Медный кувшин.
10. В гостях хорошо, а дома лучше!

10. В ГОСТЯХ ХОРОШО, А ДОМА ЛУЧШЕ!

- Да будешь ты долговечен! - сказал Факраш в виде приветствия, выступая из-под арки.

- Вы очень добры, - сказал Гораций, его гнев почти испарился от чувства облегчения, когда он увидел вернувшегося джинна. - Но я не думаю, чтобы возможно было долго прожить при таких условиях.

- Доволен ли ты жилищем, которое я воздвиг для тебя? - спросил джинн, осматривая величественную залу с заметным одобрением.

Было бы более чем грубо, сказать ему, как далек был Гораций от удовольствия, поэтому он мог только промямлить, что никогда в жизни подобной квартиры не имел.

- Это много ниже твоих заслуг, - заметил Факраш любезно. - Удивились ли твои друзья твоему угощению?

- Да, удивились, - сказал Гораций.

- Верный способ сохранить друзей это щедро потчевать их, - заметил джинн.

Тут уже у Горация не хватило терпения.

- Вы имели любезность так попотчевать моих друзей, - сказал он, что они больше никогда сюда не вернутся.

- Как так? Разве не было яств отборных и жирных? Разве не было вино сладко, а шербет подобен благовонному снегу?

- О, все было... э... э... как нельзя вкуснее, - сказал Гораций. - Не могло быть лучше.

- Однако ты говоришь, что твои друзья больше сюда не вернутся. По какой причине?

- Вот видите ли, - объяснил Гораций неохотно, - можно угостить людей через край... Я хочу сказать, что не всякий способен оценить арабскую кухню. Но они могли бы примириться с этим. Главная беда была в плясунье.

- Я приказал, чтобы гурия, прелестнее, чем полный месяц, и легкая, как молодая газель, явилась для утехи твоих гостей!

- Являлась, - сказал Гораций мрачно.

- Ознакомь меня с тем, что произошло... потому что я ясно замечаю, что было нечто, несогласованное с твоими желаниями.

- Да! - сказал Гораций. - Будь это холостая пирушка, никакой беды бы не вышло от этой гурии, но в данном случае двое из гостей были дамы, и они, что вполне естественно, все это истолковали ложно.

- Поистине, - воскликнул джинн, - твои слова совершенно непонятны для меня.

- Не знаю, каковы обычаи в Аравии, - Гораций, - но у нас совершенно не принято, чтобы человек приглашал гурию танцевать после обеда для увеселения барышни, на которой он предполагает жениться. Трудно поверить, чтобы подобный род внимания к ней нашел себе должную оценку.

- Да, - сказал Гораций, - а двое других были ее отец и мать. Таким образом, вы можете себе представить, что для меня было не совсем приятно, когда ваша газель бросилась к моим ногам, обняла мои колени и заявила, что я - свет ее очей?! Понятно, это не имело никакого особенного значения, это, вероятно, самое обыкновенное поведение для газели, и я ее нисколько не порицаю. Но при данных обстоятельствах, я очутился в неловком положении.

- Мне казалось, - сказал Факраш, - будто ты уверял меня, что не обручен ни с какой девицей.

- Я, кажется, только сказал, что вам нет нужды трудиться кого-нибудь за меня сватать, - возразил Гораций. - Конечно, я был помолвлен... хотя после этого вечера все расстроилось... разве только... Ах, я вспомнил! Не знаете ли вы, была ли действительно какая-нибудь надпись на пробке вашей бутылки и что там было написано?

- Ничего не знаю ни о какой надписи, - сказал джинн, - Принеси мне печать, чтобы я мог ее видеть.

- У меня ее нет в настоящую минуту, - сказал Гораций. - Я ее отдал на время своему другу, отцу этой барышни, о которой я вам говорил. Понимаете ли, г. Факраш, вы привели меня в... я хочу сказать, что я очутился в таком безвыходном положении, что счел себя обязанным чистосердечно во всем признаться ему, но он не поверил. Тогда мне пришло в голову, что там может оказаться какая-нибудь надпись, объясняющая, кто вы и почему Сулейман посадил вас в бутыль. В таком случае профессору прошлось бы допустить, что мой рассказ не сплошная выдумка.

- Поистине я дивлюсь тебе и скудости твоей проницательности, - заметил джинн, - потому что если бы действительно и была надпись на печати, то невозможно, чтобы кто-нибудь из твоего племени сумел разобрать ее.

- Извините, пожалуйста, - сказал Гораций. - Профессор Фютвой - ученый ориенталист, он может разобрать всякую надпись, сколько бы тысячелетий назад она ни была сделана. Если там есть что-нибудь, он разберет. Вопрос только в том, есть ли там что-нибудь.

Воздействие этой речи на Факраша было в такой же степени неожиданно, как и необъяснимо: черты лица джинна, обычно мягкие, стали подергиваться, пока не сделались страшными, и внезапно с яростным воем он вырос почти вдвое против своего обыкновенного роста.

- О, ты, низкий разумом и породою! - воскликнул он громким голосом. - Как решился ты отдать сосуд, в который я был заключен, в руки этого ученого мужа?

Вентимор, хотя и сильно потрясенный, не потерял самообладания.

- Почтеннейший, - сказал он, - я не предполагал, что он еще вам будет нужен. Дело в том, что я и не отдавал его профессору Фютвой, вон он стоит в углу, а отдал только бутылку. Я хотел бы, чтобы вы так не возвышались надо мной. У меня шея болит от разговора с вами. И почему вы так скандалите из-за того, что я одолжил печать? Что вам из того, если бы даже это и подтвердило мой рассказ? А для меня важно, чтобы профессор поверил мне.

- Я говорил необдуманно, - сказал джинн, медленно возвращаясь к своему нормальному росту. - Поистине сосуд не имеет ценности. Что касается крышки, раз она отдана лишь на время, то большой беды нет. Но если что-нибудь написано на печати, то, может быть, этот ученый муж, о котором ты говоришь, уже прочитал все?

- Нет, - сказал Гораций, - он не возьмется за это до завтра. А когда прочтет, то, может быть, там ничего не окажется про вас и я останусь в еще худшем положении.

- А тебе так желательно, чтобы он получил доказательства твоей правдивости?

- Ну, конечно! О чем же я все время толкую?!

- Кто же может уладить все лучше, чем я сам?

- Вы! - воскликнул Гораций. - Вы хотите сказать, что согласны сделать это? Г. Факраш, вы - славный старик! Это ведь как раз то, что нужно?

- Нет ничего такого, - сказал джинн, снисходительно улыбаясь, - чего бы я не сделал, чтобы увеличить твое благополучие, потому что ты оказал мне неоценимую услугу. Ознакомь меня с местом жительства этого мудреца, и я явлюсь перед ним. И если бы случилось, что он не нашел никакой надписи на печати или же ее смысл остался скрытым от него, то я уверю его, что ты говорил истину, а не ложь.

Гораций очень охотно дал ему адрес профессора.

- Только не ходите к нему нынче ночью, знаете, - счел он благоразумным прибавить. - Вы его очень испугаете. Зайдите в любое время завтра, после завтрака, вы застанете его дома.

- Если пытаться делать так много дел сразу, - сказал Гораций, - то не знаю, какого можно ждать толка!

- В Ниневии никто о нем не знал, потому что на том месте, где я оставил город, я теперь нашел груду развалин, населенных совами и летучими мышами.

- И я опасался, что вас разочарует Ниневия, - пробормотал Гораций почти вполголоса. - А что бы вам заглянуть на родину царицы Савской? Там вы могли бы услышать о нем!

- Сава эль-Иемень, царство Бильскис, царицы, любимой Сулейманом, - сказал джинн. - Это превосходный совет, и я, не откладывая, последую ему.

- Но не забудете побывать у профессора Фютвоя завтра?

- Конечно, нет. А теперь, раньше, чем я уйду, нет ли какой-нибудь другой услуги, которую я мог бы оказать тебе?

Гораций колебался.

- Есть одна, - сказал он, - только я боюсь, что вы обидитесь, если я скажу.

- Мой разум и мое око открыты твоим велениям, - сказал джинн. - Ибо все, чего бы ты ни пожелал, будет исполнено, если только в моей власти сделать это.

- Хорошо, - сказал Гораций, - если вы уверены, что не обидитесь, то я скажу. Вы превратили этот дом в чудесное место, больше похожее на Альгамбру - только, конечно, не на ту, что у нас на Лестерской площади, - чем на лондонский дом, сдаваемый жильцам. Но ведь я тут только квартирую, а люди, которым принадлежит дом - прекрасные в своем роде люди, - предпочли бы оставить его таким, каким он был. У них появилась мысль, что они не будут в состоянии сдать эту квартиру так же легко, как другие.

- Подлые и алчные псы! - сказал джинн презрительно.

- Возможно, - сказал Гораций, - что они смотрят на это очень односторонне. Но именно таков их взгляд. Они даже предпочли уйти отсюда. А дом-то их, а не мой!

- Если они покинут это жилище, то ты останешься его владельцем.

- Вы думаете? Они пойдут в суд и выгонят меня, и мне придется уплатить все огромные убытки. Так что, понимаете, чем вы хотели наградить меня, то принесет мне только неприятности.

- Приступай без лишних слов к изложению твоей просьбы, - сказал Факраш, - ибо я спешу.

- Больше ничего я от вас не хочу, - ответил Гораций в некотором беспокойстве за эффект, какой произведет его просьба, - кроме того, чтобы вы сделали все как раз таким, как оно было раньше. Это не займет у вас и минуты.

- Поистине, - воскликнул Факраш, - оказывать тебе благодеяния - бесполезное предприятие, ибо не однажды, а дважды ты отбросил мои милости! Я недоумеваю, как отблагодарить тебя?

- Я знаю, что злоупотребляю вашей добротой, - сказал Гораций, - но если вы только сделаете это и убедите профессора, что мой рассказ правдив, то я буду более чем удовлетворен и никогда но попрошу у вас другого одолжения.

- Мое благоволение к тебе, не имеет пределов, как ты увидишь, и я по могу отказать тебе ни в чем потому, что поистине ты достойный и воздержанный юноша. И так прощай, и да будет все согласно твоему желанию.

Он поднял руки над головой и взлетел, как ракета, к высокому куполу потолка, который расступился и пропустил его. В глазах Горация, смотревшего вслед ему, мелькнуло на минуту темное небо и одна или две звезды, которые, казалось, спешили за прозрачным опаловым облачком, прежде чем крыша опять сомкнулась.

и опускался... пока Вентимор не очутился опять в своей собственной гостиной среди мрака.

В окно видна была большая площадь, еще окутанная серым туманом, уличные фонари мигали от ветра. Какой-то запоздалый гуляка, возвращаясь домой, тарахтел для развлечения палкой о решетку, проходя мимо.

с куполообразным потолком, с величавыми арками и колоннами.

Но он вовсе не жалел о кратковременности этого блеска, он горел от стыда и отвращения каждый раз, когда вспоминал о кошмарном банкете, столь непохожем на тихий, простенький обед, который он был намерен дать.

Как-никак, но все было кончено и не стоило мучиться из-за того, чему нельзя было помочь, кроме того, к счастью, не произошло большой беды: мало-помалу джинн понял свою ошибку и, надо отдать ему справедливость, ясно выразил желание исправить ее. Он обещал пойти к профессору на следующий день, и результат этого свидания не мог оказаться неудовлетворительным. А затем, как думал Вентимор, у Факраша должно было хватить здравого смысла и доброго чувства, чтобы уже больше не вмешиваться в его дела.

Значит, пока можно было уснуть спокойно, освободившись от своих наихудших опасений; он отправился к себе в комнату с чувством горячей благодарности судьбе за то, что у него есть христианская кровать. Он снял свои пышные ризы - единственное оставшееся у него доказательство того, что события этого вечера не были галлюцинацией, - и запер их в шкаф с чувством облегчения, что ему никогда но понадобится надевать их опять. Последнею отчетливою мыслью его перед сном было утешительное размышление, что если между ним и Сильвией и была какая-нибудь преграда, то она устранится в течение ближайших часов.