| Автор: | Эмар Г., год: 1859 |
| Категории: | Роман, Приключения |
ГЛАВА XIX. Лицом к лицу
После этих слов наступила минута ожидания, почти колебания.
Дон Стефано преодолел ужас, невольно проникший в его душу.
-- Хорошо, -- сказал он твердым голосом, с презрением оглянувшись вокруг, -- если не вы, то где же этот обвинитель? Не прячется ли он теперь, когда пробил час? Не желает ли отпереться от ответственности, павшей на него? Пусть же он явится, я жду его! Дон Мигель покачал головой.
-- Может быть, когда он явится, вы найдете, что он слишком рано пришел, -- ответил он.
-- Чего же вы хотите от меня?
-- Сейчас вы это узнаете.
Дон Мигель был бледен и мрачен, печальная улыбка скользила по его бледным губам; видно было, что он всеми силами старается преодолеть слабость и едва сидит на своем месте.
После нескольких минут размышления он поднял голову.
-- Как вас зовут? -- спросил он.
-- Дон Стефано Коэчо, -- без колебаний ответил обвиняемый.
Судьи обменялись многозначительными взглядами.
-- Где и когда вы родились?
-- В Масатлане в тысяча восемьсот восьмом году.
-- Чем вы занимаетесь?
-- Я торговец из Санта-Фе.
-- Что привело вас в прерии?
-- Я вам это уже говорил. Ваши бесполезные вопросы утомляют меня.
-- Я спрашиваю, что привело вас в прерии?
-- Ряд банкротств моих корреспондентов вынудил меня на это путешествие; в прериях я потому, что нет другой дороги туда, куда я направляюсь.
-- Куда же вы направляетесь?
-- Да, вы выказываете полную покорность, но для вашей же пользы я желал бы, чтобы вы доказали также вашу искренность.
-- Что вы имеете в виду? -- спросил он надменно.
-- Я имею в виду, что на все мои вопросы вы ответили лживо, -- выразительно произнес дон Мигель.
Дон Стефано нахмурил брови, глаза его загорелись зловещим огнем.
-- Кабальеро! -- воскликнул он. -- Это оскорбление.
-- Это правда, и я вам сейчас это докажу: вы называетесь доном Эстебаном де Реаль дель Монте; родились вы в Гуанахато в тысяча восемьсот пятом году.
Капитан подождал с минуту, но дон Эстебан, не удостоив его ответом, стоял мрачный и, видимо, равнодушный. Дон Мигель презрительно улыбнулся и прибавил:
-- Далее; вы сказали, что вы торговец из Санта-Фе - это опять ложь, торговцем вы никогда не были, вы - сенатор и живете в Мехико. Говоря, что вы направляетесь в Монтеррей, вы точно так же солгали. Теперь я жду вашего ответа, хотя и сильно сомневаюсь, чтобы вы могли мне что-нибудь ответить.
Дон Эстебан имел время оправиться от неожиданного жестокого поражения. Он ничуть не смешался: думая, что угадал, откуда идет нападение и из чего узнали его настоящее положение, он ответил насмешливым тоном:
-- Почему же вы полагаете, что мне нечего вам ответить, кабальеро? Напротив, нет ничего легче! Во время моего обморока вы... не скажу "украли" - нет, я слишком вежлив - скажу только, что вы ловко похитили мой бумажник и, прочитав находящиеся в нем бумаги, решили напугать меня тем, что узнали мои дела! Полноте! Вы просто безумец! Все это глупости, не выдерживающие серьезного анализа. Да, правда, я зовусь доном Эстебаном, родился в Гуанахато в тысяча восемьсот пятом году и действительно являюсь сенатором. Так что же из этого? Разве это достаточные причины, чтобы возводить обвинения на дворянина? Разве только я один ношу в прериях чужое имя? По какому праву все вы зовете друг друга разными прозвищами, а я не могу последовать вашему примеру? Все это кажется мне чрезвычайно смешным, и если вы не можете представить мне каких-либо иных причин, то прошу вас предоставить мне самому заниматься своими делами.
-- У нас есть другие причины, -- хладнокровно ответил дон Мигель.
-- Знаю я их; вы обвиняете меня в том, что я вас, дон Мигель, а также дон Торрибио, а иногда вас величают и доном Хосе, умышленно подвел к засаде, от которой вы спаслись только чудом, -- но это наше с вами личное дело!
-- Я уже сказал вам, что я ваш судья, а не обвинитель.
-- Хорошо; верните мне мой бумажник, и покончим с этим! Поверьте, что в этом деле вам мало прибыли. Если же вы решили убить меня, так убивайте! Не отбиться же мне от тридцати человек. Но только кончайте поскорее!
-- Мы вам уже сказали, что вашего бумажника никто из нас не открывал; мы не разбойники и не намериваемся вас убивать. Мы собрались сюда, чтобы судить вас по закону Линча, и исполним эту обязанность со всем беспристрастием.
-- Но в таком случае пусть покажется мой обвинитель, я пристыжу его! Почему он упорно скрывается? Правосудие должно свершиться перед лицом всех. Пусть же придет человек, который приписывает мне ответственность за неизвестные мне преступления; пусть он придет, и я докажу ему, что он - гнусный клеветник!
Едва дон Эстебан произнес эти слова, как раздвинулись ветви соседнего кустарника, и на поляну вышел человек. Он большими шагами подошел к мексиканцу и, положив ему руку на плечо, сказал глухим голосом, устремив в его глаза глубокий взгляд, исполненный непреодолимой ненависти:
-- Докажите-ка мне, что я гнусный клеветник, дон Эстебан.
-- О! -- воскликнул дон Эстебан. -- Мой брат! -- И, качаясь, как пьяный, он отступил на несколько шагов, с помертвелым лицом и широко раскрытыми, налившимися кровью глазами.
Дон Мариано сильной рукой удержал его, готового упасть на землю, и, близко наклонившись к его лицу, отчетливо произнес:
-- Это я обвиняю тебя, Эстебан. Проклятый, что сделал ты с моей дочерью?!
рухнул на колени, закрыв лицо руками, с выражением отчаяния и бешенства от неудавшегося дела.
Всеми присутствующими овладел тайный ужас; они оставались неподвижными, безмолвными зрителями.
Дон Мариано знаком позвал за собой обоих своих слуг, отошел с ними на середину поляны, встал лицом к импровизированному суду и проговорил громко, ясно и выразительно:
-- Выслушайте меня, кабальерос, и по окончании всего, что я имею вам сказать об этом человеке, судите его без ненависти и злобы, с чистой совестью. Человек этот - мой брат. В его молодые годы, по причине, о которой излишне здесь упоминать, наш отец хотел выгнать его из своего дома; я ходатайствовал за него, и он получил хотя и не полное прощение, но позволение остаться под отцовским кровом. Прошли годы, ребенок возмужал. Отец, умирая, оставил все богатство мне, а другого сына проклял. Я разорвал завещание, призвал этого человека к себе и дал этому негодяю - нищему - ту долю богатства, которой, по моему мнению, мой отец не имел права лишать его.
Дон Мариано замолчал и повернулся к своим слугам.
Тотчас же они оба в одно время подняли правые руки, левыми сняли шляпы и, как бы отвечая на немой вопрос их господина, произнесли:
-- Мы подтверждаем, что все это в точности верно.
-- Итак, человек этот обязан мне всем своим богатством, положением и будущностью, потому что, благодаря моему влиянию, мне удалось заставить выбрать его сенатором. Посмотрим теперь, как он вознаградил меня за столько благодеяний и чем отблагодарил. Он своим внешним благодушием и, как казалось, безукоризненным поведением заставил меня забыть о его прошлом и поверить в его возвращение на праведный путь. Женившись и имея двоих детей, он воспитывал их в строгости и часто говорил мне: "Не хочу, чтобы мои дети сделались тем, чем был я". Вследствие бесчисленных смен правительств, изнурявших нашу прекрасную родину, я сделался - не знаю по какому темному злоумышлению - подозрителен новому правительству и для спасения своей жизни должен был на другой же день бежать. Я не знал, кому поручить свою жену и дочь, которые, несмотря на их желание, не могли следовать за мной. Брат вызвался оберегать их. Тайное предчувствие, голос Провидения, которым я ошибочно пренебрег, шептал мне не верить этому человеку, отклонить его предложение. Но нужно было ехать, время не терпело: солдаты, посланные арестовать меня, с удвоенной силой ломились в двери моего дома. Я доверил все, что было драгоценного для меня на свете, моему брату, этому негодяю, и убежал. В продолжение моего двухлетнего отсутствия я писал брату письмо за письмом, ни разу не получив никакого ответа; я невыносимо терзался и наконец, с отчаяния, решился вернуться в Мексику, рискуя быть пойманным и расстрелянным. Однако благодаря защите моих друзей я был вычеркнут из списка осужденных, и мне дозволили вернуться на родину. Не прошло и двух часов после получения этого известия, как я уже был в дороге. Через четыре дня я прибыл в Веракрус. Даже не остановившись для отдыха, я, пересаживаясь с одного коня на другого, безостановочно мчался в столицу и сошел с коня у самого дома моего брата. Дома его не оказалось. Оставленное им письмо на мое имя открыло мне, что он отправился в Новый Орлеан по одному крайне важному делу и возвратится только через месяц. Он просил ждать его, но ни о жене, ни о дочери не написал ни слова, точно так же, как и о вверенном ему моем богатстве. Беспокойство мое превратилось в ужас, я предчувствовал несчастье; почти обезумев, я покинул дом брата, вскочил на того же взмыленного коня, на котором приехал, и пустился к своему дому. Окна и двери его были заколочены; он был угрюм и мрачен, как могила. С минуту стоял я у дверей, не смея отворить них; наконец решился, предпочитая действительность, как бы ужасна она ни была, неизвестности, сводившей меня с ума...
Тут дон Мариано остановился, голос его сорвался от внутреннего волнения, которое он не мог дольше преодолевать.
Воцарилось молчание.
Через минуту Бермудес, видя, что господин его не в силах продолжать рассказ, проговорил:
на его настойчивые расспросы, я известил его о смерти его жены и дочери, умерших одна через несколько недель после другой в монастыре Бернардинок. Удар был ужасен: дон Мариано упал как пораженный громом... Однажды вечером, когда, по своему обыкновению по возвращении, дон Мариано сидел в своей комнате в глубокой задумчивости перед любимыми портретами, какой-то человек, закутанный в широкую мантию, попросил дозволения переговорить с сеньором де Реаль дель Монте; на мои замечания, что господин никого не принимает, человек этот упорно настаивал на своем, прибавив, что он должен передать ему лично очень важное письмо. Не знаю, как это случилось, но я решился ослушаться своего господина и ввел незнакомца в комнату, где сидел мой хозяин.
Дон Мариано поднял голову, взял за руку своего старого слугу и сказал:
-- Теперь я сам продолжу, Бермудес, хотя то, что я добавлю, уже безделица.
И обратясь к охотникам, остававшимся спокойными и, казалось, совершенно бесстрастными, он продолжал:
-- Явясь ко мне, незнакомец сказал прямо: "Ваша милость, вы оплакиваете двух дорогих вашему сердцу особ, о судьбе которых ничего не знаете". -- "Они умерли", -- ответил я. -- "Может быть! -- сказал он. -- Что дадите вы тому, кто принесет вам - не скажу известие, но некоторую надежду?" Я встал, не отвечая, и подошел к шкафу, в котором хранились золото и драгоценности. "Держите шляпу", -- сказал я ему и в минуту наполнил ее золотом и бриллиантами. Незнакомец спрятал все это и с поклоном сказал мне: "Я зовусь Пепито; исправляю понемногу всякое ремесло. Человек, называть которого вам бесполезно, доверил мне этот клочок бумаги, приказав вручить его вам тотчас по вашем возвращении в Мехико. Только сегодня утром узнал я о вашем возвращении и исполняю его волю". Я вырвал из его рук письмо и читал, пока он откланивался, рассыпаясь в благодарностях, которых я, впрочем, не слушал. Вот что я прочел...
-- Один друг семейства де Реаль дель Монте, -- произнес он дрожащим голосом, -- извещает дона Мариано о том, "что он был недостойным образом обманут человеком, которому он вполне доверял и который был всем ему обязан. Человек этот отравил донну Серафиму де Реаль дель Монте, дочь же дона Мариано была заживо похоронена в одной из тюрем монастыря Бернардинок. Если сеньор де Реаль дель Монте хочет раскрыть ужасное злоумышление, жертвой которого он сделался, и, может быть, снова увидеть одну из двух особ, которую тот, кто обманул его, думает, что навсегда скрыл, то пусть дон Мариано хранит в глубокой тайне содержание этой записки, пусть внешне сохраняет прежнее неведение, но тайно готовится к долгому путешествию, о котором никто не должен подозревать. Пятого ноября перед самым закатом солнца некий человек будет стоять у горы Великана. Человек этот подойдет к дону Мариано и произнесет два имени: его жены и дочери; после этого он сообщит дону Мариано все, чего тот не знает, и, может быть, будет в состоянии возвратить ему часть потерянного счастья..." Записка кончалась этими словами и не была подписана.
-- Да, правда, -- ответил дон Мариано с величайшим удивлением. -- Но как вы узнали об этих подробностях? Без сомнения, это вы...
-- Я отвечу вам в свое время, -- сказал дон Мигель решительно. -- Извольте продолжать.
-- Что же еще мне сказать? Я отправился на назначенное мне странное свидание, питая в глубине души сам не знаю какую безумную надежду. Сегодня Бог, вероятно сжалившийся надо мной, натолкнул меня на этого человека, моего брата, встреча с которым несказанно удивила меня. Как очутился он здесь, в то время как написал мне, что едет в Новый Орлеан? Сильное подозрение, которое я постоянно отгонял от себя, снова сжало мое сердце. Однако я все еще сомневался, но бумажник, потерянный этим негодяем и подобранный индейским вождем, Летучим Орлом, неожиданно раскрыл мне глаза и дал все доказательства гнусных замыслов и преступлений, совершенных этим негодяем, этим гнусным братоубийцей, с целью лишить меня моего состояния и передать его своим детям. Вот этот бумажник; просмотрите находящиеся в нем бумаги и рассудите нас.
-- Что вы хотите сказать?
-- Сейчас вы меня поймете! -- И дон Мигель поднялся с места.
Не понимая хорошенько, от чего именно, но дона Эстебана охватила крупная дрожь; он инстинктивно угадывал, что обвинение его брата не было столь ужасным, как то, о чем приготовился говорить дон Мигель. Чуть подняв голову, подавшись немного вперед, тяжело дыша и раздувая ноздри, он в величайшем волнении ждал первых слов дона Мигеля.