Прусская ваза
(Старая орфография)

Текст в старой орфографии, автоматический перевод текста в новую орфографию можно прочитать по ссылке: Прусская ваза

Известно, что Фридрихъ II, завоевавъ Саксонiю, перевелъ многихъ художниковъ изъ Дрездена въ Берлинъ, въ которомъ намеренъ былъ завести фарфоровую фабрику. Нещастные пленники, навеки разлученные съ отечествомъ, принуждены были работать для славы и выгоды победителя. Между ими находилась Софiя Мансфильдъ, молодая, прекрасная, одаренная необыкновенными талантами. Судьба хотела того, чтобъ Фридриху, въ то время, когда онъ осматривалъ Мейссенскую мануфактуру, показали две или три фарфоровыя вазы превосходной работы, которыхъ рисунокъ делала Софiя и на которыхъ живопись была ея же произведенiя. Король, прельстившись вазами, приказалъ, чтобъ Софiя немедленно была отправлена въ Берлинъ. Софiя повиновалась; но въ Мейссене оставила она и дарованiе свое и прилежность. Должность ея состояла въ томъ, чтобы писать на фарфоръ по собственнымъ своимъ рисункамъ; но все рисунки ея были безъ вкуса и правильности; рука ея, прежде столь искусная, почти не владела кистiю: Софiя не имела ни способности, ни желанiя трудиться; она по нескольку часовъ просиживала надъ работою, потупивъ голову, сложивши руки, смотря на кисть, задумчивая, печальная, безмолвная: меланхолическая наружность ея трогала сердце. Главный надзиратель мануфактуры, заметивъ задумчивость Софiи, желалъ узнать ея причину - Софiя упорно хранила молчанiе; онъ требовалъ, чтобы она работала прилежнее Софiя, по прежнему, проводила большую часть времени въ бездействiи. Наконецъ онъ сталъ угрожать что принесетъ на нее жалобу Фридриху при первомъ его посещенiи мануфактуры.

Фридрихъ, желая, чтобы фарфоровыя работы доведены были до возможнаго совершенства въ Берлине, осматривалъ очень часто новую свою мануфактуру. Однажды посетилъ ее знатный путешествующiй Англичанинъ, сопутствуемый некоторыми изъ Берлинскихъ знакомцевъ своихъ, въ числе которыхъ находился Августъ Ланицкiй, молодой Полякъ, воспитанный въ Берлинской военной школъ, осьмнадцати летъ, живой, пламенный, умный, любимый Фридрихомъ и привязанный къ нему до изступленiя - привязанность, которая однако не была ни слепая, ни рабская: "Ланицкiй удивлялся великимъ качествамъ своего Государя, но виделъ и недостатки его, на счетъ которыхъ не редко выражался съ пылкимъ прямодушiемъ молодости. Разговаривая съ Англичаниномъ о Фридрихъ, онъ превозносилъ съ восторгомъ великiя и славныя дела Героя, но въ тоже время позволялъ себе и не одобрять несправедливыхъ и самовластныхъ поступковъ Деспота.

И такъ Герой Фридрихъ - сказалъ Англичанинъ на ухо Ланицкому, осмотревъ некоторыя работы фабрикантовъ - даетъ себе иногда волю быть самовластнымъ и притеснителемъ. Безъ сомненiя, Прусской фарфоръ не уступитъ со временемъ Саксонскому; но скажи мне, что заменитъ потерянное щастiе для этихъ бедныхъ невольниковъ, которые, въ угожденiе прихотливому человеку, навеки разлучены съ любезнымъ отечествомъ? Взгляни на бледныя, задумчивыя лица ихъ; взгляни на эту молодую девушку - продолжалъ онъ, указывая на Софiю - ей верно не более семнадцати летъ,, но она почти увяла, и горесть, написанная на лице ея, конечно умертвитъ ее прежде времени. Посмотри, съ какимъ отвращенiемъ она работаетъ: таковъ жребiй невольниковъ! Желалъ бы перенести тебя на время въ Англiю и указать на нашихъ ремесленниковъ: какая разница! но они свободны!" - Но разве нельзя свободному человеку быть больнымъ? Обвиняете ли Короля своего всякой разъ, когда одинъ изъ подданныхъ его занеможетъ лихорадкою или горячкою? Я уверенъ, что эта девушка больна, и сiю же минуту узнаю истину. - Ланицкiй подошелъ къ надзирателю и началъ разспрашивать его по-немецки о Софiи: ответъ надзирателя былъ таковъ, что Ланицкiй, возвратившись къ товарищу своему, не захотелъ продолжать разговора. Пошли осматривать горны. Ланицкiй, отставши неприметно отъ другихъ, приближился къ Софiи. Что причиною твоей печали, милая? спросилъ онъ. Надзиратель уверяетъ меня, что ты, съ самаго прiезда своего въ Берлинъ, не сделала ничего порядочнаго, а всемъ известно твое искуство! По крайней мере эта прекрасная ваза, которую привезли изъ Мейссена, твоей работы. - Это правда, милостивый государь? отвечала Софiя: по нещастiю Король увиделъ ее! Ахъ! естьли бы этаго не случилось".. Она вздохнула, и замолчала: горестное воспоминанiе о миломъ отечестве снова стеснило ея душу. - Ты грустишь по своей родине! сказалъ Ланицкiй: разве нельзя найти щастiя въ Берлинъ? - "Ахъ, могу ли забыть о моемъ отце, о моей матери! во мне одной находили они утешенiе при старости! Могу ли забыть о томъ, что делало мое щастiе, что было для меня драгоценно, что я потеряла и можетъ быть потеряла на веки?" - Ахъ, милостивый государь! шепнулъ одинъ ремесленникъ, сидевшiй съ Софiею рядомъ; она оставила въ Саксонiи жениха; ихъ разлучили почти накануне свадьбы. - "Для чего-же ея женихъ не последовалъ за нею въ Берлинъ?*' спросилъ Ланицкiй. - Онъ здесь., милостивый государь, но онъ скрывается: Бога ради, не сказывайте объ этомъ никому! вы будете причиною великаго нещастiя. - "Но для чего же онъ скрывается?'' - Королю не угодно, чтобъ Софiя съ нимъ виделась и за него вышла замужъ. Вамъ известно, милостивый государь, что многiя изъ нашихъ Саксонокъ насильно были выданы за Прусаковъ. Софiя Мансфильдъ досталась на часть одному солдату, который обещаетъ пожаловаться Королю, естьли, по истеченiи месяца, не будетъ она его женою. А надзиратель каждой день бранится на нее за то, что она ленива и слишкомъ задумчива: онъ также хочетъ довести это до сведенiя Королевскаго: бедная девушка сама ищетъ своей погибели; мы несколько разъ советовали ей перемениться, но все наши увещанiя напрасны: она ничего не слышитъ, сидитъ по целымъ днямъ поджавши руки, потупивъ голову, смотря на кисть... жалко ее видеть! Но делать нечего; воля Королевская должна быть исполнена!

Исполнена! - воскликнулъ Ланицкiй, и глаза его засверкали - и тогда исполнена, когда она безразсудна, когда она противна справедливости, человечеству... Онъ опомнился, замолчалъ, но слова его были замечены предстоявшими. Софiино лице оживилось, она упала къ ногамъ Ланицкаго и воскликнула: милостивый государь! будьте моимъ защитникомъ! Вы сострадательны; вы конечно имеете доступъ къ Королю: осмельтесь сказать ему обо мне одно слово! Избавьте меня отъ этаго ужаснаго супружества! - Англичанинъ и другiе посетители подошли въ это время къ Ланицкому; Софiя встала и села опять за свою работу. Ланицкiй, тронутый во глубинъ души, схватилъ Англичанина за руку и потащилъ его за собою изъ комнаты Такъ, мой другъ, воскликнулъ онъ съ горестiю, Фридрихъ тиранъ! но какимъ средствомъ спасти его жертву? - "Благоразумiемъ, осторожностiю, Ланицкiй!" отвечалъ молодой Альбертъ, его другъ, который съ нимъ вместе осматривалъ фабрику. - Благоразумiемъ ! осторожностiю! средство малодушныхъ и робкихъ; я избираю решимость и мужество! - "Но разве не могутъ онъ быть действительны вместе и въ одно время?" Не знаю! и на что мне знать? По крайней мере не чувствую никакого желанiя разбирать эту матерiю по правиламъ твоей остроумной логики, которую предпочитаешь всему на свете! - "Кроме тебя, однако, Ланицкiй! потому что позволяю тебе бранить мою логику сколько тебе угодно!" - Впрочемъ такое предпочтенiе весьма естественно: твое оружiе перо, а мое шпага! изъ этаго следуетъ, что языкъ твой не всегда можетъ быть мне понятенъ! - "Не знаю, Ланицкiй! но уверяю тебя только въ томъ, что я готовъ служить тебе своимъ оружiемъ всякой разъ, когда потребуютъ того твоя честь, твоя выгода, твое спокойствiе. Ланицкiй посмотрелъ съ нежностiю на Альберта и подалъ ему руку. Альбертъ! сказалъ онъ съ чувствомъ: какое щастiе иметь подобнаго тебе друга! Всякой день матушка говоритъ мне, что я долженъ благодарить судьбу за то, что она меня съ тобою соединила: просвети же меня своимъ благоразумiемъ - покажи мне самое верное средство спасти эту нещастную! Не могу равнодушно подумать о ея погибели! - "Напишемъ отъ имени Софьи просьбу и подадимъ ее Королю: ты знаешь, что онъ читаетъ все представляемыя ему бумаги самъ, и тотчасъ даетъ на нихъ решенiе." - Просьба вминуту написана и подана Фридриху: Альбертъ и Ланицкiй съ великимъ нетерпенiемъ ожидали его приговора.

Фридрихъ, во время пребыванiя своего въ Потсдаме, очень часто проводилъ вечера у Графини Ланицкой; остроумной, прекрасно-воспитанной и лучшаго тона женьщины. Въ доме ея собирались самыя знатныя люди Пруссiи, и между прочими некоторые Французскiе писатели, находившiеся въ то время при Дворе Фридриха; Король, чрезвычайно любезный и прiятный въ обхожденiи, оживлялъ своимъ присутствiемъ это общество, где все забывали, что онъ Монархъ, и видели въ немъ обходительнаго, простаго, веселаго человека.

Дни черезъ два, по представленiи Софiиной просьбы, Фридрихъ прiехалъ по обыкновенiю своему къ Графине Ланицкой на вечеръ. Все разговаривали; Король молчалъ. Вдругъ, обратившись къ Англичанину, который также находился въ то время у Графини, онъ спрашиваетъ: скажите мне, правда-ли, что вашъ соотечественникъ Веджебудъ сделалъ прекрасную вазу по образцу Барбернiевой и Портландовой? ,,Правда, Ваше Величество, и подражанiе не уступаетъ подлиннику. Работа его такъ превосходна, что многiе изъ нашихъ стихотворцевъ писали поэмы въ похвалу великаго Художника." Англичанинъ прочелъ некоторые стихи, въ самомъ деле прекрасные. Фридрихъ, который самъ былъ стихотворецъ и хорошiй критикъ, слушалъ его со вниманiемъ, и наконецъ воскликнулъ: и я опишу стихами Прусскую вазу! - "Прусскую вазу, Ваше Величество? спросилъ Англичанинъ. Увижу ли ее прежде моего отъезда изъ Берлина?" - Увидите, естьли пробудете здесь еще месяцъ. Эта ваза еще не существуетъ, но я намеренъ предложить моимъ Художникамъ такую награду, которая, вероятно, дастъ новую силу ихъ дарованiю. Въ Пруссiи люди имеютъ такiя же руки, какъ и въ Англiи и въ Италiи; и почему не быть Прусской вазе, когда есть Веджевудова и Барберинiева? Или я очень худо знаю ремесло Короля, или мне будетъ не трудно воспламенить все те таланты, которые у меня передъ глазами. Въ моей Берлинской мануфактуре, продолжалъ Король, устремивъ проницательный взглядъ на Ланицкаго, есть молодая Художница, которая чрезвычайно желаетъ возвратиться съ женихомъ своимъ въ Саксонiю: не спорю! но все военнопленные обязаны платить за себя победителю выкупъ, естьли не деньгами, то по крайней мере своими дарованiями. Воля Королевская должна быть исполнена; и одинъ только тотъ, кто имеетъ разсудокъ здравый, имеетъ право решить, противна ли она правосудiю, человечеству и такъ далее. - При этомъ словъ Фридрихъ простился съ Графинею и вышелъ изъ комнаты. Ланицкiй остался въ великомъ замешательстве; все его друзья вообразили, что онъ пропалъ; но, къ величайшему ихъ удивленiю, Фридрихъ обошелся съ нимъ на другой день весьма благосклонно, и казалось совсемъ не помнилъ о прошедшемъ. Ланицкiй, чувствительный и добрый характеромъ, былъ чрезвычайно разтроганъ милостiю Фридриха: исполненный удивленiя, благодарности, раскаянiя, онъ бросился къ ногамъ Монарха и со слезами воскликнулъ: Государь! простите, что я въ минуту изступленiя осмелился назвать васъ тираномъ! - Мои другъ, ты еще слишкомъ молодъ, отвечалъ Король, а я не могу уважать мненiя ветренныхъ или безумныхъ, на всякой случай однако советую тебе заметить, что надобно быть осторожнее въ разговорахъ, когда тирановъ Дворецъ не далее отъ тебя, какъ въ пяти миляхъ. Вотъ мой ответъ на челобитную Софiи Мансфильдъ - Онъ подалъ ее Ланицкому; въ низу написано было собственною рукою Фридриха следуюiцее:

"Оставляю на волю вступать и не вступать въ супружество тому изъ Художниковъ, которой черезъ месяцъ сделаетъ фарфоровую вазу превосходнее всехъ, находящихся въ Берлинской мануфактуре; позволяю ему возвратиться въ отечество, естьли захочетъ, и даю ему въ награду пять сотъ ефимковъ, естьли согласится остаться въ Берлине. Имя его будетъ написано на вазъ, которая, въ честь Художника, получитъ наименованiе Прусской."

Софiя, прочитавъ этотъ ответъ, какъ будто возродилась: она почувствовала въ себе и прежнее дарованiе и новую силу действовать. Но ей надлежало победить многихъ соперниковъ: награда, обещанная Фридрихомъ, привела все головы въ движенiе: одни ласкали себя надеждою возвратить свободу; некоторыхъ прельщали пять сотъ ефимковъ, и все вообще были воспламеняемы благороднымъ желанiемъ увидеть имя свое на Прусской вазе. Но все сiи побудительныя причины были ничто въ сравненiи съ теми чувствами, которыми животворилось дарованiе Софiи: она восхищала себя надеждою увидеть все, милое для ея сердца, надеждою возвратишься въ отечество, надеждою соединенiя съ любезными! Все Художники почли за необходимое советоваться съ теми людьми, которые признавались лучшими судiями вкуса въ Берлине; Софiя показала рисунокъ свой Графинъ Ланицкой, которой замечанiя были для нее весьма полезны. Наконецъ решительный день наступилъ: вазы привезены въ Санъ-Суси, и выставлены по приказанiю Короля въ картинной Галлерее. Фридрихъ, кончивъ заниматься государственными делами, приходитъ въ Галлерею со множествомъ чиновниковъ, въ числе которыхъ находился и Ланицкiй; долго въ молчанiи разсматриваетъ вазы, наконецъ, указавши на одну, говоритъ: вотъ Прусская ваза! -- Это Софiина! воскликнулъ Латшцкiй, и опрометью побежалъ изъ Галлереи, желая первый обрадовать любезную Художницу, которая въ то время находилась въ домъ его матери вместе съ своимъ женихомъ, и въ страшномъ безпокойстве ожидала решенiя своей участи. Пламенные, восхищенные взоры Ланицкаго издали еще возвестили ей щастiе. Задыхаясь отъ усталости, вбежалъ онъ въ комнату Графини, сложилъ руки любовниковъ, и могъ только произнести одно слово: свобода ! вы щастливы !

Король приказалъ, чтобъ Софiя на другой же день вышла замужъ за своего жениха и тотчасъ поехала въ Саксонiю. Щастливая чета прощалась уже съ Графинею и сыномъ ея - какъ вдругъ множество голосовъ послышались въ переднихъ комнатахъ; на леснице сделался страшный стукъ, какъ будто произходила ссора между служителями дома и другими людьми, которые хотели ворваться въ него насильно. Ланицкiй вышелъ, желая узнать причину шума. Сени наполнены были солдатами; Офицеръ всходилъ на лесницу - Вы ли молодой Графъ Ланицкiй? спросилъ онъ, приближась съ учтивостiю къ Графу. - "Я, милостивый государь! Что вамъ угодно? и для чего безпокоите матушку такимъ шумнымъ приходомъ?" - Извините; я исполняю повеленiе Короля. Не здесь ли, позвольте спросишь, Софiя Мансфильдъ? - "Здесь; но какое имеете до нее дело?" - Я долженъ отправить ее сiю же минуту въ Саксонiю, а васъ, государь мой, арестовать. Прошу покорно отдать мне вашу шпагу! - Ланицкiй изумился, не постигая, какимъ преступленiемъ навлекъ на себя Королевскiй гневъ. Ни что не было известно Офицеру; онъ только имелъ приказанiе отправить Софiю въ Мейссенъ, а Ланицкаго немедленно отвести въ крепость Шпандау, государственную темницу. - Хочу, непременно хочу узнать прежде свое преступленiе ! повторялъ Ланицкiй, будучи вне себя отъ досады; но присутствiе матери укротило его пылкость: онъ отдалъ свою шпагу. "Августъ! сказала Графиня, смотря на него съ нежною доверенностiю: ты невиненъ, я въ этомъ не сомневаюсь; правосудiе Короля успокоиваетъ мое сердце!" Ихъ разлучили.

На другой день, рано поутру, Графиня едетъ въ Потсдамъ. Короля еще не было во Дворце, онъ училъ Гвардiю. Часа черезъ полтора возвращается, и первой человекъ, встретившiй его на крыльце, была Графиня Ланицкая - онъ подошелъ къ ней съ обыкновенною своею ласкою и сказалъ: Графиня! я надеюсь что вы не имеете никакого участiя въ безразсудномъ поступке вашего сына, ветреннаго, неблагодарнаго, дерзкаго... "Государь! мой сынъ могъ быть и ветренъ и дерзокъ и безразсуденъ; но онъ имеетъ доброе сердце, онъ искренно привязанъ къ Вашему Величеству; онъ живо чувствуетъ те милости, которыми Вы его осыпали, и никогда не можетъ быть неблагодарнымъ!" - На это не скажу вамъ, ни слова; но прошу васъ ныньче ввечеру прiехать ко мне въ Санъ-Суси; буду ожидать васъ въ картинной моей Галлерее: тамъ узнаете причину Августова заключенiя въ Шпандау.

Въ восемь часовъ вечера Графиня прiезжаетъ въ Санъ-Суси, Короля еще не было въ Галлерее. Графиня около получаса прохаживалась въ ужасномъ волненiи взадъ и впередъ по комнатъ; наконецъ слышитъ голосъ и узнаетъ походку Короля; отворяется дверь: Фридрихъ входитъ и прямо идетъ къ Графине. Она остановилась; несколько минутъ ждала, чтобы Король началъ говорить; несколько минутъ не сводилъ онъ съ нее проницательнаго своего взора; наконецъ сказалъ: вижу, Графиня, что вамъ ни что неизвестно. Взгляните на эту вазу; на это славное произведенiе Софiи Мансфильдъ. Я знаю, что вамъ ее показывали прежде, нежели принесли въ галлерею; скажите, кто делалъ на ней роспись? - "Мои сынъ, Ваше Величество." -- Точно ли сынъ вашъ, Графиня? - "Точно, Государь! Софiя знала, что онъ имеетъ прекрасный почеркъ, и просила, чтобы онъ вместо ея сделалъ надпись на этой вазъ." - Не правда ли, что она заключаетъ въ себе самый лестный для меня панегирикъ? - "Какiя бы ни были преступленiя моего сына, Государь, но Вы конечно не причтете къ нимъ подлой лести, которая всегда противна была сердцу нещастнаго моего Августа. Вашему Величеству известно, что онъ недавно своею безразсудною неосторожностiю едва не навлекъ на себя Вашей немилости; но великодушное прощенiе Вашего Величества несказанно тронуло душу его; въ жару благодарности своей, написалъ онъ эту похвалу, которую несправедливо бы было почитать гнусною лестiю, а еще несправедливее наказывать за нее такъ строго." -- Вы говорите, Графиня, какъ нежная мать, но вы въ заблужденiи! Кто вамъ сказалъ, что сынъ вашъ арестованъ за несколько лестныхъ словъ? Поверьте, что я умею равно презирать и лесть и ругательство! но, въ поступке вашего сына вижу такую черную неблагодарность, которая противна моему сердцу, и за которую наказать его почитаю необходимымъ долгомъ. Прошу васъ меня выслушать: я хотелъ подарить эту вазу Вольтеру; тотъ человекъ, которому поручено было ее уложить въ ящикъ, показалъ мне надпись, сделанную вашимъ сыномъ: она польстила моему самолюбiю, темъ более, что я уверенъ былъ въ прямодушiи Графа Ланицкаго. Но тотъ же самый человекъ первый заметилъ, къ общему нашему удивленiю, что синяя краска, на которой сделана была надпись, отпала, и что подъ нею скрывалось еще несколько словъ. Прежде написано было: во славу Фридриха Великаго, но когда мы стерли краску, то ясно увидели слово И такъ, милостивая государыня, вместо похвалы, которой по уверенiю вашему удостоилъ меня Графъ Ланицкiй, вы можете прочесть на вазе лестную надпись; во славу Фридриха Великаго тирана. Я не имею нужды вамъ делать на это своихъ замечанiй; Фридрихъ, великiй тиранъ, можетъ быть другомъ матери, наказывая строго неблагодарнаго и дерзкаго ея сына. Простите; завтра ввечеру увидимся.

Графиня не отвечала ни слова; сердце уверяло ее въ невинности Августа, но въ ту же минуту представились ей все прежнiя безразсудные поступки молодаго человека, которые делали вероятнымъ его настоящiее преступленiе и оправдывали строгость Короля. Возвратившись домой, нашла она у себя Альберта, который нетерпеливо желалъ узнать, по какой причинъ Ланицкiй взятъ подъ стражу. Онъ изумился, когда Графиня сказала ему о преступленiи Августа. Не можетъ быть! воскликнулъ онъ твердымъ голосомъ, и не теряя ни минуты, побежалъ къ тому человеку, которому поручено было укладывать вазу. Разспросивъ его обо всемъ, что было необходимо знать, отправлялся онъ на фабрику - словомъ, не забылъ ни одной подробности, нужной для полнаго сведенiя объ этомъ деле. На другой день ввечеру прiезжаетъ онъ къ Графине, совершенно уверенный въ невинности сына ея. И въ этотъ вечеръ обыкновенное общество Графини собралось у нее въ доме; все сидели вокругъ печальной матери и разговаривали о приключенiи Ланицкаго. Какое щастiе, воскликнулъ Англичанинъ, быть гражданиномъ такой земли, въ которой никто не можетъ быть лишенъ свободы не узнавши прежде своей вины, где судятъ тебя въ присутствiи всего народа, где можно самому избирать своихъ судей, не опасаясь ни притесненiя, ни пристрастiя!.. Англичанинъ продолжалъ говорить съ восторгомъ о законахъ своей отчизны; Фридрихъ былъ уже въ комнате, и никто его не заметилъ... "Ахъ! воскликнула Графиня, какъ щастливъ бы былъ мои сынъ, когда бы имелъ онъ те выгоды, которыми пользуется невинный, судимый своими ровными!" - А я былъ бы щастливее, воскликнулъ Альбертъ, когда бы мне позволили быть Адвокатомъ Августа! - "Позволяю, сказалъ Король, котораго неожиданное присутствiе всехъ привело въ изумленiе; но позволяю съ условiемъ, молодой человекъ, ты будешь вместе съ своимъ другомъ заключенъ на шесть летъ въ Шпандау, естьли не найдешь средства доказать мне, что онъ невиненъ. Позволяю Ланицкому самому избрать судей своихъ; и естьли число двенадцать почитается золотымъ, священнымъ, божественнымъ, то позволяю ему назначить ихъ двенадцать и даже назвать присяжными. Я выберу для себя Адвоката; а вы, Альбертъ, будете Адвокатомъ Августа! Принимаете ли вы мои условiя? - "Съ истинною благодарностiю, Ваше Величество; но смею просишь у Васъ позволенiя увидеться съ Ланицкимъ." -- Это новое; но соглашаюсь и на то. Вы можете провести два часа наедине съ Графомъ, и сiю же минуту получите отъ меня повеленiе къ Губернатору крепости. Но знайте, что я не переменю своего намеренiя естьли, паче чаянiя, переговоривъ съ преступникомъ, потеряете охоту быть его Адвокатомъ. Альбертъ объявилъ, что онъ согласенъ на все. Графиня Ланицкая и другiе, находившiеся въ комнате, превозносили до небесъ правосудiе Фридриха. Альбертъ, увидевшись съ молодымъ Графомъ въ Шпандау, нашелъ его спокойнымъ, и еще более уверился въ совершенной невинности своего друга. Но Ланицкiй трепеталъ за Альберта: великодушный другъ! говорилъ онъ, какъ могъ ты согласиться на хитрыя условiя Короля? Я невиненъ, клянусь Богомъ; но можешь ли доказать мою невинность? Ахъ! тайное предчувствiе уверяетъ меня, что ты приносишь себя на жертву дружбе, что будешь делить со мною нещастную мою участь! - Альбертъ не отвечалъ ни слова, пожалъ Ланицкому руку, и полетелъ въ Берлинъ.

Въ тотъ день, въ который назначено было судить Ланицкаго, множество людей обоего пола и разнаго званiя собрались въ огромной Дворцовой зале, очищенной для заседанiя присяжныхъ. Посредине приготовили возвышенное место для Судьи, по сторонамъ сделаны были две загородки: за одною находились присяжные, за другою зрители; адвокаты и свидетели сидели за двумя столами - Королевскiе на правой сторонъ, а Ланицкаго на левой.

Вошла Графиня, и заняла последнее место въ конце Галлереи: все обратили на нее глаза, все съ почтительнымъ сожаленiемъ смотрели на горестную мать - глубокое безмолвiе царствовало въ собранiи. Вдругъ главная дверь разтворяется съ шумомъ: входитъ Король, окруженный Придворными и Генералами; садится, и Судья громкимъ голосомъ призываетъ обвиненнаго. Ланицкiй, сопровождаемый двумя Офицерами гвардiи, безъ шпаги и шляпы, является у загородки: на лице его написано спокойствiе; онъ осматривается, видитъ Короля и наклоняетъ передъ нимъ голову съ благородною важностiю; видитъ свою мать, и взоры его воспламеняются, наконецъ видитъ Альберта своего друга, своего великодушнаго, неустрашимаго защитника, - Альберта, спокойно стоящаго передъ столомъ по левую сторону, и какъ будто заранее увереннаго въ своемъ успехе, и слезы благодарности стремятся изъ глазъ его: онъ чувствуетъ въ сердце прискорбное, неизъяснимо сладкое восхищенiе! Судья встаетъ; на лицахъ зрителей изображается любопытство; все умолкаютъ и готовятся слушать.

Милостивые Государи! сказалъ Судья, обратясь къ присяжнымъ: вы призваны сюда Его Величествомъ для того, чтобы оправдать или обвинить Графа Ланицкаго, подозреваемаго въ оскорбленiи Величества. Графъ Варендорфъ наименованъ Адвокатомъ Государя; Баронъ Альбертъ Альтенбергъ есть Адвокатъ Графа Ланицкаго: онъ вызвался добровольно защищать обвиненнаго своего друга. Выслушавъ мненiя и доказательства обоихъ Адвокатовъ, вы, милостивые Государи, должны произнести приговоръ свой, согласно съ совестiю и убежденiемъ вашего разсудка. - Старшiй между вами сообщитъ мне ваше мненiе въ одномъ только слове: невиненъ, или виновенъ; оно решитъ судьбу обвиненнаго.

Естьли произнесете слово невиненъ, виновенъ осудите вы преступника на шестилетнее заключенiе въ крепость Шпандау -- предупреждаю Барона Альтенберга, что и онъ равномерно лишенъ будетъ свободы, есть ли не найдетъ способа доказать невинности Графа Ланицкаго: съ этимъ только условiемъ дано ему позволенiе быть Адвокатомъ своего друга.

Судья замолчалъ, и Графъ Варендорфъ, Королевскiй Адвокатъ, приближась къ судейскому столу, началъ говоришь следующее: "Милостивые Государи! съ горестiю приступаю ко исполненiю важнаго, возложеннаго на меня долга. Обязанность обвинителя ни въ какое время пе можетъ быть обязанностiю прiятною; но она и тягостна и печальна, когда; имевъ чувствительное и нежное сердце, принуждены бываемъ называть преступникомъ такого человека, каковъ молодой Графъ Ланицкiй, знатный именемъ, уважаемый и любимый въ обществе, имеющiй образованный и острый умъ, благородное сердце и качества любезныя! Знаю, что буду обвинять Графа Ланицкаго въ присутствiи его друзей; въ присутствiи почтенной его матери, украшенной всеми добродетелями женскаго пола, и въ эту минуту еще более для всехъ насъ драгоценной, по тому ужасному нещастiю, которое постигнетъ ее въ лице милаго сына."

"Не сомневаюсь также и въ томъ, чтобы вы не чувствовали искренняго почтенiя къ молодому Барону Альтенбергу, который, не ужасаясь долговременнаго заточенiя, готовится оправдывать преступника. Я уважаю необыкновенныя качества Барона Альберта; удивляюсь его неустрашимости, но сожалею, что первое дело, въ которомъ решился онъ взять сторону обвиненнаго, представляетъ великодушнымъ усилiямъ его столь мало успеха. Уверенъ однако, что сладкое чувство исполненiя должности поддержитъ его въ сей трудной и, смею сказать, неравной борьбе: что можетъ быть прiятнее имени защитника, и защитника своихъ друзей, хотя они и виновны? - И я, милостивые Государи, представляюсь передъ глаза ваши, какъ безпристрастный защитникъ друга. Такъ, Фридрихъ Великiй позволяетъ мне именоваться его другомъ. Превосходя во всемъ другихъ Государей, онъ презираетъ низкую лесть, провозглашающую его Богомъ и ищетъ искренности въ сердце друзей, которые напоминаютъ ему, что онъ человекъ. Щастливы повинующiеся державе его и защищаемые его законами! но щастливее несравненно те, которые замечены его взоромъ, которые удостоены его дружбы! Увы! молодой Графъ Ланицкiй добровольно лишилъ себя щастiя быть избраннымъ другомъ Великаго Фридриха. Безъ сомненiя, милостивые Государи, вамъ известно, какое уваженiе оказываетъ Его Величество Графине Ланицкой, матери обвиненнаго - уваженiе которое ни мало не уменьшилось отъ странныхъ поступковъ сына. Августъ Ланицкiй, родомъ Полякъ, получилъ воспитанiе въ Потсдамской школе, вместе съ благороднейшими людьми Пруссiи. Кто могъ бы вообразить, чтобы воспитанникъ такихъ Учителей и сынъ такой матери не имелъ отлично высокихъ чувствъ, не былъ отличенъ въ своихъ поступкахъ, и более нежели другiе надеялся на него Фридрихъ Великiй, который умелъ заметить въ немъ качества необыкновенныя и всегда простиралъ къ нему отеческую свою руку? Нужно ли доказывать, что обвиненный имеетъ характеръ слишкомъ пылкiй? - давно ли великодушный Монархъ принужденъ былъ извинятъ его дерзость и пренебречь оскорбленiе, молодымъ человекомъ ему нанесенное? Но чемъ же Графъ Ланицкiй заплатилъ великодушному своему Государю за снизходительную кротость его? Неблагодарностiю и предательствомъ, темъ более ненавистными, что они действовали скрытно! Вы знаете, какою необузданною свободою пользуются въ Пруссiи дерзкiе сатирики, любимые чернiю, которую забавляютъ они своими насмешками на счетъ ея правителей: взгляните на стены замка Санъ-Суси, покрытыя ругательными пасквилями безеименныхъ авторовъ: производятъ ли они какое-нибудь чувство негодованiя въ душе великаго нашего Монарха? Не трудно было бы открыть дерзновенныхъ ругателей... Фридрихъ отмщаетъ имъ презренiемъ!Но естьли ругательства людей неизвестныхъ и низкихъ не могутъ быть для него ощутительны, то черная неблагодарность друзей, близкихъ къ его сердцу, действуетъ на него темъ сильнее. Возможно ли оставить ее безъ наказанiя? возможно ли пренебречь оскорбленiе, нанесенное такимъ человекомъ? который, за несколько минутъ, лежалъ y ногъ прогневаннаго имъ Государя, исполненный раскаянiя, обливаясь слезами любви, въ жару благодарности, удивленiя, восторга? Таковъ поступокъ Графа Ланицкаго! - Представляю вамъ мои доказательства, и моихъ свидетелей.

Графъ Варендорфъ указалъ на.Прусскую вазу, и на двухъ свидетелей: надзирателя мануфактуры и стараго жида. Присяжные прочли на вазе слово тиранъ, сличили его съ другими словами надписи, и нашли въ почеркъ совершенное сходство. Сильное негодованiе изобразилось на лицахъ слушателей. Графъ Варендорфъ велелъ приближиться жиду. Наружность его имела въ себе что-то необыкновенное и отвратительное; онъ былъ чрезвычайно сухъ и прямъ; голова его была неподвижна, но глаза бегали и сверкали; казалось, что этотъ человекъ всегда имелъ въ душе безпокойство, о чемъ-то заботился, хотелъ все видеть, досадовалъ, что не имелъ назади глазъ. Видъ его былъ смелый, но онъ оглядывался по сторонамъ, когда начиналъ говорить, и голосъ его, чрезвычайно непрiятный и охриплый, дрожалъ; этотъ человекъ назывался Саломономъ. Поклявшись Тальмудомъ, что онъ не лжесвидетель, онъ началъ отвечать следующимъ образомъ на вопросы Графа Варендорфа:

Графъ. Знаешь ли эту вазу?

Саломонъ. Знаю.

Графъ. Где и когда ты ее видълъ? Объяви присяжнымъ все, что тебе, въ отношенiи ней, известно!

Саломонъ.

Графъ. Что нужды! продолжай. По какому случаю заметилъ ты эту вазу? Подумай хорошенько; не забудь ни одного обстоятельства: всего важнее, чтобъ господа присяжные знали настоящее положенiе дела!

Саломонъ. Я получилъ эту вазу изъ рукъ Его Величества, которому угодно было, чтобы я, увернувши ее, положилъ въ ящикъ для отсылки во Францiю; будучи охотникъ до редкихъ вещей, я началъ внимательно ее разсматривать. Вотъ платокъ, которымъ я стиралъ съ нее пыль. Заметивъ надпись: во славу Фридриха Великаго, написанную белою краскою по синему полю, и желая разсмотреть ее лучше, я началъ обтирать ее мокрымъ платкомъ; но къ удивленiю своему приметилъ, что синяя краска, подъ самою надписью, стиралась и приставала къ платку; - я началъ тереть сильнее, оттеръ всю краску, и ясно увиделъ слово тиранъ. О Авраамъ! воскликнулъ я отъ удивленiя. - Что сделалось съ тобою, Саломонъ? спросилъ Его Велячество, который въ эту минуту стоялъ позади меня. Ты верно усталъ, и хочешь пригласить отца Авраама къ себе на помощь? Я не могъ отвечать ни слова; удивленiе сковало мой языкъ; глаза мои были неподвижно устремлены на слово тиранъ; я не позволялъ себе имъ верить и безпрестанно перечитывалъ надпись: во славу Фридриха, Великаго тиpaнa. Волосы становились на головъ моей дыбомъ. - Его Величество, не дождавшись отъ меня ответа, взялъ изъ рукъ моихъ вазу, прочиталъ надпись и вышелъ изъ Галлереи, не сказавши ни слова. Более ничего не могу объявить почтенному Собранiю.

Саломонъ поклонился и хотелъ выдти изъ залы, съ позволенiя господина Варендорфа; но Альбертъ требовалъ, чтобы онъ остался, желая сделать ему допросъ въ свою очередь. Саломонъ селъ на скамейку. Кликнули другаго свидетеля, главнаго смотрителя надъ Королевскою фабрикою, и Графъ Варендорфъ началъ допрашивать его следующимъ образомъ:

Графъ. Виделъ ли ты надпись, сделанную на Прусской вазъ?

Надзиратель. Виделъ.

Графъ. Можешь ли ее вспомнить?

Надзиратель. во славу Фридрихаса Великаго тирана.

Графъ. Известно ли тебе, кто сделалъ эту надпись?

Надзиратель. Думаю, что Графъ Ланицкiй.

Графъ. Можешь ли сказать, почему такъ думаешь?

Надзиратель. Софiя Мансфильдъ, та самая Художница, которая разписылала вазу, при мне просила Графа Ланициаго, имеющаго прекрасный почеркъ, сделать вместо ея надпись на вазъ, которая не была еще обожжена. Молодой Графъ исполнилъ требованiе Софiи; я самъ виделъ, какъ онъ взялъ въ руки вазу, какъ написалъ на ней надпись, какъ отдалъ ее тому изъ мастеровыхъ, которому поручено было поставить ее въ горнъ - мастеровой немедленно вынесъ ее въ ближнюю залу, и вероятно въ ту же минуту поставилъ на огонь.

Графъ. Но виделъ ли ты вазу въ ту минуту, какъ вынули ее изъ горна, и заметилъ ли слово тиранъ?

Надзиратель. Я виделъ ее спустя несколько часовъ после, читалъ надпись; но слово тиранъ, образомъ явилось въ ней слово оно не могло быть приписано после обозженiя вазы, a разве только прикрыто синяю краскою. Я думаю, что оно написано Графомъ Ланицкимъ, и вотъ причины, заставляющiя меня такъ думать: ему поручила Софiя Мансфильдъ сделать вместо ея надпись; слово тиранъ написано такимъ же точно почеркомъ, какъ и другiя; Графъ Ланицкiй при мне, въ другомъ случае, называлъ Государя тираномъ. - Надзиратель пересталъ говорить; Альбертъ просилъ и его также не выходишь изъ залы. Оставалось допросить еще двухъ свидетелей: того ремесленника, которому Графъ Ланицкiй отдалъ вазу, сделавши на ней надпись, и того, который долженъ былъ поставить ее въ горнъ. Одинъ объявилъ, что онъ, по требованiю обвиненнаго, тотчасъ отнесъ вазу въ ближайшую залу, въ минуту. Симъ кончились допросы Графа Варендорфа, который сказалъ, что не считаетъ за нужное подтверждать словами доказательсетва явныя; что онъ желаетъ искренно видеть Графа Ланицкаго оправданнымъ; что самъ Великiй Фридрихъ почтетъ торжествомъ прiятнымъ, естьли преступнику, имъ обвиненному и прежде ему любезному, возвращена будетъ невинность, a съ нею и дружба его Монарха.

Альбертъ, скромный, но въ то же время мужественный и твердый, выступилъ на средину залы. Графъ Ланицкiй, который сиделъ спокойно во все продолженiе Варендорфова допроса, побледнелъ, когда увиделъ Альберта, идущаго опровергать его обвинителей. Графиня, бледная какъ смерть, неподвижно смотрела на Альберта: вся душа ея заключена была во взорахъ. Страшная тишина царствовала въ собранiи; казалось, что нежное чувство матери овладело сердцами зрителей; все втайне желали успеха Альберту, неустрашимому, великодушному Альберту, который одинъ имелъ наружность спокойную и былъ заранее уверенъ въ своей победе.

"Нe хочу, милостивые Государи, сказалъ Альбертъ, разтрогать чувствительности вашей изображенiемъ сильнаго моего чувства, которое долженъ напротивъ усмирить: ибо, для убежденiя васъ въ невинности моего друга, имею нужду въ спокойствiи духа, въ холодной прозорливости разсудка. Убедишь васъ - единственная моя цель! Не хочу прибегать къ украшенiямъ красноречiя, изобильно разсыпаемымъ передъ судилищемъ законовъ, и часто ослепительнымъ для безпристрастiя судей - средства сiи не нужны для оправданiя невинности, унизительны для ея защитника, оскорбительны для Судiи правосуднаго. Такъ думая, милостивые Государи, не позволю себе сказать ни слова въ похвалу великодушнаго и правосуднаго нашего Монарха. Похвала въ устахъ предателя, или въ устахъ того, кто защищаетъ подозреваемаго въ предательстве, не можетъ быть достойною ни Государя великаго, ни славнаго и благороднаго народа. Естьли уверитесь, милостивые Государи, что имя предателя неприлично обвиненному моему другу; то отъ него зависитъ, не словами, но деломъ доказать благодарность свою Монарху, который позволилъ ему избрать судей своихъ между своими ровными. Я твердо надеюсь, что судiи его могутъ быть убеждены единою только истинною, не украшенною, но очевидною. Скажу имъ, что обвинители Графа Ланицкаго не представили ни одного положительнаго доказательства; ни одинъ изъ свидетелей не говорилъ и не можетъ сказать, чтобы онъ виделъ, какъ обвиненный писалъ слово Первый изъ нихъ, жидъ Саломонъ, объявилъ намъ только то, въ чемъ мы, и безъ его свидетельства, сами собою могли бы увериться, что въ надписи заключается слово тиранъ. Онъ первый стеръ синюю краску своимъ платкомъ: это такое обстоятельство, на которое не нужно обращать вниманiя; оно правдоподобно, и следственно можетъ быть принято за истинное. Но Графъ Варендорфъ и Саломонъ, при всей своей проницательности, не доказали намъ, чтобы существовала тесная, необходимая связь между платкомъ, краскою и мнимымъ преступленiемъ Графа Ланицкаго. Жида Саломона сменилъ надзиратель фабрики. Сначала я опасался, чтобы слова его, более достойныя уваженiя, не произвели наконецъ сей нужной, недостающей обстоятельствамъ нашего дела связи, безъ которой не можетъ быть очевидно преступленiе обвиненнаго. Но этотъ почтенный человекъ объявилъ намъ только то, что онъ слышалъ, какъ одна женщина, имеющая дурной почеркъ, просила Графа Ланицкаго сделать вместо ея надпись на вазе, что онъ виделъ, какъ обвиненный писалъ - но что имянно писалъ, о томъ ни слова, хотя вероятно, что слово тиранъ случае, осмелился наименовать Государя своего тираномъ. Повторяю собственныя выраженiя свидетеля для того, чтобы доказать вамъ, милостивые Государи, что ни одно изъ нихъ не можетъ быть принято за обвиненiе положительное. Желая уверить васъ, что слово тиранъ не могло быть ни кемъ инымъ написано, какъ молодымъ Графомъ Ланицкимъ, представляю вамъ еще двухъ свидетелей: ремесленника, отнесшаго вазу въ горнъ, и ея обжигателя. Первый утвердительно сказалъ, что при переносе вазы изъ мастерской въ ту залу, въ которой находятся горны, не трогалъ ее никто; другой утверждалъ клятвенно, что ни одинъ человекъ не приближался къ вазъ съ той самой минуты, въ которую она вынута была изъ горна; но сей последнiй сказывалъ ли, что не было никакого промежутка между тою минутою, въ которую получена имъ ваза и тою, въ которую ока поставлена въ горнъ для обожженiя; великъ ли былъ этотъ промежутокъ, и где между темъ находилась ваза? Спрашиваю; осмелится ли свидетель утверждать, что въ это время никто не прикасался, или не могъ къ ней прикоснуться? Короче, милостивые государи, вы видите ясно, что преступленiе друга моего не подтверждается никакимъ положительнымъ доказательствомъ.

надлежитъ прибегать къ Все те, которыя представлены вамъ почтеннымъ Адвокатомъ Его Величества въ подтвержденiе вины моего друга, признаны отъ васъ за убедительныя; прошу сравнишь ихъ съ теми, или безсмысленный глупецъ, чтобы признать его способнымъ въ такому низкому и вместе безразсудному поступку? Онъ имеетъ чрезвычайно живый характеръ; искренность его бываетъ слишкомъ часто неосторожна; и въ минуту сильнаго движенiя онъ можетъ позволишь себе то, въ чемъ вероятно самъ будетъ разкаяваться черезъ минуту: въ доказательство представляю вамъ прежнiй проступокъ его - проступокъ, забытый столь милостиво Монархомъ, имъ оскорбленнымъ. Можноли вообразитъ, чтобы одинъ и тотъ же человекъ былъ въ одно время и столь прямодушенъ и столь коваренъ? И кто изъ васъ, милостивые государи, поверитъ, чтобы снисходительность великодушнаго Фридриха не произвела никакого впечатленiя на душе моего друга? Такая нечувствительность несовместна съ доброю и пылкою душею... a другъ мой истинно добръ и минуту похитимъ y Ланицкаго его сердце.... кто изъ насъ отважится утверждать, что онъ или имеетъ ограниченный умъ, или сумасшедшiй? Вы слышали уже, что Фридрихъ Великiй заметилъ въ немъ дарованiя необыкновенныя, и умъ проницательный! не успелъ онъ вступить на поприще честей, какъ сделался уже близокъ къ своему Государю: однимъ только отличнымъ поведенiемъ сохранилъ бы онъ любовь Монарха, повелителя своего и Друга - чему же, напротивъ, приноситъ онъ на жертву и надежды свои, и будущую славу, и щастiе своей матери? Непостижимому, безразсудному удовольствiю написать одно слово! Милостивые государи, или надобно подумать, что Графъ Ланицкiй былъ увлеченъ сумазброднымъ, непобедимымъ желанiемъ написать слово: тиранъ; или никакъ не можетъ быть понятно, для чего и съ какимъ намеренiемъ изобразилъ онъ его на вазе! Для тоголи, чтобы открыть Французамъ, что Фридрихъ тиранъ? Но человекъ, самаго ограниченнаго ума, нашелъ бы множество способовъ, действительнейшихъ, вернейшихъ, и безъ сомненiя не выбралъ бы имянно того, которой въ минуту могъ обнаружить передъ глазами самаго Монарха его ненавистное предательство! И такъ утверждаю, что нетъ никакой вероятности, чтобъ Графъ Ланицкiй, въ его положенiи, съ его умомъ и сердцемъ, сделалъ такой поступокъ, который всякимъ безпристрастнымъ судьею долженъ быть признанъ за невозможный морально. когда решился его защищать, отдавши въ залогъ собственную мою свободу. Но Богъ, хранитель невинности, наконецъ просветилъ совершенно мой разсудокъ! Я уверенъ, я утверждаю, что другъ мой обвиненъ несправедливо, Позвольте представить доказательства мои на ваше разсужденiе.

Альбертъ кликнулъ свидетелей. Первый изъ нихъ, ремесленникъ, которому Ланицкiй поручилъ отнести вазу въ ту залу, где находились горны, объявилъ, что онъ не отдавалъ ее обжигателю изъ рукъ въ руки, a напротивъ поставилъ вместе съ другими фарфоровыми вещами на доску, лежавшую на столъ y самаго горна.

Альбертъ. Уверенъ ли ты, что ваза поставлена была точно на доску,

Свидетель. Уверенъ. Это обстоятельство памятнее для меня отъ того, что я едва-было не уронилъ вазы на полъ. Оплошность моя сделала меня осторожнъе: я взялъ вазу въ объ руки и бережно поставилъ ее на доску - на доску,

Альбертъ.

Кликнули другаго свидетеля. То былъ смотритель надъ горнами. Альбертъ спросилъ y него: виделъ ли ты этаго человека, который утверждаетъ, что ваза была поставлена имъ на доску, лежавшую на столе, близъ самаго твоего горна? И уверенъ ли ты, что онъ точно поставилъ ее не на столъ, a на доску?

Свидетель. Виделъ и уверенъ.

Можешь ли сказать, почему ты такъ въ этомъ уверенъ?

Свидетель. Я помню, что этотъ человекъ, ставя на доску свою вазу, воскликнулъ: ахъ! Фрицъ, я едва не разбилъ этой проклятой вазы въ дребезги! Вотъ она,

Альбертъ. Не можешъ ли вспомнишь какихъ нибудь другихъ оботоятельствъ?

Свидетель. Помню только то, что онъ сказалъ мне: поставь эту вазу въ горнъ! на что я ему отвечалъ: еще не время! печь не совсемъ разгорелась! я поставлю ее вместе съ другими.

И такъ она не тотчасъ по принесенiи была поставлена въ горнъ?

Свидетель. Нетъ. Я сказалъ уже вамъ, что печь не довольно была разжжена.

Свидетель. Не знаю, не могу определить этаго точно - десять, двадцать или тридцать минутъ; но не более!

Альбертъ. Очень хорошо. Но въ эти двадцать или тридцать минутъ ты безъ сомненiя не спускалъ съ нее глазъ?

Напротивъ, милостивый государь, я не имелъ никакой нужды на нее смотреть: она стояла y места.

Альбертъ. Но помнишь ли, где она стояла въ ту минуту, какъ ты пришелъ за нею для помещенiя ея въ горнъ?

Свидетель.

Король сделалъ выразительное движенiе рукою. Все общество обратило на него глаза. Альбертъ продолжалъ: не обманываешься ли? Подумай!

Свидетель. Не обманываюсь, милостивый Государь! Ваза была на столе, a не на доске - это верно.

Альбертъ. кто нибудь въ твою горницу въ то время, какъ ваза стояла еще на доске?

Свидетель. Не думаю. Тогда былъ часъ обеда. Работники разошлись; я одинъ остался подлъ печи, для надзиранiя за огнемъ.

Альберлтъ.

Свидетель. Не знаю, только не я!

Альбертъ. Следовательно кто нибудь другой? Подумай хорошенько.

Многiе могли входить въ горницу и выходить изъ нее, но я не заметилъ ни одного человека, будучи занятъ своимъ огнемъ... Но... погодите... кажется... такъ точно! Жидъ Саломонъ приходилъ спрашивать y меня, куда девалась Софiя Мансфильдъ? Онъ бралъ въ руки вазу, и онъ-то вероятно переставилъ ее съ доски на столъ. Онъ что-то говорилъ о надписи, о стихахъ... не могу имянно вспомнить, о чемъ! Я худо его слушалъ, будучи занятъ, какъ я уже сказывалъ, своимъ горномъ,

Альбертъ.

Третiй свидетель былъ женихъ Софiи. Мансфильфъ, задержанный по приказанiю Фридриха въ Берлине, и разлученный съ своею невестою при самомъ олтаръ Божiемъ. Онъ объявилъ, что виделся съ Софiею въ самый тотъ день, въ который, отделавши свою вазу, она отдала ее обжигать на фабрику. Софiя сожалела, что онъ, пришедши поздно, не могъ видеть ея работы. Но я - продолжалъ свидетель - будучи въ великомъ нетерпенiи, и надеясь увидеть вазу, прежде, нежели она поставлена будетъ въ печь, побежалъ на фабрику; y самаго входа встретился со мною Жидъ Саломонъ, который, сказавъ мне, что ваза уже въ печи, взялъ меня подъ руку, почти насильно повелъ съ собою, и началъ говорить о техъ деньгахъ, которыя Софiя поручила ему переслать въ Саксонiю.

Альбертъ. Какiя это деньги? Разве Софiя занимала ихъ y Жида Саломона!

Свидеиель. Софiи, которыхъ она содержала своею работою.

Альбертъ. Точно ли эти деньги доставлены были родственникамъ Софiи?

Свидетель. Нетъ. Я третьяго дня получилъ отъ невесты моей письмо, въ которомъ она уведомляетъ меня, что Саломонъ ее обманулъ,

Следовательно Жидъ Саломонъ имеетъ не весьма строгiя правила честности. Но прежде не говорилъ ли онъ чего нибудь съ тобою о возвращенiи Софiи въ Саксонiю?

Свпдетель. Говорилъ, и не однажды. Изъ всехъ его разговоровъ могу заключить только то, что онъ весьма желалъ оставить ее въ Берлине, дабы воспользоваться ея дарованiемъ. За неделю передъ темъ, какъ Его Величество наименовалъ Софiину вазу я встретился съ нимъ на улице и сообщилъ ему надежду свою скоро возвратиться съ моею невестою въ Саксонiю. Онъ нахмурился и отвечалъ: это еще не верно.

Альбертъ. Не говорилъ ли онъ когда нибудь съ тобою о Графъ Ланицкомъ?

Однажды; въ тотъ самый день, въ который Графъ посещалъ вместе съ вами фарфоровую мануфактуру. Я спросилъ y Саломона: кто этотъ прекрасный молодой человекъ, въ гусарскомъ мундире, который такъ живъ въ разговоре, и имеетъ такiе блестящiе глаза? - Онъ нахмурился: это Графъ Ланицкiй, отвечалъ онъ мне, ветренная, насмешливая повеса! Онъ не даетъ мне покою своими колкостями, и я, признаться, ненавижу его отъ всего сердца.

Альбертъ. Я доволенъ. Ты можешь насъ оставить, -

Свидетель, представленный къ допросу после жениха Софiи Мансфильдъ, былъ Прусскiи купецъ, торговавшiй въ Берлине красками. Онъ объявилъ, что жидъ Саломонъ покупалъ y него синюю краску, которой несколько цветовъ пробовалъ на клочке бумаги, вынутой имъ изъ кармана и забытой въ лавке; что наконецъ онъ взялъ небольшое количество темнаго цвета краски. Свидетель представилъ ея образецъ. Альбертъ продолжалъ: цела ли y тебя бумажка?

Вотъ она. Саломонъ оставилъ ее на моемъ столъ. Я побоялся ее бросить, нашедши на ней арифметическую выкладку, и думая, что она можетъ понадобиться Саломону. Но Саломонъ не возвращался. Я позабылъ уже и объ немъ и о бумажке его, когда вы, милостивый государь, дней восемь тому назадъ, пожаловали ко мне въ лавку, спрашивали, какую краску бралъ y меня Жидъ Саломонъ, и увидя лоскутокъ бумажки, имъ забытый, приказали сберечь ее, запретивъ мне говорить о вашемъ посещенiи до самаго того дня, въ которой назначено было судить Графа Ланицкаго. Ваше приказанiе изполнено, и вотъ бумажка.

Альбертъ представилъ ее присяжнымъ. Нашли, что синяя краска, которую покупалъ и пробовалъ на этомъ отрывке Жидъ Саломонъ, имела одинакiй цветъ съ тою, которою покрыта была ваза. Альбертъ приказалъ Саломону показать платокъ: увидели, что краска, прилипнувшая къ платку, была такая же точно; какою была натерта бумажка и выкрашена ваза. Уверясь наконецъ, что судьи все единодушно признаютъ сходство красокъ, Альбертъ просилъ, чтобъ развернули бумажку и прочли написанныя на ней слова. Увидели слово тиранъ, подножiи вазы, Альбертъ, представивъ все сiи доказательства присяжнымъ, сказалъ наконецъ, что онъ не будетъ утомлять вниманiя ихъ новыми убежденiями; что дело объясняется само собою, что невинность друга его не можетъ, подвержена быть сомненiю, и что наконецъ предоставляется безпристрасiтю судей решить, кто преступникъ: пылкiй ли Графъ Ланицкiй, или благоразумный и осторожный Жидъ Саломонъ? Альбертъ возвратился на свое место. Судья въ несколькихъ словахъ представилъ присяжнымъ сущность всего дела, и столь ясно, что все они въ одинъ голосъ воскликнули: невиненъ!

"Я подтверждаю приговоръ присяжныхъ! сказалъ онъ. Графъ Ланицкiй дайте мне вашу руку; я поступилъ слишкомъ поспешно, отнявши y васъ шпагу: вотъ вамъ моя; владейте ею, a вашу беру себе," Фридрихъ снялъ съ себя шпагу и подалъ ее молодому Графу. "Благодарю васъ, сказалъ онъ Альберту, Фридрихъ умеетъ ценить людей благородныхъ и награждать полезные таланты. A ты, проклятый Еврей! воскликнулъ онъ бросивъ на Саломона грозный взглядъ, ты стоишь того, чтобы сiю же минуту отправить тебя къ твоему отцу Аврааму - но я хочу, чтобы и ты приносилъ какую нибудь пользу, не имея однако способа вредить честнымъ людямъ. Съ сего часа определено тебе, во всю твою жизнь мести Потсдамскiя улицы, не забывая и той, на которой построенъ домъ Графа Ланицкаго!" -- Снова шумныя восклицанiя послышались въ зале. Фридрихъ подвелъ къ Графине Ланицкой ея сына. Онъ подалъ ей руку, и провожая ее съ лестницы, сказалъ, что будетъ y нее обедать и пить за здоровье Августа Ланицкаго. После обеда училъ онъ гвардiю: все заметили, что онъ имелъ на себе шпагу молодаго Графа.