Разговор Д'Аламбера с Дидро

В одном из писем к д-це Волан, от 2 сентября 1769 г., Дидро замечает: "Я, кажется, говорил нам, что составил для лог между Д'Аламбером и мной. Перечитывая его, я вздумал написать другой и написал. Собеседниками в нем являются бредящий во сне Д'Аламбер, Борде и девица Леспинас, подруга Д'Аламбера. Заглавие его: "Сон Д'Аламбера". Нельзя допустить, что можно быть более глубоким и более безразсудным. К нему я прибавил 5--6 страниц, которые в состоянии поднять дыбом волосы у моей возлюбленной, - зато она никогда не увидит их! Но вас особенно удивит то, что в нем нет ни слова о религии и ни одного неприличного слова. Вьюсь об заклад, что вы не догадаетесь, что это такое".

11 сентября он снова возвращается к этому предмету и говорит: "Если бы я захотел отдать предпочтение благородству тона пред богатством содержания, я избрал бы своими действующими лицами Демокрита, Гиппократа и Левкиппа, по узкия границы древней философии стесняли бы мое стремление к правдивости и я слишком растерялся бы в ней. Диалоги в высокой степени сумасбродны и в то же время философски весьма, глубоки. Я искусно вкладываю свои идеи в уста бредящого во сне человека: часто приходится придавать мудрости вид безразсудства, чтобы открыть ей доступ, - я выше ценю замечание: "но это не так безсмысленно, как можно было бы подумать", чем такое: "послушайте-ка, вот это весьма разумно".

Несомненно, в этих диалогах много очень разумного, очень верного, и Дидро обнаруживает в них глубокия познания в области физиологии, которая становилась тогда серьезной опытной наукой, и даже предвосхищает выводы её.

Дидро не опубликовал их и давал читать немногим лицам. Даже у Нэжона не было копии с них и в своих Мемуарах Нэжоп говорит о них по заметкам, сделанным им по рукописи. Все-таки эти диалоги причинили девице Леспинас большое огорчение и чрез Д'Аламбера она осыпала Дидро горькими упреками. Дидро решил сжечь свой труд, принести "жертву, говорит Нэжоп, которой повелительно потребовал от него Д'Аламбер, но которой на месте Дидро он сам, может быть, не принес бы".

Дидро добросовестно исполнил свое решение, что видно из препроводительного при его "Элементах физиологии" письма:

"Я удовлетворил вашему желанию", пишет он, "посколько трудность работы и короткий срок, данный мне, позволили это сделать.

Надеюсь, что история этих диалогов оправдает их недостатки.

на этом, а слишком уступчивая согласилась, и они были разорваны. Вы хотели, чтобы я собрал клочки, и я сделал это...

Они представляют из себя не больше, как разбитую статую, но так разбитую, что почти не было возможности для скульптора возстановить ее. Вокруг него кучи обломков, которых он не мог поставить на свое место..."

У нас нет этого упоминаемого здесь варианта. "Элементы физиологии" являются лишь очень подробными и очень интересными заметками, которые служили подспорьем для возстановления его. Дидро, может быть, во-время узнал, что произведение, которое он считал уничтоженным, не было таковым, и что если он пожертвовал подлинником, то другие сохранили копию его.

И это к счастью для нас, ибо, как он говорит в цитируемом нами письме, "эти диалоги вместе с некоторыми записками по математике, которые я, может быть, когда-нибудь решусь опубликовать, были единственными из всех моих произведений, которыми я любовался".

Диалоги впервые появились на свет в четырех томах "Мемуаров", опубликованных в 1830 г. Это несомненно те самые диалоги, которые Мейстер и Нэжон обозначали иногда следующими заглавиями: "Разговоры о происхождении живых существ", "О наблюдении над феноменами живого тела" и "О до знании физического человека".

Д'Аламбер. Я признаю: трудно допустить бытие Существа, которое где то пребывает и не сообщается ни с одной точкой вселенной; которое безпространственно и занимает пространство, вмещаясь в каждой частице его; которое своей сущностью отличается от материи и едино с ней, следует за ней и приводит ее в движение, оставаясь само неподвижным, воздействует на нее и подвержено всем её изменениям, - бытие Существа, у которого такая противоречивая природа и о котором я не имею ни малейшого представления. Но пред тем, кто отвергает его существование, встают другия трудности: ведь, если эта чувствительность, которой вы наделяете материю, является общим и существенным свойством её, то нужно предположить, что и камень чувствует.

Дидро. Почему нет?

Д'Аламбер. Трудно поверить этому.

Дидро. Да, для того, кто режет его, точен, толчет и не слышит его крика.

Д'Аламбер. - Мне хотелось бы знать, какая, по вашему мнению, разница между человеком и статуей, мрамором и телом.

Дидро. Очень незначительная. Из мрамора делается тело, из тела - мрамор.

Д'Аламбер. Но тело не то, что мрамор.

Дидро. Как то, что вы называете живой силой, не то, что мертвая сила.

Д'Аламбер. Не понимаю вас.

Дидро. Объяснюсь. Перемещение тела с одного места на другое не есть движение, а только следствие его. Движение есть как в движущемся теле, так и в неподвижном.

. Это - новый метод воззрения.

Дидро. Не менее верный. Уберите препятствие с пути неподвижного тела, и оно передвинется. Разрядите внезапно воздух, окружающий ствол этого огромного дуба, и вода, содержащаяся в дубе, под влиянием внезапного расширения, разорвет его на сотни тысяч частиц. То же скажу я о вашем теле.

Д'Аламбер. Так. Но какая связь между движением и чувствительностью? Уж не признаете ли вы существование деятельной чувствительности и инертной на подобие живой и мертвой силы? Как живая сила проявляется при передвижении, а мертвая при давлении, так деятельная чувствительность характеризуется у животного и, может быть, у растения известными важными действиями, а в наличности инертной чувствительности можно удостовериться при переходе её в состояние деятельной.

Дидро. Великолепно. Вы указали эту связь.

Д'Аламбер. Таким образом, у статуи только инертная чувствительность, а человек, животное и, может быть, растение одарены деятельной чувствительностью.

Дидро. Есть, несомненно, такая разница между куском мрамора и тканью тела, но вы хорошо понимаете, что это не единственная разница.

Д'Аламбер. По всей вероятности. Как бы человек ни походил по внешности на статую, между их внутренними организациями не существует никакого соотношения. Резец самого искусного скульптора не создаст ни одной частицы телесного покрова. Но есть очень простой способ для превращения мертвой силы в живую; такой опыт повторяется на наших глазах сотни раз на дню; между тем, я вовсе не знаю случая, чтобы тело переводили из состояния инертной чувствительности в состояние чувствительности деятельной.

Дидро. Потому что вы не хотите знать. Это тоже обычное явление.

Д'Аламбер. Тоже обычное? Скажите пожалуйста, что же это за явление?

Дидро. Я вам назову его, если вам не стыдно об этом спрашивать. Это происходит всякий раз, как вы едите.

Д'Аламбер. Всякий раз, как я ем!

Дидро. Да. Что делаете вы, когда едите? Вы устраняете препятствия, мешающия проявлению в продуктах деятельной чувствительности их. Вы ассимилируете продукты, делаете из них тело, одушевляете их, делаете их чувствительными, и то, что вы проделываете с продуктами, я проделаю, когда угодно, с мрамором.

Д'Аламбер. Каким образом?

Дидро. Каким образом? Сделаю его съедобным.

. Сделать мрамор съедобным, - это, кажется, нелегко.

Дидро. Это уж мое дело... Я беру вот эту статую, кладу ее в ступку и пестом...

Д'Аламбер. Потише, пожалуйста: это шедевр Фальконэ. Если бы это было произведение Юэза {Член Академии скульптуры, автор статуи Мопертю и (отца) в церкви St.-Roch; об этой статуе говорил Гримм: "Она обезсмертит не имя Юэза, а имя отца Мопертюи".}, или кого-нибудь другого...

Дидро. Для Фальконэ это ничего не значит: за статую заплачено, а с общественным мнением он мало считается, отзыв же потомства вовсе не интересует его {Намек на мысль, которую защищал Фальконэ в своей корреспонденции с Дидро.}.

Д'Аламбер. Ну, начинайте же толочь.

Дидро. Превратив кусок мрамора в мельчайший порошок, я ссыпаю его в черноземную или плодородную почву, смешиваю, поливаю, оставляю гнить год, два, сто лет, - время для меня не важно. Когда вся эта смесь претворится в материю, почти однородную, в чернозем, - знаете ли вы, что я сделаю?

Д'Аламбер. Уверен, что не будете есть чернозем.

Дидро. Нет, но есть какая-то связь между мной и черноземом, что то сближающее нас, какой-то, как сказал бы химик, latus.

Д'Аламбер. И этот latus - растение?

Дидро. Очень хорошо. Я засеваю чернозем горохом, бобами, капустой и другими бобовыми растениями. Растения питаются землею, а я питаюсь растениями.

Д'Аламбер. Верно это или нет, по мне правится этот переход от мрамора к чернозему, от чернозема к растительному царству и от последняго к царству животных, к телу.

Дидро. Следовательно, я создаю тело или душу, как говорит моя дочь, материю деятельно-чувствительную, и если я не разрешаю предложенной вам проблемы, то, во всяком случае, я очень близок к её разрешению, ибо вы согласитесь со мной, что между куском мрамора и чувствующим существом большее разстояние, чем между чувствующим и мыслящим существами.

Д'Аламбер. Согласен. И все-таки чувствующее существо не есть еще мыслящее.

Дидро. Преледе, чем перейти к дальнейшему, позвольте мне рассказать историю одного из величайших геометров Европы. Чем сначала было это замечательное существо? Ничем.

. Как ничем? Из ничего нельзя ничего сделать.

Дидро. Вы понимаете слишком буквально. Я хочу сказать, что прежде, чем его мать, прекрасная и преступная канонисса Тэнсэн {Мать Д'Аламбера.}, достигла зрелого возраста; прежде, чем военный Латуш стал юношей, молекулы, из которых должны были формироваться первичные зачатки моего геометра, были разсеяны в незрелых и хрупких машинах их обоих, фильтрировались в лимфе, циркулировали вместе с кровью до тех пор, пока, наконец, не поместились в назначенных для их соединения резервуарах, - в яичнике его отца и матери. Вот это редкостное зерно сформировано; вот оно введено по фаллопиевым трубам, по общему признанию, в матку и прикреплено к ней длинным стебельком; последонательный рост и развитие привели его в состояние зародыша; вот наступил момент выхода зародыша из мрачного заключения; вот он рожден, брошен на паперти St.-Jean-le-Rond, от которого он получил свое имя; взят из родовоспитательного дома, выкормлен грудью, доброй стекольщицы, г-жи Руссо; вырос крепкий телом и душой, стал литератором, инженером, геометром. Чем обусловливается все это? Принятием пищи и другими чистомеханическими действиями. Вот в четырех словах общая формула; ешьте, переваривайте, перегоняйте in vasi licito и fiat homo secundum artem.

И тому, кто стал бы излагать в Академии процесс образования человека или животного, пришлось бы прибегать только к материальным агентам, последовательным результатом действия которых являлось бы существо инертное, чувствующее, мыслящее, разрешающее проблему прецессии равноденствий, величественное, достойное удивления, стареющее, угасающее, умирающее, разлагающееся и возвращающееся в землю.

Д'Аламбер. Вы, следовательно, не верите в предустановленные {Собственно: предсуществующие (préexistant) но в нашей литературе чаще встречается термин; "предустановленный". Перев.} зародыши?

Дидро. Нет.

Д'Аламбер. Ах, как это хорошо!

Дидро. Это не согласуется ни с опытом, ни с разумом: опыт безуспешно ищет их в яйце и у большинства животных до известного возраста; а разум учит, что в природе есть предел делимости материи, хотя мысленно она делима до бесконечности; а потому ни с чем несообразно представление о том, что в атоме содержится вполне сформированный слон, а в атоме этого снова - другой слон и так далее до бесконечности.

Д'Аламбер. Но без них невозможно объяснить появление первого поколения животных.

Дидро. Если вас смущает вопрос о приоритете яйца пред курицей, или курицы пред яйцом, то это происходит оттого, что вы предполагаете животных в начале такими же, какими мы их видим теперь. Какая безсмыслица! Ведь совершенно же неизвестно, чем они были прежде, равно, как неизвестно и то, чем они будут впоследствии. Невидимый червячок, который возится в грязи, находится, может быть, на пути к превращению в большое животное, а огромное животное, которое ужасает нас своей громадой, является, может быть, необычным, мимолетным произведением нашей планеты и превратится, может быть, в червячка.

Д'Аламбер. Как это так?

Дидро. Я сказал бы вам... Но это отвлечет нас в сторону от предмета нашей дискуссии.

Д'Аламбер. Так что же из этого? От нас зависит вернуться или не вернуться к нему.

Дидро.

Д'Аламбер. Отчего нет? Для природы время ничто.

Дидро. Вы, след., соглашаетесь, чтобы я потушил наше солнце?

Д'Аламбер. Тем охотнее, что до него другия потухали.

Дидро. Солнце потухло. Что же произойдет? Планеты и животные погибнут и земля превратится в немую пустыню. Зажгите вновь это светило, и в миг возстановится действие причины, необходимой для зарождения бесконечной цепи новых поколений, и я не осмелился бы утверждать: возродятся или не возродятся, спустя века, современные нам животные и растения.

Д'Аламбер. Но почему бы одним и тем же элементам, разсеянным во вселенной, не дать одних и тех же результатов, когда они соединятся?

Дидро. Потому что все зависит от природы, и кто в своих построениях предполагает какой-нибудь новый феномен или вводит один из моментов прошлого, тот возсоздает новый мир.

Д'Аламбер. Глубокий мыслитель не станет отрицать это. Но - чтобы вернуться к человеку, которому отведено место в общем порядке - припомните, что мы остановились на переходе от чувствующого существа к мыслящему.

Дидро. Припоминаю.

Д'Аламбер. Откровенно скажу, вы много обяжете меня, выведя меня из этого затруднения. Я немного забегаю вперед в своих мыслях.

Дидро.

Д'Аламбер. Ничего, нам пришлось бы только задержаться на несколько минут на этом вопросе!

Дидро, И позволительно ли изобретать какого-то противоречивого в своих аттрибутах агента, какое-то непонятное, лишенное смысла слово, чтобы итти дальше?

Д'Аламбер. Нет.

Дидро.

. В сознании себя таковым с первого момента пробуждения его мышления и до настоящого времени.

Дидро. А на чем основано это сознание?

Д'Аламбер.

Дидро. А что было бы, если бы не было памяти?

Д'Аламбер. Без памяти не было бы сознания себя, так как, чувствуя свое существование только в момент восприятия ощущения, существо не имело бы истории своей жизни. Его жизнь представляла, бы из себя безпрерывный ряд чувствований, ничем не связанных между собою.

Дидро. Очень хорошо. А что такое память? откуда происходит она?

. От определенной организации, которая сначала растет и крепнет, потом слабеет и в известный момент целиком погибает.

Дидро. Если существо, которое чувствует и имеет такую способную к памяти организацию, связывает получаемые ощущения, создает, благодаря этой связи, историю своей жизни и приобретает сознание своего я, то, следовательно, оно может отрицать, утверждать, заключать, мыслить.

Д'Аламбер. Кажется, так; у меня остается одно только затруднение,

Дидро.

Д'Аламбер. Но главное одно; мне кажется, что мы можем мыслить зараз только об одной вещи, и, чтобы составить, не скажу, бесконечную цепь разсуждений, охватывающих в своем развитии тысячи идей, по одно простое предложение, нужно, пожалуй, иметь на лицо следующее условие: предмет должен повидимому оставаться как бы перед взорами разума все время, пока разум занят разсмотрением его свойства, наличность которого он подтвердит или отвергнет.

Дидро. Я того же мнения. Это-то обстоятельство заставляло меня иногда сравнивать фибры наших органов с чувствительными вибрирующими струнами. Чувствительная вибрирующая струпа дрожит, звучит еще долго спустя после того, как ударили по ней. Вот, именно, такое дрожание, нечто в роде такого резонанса необходимо для того, чтобы предмет стоял пред разумом в то время, как разум занят разсмотрением присущого ему свойства. Но вибрирующия струны имеют еще другое свойство: оне заставляют звучать другия струны, и точно таким же образом первая мысль вызывает вторую, оне обе - третью, все три - четвертую и т. д., так что нельзя поставить границ мыслям, пробуждающимся и сцепляющимся в голове у философа, который размышляет или прислушивается к своим мыслям в тиши полумрака. Этот инструмент делает удивительные скачки, и пробудившаяся мысль вызывает иногда целую гармонию мыслей, стоящих с первоначальной в непонятной связи. Если такое явление наблюдается у звуковых струн, инертных и отделенных друг от друга, то почему бы не иметь ему места среди точек, одаренных жизнью и связанных между собою, среди фибр, безпрерывных и одаренных чувствительностью?

Д'Аламбер.

Дидро. С каким?

. Вы не миритесь с мыслью о существовании двух различных субстанций.

Дидро. Я не скрываю этого.

. Присмотревшись поближе, вы увидите, что из ума философа вы делаете существо, отличное от инструмента, нечто в роде музыканта, который прислушивается к вибрирующим струнам и высказывается в то же время на счет согласованности или несогласованности их звуков.

Дидро. Возможно, что я дал вам повод к такому возражению, которого вы, может быть, не сделали бы, если бы приняли в соображение разницу, существующую между инструмеитом-философом и музыкальным инструментом. Инструментъфилософ одарен чувствительностью, он - музыкант и инструмент в одно и то же время. Как в существе чувствующем, в нем возникает сознание звука тотчас же, как только он производит его, а как животное, он удерживает его в памяти. Эта органическая способность, связывающая в нем звуки, производит и сохраняет в нем мелодию. Предположите музыкальный инструмент, одаренный чувствительностью и памятью, и скажите, разве он самостоятельно не будет повторять арий, которые вы раньше исполнили на его клавишах. Мы - инструменты, одаренные чувствительностью и памятью. Наши чувства - клавиши, по которым ударяет окружающая нас природа и которые часто ударяют сами по себе; вот что, но моему мнению, происходит в музыкальном инструменте, организованном так, как вы и я. Причиной, лежащей в инструменте или вне его, вызывается известное впечатление; от впечатления рождается ощущение, более или менее длительное, так как невозможно представить, чтобы оно возникало и замирало в неделимо-кратчайший миг; за ним следует другое впечатление, причина которого равным образом кроется вне или внутри инструмента, другое ощущение и голоса, выражающие их в естественных или условных звуках.

Д'Аламбер. Понимаю. Следовательно, если бы этот чувствующий и одушевленный инструмент был к тому же одарен способностью питаться и воспроизводиться, он жил бы и производил бы, один или вместе со своей самкой, маленькие одаренные жизнью и звучащие Музыкальные инструменты.

Дидро. напр., яйцо. Оно ниспровергает все теологическия школы и храмы на земле. А что такое яйцо? Безчувственная масса, пока не введен туда зародышевый пузырек, а когда он введен туда, что оно представляет из себя? Опять таки безчувственную массу, так как зародышевый пузырек сам по себе является лишь инертной и простой жидкостью. Что может сообщить этой массе другую организацию, чувствительность, жизнь? Теплота. Что создаст теплоту? Движение. Каковы будут последовательные эффекты движения? Не торопитесь отвечать, присядьте и будем наблюдать за стадиями развития. Сначала это - колеблющаяся точка, затем - ниточка, которая растягивается, окрашивается; потом - формирующееся тело, у которого появляется клюв, концы крыльев, глаза, лапки; желтоватая материя, которая развертывается и производит внутренности; наконец, это - животное. Животное движется, волнуется, кричит; я слышу его крики сквозь скорлупу; оно покрывается пушком, видит. От тяжести голова его качается, клюв постоянно приходит в соприкосновение с внутренней оболочкой его тюрьмы. Но вот оболочка пробита: оно выходит, бегает, летает, раздражается, отбегает, приближается, жалуется, страдает, любит, желает, наслаждается; оно подвержено таким же аффектам и совершает такия же действия, как и вы. Будете ли вы вместе с Декартом утверждать, что это настоящая одаренная способностью подражания машина? Но дети осмеют вас, а философы возразят вам, что если это машина, то вы тоже машина. Если вы признаете, что между животным и вами разница только в организации, вы обнаружите здравый смысл и разумность, вы окажетесь добросовестным мыслителем, по отсюда сделают против вас тот вывод, что инертная материя, известным образом расположенная, пропитанная другой инертной материей, теплотой и движением, получает чувствительность, жизнь, память, сознание, страсти, мысль. И вам придется остановиться на одном из двух выводов: либо представить себе наличность в инертной массе яйца скрытого элемента, который ждет процесса развития, чтобы обнаружить свое присутствие; либо предположить, что в определенный момент развития этот невидимый элемент проникает туда чрез скорлупу. Но что это за элемент? Занимает он пространство или нет? Как он проникает туда или развертывается там, не двигаясь? Где был он? Что делал там или где-нибудь в другом месте? Был ли он создан в момент необходимости или существовал раньше и ждал жилища? В качестве однородного тела он был материальным, в качестве разнородного он не сознает ни своей инертности до процесса развития, ни своей энергии в развившемся животном. Доверьтесь себе и вы проникнетесь сожалением к своей особе: вы почувствуете, что для того, чтобы не допустить простого все объясняющого предположения - чувствительности, как общого свойства материи или продукта организации, вы противоречье здравому смыслу и низвергаетесь в пропасть, полную тайн, противоречий и абсурдных выводов.

Д'Аламбер. Предположение! Легко сказать. Но если это свойство по существу своему несовместимо с материей?

Дидро. А откуда вы знаете, что чувствительность по существу своему несовместима с материей, - вы, который не знает сущности какой бы то ни было вещи: ни материи, ни чувствительности? Разве вашему разуму в большей степени доступно понимание природы движения, его существования в теле и перехода из одного тела в другое?

Д'Аламбер.

Дидро. Метафизико теологическая галиматья. Как? Разве вы не видите, что все свойства, все осязаемые формы, в которые облекается материя, по существу неделимы? Не существует ни больше ни меньше непроницаемости. Существует половина круглого стола, но несуществует половины круглоты; существует движение в большей или меньшей степени, по движения, как понятия, нет ни в большей, ни в меньшей степени; не существует ни половины, ни трети, ни четверти головы, уха, пальца, равно как половины, трети, четверти мысли. Если во вселенной нет молекулы, похожей на другую, а в молекуле нет точки, похожей на другую точку, то согласитесь, что даже атом одарен свойством неделимости, неделимой формой; согласитесь, что делимость несовместима с сущностью форм, потому что она уничтожает их. Будьте физиком и примиритесь со следствием, когда оно возникает на ваших глазах, хотя вы и не можете объяснить связи его с причиной. Следуйте правилам логики и не подставляйте на место одной причины, которая существует и все объясняет, другую, которая не понятна, связь которой со следствием еще менее понятна, которая таит в себе бесконечное множество трудностей и не разрешает ни одной из них.

Д'Аламбер. Так что же, если я откажусь от этой причины?

Дидро. Останется признать существование только одной субстанции во вселенной, в человеке, в животном. Органчик для чижа сделан из дерева, человек - из тела, чиж - из тела, музыкант тоже из тела, только иначе организован; но оба они одного происхождения, одной формации, с одинаковыми функциями и ждет их один конец.

. Но как же устанавливается условность звуков между вашими двумя музыкальными инструментами?

Дидро. Если животное - чувствующий инструмент, совершенно похожее на другое животное, одной с ним конформации, с одними и теми же струнами, одинаково с ним подверженное радости, боли, голоду, жажде, болезни, удивлению, ужасу, то невозможно допустить, чтобы на полюсе или под экватором оно издавало различные звуки. Поэтому-то вы находите почти одинаковые междометия во всех мертвых и живых языках. Происхождение условных звуков следует объяснить необходимостью и сродством. Чувствующий инструмент или животное по опыту узнало, что, когда оно издавало определенный звук, за ним следовал вне его определенный результат, что, напр., другие подобные ему чувствующие инструменты или животные подходили, уходили, просили, давали, обижали, ласкали, и все такие результаты связывались в его памяти и в памяти других для образования звуков. Заметьте, что люди в общении между собою прибегают только к звукам и действиям. А чтобы признать за моей системой всю присущую ей силу, заметьте еще то, что она считается с той непреоборимой трудностью, на которую натолкнулся Беркли в вопросе о существовании вещей. Однажды в минуту бреда чувствующий инструмент вообразил, что он единственный инструмент в мире и что вся мировая гармония происходит в нем.

. По этому поводу многое можно сказать.

Дидро.

Д'Аламбер. Напр., не совсем понятно, как, согласно вашей системе, мы образуем силлогизмы и выводим следствия.

Дидро. Мы не выводим их: все они выводятся природой. Мы только регистрируем соприкасающияся, известные нам из опыта явления, между которыми существует необходимая или условная связь, - необходимая в математике, физике и др. точных науках, условная - в морали, в политике и др. неточных науках.

Д'Аламбер.

Дидро. Нет, по причина подвержена слишком многим особым, ускользающим от нашего внимания колебаниям, чтобы можно было безошибочно разсчитывать на ожидаемое от нея следствие. Что обида приведет в гнев вспыльчивого человека, - об этом мы можем сказать с меньшей уверенностью, чем о том, что какое-нибудь мельчайшее тело, при прикосновении, вызовет в нем некоторое движение.

Д'Аламбер. А что вы скажете об аналогии?

Дидро. В самых сложных случаях аналогия не что иное, как тройное правило в применении к одаренному чувствительностью инструменту. Если за известным в природе явлением следует другое известное явление, то спрашивается, каково будет четвертое явление, которое соответствовало бы третьему, данному природой или вымышленному в подражание природе? Если копье обыкновенного воина длиною в десять фут, какой длины будет копье Аякса? Если я могу бросить четырехфунтовым камнем, то Диомед должен метнуть целую каменную глыбу. Размеры шагов богов и скачков их лошадей будут в соответствующем воображаемом отношении роста богов к росту человека. Аналогия, это четвертая струна, созвучная и соответствующая трем другим, резонанса которых ожидает животное; этот резонанс всегда происходит в нем, но не всегда в природе. Поэту нет до этого никакого дела, для него он тем не менее существует. Иное дело для философа: ему необходимо спросить природу, которая часто дает явление, совершенно отличное от того, которое он предполагал, и тогда он замечает, что аналогия ввела его в заблуждение.

. Adieu, мой друг, спокойной ночи.

Дидро. Вы шутите, но вам приснится этот разговор; если же он не оставит в вас прочного следа, тем хуже для вас, - вы будете принуждены придерживаться очень вздорных гипотез.

Д'Аламбер. Вы ошибаетесь: лягу я скептиком и встану скептиком.

Дидро.

Д'Аламбер. Что за вопрос? Уже не будете ли вы убеждать меня, что я не скептик? Кто же знает это лучше меня?

Дидро. Подождите минутку.

.

Дидро. Я буду краток. Думаете ли вы, что есть хотя один спорный вопрос, при обсуждении которого были бы у человека в одинаковой мере веские доводы за и против?

Д'Аламбер. Нет, это было бы положение Буриданова осла.

Дидро. В таком случае не существует скептиков, так как, за исключением математических вопросов, где ни в малейшей степени неуместно колебание, во всех остальных уместны за и против, и никогда нет между ними равновесия; невозможно допустить, чтобы весы, на которых вы взвешиваете за и против, не склонялись в ту сторону, где, по вашему предположению, больше вероятия.

. Но я вижу утром вероятие на правой стороне, а после обеда на левой.

Дидро. Т. е. утром вы настроены догматически за, а после обеда догматически против.

Д'Аламбер. А вечером, когда я вспоминаю скоропалительность своих решений, я ни во что не верю: ни в утреннее за, ни в послеобеденное против.

Дидро. больше такими спорными предметами, предоставить разрешение их другим, а самому не вмешиваться в спор.

Д'Аламбер. Это возможно.

Дидро. Но если бы кто-нибудь отвел вас в сторону и подружески спросил, к какому решению вам по совести легче всего склониться, разве вы затруднились бы ответить и изобразили бы из себя Буриданова осла?

Д'Аламбер.

Дидро. Так вот, друг мой, если вы хорошо подумаете об этом, вы найдете, что во всем нашим истинным мнением является не то, над принятием которого мы никогда не колебались, а то, к которому мы пришли самым обычным путем.

Д'Аламбер. Кажется, вы правы.

Дидро. И мне тоже кажется. Добрый вечер, мой друг, и memento quia pulvis es, etin pulverem reverteris (помни, что ты прах и в прах возвратишься).

. Это печально.

Дидро. И необходимо. Дайте человеку, не скажу, безсмертие, а только вдвое большую продолжительность жизни, и вы увидите, что случится.

Д'Аламбер. Чего же вы хотите? Но какое мне дело до всего этого? Что бы ни случилось, а я хочу спать. Добрый вечер!