Белый Бушлат.
LXIII. Операция

LXIII. Операция

На следующее утро в положенный час врачи собрались со всех кораблей. Старших сопровождали их подчиненные, молодые люди в возрасте от девятнадцати до тридцати лет. Последние, так же как и их начальники, были облачены в синие форменные сюртуки, блиставшие множеством ярко начищенных пуговиц и широкими золотыми нашивками у обшлагов. По столь торжественному случаю они приняли свой самый парадный вид и были просто ослепительны.

Общество немедленно спустилось на галф-дек, где все уже было готово для операции. Самый большой флаг на корабле, что поднимают только по большим праздникам, был протянут поперек палубы и совершенно отделял все пространство от грот-мачты до переборки коммодорского салона, перед дверью которого на виду у всех прохаживался часовой из морской пехоты с тесаком наголо.

На два орудийных лафета, вытащенных на середину, была уложена доска, с которой обычно спускали за борт покойников. Для того чтобы получился удобный операционный стол, к ней сбоку приладили еще одну доску, и все это накрыли старым бом-брам-лиселем. Немного поодаль устроили второй стол из двух поставленных друг на друга фитильных кадок, прикрытых сверху доской. На ней был разложен целый арсенал пил и ножей самых разнообразных форм и размеров, среди которых выделялся один с огромным лезвием, несколько напоминающий ножи, коими хозяева нарезают за обедом мясо. Далее шли иглы - длинные, изогнутые на конце для оттяжки артерий, и прямые, похожие на штопальные, с нитками и воском, для зашивания ран.

У одного из концов операционного стола поместили жестяной таз, по краю которого с педантичной симметрией были разложены небольшие губки. С длинного шеста прибойника, подвешенного под настилом верхней палубы, свисали полотенца со штампом «СШ» по углам.

Все это было подготовлено лекарским помощником, лицом на военном корабле весьма значительным, как об этом будет подробно рассказано в одной из последующих глав. Сейчас он суетливо перекладывал ножи и иглы, точь-в-точь как не в меру добросовестный дворецкий, наводящий окончательный порядок на обеденном столе за минуту до прихода гостей.

Но особенно поражал в этой обстановке скелет, все суставы которого двигались на проволочных шарнирах. Подвешенный за вогнанную в теменную кость заклепку, он болтался на коечном гаке, вбитом в один из бимсов верхней палубы. Ради чего водворили сюда этот предмет, мы скоро узнаем, но почему именно его поместили в ногах операционного стола - на этот вопрос мог бы ответить один лишь флагманский хирург Кьютикл.

Пока завершались последние приготовления, он беседовал с приглашенными им врачами и лекарскими помощниками.

- Господа, - начал он, схватив со стола самый большой нож и с артистической ловкостью проводя по его лезвию другим, - господа, хотя зрелища подобного рода весьма неприятны и могут при известном расположении духа вызвать отвращение даже у меня, все же насколько лучше будет для нашего пациента, если вместо размозженной и рваной раны со всеми связанными с ней угрожающими последствиями у него будет аккуратный разрез, заживающий куда более спокойно как для него самого, так и для врача. Да, - добавил он, пробуя остроту инструмента на пальце, - ампутация в данном случае единственный выход. Не так ли, врач Пателла?

С последними словами он обратился к сему джентльмену, как бы ища у него поддержки, хотя бы и оговоренной известными условиями.

- Разумеется, - ответил тот, - ампутация единственный для вас выход, господин флагманский врач, то есть, конечно, если вы совершенно убеждены в ее необходимости.

Остальные медики хранили сдержанное молчание, поскольку им было ясно, что в этом деле решают не они, каково бы ни было их личное мнение. Но быть свидетелями операции они были готовы, а при случае и принять в ней участие, раз уж предотвратить ее не было возможности.

Молодые люди, их помощники, были очень возбуждены и то и дело с трепетом поглядывали на столь великого знатока своего дела, как достопочтенный Кьютикл.

- Говорят, он может отхватить ногу за минуту и десять секунд. Это с момента, когда нож прикоснется к коже, - шепнул один другому.

- Увидим, - отозвался тот и пощупал в кармане часы, проверяя, легко ли ему будет их сразу вынуть.

- Ну как, готово? - обратился Кьютикл к своему помощнику. - Чего они там возятся? - указал он на трех матросов из плотницкой команды, которые подкладывали клинья под лафеты, поддерживающие операционный стол.

- Сию минуту кончат, сэр, - почтительно доложил лекарский помощник, прикладывая руку ко лбу за отсутствием головного убора.

- Ну так несите больного! - воскликнул Кьютикл.

- Молодые люди, - обратился он к шеренге лекарских помощников, - ваш вид напомнил мне ту пору, когда я преподавал в Филадельфийском медико-хирургическом колледже. Счастливые были времена! - вздохнул он, прикладывая уголок носового платка к стеклянному глазу. - Уж вы простите меня, старика, но стоит мне вспомнить, сколько редкостных больных мне довелось тогда пользовать, как я не могу удержаться от волнения. Город, большой город, столица - вот, молодые люди, то место, где можно приобрести знания, во всяком случае в это скучное мирное время, когда ни армия, ни флот не дают ни малейшего стимула юношескому честолюбию, жаждущему продвинуться на нашем благородном поприще. Послушайте старика: если конфликт, назревающий сейчас между Штатами и Мексикой ^[336] перерастет в войну, бросайте флот и переходите в армию. У Мексики никогда не было своих военных кораблей, а потому она никогда не поставляла иностранным флотам достаточно материала для операционного стола. Из-за этого страдала наука. Армия - другое дело. Это для вас лучшая школа. Не пожалеете. Вы не поверите, врач Бэндэдж, - обратился он к этому джентльмену, - но это первая серьезная операция почти за три года плавания. На «Неверсинке» мои обязанности сводились почти исключительно к выписыванию лекарств от лихорадки и поносов. Правда, не так давно у нас с крюйсель-рея свалился матрос, но это был всего только случай множественных вывихов и переломов. Подвести такого пациента под ампутацию можно было лишь взяв большой грех на душу. А совесть у меня, могу сказать не похваляясь, весьма чувствительного свойства.

С этими словами он умилительно опустил по швам вооруженные ножами руки и на мгновенье забылся в приятном раздумье. Встрепенулся он оттого, что за занавеской послышался шум; Кьютикл вздрогнул, быстро провел ножом по ножу и воскликнул:

врач Пателла, терпеть не могу, когда мне что-то мешает. Ничего у меня тогда не получается.

Освободившись от этих принадлежностей туалета, он стащил с себя парик и накрыл им шпиль батарейной палубы, затем, вынув вставные зубы, положил их рядом с париком и напоследок, приставив указательный палец к внутреннему краю глазницы, с профессиональной ловкостью избавился и от своего стеклянного глаза, который занял место рядом с париком и зубами. Расставшись таким образом почти со всем, что в нем было искусственного, флагманский врач или, вернее, то, что от него осталось, встряхнулся, проверяя, не найдется ли еще, от чего можно было бы освободиться для пользы дела.

- Эй, плотники, - крикнул он, - вы думаете кончать?

- Еще минутку, сэр. Вот, теперь все, - ответили они, в недоумении озираясь. Они никак не могли понять, откуда исходят обращенные к ним загробные звуки, ибо отсутствие зубов отнюдь не улучшало дикции флагманского врача.

Движимые естественным любопытством, люди эти, чтобы побольше увидеть, старались задержаться возможно дольше, но теперь, когда у них уже не оставалось к тому предлога, торопливо забрали свои молотки и долота и поспешили скрыться, как рабочие, исчезающие в последнюю минуту перед началом многолюдного собрания, забив последний гвоздь в трибуну, с которой должен вот-вот выступить первый оратор.

Широкий флаг приподнялся, за ним на мгновение открылась сгрудившаяся толпа матросов, и больного бережно внесли двое его товарищей. Он был очень изможден, слаб, как ребенок, и дрожал всем телом, вернее, и руки и ноги у него ходили ходуном, как трясется голова у страдающего дрожательным параличом. Можно было подумать, что инстинктивный, животный страх смерти овладел раненой ногой - ее било так, что одному из матросов пришлось ее придержать.

Марсового сразу положили на стол, помощники схватили его за руки и за ноги, и тут он медленно приподнял веки и обвел взглядом сверкающие ножи и пилы, полотенца и губки, вооруженного часового у салона коммодора, горящие от нетерпения глаза молодежи и похожего на мертвеца Кьютикла с ножом в руке и закатанными по плечи рукавами. Вдруг глаза его в ужасе остановились на скелете, медленно вздрагивающем и постукивающем костями от мерного покачивания фрегата.

- Я посоветовал бы вам не напрягать ни рук, ни ног, а лежать совершенно спокойно, - обратился к больному Кьютикл, - точность операции зачастую страдает от того, что пациент не отдает себе отчета, как важно сохранять неподвижность. Но если вы взвесите, любезный, - добавил он покровительственным и почти сердечным тоном, слегка надавливая рукой на раненую ногу, - если вы взвесите, насколько приятнее остаться с тремя конечностями, чем отправиться на тот свет с четырьмя, особенно же если бы вы знали, каким пыткам подвергались до Цельса ^[337] раненые солдаты и матросы, ибо в те времена в хирургии царило самое прискорбное невежество, вы несомненно от глубины души возблагодарили бы бога за то, что ваша операция пришлась на наш просвещенный век, украшенный такими светилами, как Белл ^[338], Броди ^[339] и Лалли ^[340]. Эх, любезный, до Цельса невежество в нашей благородной науке было таково, что считалось необходимым, для того чтобы предотвратить чрезмерную потерю крови, оперировать раскаленным докрасна ножом, - тут он провел в воздухе рукой над бедром больного, - и лить кипящее масло на рану, - он приподнял плечо, как будто собирался ошпарить его из чайника, - для того, чтобы прижечь ее после ампутации.

- Ему дурно, - сказал один из матросов, - скорее воды!

Лекарский помощник бросился к раненому с тазом. Кьютикл пощупал марсовому пульс, и, обращаясь к двум его товарищам, произнес:

- Не беспокойтесь. Он сейчас придет в себя. Обморок - весьма частое явление в таких случаях.

И постоял некоторое время, спокойно разглядывая больного.

Да, ничего не скажешь, флагманский врач и марсовой представляли в эту минуту зрелище куда более красноречивое для мыслящего ума, чем любые слова о бренности человеческой, произнесенные священником у края могилы.

Тут лежал матрос, который еще четыре дня назад казался столпом здоровья, с ручищей, что твоя бом-брам-стеньга, и ляжкой, как брашпиль. Но легчайшее прикосновение к ничтожному стальному крючку повергло его на обе лопатки, высосало из него всю жизненную силу, и теперь он лежал с пробитым бедром перед этой ожившей мумией, беспомощный, как новорожденный младенец. А что за высшее существо стояло теперь над ним, словно облаченное в атрибуты бессмертия, и бесстрастно рассуждало о том, как оно будет кромсать его израненную плоть и надшивать кусок к его неожиданно укоротившимся дням? Кто был этот человек, который в образе хирурга взял на себя роль возрождателя жизни? Высохший, сморщенный, кривой, беззубый и плешивый старик, сам стоящий одной ногой в гробу, воплощенное memento mori!^[341]

И в то время как холод панического страха перед надвигающейся смертью, от которого после тяжелого огнестрельного ранения не свободны даже самые отважные духом, охватывал этого некогда крепкого человека; в то время как он все больше сникал и уходил от жизни и взгляд его тускнел, как затененная тучами лапландская луна, Кьютикл, уже много лет населявший свою сморщенную оболочку, Кьютикл, впавший в общее для всех стариков заблуждение, должно быть, считал, что держит жизнь так же крепко в своих объятиях, как сжимает добычу какой-нибудь свирепый медведь-гризли. Но истинно говорю вам, жизнь куда страшнее смерти, и пусть никто, хотя бы его могучее сердце ударяло о ребра с силой пушечного ядра, пусть никто не прижимает к себе так уверенно жизнь, ибо на предопределенных стезях необходимости это бьющее через край бытие не более ограждено от опасности, чем жизнь человека на смертном одре. Сегодня мы вдыхаем воздух во всю глубину легких и жизнь течет в нас словно тысяча Нилов, а завтра нас может сразить смерть и вены наши иссякнут, как в засуху воды Кедрона ^[342].

- А теперь, молодые люди, - обратился Кьютикл к лекарским помощникам, - пока больной приходит в себя, разрешите описать вам в высшей степени интересную операцию, которую я намерен произвести.

- Господин флагманский врач, - вставил врач Бэндэдж, - если вы собираетесь прочесть нам лекцию, разрешите передать вам ваши зубы, они сделают вашу речь более внятной. - С этими словами он вложил в руки Кьютикла два полукружия слоновой кости.

- Благодарствую, врач Бэндэдж, - отозвался Кьютикл и вставил челюсть на место.

его сюда ради вашего вящего поучения. Этот скелет я приобрел самолично в Хантеровском ^[343] отделе Королевского хирургического колледжа в Лондоне. Это своего рода произведение искусства. Но рассматривать его нам теперь недосуг. Было бы нескромно пускаться в подробности при настоящих обстоятельствах, - бросил он почти доброжелательный взгляд в сторону больного, который начал приоткрывать глаза, - однако позвольте все же показать вам на бедренной кости, - и тут он легким движением отцепил ее от скелета, - именно то место, где я собираюсь произвести распил. Здесь, молодые люди, точно в этом месте. Вы видите, оно расположено весьма недалеко от тазобедренного сустава.

- Да, - вмешался врач Уэдж, приподымаясь на цыпочки, - да, молодью люди, в месте соединения с acetabulum ossis innominati^[344].

- Ну, подавай сюда своего Белла «О костях», Дик, - шепнул один из помощников юнцу рядом, - Уэдж небось все утро зубрил из него мудреные слова.

- Врач Уэдж, - строго заметил Кьютикл, обводя взглядом присутствующих, - мы, с вашего позволения, обойдемся пока без ваших комментариев. Теперь, молодые люди, вы, надо полагать, усвоили, что, поскольку операция производится так высоко, в непосредственной близости к жизненно важным органам, она приобретает необычайную красоту. Для нее требуется твердая рука и верный глаз - но даже при этом не исключена возможность смерти пациента у меня под ножом.

- Скорее, помощник! Воды, воды, ему опять плохо! - воскликнули оба матроса.

- Не беспокойтесь за своего товарища, - обернулся к ним Кьютикл. - Повторяю, многие пациенты нервничают в подобных обстоятельствах и волнение доводит их до обморока; все это вполне естественно. Но откладывать операцию нам не следует. Лекарский помощник, подайте мне нож, нет, не этот, следующий, вот-вот, он самый. Больной, кажется, приходит в себя, - пощупал он пульс у марсового. - Ну как, приготовились?

Последний вопрос относился преимущественно к одному из лекарских помощников с «Неверсинка», бледному, долговязому и скелетообразному молодому человеку, наряженному в некое подобие савана из парусины, заколотого на шее и целиком облегавшего фигуру. Он сидел на фитильной кадке рядом с покачивающимся скелетом в готовности по первому знаку ухватиться за ногу оперируемого. Все было так, как будто он помогает плотнику, придерживая конец доски, в то время как тот распиливает ее поперек.

- Губки, лекарский помощник! - скомандовал Кьютикл, уже окончательно расставаясь со своими зубами и еще выше закатывая рукава. Затем, пощупав пациенту пульс: - Ну а вы, матросы, держите его, возьмите за руки и не давайте шелохнуться. Лекарский помощник! Приложите руку к артерии. Я начну, как только пульс забьется сильнее. Ну вот и хорошо!

Он уронил руку, осторожно ощупал бедро и, быстро нагнувшись над ним, безошибочно провел роковым ножом по точно намеченному месту. Все глаза в одну и ту же секунду обратились на часы, которые каждый держал уже наготове. Пациент между тем лежал с расширенными от ужаса глазами, словно в трансе. Все затаили дыхание, но в то время как трепещущая плоть нехотя расходилась глубокой раной, на дне ее между живыми стенами забил кровавый родник, и два густых потока вырвались из ее концов и потекли в противоположные стороны по бедру. Немедленно были пущены в ход губки. Все от напряжения стиснули зубы; нога скорчилась в судорогах, раненый испустил истошный крик; матросы навалились на него, а безжалостный нож между тем обходил кость по кругу.

- Пилу! - отрывисто произнес Кьютикл.

В то же мгновение она оказалась у него в руках.

Увлекшись операцией, он уже приложил было ее к кости, как вдруг поднял голову и, обращаясь к лекарским помощникам, спросил:

- Быть может, кто-нибудь из вас хотел бы попробовать свои силы? Прекрасная возможность!

Вызвалось несколько человек. Кьютикл отобрал из них одного и со словами: «Не спешите, действуйте твердо», вручил ему пилу.

Товарищи взглянули на счастливца с завистью. Впрочем, новичок принялся за дело довольно робко. Кьютикл, все время пристально следивший за ним, вдруг выхватил у него инструмент и крикнул:

- Хватит, мясник! Вы позорите нашу профессию. Вот как надо!

В течение нескольких секунд раздавался пронзительный скрежет пилы, потом показалось, что марсового перепилили надвое - нога медленно соскользнула в руки бледного лекарского помощника, который сразу отнес ее с глаз долой и спрятал под пушку.

- Врач Сойер, - произнес Кьютикл, сделав любезный полуоборот в сторону хирурга с «Мохока», - не угодно ли вам заняться артериями? Они в полном вашем распоряжении.

- Смелее, Сойер, соглашайтесь, - подбадривал его Бэндэдж.

- Молодые люди, продолжаем объяснения. Лекарский помощник, передайте мне кость.

И, взяв в еще окровавленные руки бедренную кость и держа ее на виду у слушателей, флагманский врач начал:

- Молодые люди, вы видите, что операция была произведена здесь, точно на том месте, которое я вам указал вначале. Примерно тут, - и он приподнял руку на несколько дюймов над костью, - пролегала главная артерия. Но вы заметили, что турникетом я не пользовался, я его не признаю. Указательный палец моего помощника куда удобнее и подвижнее и не сдавливает мелких сосудов. Но мне говорили, молодые люди, что некий хирург из Севильи, сеньор Сеньорони, изобрел недавно прекрасную замену этому неуклюжему и устаревшему приспособлению. Насколько я понимаю, это нечто вроде кронциркуля, раздвигаемого и сдвигаемого небольшим архимедовым винтом - очень остроумная штука, если верить отзывам. Ибо мягкие наконечники на выгнутых браншах, - он изобразил их, согнув большой и указательный пальцы, - можно установить таким образом, что… Но вы не слушаете меня, молодые люди, - добавил он, вздрогнув.

Дело в том, что молодых людей занимали несравненно больше действия врача Сойера, который в это время вдевал нитку в иголку, готовясь зашить лоскуты на культе, и они не постеснялись отвернуться от лектора.

Еще несколько мгновений - и марсового в глубоком обмороке отнесли в лазарет. После того как занавес из флага принял свое прежнее положение, Кьютикл, все еще не выпускавший из окровавленных рук бедренную кость скелета, продолжал свои пояснения. Под конец он добавил:

поисков. Пуля эта, вероятно, проследовала самым замысловатым путем. Но примеры, когда она уклоняется от прямого направления, не так уж редки. Великий ученый Хеннер ^[345] приводит один в высшей степени примечательный, я сказал бы даже невероятный, случай: пуля проникла в шею солдата в той части, которая называется адамовым яблоком…

- Да, - не удержался врач Уэдж, привстав на цыпочки, - pomum Adami.

- …проникла в адамово яблоко Когда она была извлечена, говорит Хеннер, на ней обнаружили лоскутья кожи первого раненого. Но случай проникновения инородных тел вместе с пулей - не редкость. Как-то раз я был прикомандирован к одному нашему военному кораблю и оказался неподалеку от места боя при Аякучо ^[346], в Перу. На другой день после сражения я натолкнулся в лазаретном бараке на одного кавалериста, который после пулевого поражения мозга сошел с ума и покончил самоубийством из собственного седельного пистолета. Пуля вогнала ему в череп часть его шерстяного ночного колпака…

- В виде cul de sac^[347], надо думать, - вставил неустрашимый Уэдж.

- На этот раз, врач Уэдж, вы употребили единственное выражение, которое можно применить к данному случаю. И разрешите мне воспользоваться этим поводом, чтобы заметить вам, молодые люди, что истинно ученый человек, - Кьютикл немного расправил узкую грудь, - старается употреблять возможно меньше ученых слов и прибегает к ним лишь тогда, когда никакие другие не подходят, между тем как человек, нахватавшийся верхушек, - тут он искоса взглянул на Уэджа, - думает, что, изрекая мудреные слова, он тем самым доказывает, что уразумел мудреные вещи. Запомните это хорошенько, молодые люди, а вам врач Уэдж, - и он сухо поклонился в его сторону, - позвольте предложить эти слова в качестве темы для размышлений. Так вот, молодые люди, пуля была извлечена, после того, как потянули за оставшийся снаружи край этого самого cul de sac - простая, но чрезвычайно изящная операция. У Гатри ^[348] «Трактат об огнестрельных ранениях» пользуется широкой известностью. Когда свыше двадцати лет назад я встретился с лордом Кокреном ^[349], командовавшим в то время морскими силами этой страны, - палец Кьютикла указал на берег, видневшийся через орудийный порт, - одному матросу на судне, к которому я был прикомандирован, во время блокады Баии ^[350] …

Но к этому времени аудитория его, особенно пожилые врачи, стала проявлять явные признаки нетерпения, почему, так и не закончив фразы, флагманский врач круто повернулся к ним и произнес:

- Но не стану вас больше задерживать, господа, - а потом, обведя глазами всех присутствующих, добавил: - Каждого из вас, верно, ждет на своем корабле обед. Но, возможно, врач Сойер, вы пожелаете перед уходом вымыть руки? Вот таз, а чистое полотенце вы найдете на прибойнике. Что касается меня, то я ими редко пользуюсь, - и он вынул носовой платок. - Теперь я должен вас покинуть, - и он поклонился. - Завтра в десять часов нога будет на секционном столе. Я буду рад повидаться со всеми вами по этому доводу.

- Простите, сэр, - сказал вошедший лекарский помощник, - больной умер.

- И труп также, господа. Ровно в десять, - повторил Кьютикл, еще раз повернувшись к своим гостям: - Я ведь говорил, что операция может привести к летальному исходу. Больной был очень слаб. Всего доброго, господа.

С этими словами Кьютикл удалился.

- Неужто старик будет делать вскрытие? - возбужденно воскликнул врач Сойер.

Кучка врачей, блестя нашивками, поднялась на шканцы, горнист вызвал катер № 2, и один за другим все гости были развезены по своим кораблям.

На другой день вечером товарищи покойного отвезли его прах на берег и похоронили в двух шагах от Прайа дос Фламингос на протестантском кладбище с прекрасным видом на бухту.

Примечания

336

Конфликт был спровоцирован США и привел к захватнической «мексиканской войне» (1846-1848), закончившейся отторжением от Мексики Калифорнии и Нью-Мексико.

337

«О медицине», составленный на основе греческих источников, содержал специальный раздел о хирургии, долгое время считавшийся классическим пособием для врачей.

338

Белл Чарлз (1774-1842) - шотландский военный хирург, отличился как врач при Ватерлоо; в 1824 г. стал профессором анатомии в Лондонском хирургическом колледже.

339

Броди Бенджамин Коллинз (1783-1862) - английский хирург и автор трудов по хирургии.

340

Лалли - ошибочно вместо Ларрей. Ларрей Доминик-Жан (1766-1842) - главный хирург наполеоновской армии, прославился реформами в военной медицине и трудами по хирургии.

341

Помни о смерти! (лат.).

342

343

Хантер Джон (1728-1793) - английский хирург, анатом и физиолог, собрал в Лондоне музей анатомических образцов.

344

Впадиной безымянной кости (лат.).

345

Хеннер - ошибочно вместо Хеннен. Хеннен Джон (1779-1828) - английский военный хирург в период наполеоновских войн, автор «Основ военной хирургии».

346

Аякучо - город на юге Перу. В битве при Аякучо перуанцы одержали решительную победу над испанцами, положившую конец испанскому владычеству в этой колонии.

347

348

Гатри Джордж Джеймс (1785-1856) - английский хирург, участвовал в войнах с Наполеоном; автор трактата об ампутации конечностей.

349

Кокрен Томас (1775-1856) - участник наполеоновских войн, впоследствии командующий чилийским (1817) и бразильским (1824) флотами.

350

Баия (Сан-Сальвадор) - город и порт в Бразилии на берегу залива Всех Святых.