Враги Джобсона.
Часть четвертая. Переселение.
IV. Старая история.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Враги Джобсона. Часть четвертая. Переселение. IV. Старая история. (старая орфография)

IV.
Старая история.

Том Скирро возвратился в Корнваль. Этот факт бросался в глаза на главной улице города во всякое время дня и часто ночью в очень поздние часы.

Причины его возвращения на место рождения без медицинского диплома объяснялись подробно в следующем письме доктора Мактавиша, декана медицинского факультета в монреальском университете и старого учителя самого доктора Скирро:

"Конфиденциально: 

"Любезный доктор Скирро,

"Я очень сожалею, что принужден, но поручению медицинского факультета, объясниться с вами письменно насчет вашего сына, мистера Томаса Скирро. Я так глубоко уважаю отца, что желал всячески содействовать успеху сына, но, по несчастью, он сам мешает сочувственному отношению к нему многих друзей его отца в нашем городе. Я повторяю это тем с большим сожалением, что как я, так и мои товарищи признают в нем большие способности, которые теперь применяются к целям, далеко не возвышенным. Несколько месяцев тому назад, его нашли пьяного в снегу при 15^о по Фаренгейту ниже нуля и один из наших профессоров отвез его домой в полузамерзшем состоянии. Я с сожалением должен вам сказать, что его развратное поведение переходит все границы; он почти никогда не показывается на лекциях и его можно встретить только в анатомическом зале, так как он выказывает особую страсть к анатомическому сечению трупов. В последнее время в Монреале наделали много шуму несколько случаев вырывания мертвых тел из могил (быть может, мы с вами, по старому опыту наших студентских лет, могли бы разъяснить эти таинственные исчезновения мертвецов) и теперь все состоятельные люди нанимают особых сторожей караулить могилы своих родственников или друзей в продолжении одной или двух недель после погребения. На прошедшей недели умерла в больнице одна женщина от воспалений мозговых оболочек, болезнь, может быть, новая даже для вашей большой опытности. Это был очень интересный медицинский случай, обративший на себя внимание всех докторов и после её смерти естественно мы с нетерпением ждали вскрытия её тела. Однако, муж её, очень строгий католик и человек самых отсталых предразсудков, отказал в позволении извлечь из мертвого тела его жены пользу для науки. Ее похоронили на католическом кладбище, но, по несчастью, к её могиле не приставили караульных и на следующий день она была разрыта. В ту же ночь ваш сын и несколько других студентов принесли в анатомический театр труп женщины, который, по их словам, они купили у родственников покойной. Студенты, с помощью двух молодых докторов, произвели анатомическое сечение трупа с большим искуством и получили много интересных данных; что же касается до самого тела, то оно было разобрано на такия мелкия части, что его невозможно было признать. Это происшествие произвело большой скандал в городе и могло бы иметь неприятные последствия для студентов, еслибы, по счастью, мэром в городе не был теперь наш профессор доктор Вибсон, который, конечно, не стал поощрять мер к розысканию виновных преступления. Мне пришлось узнать и самым плачевным образом, что это смелое дело было совершено вашим сыном и одним из его товарищей. Студенты сделали ужин, чтобы отпраздновать этот подвиг и не в меру выпили водки, особливо ваш сын, благодаря чему, меня подняли ночью и потребовили к нему. Он лежал в столбняке и мне стоило больших трудов, чтобы возвратить его к сознанию; признаюсь, его положение было очень опасное и я не надеялся его спасти. Хотя в виду принятых предосторожностей, эта история замята, но, проболтайся один из студентов, и она всегда может быть обнаружена. А потому было бы очень желательно, чтобы ваш сын был удален из Монреаля и находился под вашим непосредственным надзором. Впрочем, независимо от сего, университет настаивал исключить мистера Томаса Скирро вообще за его предосудительное поведение и многократные нарушения дисциплины.

Примите уверение, сэр, в моем искреннем уважении

Таким образом, Том Скирро очутился под непосредственным надзором его достойного отца. Он, однако, ни мало не смущался. В модном клетчатом сьюте, пестром галстухе, с громадной цепью от часов, с тросточкой, набалдашник которой он постоянно сосал, и с стеклышком в глазу, он мозолил всем глаза на улицах Корнваля с утра и до глубокой ночи. Все кабаки считали его одним из своих лучших посетителей. Его знание света и способности, хотя и сомнительного свойства, привлекли к нему небольшую группу молодых праздношатающихся гуляк. Это не мешало ему готовиться к адвокатуре так же, как готовился к ней и Тадеус Джобсон, но пока один серьёзно занимался в конторе стряпчого Латуша, другой ничего не делал и только числился в конторе стряпчого Джеоэта. Кроме того, Том Скирро был обуреваем страстью к литературе и политике. Один из его товарищей в Монреальском университете был сын редактора газеты, существовавшей скандалами и ложными известиями, как большинство канадских органов печати, и Скирро набил себе руку в составлении подобных статей. Поэтому, возвратясь в Корнваль, он стал снабжать Монреальскую газету общественными и политическими новостями своего родного городка, при чем, естественно, самым частым предметом его сплетней был доктор Джобсон, частная и общественная жизнь которого представлялась им с полным презрением к правде. Кроме того, в политических прениях в гостиннице старого Спригса, Том Скирро тоже принимал живое участие, и во время муниципальных выборов обличал враждебную ему партию такими пламенными речами, что многие уже предсказывали, что мистер Томас Скирро вскоре сделается зубастым адвокатом, членом парламента или редактором провициальной газеты - три поприща широко открытые перед ним.

Было еще поприще, на котором он считал себя призванным к блестящему успеху. Несмотря на свою уродливую фигуру и каррикатурную внешность, он в женском обществе позировал Адонисом и ухаживал за дамами, как Парис.

Как ни был малочислен кружок Корнвальского общества, но в нем в это время было несколько прелестных молодых девушек. Две дочери стряпчого Латуша, хотя и не красавицы, отличались изяществом и веселостью. Оне получили образование в единственном учреждении, в котором тогда можно было молодой девушке получить порядочное воспитание в Канаде, в Монреальском монастыре. Оне играли на фортепиано, пели, прекрасно танцовали, бегло говорили по французски и отличались искуством вести всевозможные интриги, а так же были перворазрядные кокетки. Наконец, оне видели немного свет, бывали в Торонто и Нью-Иорке, откуда вывезли вкус к рискованным туалетам и замечательную свободу манер. Действительно оне обе, мисс Эмили, осьмнадцати лет, и мисс Серафина, шестнадцати с половиною, знали более о свете чем многия совершеннолетния девушки в старом свете. Потом, были дочери судьи Турнбиля, которые воспитывались в Торонто и представляли образец менее передового типа колониальной молодежи; дочери стряпчого Джеоэта, также монастырского воспитания, уступали своим соперницам в лоске, приобретаемом от путешествий, и превосходили их в красоте. Мисс Клоринда Флетчер, все еще не вышедшая замуж, оставалась очень живой и приятной, если не принимать в разсчет её лет, и потому Том Скирро открыто ухаживал за нею, считая это вполне безопасным. Однако, белокурая Этель Джобсон, которая провела несколько лет в частном пансионе в Монреале, и многому научилась, кроме того, от своей матери и Роджера, была по общему приговору мужчин, первой красавицей среди этого роя молодых девушек.

Впродолжении нескольких месяцев, Тадди прилежно занимался днем коментариями Блэкстона к английским законам, а ночью читал классиков и других писателей. От времени до времени, впрочем, мать заставляла его отправиться на вечер или на пикник, к большому удовольствию дам, так как его живость и юмор возбуждали всеобщую веселость, где бы он ни появлялся. Но эти светские соблазны не могли отвлечь его от умственной работы и он снова возвращался к своим занятиям, с той пламенной энергией, которой отличаются все юноши, убежденные, что у них есть призвание в жизни. А молодой Джобсон был в этом вполне уверен. Однако, идя спокойно, твердо по начертанному себе пути, он вдруг споткнулся.

платьях, в кокетливо накинутых на плечи черных кружевных мантильях, изящных шляпках и французских башмачках. Поравнявшись с окном, оне бросили на Джобсона ядовитый взгляд своих блестящих черных глаз. Тадди покраснел и вздрогнул.

- Я и забыл, воскликнул он: - оне идут к судье Турнбилю на чашку чая. Я также обещал отправиться вместе с Этель.

Он подбежал к окну и, без всякой церемонии, кивнул головой молодым девушкам.

- А вы, мистер Джобсон, не идете к мистрис Турнбиль, спросила мисс Серафина, бросая на него убийственные взгляды.

- Не думаю, мисс Серафи, отвечал Тадеус: - мне надо еще окончить главу.

и утомлены... вы просто убьете себя этим Клакстоном, Бакстоном или, как вы его там называете. Папа говорит, что вы через силу работаете и ваша голова, наконец, лопнет.

Джобсон улыбнулся, взглянул на Эмили, потом на Серафину и снова на Эмили. Она действительно была грациозная молодая девушка и её изящная шляпка очень хорошо к ней шла.

- Но вам надо решиться тотчас, прибавила Эмили нетерпеливо: - мы не станем вас ждать целый день. Да вон идет и мистер Скирро. Может быть, он согласится нас проводить.

В эту самую минуту из-за угла соседней улицы показался Том Скирро, в своем сьюте, с тросточкой и стеклышком в глазу. Джобсон его увидал и поспешно воскликнул:

- Я пойду с вами, но мне надо надеть другой сюртук. Войдите в контору и посидите минутку.

- Скорее! воскликнул с жаром наш герой, видя, что его соперник был уже не далеко.

- Но папа запрещает нам входить в контору.

- Пустяки, произнес Джобсон: - идите сюда скорее.

Оне повиновались и Том захлопнул дверь конторы почти на нос Скирро. Последний с презрением улыбнулся и умерил свои шаги, оборачиваясь по временам и бросая гневные взгляды на дверь, за которой молодые девушки стояли в корридоре, пока Тадди переодевался в одной из задних комнат конторы. Через несколько минут он явился в блестящем сюртуке и белых панталонах, и вслед затем они все трое вышли на улицу. На углу следующей улицы стоял Том Скирро, очевидно, кого-то поджидая, и, увидав их, медленно направился вперед.

- Да, если хотите, отвечал он, останавливаясь: - а я вернусь тогда к своим занятиям.

Новый взгляд и коварная улыбка победили Тадди. Его повели далее на шелковом снурке.

Что-то случилось, но он сам не знал что. Он ощущал какую-то необходимость часто глядеть в прекрасные карие глаза Эмили и как можно ближе идти к ней по тротуару.

Серафина была принуждена выступать одна впереди. Однако, она слышала, как Джобсон, у которого теперь развязался язык, весело болтал и подсмеивался над Томом Скирро. Хотя не стоит повторять этой юношеской болтовни, но обе молодые девушки были, повидимому, очарованы ею. Скирро мог слышать их смех и отгадывал, что смеялись над ним. Он поэтому ускорил шаги и вскоре явился к судье Турнбилю, в доме которого уже собралась молодежь и гуляла отдельными группами по саду, под тенистыми деревьями. В молодых провинциальных городах правила светского приличия не так строго наблюдаются, как в старом свете, и на вечерах, подобных вечеру мистрис Турнбиль, молодежь исключительно находилась под её надзором, который был далеко не драконовским. Эта почтенная особа была родом из Рочестера, в штате Нью-Йорк и постоянно говаривала:

свидания под покровом мрака. Мои родители держали меня так строго, что я могла видеться с своей первой любовью, только выйдя из окна своей комнаты, находившейся в нижнем этаже. Наши свидания были ночью, и я бегала по сырой земле в туфлях. Ничего дурного от этого не произошло, но я схватила ревматизм на всю жизнь. Конечно, мы могли бы так же хорошо видеться в гостинной, перед пылающим камином. Он был крупный дурак, но мне нравилось, когда кто-нибудь ухаживал за мною, и я едва не сделалась женою этого тупого чулочника.

Мистрис Джобсон считала жену судьи немного вульгарной, но высоко ценила её доброту и не могла забыть, что она однажды, во время болезни Марианны, ухаживала за ней в продолжении двух суток. Конечно, странные аргументы мистрис Турнбиль ее нисколько не убедили, но она слепо доверяла Этель и Тадди, а потому и пускала их всегда одних. Но это не помешало бы лэди Пилькинтон очень удивиться, еслибы до нея дошла весть о подобном забвении её другом основных правил светского приличия.

Первое, что бросилось в глаза Тадди, когда он отворил калитку сада и пропустил вперед молодых девушек, был Том Скирро, гулявший с Этель Джобсон, которую хозяйка дома отдала под его покровительство, после долгого тщетного ожидания брата. Он вспыхнул и громко подозвал к себе сестру. Она обернулась и, увидев своих подруг, дочерей Латуша, поспешила к ним. Оне поцеловались, пока Скирро разсеянно смотрел в свою одноглазку, а Джобсон гордо не удостоивал его даже взглядом. Том был хладнокровнее Тадди. На щеках его не видно было румянца, и глаза его не блестели. Он снял шляпу и поклонился молодым девушкам с вызывающим спокойствием.

- Вы, я вижу, мисс Латуш, принялись изучать законы, заметил он, обращаясь к Эмили.

Она покраснела и взглянула на Тадди, который, так же весь побагровев, отвечал, обращаясь к Эмили и как бы не замечая присутствия Тома:

- Мисс Джобсон, будем мы продолжать нашу прогулку? спросил хладнокровно Скирро у Этель.

Наступило мертвое молчание. Этель бросила смущенный взгляд на брата, а её подруги с любопытством смотрели на нее и на Тадди. Эмили, как знавшая свет более других, избрала странное, но, быть может, самое верное средство выйти из отого неприятного положения. Она подошла к Скирро и сказала:

- Прежде чем гулять, проводите меня, мистер Скирро, к хозяйке дома, надо с нею поздороваться.

И прежде, чем Тадди мог прийти в себя от изумления, она удалилась под руку с Томом. Сердце юноши болезненно сжалось. Поведение мисс Эмили было скандально, неприлично и оскорбительно для него. Не пожертвовал ли он ей несколькими часами работы? И это была его награда. С другой стороны, Том Скирро осмелился дерзко отбить у него дам. В сущности, вся эта история была очень старая и обыкновенная; мисс Эмили играла в умную, хотя опасную игру. Она хотела пленить сердце Тадеуса Джобсона, возбудив в нем ревность. Хотя это средство бывает часто опасным, но оно представляет много занимательного и забавного, к тому же оно часто удается с очень молодыми неопытными людьми, как Тадди. Он шел по саду с мисс Серафиной и своей сестрой.

Она питала страсть к кокетству. Это было в ней нетолько естественным инстинктом, но плодом серьёзного изучения и предметом забавы. Она даже развила в себе эту способность еще в монастыре, где самый красивый из духовников, лет сорока, приходил слушать её игру на фортепиано и любоваться её прелестными глазами. Конечно, стоило любоваться этими глубокими, блестящими, темно-золотисто-карими глазами, которые то метали молнии, то поражали своим нежным, ясным взглядом. Когда мисс Эмили открывала огонь из всех своих батарей, то становилась очень опасной, несмотря на то, что ее нельзя было назвать красавицей, и ей приносило величайшее удовольствие видеть вокруг себя как можно более обожателей; это талант не возвышенный, а очень обыкновенный и он доказывает только, что у молодой девушки, обнаруживающей его, нет вовсе сердца.

Не успела Эмили поздороваться с мистрис Турнбиль, как она бросила Скирро и глаза её остановились на лице Тадди, ясно выражавшем неудовольствие. Он как бы этого не заметил и продолжал с новым жаром разговор с её сестрою. В его душе произошла необыкновенная перемена. Жизнь теперь казалась ему чем-то совершенно иным.

Но в эту минуту он прибег к обычному средству слабого противника - к кажущемуся равнодушию. Он изощрял все свое остроумие в пользу мисс Серафины, которая играла веером с искуством, перенятым в Нью-Йорке у одной дамы с острова Кубы. По счастию, Джобсон не понимал тайного языка веера. Но Серафина поглядывала саркастически на сестру, за которой очень старательно ухаживал Скирро. Эмили, в свою очередь, повидимому, слушала с удовольствием его любезности.

Вскоре раздался звонок к чаю, и четырнадцать или пятнадцать молодых девушек и юношей сошлись со всех сторон в столовую. Джобсон очутился рядом с мисс Эмили, которая это устроила заранее. Тому Скирро оставалось только сесть подле Этель Джобсон, за что он, Тадди, наградил его гордым, презрительным взглядом.

- Ну, мистер Джобсон, как вы меня напугали, сказала она: - я надеюсь, что вы благодарите меня за прекращение вашей ссоры. Вы просто подрались бы с Томом Скирро. Отчего вы так долго с ним враждуете?

- Извините, мисс Латуш, отвечал сухо Тадди: - ненависть ко мне Скирро началась уже давно и я думаю, что она теперь сильнее, чем когда либо. Я на него не обращаю никакого внимания, я даже с ним не знаком. Но с вами, он кажется, очень близок. Я не знал, что он так хорошо принят в доме вашего отца...

- Погодите, сэр. Вы знаете очень хорошо, что его не пускают в наш дом.

- Прикажете хлеба с маслом?

Произнося эти слова, она саркастически взглянула прямо в глаза Джобсона. Он был в полной её власти и невольно, помимо своей воли, разсмеялся. Его ум и чувства были восприимчивы, как ртуть, и дьявольская ловкость Эмили сводила его с ума.

- Зачем вы называете его Томом? спросил он конфиденциально, нагибаясь к самому её уху.

- Как же мне его называть? отвечала Эмили: - посмотрите на него, он просто медведь; не правда ли, он очень походит на нашего слугу Майка, только тот лучше. Нет, я никак не могу называть его мистером.

Эти слова наполнили блаженством сердце Тадди. Он пустился в веселый, оживленный разговор с Эмили, которая отвечала ему очень умно и ловко. Она была уверена, что на этот раз рыба клюнула и решила позабавиться своей победой.

Мы могли бы здесь пуститься в длинные разсуждения о влиянии первой любви на человека, но лучше удержимся, так как все признаки и симптомы этого старого недуга описываются со всеми самыми мелочными подробностями теми художниками и феями, которые все вместе плодят романы на потеху читателей со скоростью одного тома в час в течении года. Как бы то ни было, этот эпизод первой любви имел громадное влияние нетолько на будущность, но и на характер нашего героя. Мы на этом лишь и остановимся.

В сердце Тадеуса Джобсона любовь вспыхнула вдруг, как огонь на алтаре Весты, в храме, неоскверненном развратом, и где возвышенные, чистые идеи и благородные стремления не допускали никаких грубых желаний. Это семя любви запало не в сердце, лишенное мысли, или в натуру, исключительно чувственную. Нет, оно овладело душою; сердце и ум одинаково воспылали поклонением предмету его страсти. Люди умные иногда любят горячо, но одними чувствами; их ум тут не причем. Не так было с Тадеусом Джобсоном.

В ту ночь, когда Эмили Латуш из пустого кокетства поймала его в свои шелковые сети, Тадди вернулся домой погруженный в глубокую думу. Он танцовал с нею и лихорадочно дрожавшей рукой обвивал её талию. Её длинные роскошные волосы щекотали его шею, её головка склонялась к нему на плечо. Когда же Скирро танцовал с нею, Тадди ощущал все муки ревности и бросал на нее взгляды, полные безмолвного укора, а она как будто сожалела о своем легкомыслии и выйдя с ним потом на балкон, нежно пожала ему руку. Наконец, по окончании вечера, он нашел не приличным, чтобы дочери стряпчого Латуша, его наставника, отправились одне домой или с лакеем по опасным улицам Корнваля и предложил их проводить тем более, что Скирро, очевидно, поджидал слушая последовать за ними. Вместе с сестрою, Тадди довел их домой, и на прощание почувствовал, что его руку тихонько сжали. Опьянение было полное. Он поспешил в свою комнату, но не спать, а думать, мечтать, уноситься в область радужной фантазии.

* * *

Ночи очаровательных сновидений и поэтического бреда, дни лихорадочного волнения, часы блаженные, но даром потерянные, безумна возбуждение надежд, сомнений, разочарований и побед! Все это такая старая сказка, что не стоит и сказывать ее.