Аттила России.
Часть первая. О безумном комаре и непокорной цыганке.
Глава II

II

Вечером того дня, когда Державин был столь оригинальным образом представлен великой княгине, он появился в великокняжеской приемной как раз в тот момент, когда большие английские часы звонко пробили девять. Его сейчас же приняли. Великая княгиня Наталья Алексеевна встретила его со всей прирожденной грацией и благоволением народившейся симпатии.

-- Добро пожаловать, господин Державин, - сказала она ему по-французски. - Мой супруг сейчас появится и присоединится к нам, авось тогда вы сдержите ваше любезное обещание... Или вы не давали никакого обещания? Но мне показалось, будто я прочла в ваших глазах приятное "да"... Словом, надеюсь, что вы прочтете нам что-нибудь из своих произведений, чем доставите нам огромное удовольствие.

-- Ваше императорское высочество, я позволил принести с собой несколько безделушек, написанных только что под впечатлением милостивых слов, сказанных мне вашим высочеством в парке... Но это именно "безделушки", недостойные вашего высокого внимания.

-- Вы чересчур скромны...

-- А я кажусь себе, наоборот, чересчур дерзким, раз осмеливаюсь утруждать ваш слух.

-- А скажите, к какому именно роду поэзии чувствуете вы наибольшее тяготение?

-- Мне больше всего нравится высоко парящая ода или безмятежно щебечущая любовная песенка.

-- Иначе говоря, вы лирик. Ну, а скажите: был ли в России поэт, похожий по характеру творчества на нашего Клопштока [Клопшток (1724-1803) - выдающийся немецкий поэт; религиозно-мистическая поэма "Мессиада" принесла ему громкую славу]?

-- Единственный, кто может сравниться с ним, это Ломоносов.

-- Ломоносов? В первый раз слышу это имя! Кто это?

-- Ломоносов, ваше высочество, был сыном простого архангельского крестьянина. Движимый жаждой учения, он убежал в Москву, где поступил в училище. Однажды он встретился с девушкой, которая показалась ему краше утреннего солнца, благоуханнее весны, ярче безоблачного летнего дня. Этого ангела красоты и кротости звали так же, как, должно быть, зовут всех ангелов на земле и на небесах. Ее звали... Натальей!..

Великая княгиня слегка покраснела и смущенно потупила взор.

Между тем Державин продолжал:

-- Вид этой чаровницы решил судьбу Ломоносова: он стал знаменитым поэтом, отцом русской поэзии!

-- А что сталось с его музой?

-- Она принадлежала другому; судьба преследовала ее, она падала все ниже и ниже и умерла в госпитале, как нищая.

-- А Ломоносов?

-- Он поднимался все выше и выше, достиг славы, почета, преклонения и умер, оплакиваемый всей Россией.

-- В следующий раз принесите мне почитать что-нибудь из его стихотворений.

-- С наслаждением. Я позволю себе, ваше высочество, прочитать вам именно те, в которых он воспевал красоту своей Натальи.

-- Хоть она и умерла в таком несчастье, но я завидую ее судьбе; разве может быть что-либо слаще жребия стать музой знаменитого поэта, быть Беатриче Данте, Элеонорой Тассо, Натальей Ломоносова...

-- Доброго вечера, Гавриил! - воскликнул он. - Ну, Наташа, разве я не аккуратен? Как сказал, что приду в девять...

-- Так и пришел в половине десятого! - смеясь, договорила за него великая княгиня.

-- Это как будто звучит упреком, Гавриил, а?

-- О, нет, ваше императорское высочество, нисколько! - поспешил ответить Державин.

-- Мы говорили перед твоим приходом о поэзии, - сказала великая княгиня, желая переменить разговор, - и мне удалось узнать со слов господина Державина о существовании русского Клопштока.

-- Не сердись на меня, Наташа, если я чистосердечно признаюсь тебе, что не имею чести знать ни русского, ни французского Клопштока.

-- Моему супругу, - смущенно улыбаясь, сказала Наталья Алексеевна, - нравится представляться невежественнее, чем он есть на самом деле, мы говорили о Михаиле Ломоносове. Держу пари, что ты знаешь его.

-- Как ты сказала? Ломоносов... Михаил? А в каком полку он служил?

-- Милый Павел! Ну, к чему...

-- Не сердись, не буду, не буду. Но я и в самом деле знаю Ломоносова только понаслышке. Знаю, что это был поэт, но мне никогда не приходилось читать его произведения. Черт возьми! Нашему брату, милейший Гавриил, приходится заниматься более серьезными делами.

-- Например, дрессировать охотничьих собак, - заметила великая княгиня с поддразнивающей улыбкой.

-- А что ты думаешь! По-твоему, это легко? Это, матушка, потруднее, чем стишонки кропать! Ну, да будет об этом. Скажи, Гавриил, ты принес с собой стишки?

-- Я никогда не позволю себе забыть приказание вашего высочества!

-- Это похвально, Гавриил Романович! Повиновение - вот первейшая обязанность каждого верноподданного. Все остальное не так важно. А главное - повиновение, повиновение и повиновение! Пожалуйста, ваше высочество, прикажите подать чай, мне хочется пить.

Великая княгиня позвонила. Через минуту на столе был сервирован чай.

-- Час тому назад из главной квартиры пришли донесения главнокомандующего, - заговорил Павел Петрович. - Проклятый бунтарь Пугачев, должно быть, продал душу черту. Число его приверженцев возросло до шестнадцати тысяч. Мерзавец отбил тридцать шесть пушек и овладел Казанью; он перебрался через Волгу и двигается на Москву. Если бы мать поставила меня во главе войск, бунтовщик уже давно был бы разбит и пойман. По-моему, ее генералы, исключая одного только Суворова, не стоят понюшки табаку: им не хватает ни храбрости, ни талантов. А ты что скажешь об этом? - спросил он Державина.

-- Я не считаю себя вправе высказывать какое-либо суждение по этому поводу, - ответил тот.

-- Э, да ты, как я вижу, из подлиз будешь! Ну, братец, я люблю, когда человек настолько смел, что решается всегда и открыто высказывать свое мнение, раз его об этом спрашивают. Кстати, что ты думаешь о Потемкине?

-- По-моему, ваше императорское высочество, генерал Потемкин - очень крупная величина. Это большой полководец.

-- Это говорят все, да только я знаю, почему так говорят... А по-моему, будь он таким храбрым и талантливым полководцем, как его рисуют, так не стал бы он сидеть сложа руки, когда отечество в опасности. А он себе спокойно забавляется со своей смуглянкой-ведьмой, которую любит больше военной славы и даже, с позволения сказать, больше моей матушки. Да, съела мамаша гриб благодаря этому кривоглазому Адонису!

-- Но, помилосердствуй, милый Павел, как можно!.. - остановила мужа великая княгиня.

-- Да что там еще "можно" да "нельзя"! Я с ума схожу от бешенства при мысли, что должен быть сыном такой отечества!

-- Милый Павел, ее величество просто щадит твое слабое здоровье! - заметила великая княгиня.

-- Я не желаю, чтобы меня щадили! Мне предстоит быть государем великой страны, и я хочу, чтобы народ уже теперь привык уважать меня, привык видеть во мне достойного сына своего отца!

-- Придет время, когда вы, ваше императорское высочество, докажете всей нации, что прежде всего вы любите отечество! - произнес Державин.

-- Хорошо тебе говорить, Пиндар, а я просто прихожу в отчаяние от этого вынужденного бездельничания. Лучшие годы моей жизни уходят впустую...

-- Терпение, милый Павел, только терпение! Ты еще молод и быстро наверстаешь потерянное время. Но перестанем говорить об этом, - сказала великая княгиня. - Давайте скроемся от житейских волнений в сладкое царство чистой поэзии! Господин Державин, прочтите же нам что-нибудь из своих произведений!

-- Женщины, брат, страшно любопытны! - обратился к поэту Павел Петрович. - Ничего не поделаешь - прочитай нам что-нибудь красивое и навевающее тихие грезы. Ну-с, я весь внимание!

Смущаясь, краснея, страшно волнуясь, Державин достал несколько листочков бумаги и стал читать сначала дрожащим, а потом окрепшим голосом стихотворение о мирте. Это деревце за красоту было избрано царицей. И вот царицу против ее воли, ради политических целей, обручили с холодным лавром. Царица была далеко не радостной невестой: она стала хиреть и вянуть. Но прилетел из далеких стран соловей, пленившийся ее красотой, и, упав к ногам умирающей невесты, "плакал, пел, молился, молился, плакал, пел", пока не тронул сердца красавицы. И тогда

-- Слушай-ка, соловей, - сказал Павел Петрович, - а знаешь, ведь это положительно недурно! Сентиментально, слащаво, но все-таки очень хорошо. Впрочем, я мало понимаю в поэзии... что скажешь ты, Наташа?

-- Это так хорошо, что я почти готова завидовать той, которой увлекся столь сладкоголосый соловей...

-- Ей-Богу, я никогда не поверил бы, что ты способен писать подобные стишки! - воскликнул наследник престола. - А ну-ка, еще что-нибудь!

Одобренный милостивыми словами великокняжеской пары, Державин прочел новое коротенькое стихотворение, в котором говорилось о некоем позлащенном солнцем таинственном плоде, который зреет и спеет только для "нее", ибо "она" - то солнце, которое пробудило в нем жизнь:

-- Молодец, соловей! Отлично нащелкиваешь! Только странные вы люди, господа поэты! Голова у вас, что ли, не так устроена, как у нас, грешных, а не понимаю я, почему это вы всегда таким мудреным языком говорите! Почему у тебя в груди бьется не сердце, а какой-то плод.

-- Милый Павел, ты, конечно, шутишь, но ведь совершенно ясно, что поэт под этим плодом понимает именно сердце, созревающее для любви под лучами солнца взглядов своей милой, - заметила Наталья Алексеевна.

-- Ого! Да и ты, никак, у меня поэтесса? Ну, хорошо! Но если у Державина в груди не яблоко, а действительно сердце, то как же это он ухитрится делить его на две части?.. Ну, не буду, не буду, - засмеялся великий князь, встретив полный укоризны, молящий взгляд супруги, - я просто шучу... Очень мило! Только вот что: Бог троицу любит, а потому прочти-ка нам еще что-нибудь, да и довольно на сегодня, потому что все чрезмерное вредно... даже соловьям, миртам и позлащенным плодам!

-- Молодчина, безумный комар, совсем молодчина! - воскликнул великий князь, разражаясь аплодисментами. - Ишь ты, плут какой! Смотри, Гавриил, если моя почтенная мамаша услышит, как ты читаешь свои стихи, то ты сразу составишь себе карьеру. Ведь она любит безумных комаров... вершков двенадцати ростом!

-- Вы - истинный поэт, - обратилась к Державину великая княгиня, стараясь замаскировать бестактную выходку великого князя, - у вас непритворное, горячее чувство, вы легко владеете рифмой и полны глубоко поэтических образов. Работайте над собой, шлифуйте свою музу! Такие люди, как вы, нужны каждой стране!

-- Правда, правда, Гавриил, продолжай работать! Конечно, всякой стране нужны прежде всего хорошо выученные солдаты и дельные чиновники, но и поэты... отчего же! Работай, Гавриил! Правда, сейчас я ничем не могу наградить тебя - ведь я только великий князь, сын мудрой и великой Екатерины! Но погоди, придет мое время! До свидания, спасибо тебе, Гавриил Романович.

Поэт сейчас же откланялся. Великая княгиня милостиво протянула ему руку для поцелуя, и когда он, задыхаясь от счастья, приник к ней почтительным поцелуем, она сказала с мечтательным видом:

-- "Кто комар? Его я знаю. Ну, а свет тот? Это - ты!" Ведь так, кажется?

-- Простите, ваше императорское высочество, немного не так: "Кто комар? Того не знаю".

-- Вот как? - сказала великая княгиня и продолжала с тонкой, кокетливой улыбкой: - А мне почему-то казалось, что именно... его я знаю.

Державин вспыхнул до ушей. Великая княгиня продолжала:

Вернувшись к себе домой, Державин дал волю своим чувствам:

-- Божество мое! Светоч моей жизни! Ты оценила мои вирши, ты поняла, что только тобой и для тебя писал я их! Ты похвалила их... Да не коснутся же эти стихи ни взора, ни слуха низменных людей!

И в этот день не было человека счастливее гвардии поручика Державина!