, снова засверкал в ее глазах после того, как она сказала самой себе, что случившегося с нею и с ее близкими нельзя изменить и что вместо оплакивания прошлого теперь нужно думать о будущем.

Во время этой работы она сделалась прежнею Доридой и, увидав, что Эвфорион сидит на своем ложе точно разбитый, уставив неподвижно глаза на пол, крикнула ему:

- После дурных дней настанут и хорошие! Пусть они попробуют привести нас в уныние! Мы не сделали ничего дурного, и пока мы сами не считаем себя несчастными, мы и не будем ими. Нужно только не падать духом. Вставай, старик, пошевеливайся! Иди сейчас к Диотиме и скажи ей, что мы просим у нее на несколько дней помещение для нашего хлама и для нас самих.

- Что, если император не сдержит своего слова? - мрачно спросил Эвфорион. - Что за жизнь будет тогда!

- Скверная жизнь, собачья жизнь, и потому нужно покамест наслаждаться тем, что у нас есть. Стакан вина, Поллукс, для меня и для отца! Но сегодня его не следует разбавлять!

- Я не могу пить! - вздохнул певец.

- В таком случае я выпью и твою долю.

- Не надо, матушка, - попросил Поллукс.

- Разбавь его немножко, мальчик, но не строй такую плачевную рожу. Разве может смотреть так цветущий юноша, преданный своему искусству, имеющий силу в руке, ум в голове и свою милую в сердце?

- О себе я, разумеется, не беспокоюсь, матушка, - с живостью возразил ваятель. - Но каким образом теперь я снова проберусь к Арсиное во дворец, как полажу с этим злым Керавном?

- Спроси об этом у времени, - отвечала Дорида.

- Оно может дать и хороший, и дурной ответ.

- Лучший ответ дается всегда только тем, кто дожидается его в передней, называемой "терпением"!

- Плохое местопребывание для меня и мне подобных, - вздохнул Поллукс.

- Не сиди спокойно, а стучи в дверь, и сам не заметишь, как время крикнет тебе "войди!". А теперь покажи вон тем людям, как они должны обращаться со статуей Аполлона, и будь снова моим прежним веселым мальчиком!

Поллукс исполнил приказание матери, думая при этом: "Ей хорошо говорить; она не оставляет тут никакой Арсинои. Если бы я мог, по крайней мере, условиться с Антиноем насчет того, где я могу повидаться с ним снова!" Но после повеления императора малый был точно ошеломлен ударом по голове и вышел, шатаясь, из комнаты, как будто его вели на убой.

Надежда, по-видимому, не обманула Дориду, так как пришел личный секретарь императора Флегон и сообщил ей о повелении Адриана уплатить ее мужу половину таланта и на будущее время выдавать ему прежнее небольшое жалованье.

- Вот видишь, - вскричала старуха по удалении Флегона, - солнце хороших дней уже всходит снова! Полталанта! У таких богатых людей, как мы, нужде делать нечего. Как ты думаешь: не будет ли хорошо пожертвовать богам половину кубка вина, а другую половину выпить самим?

Дорида была так весела, как будто собиралась на свадьбу; ее веселость сообщилась и сыну, увидевшему себя освобожденным от части забот о своих родителях.

Его упавшая жизнерадостность нуждалась только в нескольких каплях благодатной росы, чтобы подняться снова. Он опять начал думать о своем искусстве и намеревался прежде всего постараться окончить так удачно начатую им статую Антиноя.

Он пошел в дом, чтобы предохранить свою работу от повреждения и дать рабу, которому он велел за собой следовать, указания, как нести изваяние, чтобы не попортить его. Во двор вошел его учитель Папий. Он пришел, чтобы лично дать последнюю отделку предпринятым им работам и сделать новую попытку приобрести благоволение человека, в котором узнал императора.

Папий был озабочен: мысль, что Поллукс может теперь выдать, какое малое участие сам он, Папий, принимал в своих последних работах, которые, однако же, доставили ему больше похвалы, чем все его прежние произведения, сильно его беспокоила. Правда, ему казалось благоразумным поступиться своей гордостью и посредством заманчивых обещаний побудить своего бывшего ученика вернуться в мастерскую; но вчера вечером он позволил себе слишком увлечься и в присутствии Адриана с таким негодованием говорил о дурных качествах молодого художника, выказал такую радость, что наконец избавился от него, что ради императора был принужден отказаться от этого плана.

Теперь ему оставалось либо удалить Поллукса из Александрии, что, вероятно, можно было сделать с помощью разгневанного императора, либо так или иначе обезвредить его.

Один раз ему даже пришло в голову нанять какого-нибудь египетского бродягу, чтобы он прикончил Поллукса. Но Папий был мирный гражданин, которому каждое нарушение закона внушало ужас, и потому он далеко отбросил от себя эту мысль как достойную отвращения.

Вообще говоря, Папий не стеснялся в выборе средств. К тому же он знал людей, умел прокладывать себе дорогу через задние двери и не затруднялся смело прибегать, в случае надобности, к клевете. Этим способом он уже не раз одерживал победу над своими уважаемыми собратьями по искусству. Его надежда, что ему удастся подставить ногу мало кем замеченному ученику и сделать его безвредным на все время пребывания императора в Александрии, была, конечно, не слишком смела. Он не столько ненавидел Поллукса, сколько боялся его, и не скрывал от себя, что если его козни против сына привратника не будут иметь успеха и молодому ваятелю посчастливится стать на ноги, то ничто не помешает юноше громко хвастаться тем, что он сделал для своего бывшего хозяина в последние годы.

Он скоро узнал, что здесь происходило, и, обрадовавшись гневу императора в отношении родителей своего соперника, остановился и приказал одному из черных работников вызвать к нему Поллукса.

Учитель и ученик поклонились друг другу с подчеркнутой холодностью, и первый сказал:

- Ты забыл возвратить мне вещи, которые вчера, не спросившись у меня, взял из моей кладовой. Я требую, чтобы они были принесены сегодня же.

- Я взял их не для себя, а для того большого господина, что живет во дворце, и для его спутника. Если чего недостанет, то обратись к нему. Мне жаль, что я взял также и твой серебряный колчан. Спутник римского господина потерял его. Как только я кончу здесь дела, я принесу все, что мог сохранить из твоих вещей, и возьму свои. В твоей мастерской осталось довольно много такого, что принадлежит мне.

- Хорошо, - сказал Папий. - Я жду тебя за час до захода солнца, и тогда все должно быть приведено в порядок.

Не поклонившись своему ученику, он повернулся к нему спиной и пошел во дворец.

Поллукс сказал ему, что некоторые из принадлежавших ему вещей взяты им без спроса, и в том числе одна, очень ценная, пропала, - и это обстоятельство, быть может, давало ему в руки средство обезвредить молодого ваятеля.

Он оставался во дворце не более получаса и потом отправился к начальнику ночной стражи, то есть к начальнику александрийской полиции.

Папий находился в близких отношениях с этим важным чиновником, так как сделал за умеренную цену саркофаг для его умершей жены, украшенный барельефами, алтарь для его комнаты и другие работы, и потому мог рассчитывать на его благосклонность.

Выходя от начальника ночной стражи, он имел в своих руках приказ об аресте своего помощника Поллукса, который якобы завладел его собственностью и похитил колчан из массивного серебра. Начальник полиции обещал ему также прислать двух полицейских, чтобы отвести преступника в тюрьму.

Папий вернулся домой с облегченным сердцем. Его ученик, окончив несложные хлопоты по переселению своих родителей, еще раз пошел во дворец и там, к своей великой радости, нашел раба Мастора, а тот немедленно принес ему костюмы и маски, которыми он накануне снабдил Адриана и Антиноя. Мастор со слезами на глазах рассказал ему при этом одну печальную, очень печальную историю, которая взволновала молодого ваятеля до глубины души и заставила бы его, несмотря ни на какую опасность, вернуться во дворец, если бы его не удержала от этого необходимость отправиться в назначенный срок, до которого оставалось мало времени, к Папию и дать ему отчет в недостававших ценных предметах.

Наполненный только одним желанием и не думая ни о чем другом, как только о том, чтобы поскорее опять быть на Лохиаде, где в нем нуждались и куда влекло его сердце, он взял у раба узел с вещами и поспешил с ним к своему бывшему хозяину.

Папий удалил из дома всех своих подмастерьев и даже всех своих домашних. Он принял запыхавшегося Поллукса совершенно один и с ледяным спокойствием назвал вещи, которых недоставало в его гардеробной. Он требовал возвращения всех этих предметов.

- Я уже сказал тебе, - вскричал Поллукс, - что за серебряный колчан и за разорванный хитон должен отвечать не я, а знатный господин из Рима, ты ведь теперь знаешь, кто он такой!

И он начал рассказывать, как Антиной, от имени своего повелителя, потребовал для них обоих маски и другие принадлежности для их переодевания.

Юноша, все чувства и мысли которого были прикованы к Лохиаде и который не желал быть задержанным больше, чем это было необходимо, сначала с самой изысканной вежливостью стал просить своего бывшего хозяина отпустить его теперь и покончить это дело с ним завтра, переговорив предварительно с римлянами, от которых он может потребовать какого угодно вознаграждения. Но так как Папий беспрестанно прерывал его и упорно настаивал на немедленном возвращении своей собственности, кровь бросилась в голову вспыльчивого художника, и он отвечал на выходки и вопросы старика запальчивыми возражениями.

Слово за слово, Папий стал говорить о людях, которые завладевают чужими серебряными вещами; и когда Поллукс возразил на это, что он, со своей стороны, знает других людей, которые выдают произведения более искусных художников за свои собственные, то его учитель ударил кулаком по столу, подошел к двери и, как только очутился в достаточном отдалении от сильных кулаков раздраженного юноши, закричал:

- Вор! Я покажу тебе, как в Александрии поступают с подобными тебе.

Поллукс побледнел от ярости и кинулся за убегавшим Папием, но, прежде чем он догнал его, тот успел уже скрыться за спинами сыщиков начальника ночной стражи, дожидавшихся в передней комнате.

Поллукс был ошеломлен. Подобно медведю, который знает, что окружен охотниками, он остановился в нерешительности.

Кинуться ли ему на своих преследователей, чтобы повалить их на землю? Или же в бездействии дожидаться своей участи?

Он знал каждый камень в доме своего учителя. Передняя, где он находился, была, как и вся квартира Папия, в уровень с землей. В то время как полицейские подходили к нему, а его хозяин подавал ликтору приказ об аресте, Поллуксу бросилось в глаза окно, выходившее на улицу. Занятый только одной мыслью - обеспечить себе свободу и тотчас же поспешить на Лохиаду к Арсиное, он бросился к отверстию, обещавшему ему избавление, и выпрыгнул в переулок.

- Вор, вор! Держите вора! - кричали ему вслед. Огромными скачками он мчался вперед.

"Вор! Держите вора!" - и сводил с ума.

Только страстный крик его сердца: "На Лохиаду, к Арсиное! Только остаться свободным, чтобы помочь на Лохиаде!" - пересиливал голоса преследователей и гнал его по улицам, которые вели к старому дворцу.

Большими скачками мчался он все дальше и дальше. Свежее дыхание моря уже обвевало его пылавшие щеки, он был уже близко от узкого безлюдного переулка, который, как ему было известно, вел к верфи в царской гавани, где склад высоко нагроможденного строевого леса мог скрыть его от преследователей.

в погоню, сорвала с него хитон и множество людей набросились на него.

Через час после того он, израненный, разбитый, связанный по рукам и ногам, очутился в тюрьме между всякой сволочью и настоящими ворами.

Его родители ждали его, а он не приходил. А на Лохиаде, до которой ему не удалось добраться, было довольно горя и печали, и единственного человека, который мог бы принести утешение впавшей в отчаяние Арсиное, там не было и его нельзя было найти.