Мельница на Флосе.
Часть вторая.
Глава V. Планы Тома.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Мельница на Флосе. Часть вторая. Глава V. Планы Тома. (старая орфография)

V.
Планы Тома.

На другой день в десять часов Том отправился в Сент-Оггс к дяде Дину, у которого собирался просить места.

Утро было мрачное, туманное и сырое, такое утро, когда даже счастливые люди ищут прибежища в мечтах о будущем. А Том был очень несчастлив. Его гордость была унижена, и к обычному уважению, которое он питал к отцу, примешивалось чувство укоризненного негодования. Если таковы бывают последствия ведения судебных дел, то отец действительно оказывался достойным порицания, а тетки и дяди - совершенно правыми. Том не разделял бурного негодования Магги по отношению к теткам за недостаток в них нежности и великодушия. С какой стати люди стали-бы щедро давать деньги тому, кто не сумел сберечь своих? Ему очень тяжело было очутиться в бедственном положении, благодаря неразумию отца; но он вовсе не намерен был жаловаться и обвинять людей за то, что они не осыпают его благодеяниями. Он собирался просить не помощи, а -только работы. Бедный Том не вполне был чужд иллюзий и свои планы будущого основывал главным образом на том высоком мнении, какое имел о себе. Он знал, что оба его дяди были бедны, а потом разбогатели. То-же самое хотел сделать и он. Ему казалось ужасным всю жизнь оставаться бедняком и испытывать высокомерное к себе отношение. Он хотел содержать мать и сестру и прослыть дельным человеком. В мечтах своих он уже покупал отцовскую мельницу и дом и разводил множество лошадей и собак.

По приходе в контору, где занимался г. Дин, Том тотчас был введен к нему в кабинет; но дядя слушал чтение каких-то отчетов и только кивнул, протянув ему руку, а затем целых полчаса не обращал на него ни малейшого внимания.

Время казалось Тому бесконечным, и он насилу дождался той минуты, когда очутился с дядею вдвоем.

-- Ну, Том, - сказал он, наконец, вынимая табакерку и поворачиваясь к племяннику. - В чем дело?

Дин думал, что Том пришел просить его как-нибудь помешать распродаже.

-- Прошу вас извинить меня за безпокойство, дядя, - ответил Том краснея, - но надеюсь, что вы не откажете мне в совете.

-- Да? - сказал г. Дин, не донеся понюшки до носу, и внимательно посмотрел на Тома. - Ну, я слушаю.

-- Я хочу поступить на место, дядя, чтобы иметь заработок, - прямо сказал Том.

-- Да который же тебе год? - спросил дядя, откидываясь на спинку кресла.

-- Шестнадцать... т. е. я хочу сказать семнадцатый, - ответил Том, разсчитывая, что дядя замечает, какие у него усы.

-- Отец, кажется, хотел сделать из тебя инженера?

-- Но тогда у меня долго не будет порядочного заработка.

-- Правда; но в шестнадцать лет никто не имеет большого заработка. Ты, однако, много учился и, вероятно, хорошо умеешь считать? Знаешь ты бухгалтерию?

-- Нет, - ответил Том со смущением. - Но г. Стеллинг хвалил мой почерк. Вот как я пишу, дядя, - прибавил Том и положил на стол листочек бумаги.

-- А, хорошо, хорошо. Но вот что я тебе скажу: самый лучший почерк в мире не даст тебе ничего кроме места писца, если ты не знаешь бухгалтерии, а за переписку платят дешево. Чему ж тебя учил учитель?

-- Я учился по-латыни, - сказал Том с разстановкой, перебирая в памяти свои учебные книги; - в последнем году писал сочинения по латыни и по-английски; учил историю Греции и Рима; геометрию; начал алгебру и не кончил. Потом рисование; потом читали и заучивали английския стихотворения, риторику...

Г. Дин постучал по табакерке и скривил рот: как осторожный делец, он не желал высказывать необдуманного мнения, но невольно соображал, что если бы все эти познания были необходимы в жизни, то он сам, не имея их, вряд-ли достиг бы настоящого своего положения. В частности, латинский язык он считал ненужною роскошью. Вообще, перечисление занятий Тома внушило ему некоторое нерасположение к бедному мальчику.

-- Ну, - сказал он, наконец, холодно и слегка насмешливо: - ты учился всему этому три года и, вероятно, выучился твердо. Не поискать ли тебе такого занятия, где эти знания можно применить к делу?

Том вспыхнул и с горячностью сказал: - Мне этого совсем не хочется, дядя. Я не люблю латыни и всех этих вещей. Не знаю, на что они годны. Разве поступить надзирателем в школу? Но это мне не нравится, да я и не достаточно тверд в этих предметах. Мне хочется такого дела, где бы я мог подвигаться вперед и заслужить доверие. Я ведь должен кормить мать и сестру.

-- Это легче сказать, чем сделать.

-- Но разве вы не возвысились точно так же, дядя? - возразил Том, несколько разраженный недостатком сочувствия. - Я хочу сказать, разве ваши способности и хорошее поведете не двигали вас в жизни все далее и далее?

-- Да, да, - самодовольно ответил г. Дин и словоохотливо продолжал: - Ноя ведь держал ухо востро, спины своей не жалел и за хозяйское добро стоял горой. Я только взглянул, что творится на заводе, и тотчас придумал, как сделать экономию на пять тысяч рублей в год. Да! Меня учили на медные гроши, но я скоро увидал, что необходимо уметь вести книги и выучился этому сам, урывая там и сям по минутке. За уроки платил из своих грошей, часто сидел без обеда и без ужина. На все я смотрел со вниманием, во все вникал... Если мне давали дело, то потому, что я был к нему годен. Если хочешь пролезть в круглую дыру, то сам должен превратиться в мячик. Вот что!

Г. Дин опять постукал по табакерке. Он так увлекся своей речью, что совершенно забыл о слушателе.

-- Что-ж, дядя! - сказал Том. - Я именно так и хочу делать. Неужели мне нельзя пойти тою-же дорогою?

Это меня не касалось, и я молчал, но что я думал, то и вышло. Твоя ученость годна, пожалуй, для сына нашего принципала, которому всю жизнь предстоит ничего не делать, а только подписывать чеки: отчего же ему не набить голову и латынью, и Бог знает чем еще!

-- Но дядя, - серьозно заметил Том, - я не понимаю, как латынь может помешать мне делать дело. Ведь я скоро ее забуду: так не все-ли равно?

-- Все это так, - ответил г. Дин, - да толку-то мало. Латынь твоя, правда, скоро улетучится, да останется-то пустое место. От черной работы ты отвык, ты белоручка А что ты умеешь? Ни книг вести, ни считать, хоть бы как простой лавочник. Тебе придется начинать с азов, - поверь мне. Никакого толку не будет, если ты забудешь только то, чему тебя учили, а новому не научишься.

Том закусил губы. Он чувствовал, что на глазах его навертываются слезы, но готов был скорее умереть, чем заплакать.

-- Ты хочешь, чтобы я нашел тебе место, - продолжал г. Дин. - Что-ж, я готов помочь тебе. Но вы, теперешняя молодежь, хотите сразу жить хорошо и работать мало. На самом же деле, тебе следует помнить, что ты - шестнадцатилетний парень, ни к чему не подготовленный. Такими, как ты - хоть пруд пруди. Тебя можно поместить куда-нибудь в ученики, к химику или к аптекарю; тут, пожалуй, и латынь твоя пригодится...

Том раскрыл было рот, но г. Дин поднял руку и сказал:

-- Молчи и слушай! Тебе не нужно учение, а нужен заработок? Знаю! Но если ты пойдешь в писцы, так в писцах и застрянешь. Лучше всего тебе поступить на верфь или в товарный склад. Только ведь там придется переносить и холод, и зной, да и толчки порою, а тебе это не понравится: ты слишком большой барин.

Г. Дин умолк и испытующе воззрился на Тома, который не без колебания ответил:

-- Мне понравится все, что в конце концов окажется полезным, дядя. Не знаете-ли для меня какого местечка, дядя? Я бы рад поступить поскорее, - продолжал Том с дрожью в голосе.

-- Не спеши, не спеши: торопиться некуда. Ты должен помнить, что если я поставлю тебя на такое место, для-которого ты черезчур молод, - только потому, что ты мне приходишься племянником, - то я за тебя отвечаю; а годишься-ли ты на что-нибудь - это еще вопрос.

-- Надеюсь, что я не осрамлю вашей рекомендации, дядя, - сказал Том, уязвленный, как и все мальчики, тою неприятною истиною, что люди не относятся к ним с доверием. - Для этого я слишком дорожу собственною репутациею.

-- Молодец, молодец Том! Хорошо сказано! Я никогда не отказываю никому, кто готов стараться. Сейчас у меня есть в виду один юноша, лет двадцати двух: я для него все готов сделать. Но только видишь: он превосходно умеет считать, в одну секунду вычислит тебе кубическое содержание чего угодно, и на днях указал мне новый рынок для шведской коры. Как он понимает толк в товарах - просто чудо!

-- Значит, мне нужно выучиться бухгалтерии, дядя, - сказал Том, желая выказать свою готовность трудиться.

-- Да, да, это полезно. Но... кажется, ко мне пришли. Ну, Том, нам говорить больше не о чем, и мне пора опять за дело. До свидания, поклонись матери!

Г. Дин приветливо протянул ему руку. Том опять очутился на улице. Туман стал еще гуще; не видно было почти ничего; но вдруг его внимание привлекла бумага, наклеенная на стене перед самым его носом. Это было объявление о распродаже на Дорлькотской мельнице, и оно заставило его зашагать еще быстрее.

На возвратном пути бедный Том уже не мечтал о будущем: он только чувствовал всю тягость настоящого. Ему казалось оскорбительным, что дядя Дин не питает к нему доверия. Очевидно, ему, Тому Тулливеру, не легко будет добиться уважения людей, и его сердце сжималось от сознания, что он и в самом деле весьма невежествен и ничего не умеет. Кто был тот достойный зависти молодой человек, умевший моментально определять кубическое содержание чего угодно и знавший толк в какой-то шведской коре? До сих пор Том был вполне доволен собою, несмотря на плохие успехи в латыни и в геометрии; но сейчас он чувствовал себя униженным и понимал, что есть целая масса познаний, которых ему не хватает.

-- Что сказал тебе дядя Дин, Том? - спросила Магги, просовывая руку под руку Тома, который сумрачно грелся в кухне. - Обещал он тебе место?

-- Но он был ласков с тобою, Том?

-- Ласков? ах, это все равно! Вот в чем беда: я все время учился латыни и всякому вздору, совсем ненужному, а теперь дядя говорит, что нужна бухгалтерия, арифметика... он, кажется, думает, что я никуда не гожусь.

На лице Тома выразилась горечь.

-- Ах, как жаль, что я не знаю двойной бухгалтерии, - сказала Магги, - тогда я могла бы выучить тебя, Том!

-- Милый Том, ведь я только пошутила, - проговорила Магги.

-- Нет ты всегда такая, Магги, - возразил Том, слегка хмурясь, как он делал во всех случаях, когда намеревался быть справедливо строгим. - Ты постоянно ставишь себя выше меня и всех на свете. Я уж давно хотел тебе сказать. Ты не должна была так говорить с дядями и тетями: тебе следовало предоставить мне заботу о матери и тебе, а не выскакивать вперед. Ты считаешь себя умнее всех и почти во всем ошибаешься. Я гораздо лучше понимаю вещи, чем ты.

Бедный Том! Его самого только что отчитали и дали ему почувствовать его ничтожество. Необходимо было сорвать обиду, и вот подвернулась Магги. Девочка вспыхнула и губы её задрожали: гнев боролся в ней с любовью и восторгом пред твердостью характера брата. Она ответила не сразу: резкия слова готовы были сорваться с её губ; но, подавивши досаду, она, наконец, сказала:

-- Нет, я не груб, - строго и решительно выговорил Том: - я всегда добр к тебе, и таким я останусь. Я всегда буду заботиться о тебе. Но ты должна меня слушаться.

В эту минуту вошла мать, и Магги убежала, чтобы не расплакаться перед нею. Очутившись одна, она залилась горькими слезами: со всех сторон она встречала только суровость и жестокость; ни в ком она не видела ни снисхождения, ни любви к себе. В книгах все люди были такими милыми, ласковыми, выражали свою доброту не выговорами, а приятным обращением. В действительной-же жизни ничего этого не было. А если в жизни не было любви, то что же оставалось в ней для Магги?