К-на И.: Монтескье

Монтескьё.

"Человечество растеряло документы на свои права; Монтескьё их нашел и возвратил ему потерянное", - вот слова Вольтера об авторе Они красноречиво говорят нам, какая завидная роль выпала на долю Монтескьё, как велико было его общественное значение. Монархи и государственные деятели почерпали вдохновение в Духе законов, английские ученые преклонялись перед ним, авторы французских конституций 1791 и VIII года рабски следовали его учению. Проводя идею закономерности явлений через всю цепь исторических событий, он первый познакомил Европу с свободными учреждениями Англии, - и в том его несомненная заслуга. Правда, взгляды Монтескьё не представляют особенной новизны: они были высказаны раньше его предшественником - Вико. Последний, так же, как и он, подметил высшую гармонию в ходе исторических событий и смене положительных законодательств, но он облек идеи в слишком абстрактную форму, ограничил их сферой одной римской истории, и потому его имя забыто, между тем как великое имя Монтескьё покрыто блеском славы и безсмертия.

В тот момент, когда устои феодального здания готовы были рухнуть, когда человеческая личность, скованная цепями векового рабства, жадно рвалась на свободу, явился он с проповедью политического гражданства. И хотя Франция встретила довольно сухо лучшее из его произведений, вся Европа рукоплескала ему. Разумеется, сравнительная умеренность взглядов Монтескьё, известная доза сословных предразсудков не могла удовлетворить его соотечественников: они готовились сломать весь господствующий строй, не оставив камня на камне, а он советовал считаться с окружающими условиями жизни, с наследием веков. По впоследствии Франция оценила заслуги творца и внесла его имя на страницы истории.

С детства судьба улыбалась ему. Шарль-Луи Секонда барон де-Ла-Бред родился в богатом замке Ла-Бред, близ Бордо, 18 января 1689 г. Фамилию Монтескьё, которая приобрела всемирную известность, он унаследовал от дяди вместе с огромным состоянием и титулом президента бордосского парламента. Богатство, знатность, положение сопутствовали ему с первых же шагов на жизненном пути. Слава не замедлила явиться. Двадцатилетним юношей Монтескьё испробовал свои силы на литературном поприще. Его первый опыт представлял горячую защиту язычников против небесной кары. Быть может, он был навеян chefs-d'oeuvre'ами античного мира, как полагает Валькенаф, но, вернее, это был продукт XVIII века с его стремлением к веротерпимости. Первая работа Монтескьё не была никогда напечатана, но её идеи вошли впоследствии в содержание Персидских писем. На ряду с своими литературными трудами юный автор горячо предался деятельности другого рода. Город Бордо пожелал открыть у себя, по примеру Парижа, академию наук. В качестве президента бордосского парламента, он помог ему в этом деле. Даже больше: он сделался самым ревностным членом академии и работал для нея. Там были прочитаны его доклады е идей, о политике римлян в области религии, о сущности болезней, о причинах эхо, о тяжести тел и т. д. Пробегая заглавия этих работ, мы видим, что Монтескьё поддался общему увлечению XVIII века: стремление к разработке естественных наук сильно сказалось и на нем. Его доклады академии представляли, конечно, в свое время известный интерес. Масса остроумных гипотез, блестящих парадоксов занимала умы его слушателей, но научная ценность этих работ не была особенно велика. Может быть, если бы Монтескьё продолжал работать в том же направлении, он и сделал бы какой-нибудь ценный вклад в науку, но ему пришлось оторваться от любимых занятий, благодаря слабости зрения; впоследствии он даже ослеп. Вот единственная неудача, постигшая его в жизни. Видно чем, был у него и еще один недостаток: он не умел говорить. Резкий, неприятный голос, гасконский акцент не позволяли ему блистать красноречием. При таких условиях он мало был пригоден к роли судебного оратора, да она и не удовлетворяла его, и потому он продал свою должность в 1726 г. с тем, чтоб она перешла потом к его сыну. Но взамен сколько счастья и славы ожидало Монтескьё! В 1721 г. появились без подписи автора. Публика с агаром заговорила о них, - и неудивительно: они отвечали как нельзя более назревшим потребностям общества. В легкой, изящной форме здесь были подняты самые жгучие вопросы религии, политики, морали, пересыпанные едкими сарказмами по адресу одряхлевшей Франции. И каково же было изумление публики, когда она узнала, что автором этой смелой, остроумной книги был никто иной, как важный сановник, президент бордосского парламента. Подобное произведение должно было бы закрыть Монтескьё двери парижской академии, но, несмотря на это, он попал туда, в число её "безсмертных". Разумеется, прием его в члены академии обошелся не без затруднений: первым министром был тогда кардинал Флери. Познакомившись со слов других с книгой Монтескьё, с смелым полетом его идей, престарелый министр поклялся, что автор Персидских писем не переступит порога академии. Оскорбленный Монтескьё заявил тогда, что он покинет Францию, - другия страны окажут ему лучший прием и съумеют оценить его заслуги. Но эти слова плохо подействовали на кардинала; он потребовал, чтобы Монтескьё изменил некоторые выражения своей книги. Последний согласился. Его даже упрекают в низости, говоря, будто бы он напечатал другой экземпляр Персидских. писем, и искренних, было достаточно для того, чтобы примирить его с властями. Сделавшись академиком и знаменитым писателем, Монтескьё не почил на лаврах; у него были более широкие планы, и для их осуществления он предпринял целый ряд поездок по Европе. При венском дворе он встретил отголосок прежнего великолепия Франции, а рядом, в Венгрии, картины феодального строя, который еще незыблемо держался в ней. Италия научила Монтескьё ценить искусство и понимать его значение для общественных нравов. Венеция дала ему обращик олигархии; Голландия - пример республиканской свободы, но не свободы античного мира, основанной на рабстве, а другой, более широкой и могучей. Наконец, в 1729 г. он посетил Англию, которая была тогда для всей Европы школой политических наук и философии. Он жадно изучал государственный механизм этой страны, где свобода и власть, права личности и привилегии каст, народ, монархия и аристократия сливались в одно гармоническое целое. Пробыв два года в Англии, Монтескьё вернулся в свой замок Ла-Бред и стал работать над Размышлением о причинах величия и упадка римлян. Через двадцать лет он показал миру великий труд "всей своей жизни" - законов, который обезсмертил его.

он и не был в их ряду; Вольтер сказал о нем свою знаменитую фразу, хотя и не любил его. Монтескьё расходился с философами XVIII века потому, что их идеи сводились к полному отрицанию всего существующого, а он стремился объяснить его, отдавая дань уважения прошедшим векам.

В личной жизни Монтескьё был довольно счастлив. Обладая веселым характером, цветущим здоровьем, он был из тех натур, у которых ум перевешивает над сердцем. "Мой организм устроен так счастливо, - говорил он о себе, - я настолько восприимчив, чтобы получать удовольствия из внешняго мира, но не настолько, чтоб испытывать страдания от соприкосновения с ним". "Я не знал такого горя, которого не мог бы разсеять час чтения. Эта уравновешенная, несколько суровая и замкнутая натура не умела отдаваться всецело ни одному порыву сердца. Женившись по разсчету на безобразной и хромоногой девушке, Монтескьё не любил в жизни ни одной женщины. Были, конечно, увлечения, но они проходили очень скоро, когда его скептический ум подсказывал ему необходимость разлуки. Остроумный и живой, он был баловнем общества, кумиром женщин. Все двери были открыты перед ним: огромные связи, богатство, известность давали ему возможность вращаться в лучшем кругу общества, в центре умственной жизни не только Франции, но и других европейских стран. Еще будучи президентом бордоской академии, он завязал сношения с литературными звездами Европы, был принят в их кругу во время своего путешествия и заслужил их внимание еще до появления Духа законов. Он умер 10 февраля 1755 г. в кругу своих друзей, не чувствуя приближения смерти и взяв от жизни все, что она могла дать. Франк делит литературную деятельность Монтескьё на три периода. Первый из них - период критики и созидания - отмечен Персидскими письмами. Размышлением о причинах величия и упадка римлян, и, наконец, третий, самый славный в жизни Монтескьё, период Духа законов, момент полного разцвета его гения.

и Размышление явились как бы предвестниками этого великого труда и влили свое содержание в общую идею Духа законов. Начнем с Сюжет их очень не сложен: два знатных перса, Вика и Узбек, едут во Францию и передают свои впечатления персидским друзьям, да дело и не в сюжете, это только рамка для разсуждений Монтескьё. Вильмен называет Персидския письма "самою серьезной из книг легкого содержания". Франк идет даже дальше: "Я нахожу ее легкой только по форме, - говорит он, - по обрисовке скабрезных картин, заманчивых для разнузданного воображения времен регентства; все же остальное в ней глубоко, серьезно, оригинально, представляет огромный интерес для морали, политики, экономии, юриспруденции и философии истории". Там встречаются не только мысли Тацита и Макиавелли на ряду с блестящими страницами, достойными кисти Кребильона, там намечена канва будущого Духа законов. до последней степени разврата и низости, страданий и нищеты. Да и сам обладатель этого пресловутого рая достоин скорее сожаления, чем зависти. "В гаремах, где я жил, - говорит Узбек, - я предупреждал любовь и этим убивал ее; но даже мое равнодушие явилось источником новых мук: меня гложет тайная зависть". Полигамия - зло не только личное, но и государственное: возбуждая одни только чувственные инстинкты, она создает слабое, нездоровое поколение.

Вслед за этими картинами и полупрозрачными намеками на разврат французского общества следует очерк Троглодиты. Здесь нет и речи об идеальном строе общества, как в Республике Утопии Мора или Стране солнца Кампанеллы; здесь изображены необходимые условия жизни, без которых ни один народ, ни одна человеческая раса не может существовать, Монтескьё учит нас, что без чувства справедливости и гуманности, при одном эгоизме, возведенном в закон, торжествуют все пороки и преступления. "Справедливость по отношению к другим, - говорит он, - есть милосердие (charité) по отношению к себе. Но, не довольствуясь одними голыми законами справедливости, Монтескьё подкрепляется религией. Под совместным влиянием этих могучих сил, - думает он, - на месте порока и преступления восторжествует добродетель во всех её видах. Первая из них - любовь к отечеству, доведенная до героизма. Мы тесно связаны любовью со всем, что нас окружает, с семьей, друзьями, гражданами, и потому на нас лежит священная обязанность оберегать их, как сокровища, и отдавать в борьбе за них свои лучшия силы. Троглодиты одерживают победу над легионом варваров именно в силу этих условий. Но когда они изменяют традициям свободы и добродетели, мы видим их в довольно жалком положении. Они ищут себе царя для водворения порядка в своей земле. "О, Троглодиты! - восклицает один мудрый старец, когда они просят его быть царем, - дни мои сочтены, кровь стынет в жилах, я иду к нашим священным предкам. Неужели вы хотите, чтоб я сказал им, что оставил вас под игом, но не под игом добродетели?" Этот аллегорический вымысел послужил впоследствии основанием для первых глав в особенности той главы, которая трактует о добродетели, как принципе республиканских государств. Рисуя безпорядочный строй Оттоманской империи, с её запущенными нивами, заброшенными рынками и садами, с погрязшим в воровстве и нищете населением, Монтескьё развертывает перед нами грустные последствия деспотизма. Даже намек на его знаменитую фразу: "законы суть необходимые отношения, вытекающия из самой природы вещей", встречается в Персидских письмах, "справедливость есть постоянное отношение двух вещей". Но это только первый размах гения, бледный набросок Духа законов.

Размышление о причинах величия и падения римлян предоставляет второй фазис умственного развития Монтескьё. Здесь видна уже система. Основная идея проходит красною нитью через всю цепь исторических событий и ярко освещает их; это скорее философия истории, чем история Рима. Тема этой книги не была уже нова в эпоху Монтескьё, многие писатели работали над пей; между ними встречаются такия имена, как Полибий, Цицерон, Макиавелли и Боссюэт. Почему же Монтескьё счел нужным повторить ее? Какие новые взгляды, принципы, выводы представил он взамен старых? Вот вопросы, которые следу ет разрешить. Полибий - сторонник материалистической доктрины и фаталист - перенес свои взгляды и в область римской истории. Римляне, - говорит он, - восторжествовали над другими нациями потому, что случай, условия, при которых сложилось их государство, способствовали образованию более прочной формы правления, чем у других народов. Но в мире нет ничего постоянного, все явления природы вращаются в вечном кругу, и потому политический строй римлян должен уступить место другому - противуположному строю. Вторая причина господства Рима - совершенство римского оружия и строгость дисциплины. Если прибавить к этим общим разсуждениям массу географических, дипломатических и военных тонкостей, можно получить довольно ясное понятие о характере и направлении труда Полибия. Цицерон поставил себе другую задачу. Желая совместить благоговение к Платону с предразсудками своей касты и патриотизма, он задался целью доказать, что идеальная республика Платона некогда существовала в действительности в образе Римской республики и она-то завещала Риму господство патрициев. Макиавелли дает нам практический совет, как поступить в том или другом случае, смотря потому, чего мы добиваемся, свободы или тираннии. Все, что увенчалось успехом, хорошо и достойно подражания, и наоборот - все, что потерпело неудачу, плохо и непригодно для государственных деятелей. Над этими политическими соображениями, скорее уроками практической мудрости, нежели сводом общих правил и законов, высится принцип: интерес - единственный двигатель, управляющий действиями людей, народов, государств, и есть только два средства регулировать их: надежда и страх.

Для Боссюэта история Рима, как и всемирная история, представляет защиту теологических и нравственных принципов. Она нужна ему, как средство доказать, что Бог для осуществления своей цели пользуется всеми явлениями мира. Моментом римского господства и падения он воспользовался для того, чтоб открыть путь для искупления и подготовить мир, как пахарь свое поле, к восприятию священного Евангелия. Вот теологическая сторона его доктрины, но есть еще и другая. Успехи и неудачи, - говорит он, - как в политической, так и личной жизни общества суть продукты человеческих действий. Одни из них направлены к хорошей цели, другия к дурной. Первые совершаются под влиянием справедливости, настойчивости, мудрости; вторые, наоборот, под влиянием несправедливости, слабости, ослепления. Такова нравственная сторона его доктрины. Как мог Боссюэт согласить ее с первой - свободу человеческих действий с Провидением, неизвестно. Он не дает никакого ответа на этот вопрос и предоставляет нам разбираться в своем противоречии. Вот в каком состоянии находилась историческая наука, когда Монтескьё выступил в свет с своим Идея, развиваемая им в этом сочинении, сводится приблизительно к следующему: все явления человеческой жизни, учреждения, нравы, сношения с иноземными народами подчиняются строгим законам, лежащим как во внешнем, так и во внутреннем мире человека. Совершаясь даже помимо нас, они подпадают под власть нашей воли, которая в свою очередь следует законам разума или страсти. Если ими управляет разум об руку с добродетелью в духе античного мира (мужеством, настойчивостью и т. п.), успех обезпечен: все приводит к осуществлению намеченной цели, даже препятствия, встречаемые на пути, даже борьба с враждебными страстями. Если же, наоборот, безразсудная страсть вступает в свои права, тогда одна неудача следует за другою, как естественный продукт ослепления. Есть логика несчастья, как логика успеха. Есть установленный порядок вещей, закон причин и следствий. Но разве он не подавляет свободной воли человека? - спрашивает Франк. - Нет, отвечает Монтескьё. Ведь, было же достаточно воли одного Трояна, Тита, Марка-Аврелия, чтобы задержать падение империи на время их царствования. Но власть индивидуумов, каковы бы ни были их силы, их гений, имеет свои пределы; за ними царит неизменный порядок, и логика явлений берет свои права. Такова философия истории Монтескьё; она послужила основой для его философии права, которая построена на тех же принципах.

Мы не будем останавливаться на истории первых римских царей, эта часть недостойна Монтескьё; она скорее напоминает сказку, игру фантазии, чем серьезное научное исследование. Оставив в стороне всякую критику событий, он грешит еще неверным изображением некоторых институтов той эпохи. Но, пробежав этот темный период римской истории, мы поражены его удивительною логикой. События следуют за событиями, революции за революциями, как силлогизмы в системе геометра, не нарушая ни общих законов, ни человеческой свободы. Для нас становится ясным, что война была для римлян постоянною необходимостью, политическою, социальною, продиктованною их строем, характером их народа. Сенат, патриции и народ нуждались в ней: одни стремясь возвысить свой авторитет, другие - удовлетворить свои насущные потребности. Вынужденные условиями окружающей жизни к постоянной войне, римляне были поставлены перед альтернативой: погибнуть от руки врагов или победить. Они предпочли последнее. Вот в чем секрет их дисциплины, образцовой организации войск, совершенства вооружений. В воспитании юношества, в развитии физических сил, мужества, патриотизма, в презрении к смерти они преследовали все ту же цель: для них это был вопрос жизни или смерти. Война, вызванная в начале необходимостью, явилась современем источником богатств. Побежденные обращались в рабов и обрабатывали земли господ. Но, несмотря на прилив новых сил, армии составлялись, попрежнему, из коренных граждан Рима, одушевленных любовью к отечеству, и потому ни одна из наций не могла устоять против них. Если мы присоединим сюда гордость свободного народа и политическую организацию сената, который в течение веков заведывал делами республики, мы легко поймем, в чем была сила римлян. Противники, с которыми им приходилось сражаться, стояли далеко не на таком высоком уровне нравственного и физического развития. Разумеется, недостатки их развились помимо воли римлян, но сколько нужно было мужества, энергии., патриотизма, политического такта, чтобы так разумно воспользоваться ими! Политика римлян по отношению к покоренным народам обрисована в особенности хорошо, ясно, талантливо, картинно. Преобладающею чертой её является умеренность.

Они не навязывали чужеземным народам своих нравов и обычаев; они оставляли им их религию, учреждения, законы, чего не делал никто из победителей, ни Карл Великий, ни Людовик XIV. Но и величие народа имеет свои пределы: когда жажда господства превосходит границы разумного честолюбия, она может явиться причиной падения. Блестящий урок дает нам римская история. Монтескьё указывает нам три причины падения Римской империи: 1) чрезмерное развитие военных сил и власти полководцев; 2) ослабление патриотического чувства, благодаря распространению прав гражданства не только на жителей итальянского полуострова, но и на остальных побежденных, и 3) развращение нравов, ослабление религиозных верований, вследствие смешения всех рас и наций мира. Пока римляне ограничивались господством над одною Италией, воины оставались гражданами; но этот характер был утрачен ими, когда начались отдаленные войны и порвалась всякая связь с Римом. Полководцы злоупотребляли своею силой и обращались далеко не гуманно с побежденными. Права гражданства, обратившись в достояние самых различных по характеру народов, подорвали единство и ослабили патриотизм. Наконец, строгие римские нравы, придя в соприкосновение с изнеженною распущенностью Азии, сменились утонченным развратом. Религиозные верования пошатнулись под влиянием грубого эпикуреизма, единственной религии необузданной толпы. Раз восторжествовали эти условия, республика не могла быть возстановлена. Убийцы Цезаря забыли, что они не могли возродить народа даже кровью диктатора. Их неудачный заговор ускорил только неизбежную гибель порядка, осужденного силой вещей. Рим прошел через все стадии деспотизма, анархии и, наконец, завершил свое существование громким падением. Вот картина, набросанная Монтескьё в Эта книга представляла ценный вклад в историческую литературу своего века, но она прошла сравнительно незамеченной во Франции. За то Англия тотчас же обратила на нее внимание и перевела на английский язык. Последовательность аргументации, живость красок, оригинальность мысли сообщают ей большой интерес и в настоящее время; взгляды, высказанные Монтескьё, держатся и до сих пор в науке. По это только камень в великом здании Духа законов. Однако, прежде чем перейти к капитальному сочинению Монтескьё, мы остановимся на двух его небольших статьях, которые тесно связаны с Размышлением о причинах величия и падения римлян, - на е римлян в области религии и диалоге: Сула и Эвкрат. Первая из них была читана еще в бордосской академии в 1716 г., т.-е. за пять лет до издания Она наглядно показывает нам, что основная идея Монтескьё зародилась давно в его голове, может быть, еще на школьной скамье, когда он стремился понять смысл и дух законов, разбираясь в дебрях французского законодательства. Статья начинается фразой, которая формулирует её содержание: разница, существующая между римскими и другими законодателями, состоит в том, что первые подчиняли религию государству, вторые - государство религии. И действительно, религия римлян не имела целью облагородить нравы, вознести умы и сердца к небу, где царят вечная мудрость и любовь; она была орудием в руках власти более сильным, чем закон, и помогала ей управлять народом, навлекая на него гнев богов. Приговоры неба влагались в уста почтенных сенаторов, людей просвещенных, которые прекрасно сознавали весь комизм своего положения и, тем не менее, находили полезным прибегать к этому средству. Нужно ли было разогнать народ, угрожающий судьбе сената, отвратить невыгодную войну, - сейчас же пускались в ход предзнаменования, прорицания и т. п. Этим объясняется довольно широкая веротерпимость римлян. Лишь бы верования других народов не препятствовали публичному отправлению их религиозного культа, лишь бы не вырвали у них из рук орудия их власти и политики, - до остального им не было дела.

Они позволяли философам верить в единого Бога и обожествлять природу; они позволяли поэтам смотреть на мифы, как на аллегорические вымыслы фантазии; они позволяли народам всего мира исповедывать свою религию даже в самом центре Рима. Только египтяне, евреи и христиане были исключены из общого правила, потому что они не хотели подчиниться требованиям Рима, и римляне преследовали их. Они претендовали на безусловную истину, в особенности евреи и христиане, и подвергали насмешкам римских богов. Как те, так и другие были правы: одни, как истинно верующие, не могли согласиться на сделки с своею совестью; другие старались оградить свои верования, на которых опиралась большая часть их силы и славы, от всяких нападков и поруганий. Издеваться над их публичным культом - значило подорвать силу их власти, пошатнуть основы государства. Но это было единственное исключение.

Веротерпимость римлян послужила им же на пользу. Широко открывая свои двери богам покоренных народов, Рим снискал себе всеобщее уважение и симпатию: на него смотрели не как на владыку мира, а как на высший храм религии. Обратная политика во времена Юстиниана привела к совершенно другим результатам. Народы и секты, преследуемые им, предпочли бежать, но не креститься в ортодоксальную веру. "Он думал, что увеличил число верующих, - говорить Монтескьё, - но он лить уменьшил количество людей". Мы видим здесь, как и везде у Монтескьё, все ту же основную мысль: каждое явление в сфере исторических событий имеет свою причину.

Остается еще диалог Франк разсматривает его как вывод из общих принципов Размышления. Он написан в несколько декламаторском тоне, но, тем не менее, представляет известный интерес для философии истории и политической нравственности. Сулла, пролив реками римскую кровь, поработив насилием врагов, достиг, наконец, безграничной власти, которая, казалось, была целью всей его жизни. Но вот, когда она уже была в его руках, когда народ смиренно смолк под игом его диктатуры, Сулла решил сложить с себя власть, захотел смешаться с толпой и дать отчет в своих деяниях. Какие же причины побудили его к таким поступкам? Какие следствия вытекли из них? Вот вопросы, которые стремится разрешить Монтескьё в своем "диалоге" на основании все тех же принципов и общих законов. Сулла - тип гордого патриция. Приверженец своей касты, страстно презирающий толпу, он жаждет независимости больше, чем власти, и любить безумно свободу, но это - свобода римского патриция, исключающая право народа. Условия эпохи принудили Суллу избрать путь крови и насилия. Он не хотел подчиниться толпе и предпочел бороться с нею, поработить ее, но не уступить. И когда его честолюбие было удовлетворено, когда народ склонился перед ним в рабском молчании, когда сенат был возстановлен, патриции утверждены в своих правах, - власть потеряла для него всю прелесть обаяния: к чему она ему теперь? Он создал себе имя, перед ним привыкли все дрожать, и эта привычка рабства не скоро изгладится из памяти римского народа. Вот мотивы поступков Суллы. Каковы же их следствия? Сулла стремился возстановить свободу так, как он ее понимал, но он шел к этой цели путем крови и насилия, путем всего, что так противно свободе. Он дал пример тираннии, народ привык ее терпеть и нет уже места свободе. Когда боги допустили Суллу, - говорит Эвкрат словами Монтескьё, - сделаться диктатором Рима, они погубили свободу навсегда. Они разоблачили роковую тайну, показали пример, как победить республику. И в подтверждение своих слов он протягивает руку и показывает на тень Цезаря, появляющуюся в глубине сцены. И тут Монтескьё остался верен себе, - ни одной фальшивой ноты в стройном аккорде его миросозерцания. Оно вылилось особенно ярко и цельно в его лучшем произведении - Духе законов,

Дух законов, несомненно, самое великое произведение Монтескьё Много ума, таланта, знаний, было потрачено на этот труд, - громадная эрудиция автора просто поразила его современников. Он работал над ним в течение двадцати лет, то падая духом, то снова веря, что это лучшее из его произведений. Полуслепой, он уже не был в состоянии писать и диктовал большую часть текста. Наконец, в ноябре 1748 г. Монтескьё показал миру свое детище, труд всей своей жизни, как он выражается сам. Прием, оказанный Духу Законов во Франции, не был особенно блистателен. О нем заговорили в парижских салонах, но заговорили довольно отрицательно; за то в Европе он произвел всеобщую сенсацию и вскоре был переведен на все европейские языки. В особенности ополчились на книгу Монтескьё янсенисты. Они подняли целую бурю, окрестили названием безнравственной книги, подрывающей основы государства и религии. Философам XVIII в. она также не понравилась. Безусловно веря в непогрешимость разума, они готовились пересоздать весь мир одним взмахом своего гения и презирали все, что имело хоть какое-нибудь соприкосновение с прошедшим или настоящим. Они заклеймили Монтескьё именем партизана феодализма и старого порядка, отступника, который сжег все, чему поклонялся когда-то. Во главе их был Гельвеций. Он видел в книге Монтескьё защиту отживших предразсудков, измену свободе и философии. Он удивлялся, как такой гений, как автор Персидских писем, мог рыться в пыли веков, в хламе вестготских и вандальских законодательств, сравнивал его с героем Мильтона, блуждающим среди хаоса, и предсказывал гибель его славе. Настанет время, говорил он, и "друг наш Монтескьё, утратив права на звание мудреца и законодателя, останется все тем же дворянином и человеком остроумным. Вот что печалит меня, - он мог бы принести гораздо больше пользы человечеству". Мнение Гельвеция разделяли и другие философы, в особенности крайние революционеры. Но государственные люди и юристы всех стран с Вольтером во главе смотрели на Дух законов, кодекс разума и свободы. Какую же цель преследовал Монтескьё в своей книге? Он не шел по избитым следам, не подражал ни Платону, ни Гаррингтону, ни Кампанелле, ни даже "мудрому" Локку, не стремился найти наилучшую форму правления или свод идеальных законов. Он не был также партизаном старого порядка, и если автор Духа законов отводил такое большое место государственному строю, законам и учреждениям отживших народов, то только потому, что старался объяснить их raison d'être в связи с окружающими условиями времени и места. "Я изучал людей, - говорит он, - и увидел, что они руководились не однеми прихотями в бесконечном разнообразии своих законов и нравов. Я установил принципы, частные случаи подошли к ним, истории всех наций явились их результатами и каждый особый закон пришел в связь с другими или подчинился еще более общему закону. Мои принципы извлечены не из моих предразсудков, а из самой природы вещей". Все мировые явления подчинены строгим, определенным законам: эти законы в самом широком смысле слова суть "необходимые отношения, вытекающия из самой природы вещей". Все существа духовного и реального мира имеют свои особенные законы; божество - свои; природа и человек - свои. Они установлены предвечным разумом и носят безусловный ненарушимый характер. Но, кроме этих вечных, неизменных законов, есть еще другие - положительные, которые являются делом человеческих рук, временным проявлением человеческого разума. Они могут быть так же разнообразны, как разнообразны цели, преследуемые людьми, как разнообразны условия их жизни. Человек в одно и то же время и продукт среды, и самостоятельный фактор общественной жизни: как существо физическое, он подчинен законам природы, как существо духовное - законам разума и страсти. Он оказывает известное влияние на положительное законодательство, но в свою очередь зависит от условий окружающей среды. Следовательно, и законы должны находиться в соотношении с этими условиями, с климатом, почвой и размерами страны, с образом жизни народов, со степенью их свободы, допускаемою конституцией, с их религией, нравами, обычаями, богатством, численностью, торговлей, с принципом и сущностью их правления. Я разсмотрю все эти отношении, - говорит Монтескьё, - они и составляют то, что называется

Вот основная идея его великого труда. Указать праву каждого народа его специфический характер, поставив его в зависимость от условий окружающей среды, было гениальною мыслью в век рационализма и естественного права. Правда, не все было ново в системе Монтескьё; задолго до него Гиппократ и Аристотель развивали мысль о влиянии климата на склад народных нравов и учреждений. Правда, много было в ней абстрактного и ошибочного, но это была первая попытка научного исследования общественной жизни, первый фундамент исторической школы права. Многие упрекают Монтескьё за деление его книги, из которого трудно понять, чего хотел автор. "Но я согласен с мнением Даламбера, - говорит Франк, - что под кажущимся безпорядком царит истинный порядок". "Из тридцати одной книги Духа законов восемь первые посвящены внутренней политике, отношениям законов и форм правления; IX и X - внешней политике и международному праву; XI и XII - общей политике, обусловленной свободою граждан, политической и гражданской; XIII - свободе в связи с налогами; XIV--XIX - отношениям законов и условий климата, почвы, образа жизни и характера народа; XX--XXII - торговле, промышленности и государственному кредиту; XXIII - влиянию народонаселения; XXIV и XXV - влиянию религии на законы и законов на религию; XXVI - различным родам законов, обусловленных природой вещей; XXIX - практическим указаниям, как составлять законы, как судить об их целях и последствиях, чем руководиться при их составлении; XXVII и XXVIII - истории римского законодательства; XXX и XXXI - истории феодального права. Четыре последния книги носят чисто исторический характер. Это деление ясно указывает нам, что Монтескьё имел в виду изучить право различных народов в связи с окружающими условиями среды, пространства и времени. Изложить подробно содержание Духа законов оригинальность. Все философы и публицисты, начиная с Аристотеля, Макиавелли и кончая Вико, признавали три формы правления: абсолютную монархию, аристократию и демократию; в первой носителем верховной власти является одно лицо, во второй - привилегированное меньшинство и в третьей - весь народ или большая его часть. Монтескьё несколько видоизменил эту классификацию; он разделил формы правления на республиканскую, под видом которой объединил аристократию и демократию на монархическую и деспотическую. его понимает Монтескьё, говорит Франк, не носит даже названия формы правления: это какой-то грубый произвол, возможный как временное явление, но не как прочная форма человеческого общежития. Тот же деспотизм, который существует в действительности хотя бы на Востоке, мало чем отличается от абсолютной монархии. У него есть также свои законы, являющиеся продуктом воли монарха; он их дал, он может их взять. Вольтер прав, когда говорит, что монархия и деспотия - два близнеца, до того похожие друг на друга, что невозможно их отличить. Но еще более грубую ошибку делает Монтескьё, когда сливает демократию и аристократию в одну группу. Оне слишком различны по духу: первая основана на активном участии народных масс в делах правления, вторая на привилегиях касты. Впрочем, он сам вскоре заметил свою ошибку и, хотя не разъединил эти формы, но каждой в отдельности посвятил особый очерк. Таким образом, вместо трех государственных форм у него получилось четыре. Что побудило автора Духа законов отвергнуть прекрасную классификацию Аристотеля и заменить ее своею? Лабуле старается дать нам ответ на этот вопрос. Персидския письма, говорит он, могут служить нам пояснением к Они самый надежный комментарий к последнему сочинению Монтескьё и не по одному только этому вопросу. В СХХХИ письме, писанном в 1719 г., т.-е. за 29 лет до издания Духа законов, Рэди пишет из Венеции к своему другу Рика в Париж: "Более всего возбудило мое любопытство по прибытии в Европу история и происхождение республик. Любовь к свободе и ненависть к царям сохранили за Грецией надолго независимость и содействовали распространению республиканского правления. Греческие города нашли союзников в Малой Азии; они высылали туда колонии, пользовавшияся такою же, как и они, свободою, и послужившия им оплотом против посягательства персидских царей на их независимость. Но это еще не все: Греция заселила Италию; Италия - Испанию и, может быть, Галлию. Эти колонии принесли с собою дух свободы, заимствованный ими в Греции, почему в эти отдаленные времена мы и не встречаем монархий ни в Италии, ни в Испании, ни в Галлии. Все это было только в Европе; Азия же и Африка всегда находились под игом деспотизма, за исключением некоторых городов Малой Азии, о которых мы говорили, и карфагенской республики в Африке. Повидимому, свобода свойственна духу европейских народов, а рабство духу азиатских. несметное число неведомых народов, которые, как поток, нахлынули на римския провинции, и, найдя столь же легким делать завоевания, как и производить грабежи, они поделили между собою римскую империю и основали королевства. Эти народы были свободны; власть их королей была так ограничена, что эти последние были, собственно говоря, не более как предводители или генералы. Таким образом, эти королевства, хотя и основанные при помощи силы, не чувствовали однако же над собой ига победителя. Народы Азии, например, турки и татары, будучи подчинены воле одного завоевателя, думали о покорении под власть этого одного новых подданных и об утверждении над ними помощью оружия его насильственной власти; народы же Севера Европы, будучи сами свободны в то время, когда они заняли римския провинции, не давали своему начальнику слишком много власти. Некоторые из этих народов, например, вандалы в Африке и готы в Испании, низлагали своих королей при первом же недовольстве ими; другие стесняли власть государей множеством различных ограничений. Многие из знатных пользовались властью, равною с властью государя; войны предпринимались только с их согласия; добыча делилась между вождем (начальником) и солдатами; в пользу государя не существовало никакого налога; законы составлялись в народных собраниях. Вот основной принцип всех этих государств, образовавшихся на развалинах римской империи". "Нельзя безусловно принять, говорит Лабулэ, некоторые исторические взгляды, высказанные в этом письме; надо быть персом, чтобы думать, что Греция населила Италию, и чтобы говорить о мягкости римского правления. Но сущность идеи верна. Республику надо искать только у греков и римлян; деспотизм всегда господствовал на Востоке, и только в Европе, и притом после германского нашествия, начинают появляться ограниченные монархии. Вот три рода правительств, о которых говорится в Духе законов. Классификация Монтескьё не есть классификация философская, какую мы видим у Аристотеля, но историческая. Древний мир, Восток, новейшая Европа составляют три большие массы, на которых он сосредоточил свое изучение" { "О "Духе законов" Монтескьё". Историко-политический и юридический сборник, изд. Н. И. Ламанского, 1869 г.}. Два вида монархии, абсолютную и ограниченную, Монтескьё обособил в самостоятельные формы правления, - вот в чем его ошибка.

Изложив отличительные признаки основных типов государств, изучив их природу, как выражается Монтескьё, он приступает к разсмотрению принципов, которые должны быть положены в основу каждого из них. Коренясь в психических свойствах человеческой натуры, они обусловливают прочность каждой данной формы. Принцип демократии - добродетель, аристократии - умеренность, монархии - честь, деспотии - страх. Современники Монтескьё сильно упрекали его за слово етель. Он принужден был даже защищаться и объяснять, что имел в виду вовсе не христианскую, а политическую добродетель в духе античного мира, которая сливается в представлении Монтескьё с патриотизмом. И так, добродетель или патриотизм первое и необходимое условие жизни республиканских государств. Законы, являясь при данном режиме продуктом народной воли, носят на себе отпечаток всех хороших и дурных её сторон. Если нация будет исполнена патриотизма, если интересы отечества будут стоять в её глазах выше личных интересов и справедливость выше мелких страстей, то и законы, издаваемые ею, будут хороши. Если же эти чувства ослабеют, государство придет в упадок и на месте добродетели восторжествует грубый произвол. Республиканский принцип может быть также положен в основу аристократических государств: здесь роль народа играет привилегированная каста, являясь носительницей верховной власти; но это не основной принцип аристократии. Она отличалась всегда крайним высокомерием; она воздвигла огромную пропасть между патрициями и плебеями, довела народ до унизительного состояния. Она может устоять под напором революционных масс, может существовать лишь тогда, когда поставит своим девизом: умеренность. Основой монархии служит другой принцип, не имеющий ничего общого ни с добродетелью, ни с умеренностью, - это честь. Как планетная система, находясь под влиянием центробежной и центростремительной силы, сохраняет полную гармонию, так и монархическое государство ростеть и крепнет, если его подданными руководит чувство чести. Возбуждая в них стремление отличиться, подняться как можно выше по общественной лестнице, оно поддерживает во всех частях государственного организма жизненность и силу; каждый, удовлетворяя личным интересом в то же время содействует общему благу. Пусть философы и моралисты называют это ложным понятием чести, - не все ли равно, если она-ведет к общественному благу? В деспотии честь уступает место страху - единственному чувству рабов. Перед деспотами все равны; все склоняются перед ним в раболепном молчании и трепещут за свою жизнь. Вот четыре основных принципа, обусловливающие развитие и прочность государственных форм. Без сомнения, говорит Франк, они являются необходимыми факторами общественной жизни, руководящими началами тех или других правительств. Но Монтескьё придает им слишком безусловный, исключительный характер. Возьмем для примера принцип демократии: не одна добродетель составляет её основу: на ряду с ней стоят равенство и свобода. Даже в республиках древности очень часто добродетель приносилась в жертву равенству. Стоит только вспомнить закон остракизма, смысл которого был таков: лучше отказаться от услуг великого человека, лишить страну её лучшого защитника, чем позволить гению возвыситься над толпой. Новейшия демократии присоединили к принципу равенства принцип свободы. Блестящим примером может служить нам Америка. Личность, подавленная в республиках древности гнетом государства, получила здесь свои права. Но в эпоху Монтескьё Америка еще не существовала и ему пришлось ограничиться в своих изысканиях только сферой республик античного мира. Что же касается умеренности, то ее не мешало бы порекомендовать всем родам правительств: они падают в большинстве случаев благодаря злоупотреблению своей властью.

Разумеется, ни классификация Монтескьё, ни принципы, установленные им - не удержались в науке. Но в свое время они имели большое значение. Автор выставлял не абстрактную теорию государственного права, общую для всех народов, а стремился изучить характер и содержание каждой конкретной формы со всеми её особенностями.

Так как жизнь и развитие этих форм, продолжает он, обусловливаются принципами, лежащими в их основе, то и общее направление законодательства, и система воспитания должны строго сообразоваться с ними, - в этом залог их прочности. В особенности большое место отводит Монтескьё воспитанию, и потому мы остановимся на нем. Основываясь на историческом прошлом и на своих личных наблюдениях над настоящим, автор Духа законов пришел к заключению, что каждое государство имеет свою систему воспитания, которая необходимо должна сообразоваться с сущностью и принципом его правления. В общем его идея верна, - говорит Франк, - государство, конечно, имеет влияние на Характер воспитания, - но разве существует в действительности система воспитания, основанная на одном страхе, на одном чувстве чести, на одной добродетели? Жизнь показывает нам совсем другое. Возьмем для примера хотя бы деспотию. Самый ужасный деспот, если, конечно, он живет не в дремучем лесу, не может оградить своих подданных от влияния наук и искусств, проникающих в его владения из соседних стран. Он не может закрыть доступ идеям свободы и справедливости, не может держать умы и сердца в полном порабощении и невежестве, - а это необходимое условие деспотизма, как говорит нам Монтескьё. Относительно демократии он делает ту же ошибку: он требует, чтобы система её воспитания строго согласовалась с принципом добродетели. А так как добродетель в его глазах есть жертва личных интересов, семейных, классовых, общественных, то и воспитание должно носить чисто-государственный характер. Франция провела эту идею в жизнь во времена революции. Конвент впервые положил основание государственному образованию. Бельгия, Пьемонт и Испания последовали примеру Франции и вместе с принципами 1789 года переняли и систему воспитания. Хотя взгляд Монтескьё и оправдала жизнь, тем не менее, ему можно сделать не мало возражений, говорит Франк: - Почему воспитание при демократическом режиме должно быть исключительно государственным? Почему граждане лишены свободы выбора? Неужели коллективный деспотизм должен явиться на смену личному? Да, Монтескьё считает это даже необходимым; первое условие республиканского режима - государственное воспитание юношества, хотя бы и путем насилия: личные интересы должны быть принесены в жертву общим. И в подтверждение своих слов он приводит нам Спарту и Крит. Но он забывает, что обе эти аристократическия республики преследовали одну цель - войну, даже не добродетель, а жажду славы. Между тем как Афины, где демократический принцип был развит до крайних пределов, не имели государственного воспитания.

успех из торговли и промышленности. Что же касается монархии, там воспитание, по мнению Монтескьё, должно сообразоваться с принципом чести. Оно имеет в виду развитие скорее блестящих, чем высоких качеств души, гордости, тщеславия, внешняго изящества, изысканной вежливости и т. п. Если бы Монтескьё говорил об одном только круге общества, об аристократии, он был бы прав, говорит Франк. Не принимая никакого участия в делах правления в абсолютной монархии, аристократия для того, чтоб отличиться при дворе, должна посвящать все свое время искусству нравиться, блеснуть остроумием, изяществом, галантностью. Нарядная и праздная жизнь Версаля носит именно такой отпечаток. Но Монтескьё применяет свои взгляды ко всем классам общества и тем сильно грешит против действительности. Даже в эпоху Людовика XIV ни духовенство, ни буржуазия, ни крестьянство не преследовали такой системы воспитания. А английская аристократия вместо того, чтобы пресмыкаться перед королем, диктовала ему свои законы и заставляла его считаться с мнением палаты лордов.

Так же неправ Монтескьё, продолжает автор книги, когда он уверяет нас, что для существования демократии необходима небольшая территория с малочисленным населением, для монархии - умеренная, а для деспотии - необозримое пространство земли. Блистательным опровержением этих слов могут служить Соединенные Штаты, государственная территория которых равна по объему Европе. Англия владеет обширнейшими колониями с населением в двести миллионов душ, а Монако представляет крошечную деспотию. Ошибочность взглядов Монтескьё объясняется, опять-таки, тем же, что автор Духа законов был только знаком с республиками древности и делал свои обобщения на основании этих знаний. Но не будем останавливаться на критике деталей, - говорит Франк, - оне не скажут нам ничего нового; приведем лучше взгляды Монтескьё на причины упадка различных государственных форм. Их две: во-первых, когда государства действуют несогласно с принципами, положенными в их основу, а во-вторых, когда они злоупотребляют ими, доводя их до крайности. Если республика уступает место разврату, честолюбию и неравенству, а монархия оскорбляет чувство чести своих подданных, - обе эти формы гибнут в самом скором времени, что же касается деспотии, - она носит в самой себе зародыш гибели. Но еще губительнее действует на их судьбы вторая причина. Если республика доводит идеи равенства и свободы до полного своеволия, а монархия идею власти до абсолютизма, до взгляда Людовика XIV: l'Etat c'est moi, - оне обречены на верную гибель. Государства могут процветать и совершенствоваться лишь тогда, когда в них царит добродетель на ряду со свободой. До сих пор Монтескьё не упоминал ни разу о свободе, как о принципе, обусловливающем жизнь и развитие государств; она не играла никакой роли в перечисленных им формах правления. Чем же объяснить подобное игнорирование принципа свободы? Дело в том, что автор Духа законов собой замкнутую касту, господствующую над порабощенным народом; но республику все считают свободным государством, один Монтескьё расходится с общим мнением.

Власть народа, говорит он, не есть его свобода. Политическая свобода состоит не в том, чтобы делать то, что хочешь, а в том, чтоб иметь возможность делать то, что должно хотеть, и не делать того, чего не должно. Должно хотеть всего разумного и справедливого и, наоборот, не должно - всего неразумного и несправедливого. Истинная свобода требует, чтобы человеческия действия сообразовались с принципами разума и справедливости, со своим правом и правами других лиц, чтобы законы являлись живым отражением этих принципов и отношений, а власть - их покорным орудием. Такой порядок возможен лишь там, где существует разделение властей, где оне взаимно контролируют друг друга и таким образом поддерживают свое равновесие. Есть такая страна, говорит Монтескьё, которая поставила своею задачей "осуществление политической свободы", и в подтверждение своих слов он указывает на английскую конституцию. Для автора Духа законов она представляет высший идеал, вечный тип свободного государства, кодекс разума и свободы. Его взгляды и симпатии сквозят слишком явно сквозь маску равнодушного исследования, когда он развертывает перед нами сложный механизм государственного строя Англии.

Нужно удивляться, сколько ума и проницательности было у этого человека! Понять смысл и дух английской конституции, философски обосновать её принцип было далеко не легкою задачей: она никогда не была писанной и в XVIII веке ее едва знали в Европе. Монтескьё превзошел все трудности и потому его книга имела такой блестящий успех в Англии. Известно, какое место уделил ей Блэкстон, признанный знаток английской конституции, - в своих

Отличительный характер английского государственного строя составляет, по мнению Монтескьё, принцип разделения властей на законодательную, исполнительную и судебную, - это первое и необходимое условие политической свободы. Принцип разделения властей далеко не нов; он ведет свое начало со времен Политики Аристотеля. Существует даже мнение, будто Монтескьё позаимствовал свою теорию разделения властей у Свифта из его Discourse of the Contests and Dissensions between Nobles and the Commons in Athens and Dome, Духа законов. Сходство, действительно, поразительное, но нет никаких прямых указаний на то, чтобы Монтескьё был знаком со Свифтом, хотя было бы довольно странно, как справедливо замечает Янзен, еслиб он не поинтересовался в течение своего двухлетняго пребывания в Англии сочинениями этого писателя, который пользовался уже тогда громкою славой. Но для нас не важно, кто был истинным творцом этой теории; новейшая постановка вопроса о разделении властей, правда, в несколько видоизмененном виде, взята не у Свифта, а у автора Духа законов, и с нею тесно связано не имя английского писателя, а имя Монтескьё. Теория разделения властей изложена в XI книге Вот приблизительно её содержание: В каждом государстве существует три рода власти, законодательная, исполнительная и судебная. В силу первой издаются законы временные или постоянные; в силу второй проводятся они в жизнь; в силу третьей - наказуются преступления и решаются тяжбы частных лиц. Если законодательная и исполнительная власть сосредоточены в руках одного лица или учреждения, тогда нет свободы, ибо всякий раз можно опасаться издания тиранических законов, которые будут тиранически исполнены. Если судебная власть соединена с законодательной, тогда нет места правосудию: судья становится полным господином жизни подсудимых, производя свой суд над ними на основании своих же законов. Если же она соединена с исполнительной, тогда господствует произвол: раз судье дано право применять закон по своему усмотрению, он обращается в притеснителя. История прошлого показывает нам, что les cours prévôtales и commissions extraordinaires старой монархии, уполномоченные судить лиц, попавших в немилость к монарху, носили именно такой характер. И, наконец, если все три власти: законодательная, исполнительная и судебная - находятся в одних руках, в руках ли одного лица или собрания, тогда все гибнет и наступает царство тирании. Но, к счастью, подобный режим представляет исключение; он существует только в чисто-деспотических государствах. В старых же монархиях Европы и в особенности Франции монарх ограничивался всегда одним изданием и исполнением законов, предоставляя судебную власть особому учреждению. Так как все эти власти имеют различные функции, то необходимо, чтобы каждая из них была вручена Специальному органу, имеющему свою организацию. Так, судебная власть должна принадлежать учреждению, состоящему из выборных нации, которые сзываются на время суда и сменяются через определенные сроки. Обвиняемый должен иметь право отвода тех из судей, которых он может заподозрить в пристрастии и вражде. Это - основные черты суда присяжных, который практиковался в Англии с незапамятных времен и был перенесен во Францию после революции 1789 г. Автор Духа законов только оформил его принцип. И так, судебная власть не должна быть вручена постоянному учреждению из коронных судей, а временному собранию лиц, призванных из среды народа. Законодательная власть должна принадлежать всему народу. "Как каждый человек, имеющий свободную душу, должен управлять сам собой, так и весь народ, - говорит Монтескьё, - должен располагать функцией законодательной власти". Но так как это представляет известные неудобства как в больших, так и в маленьких государствах, то этот вопрос должен быть решен несколько иным путем: законодательная власть может быть вручена представителям нации, воплощающим народную волю. Идея политической свободы неразрывно связана с идеей представительного образа правления. Вот основная черта, отличающая тип свободного государства новейшей эпохи от республик древности и средних веков. Только при таких условиях возможна, по мнению Монтескьё, свобода без рабства, только при таких условиях она не уступит места анархии и насилию.

Право голоса в выборе представителей должно принадлежать всем гражданам, иначе какой-нибудь класс общества возьмет верх над другими и подавит их своею властью. Политическое голосование - несомненное право каждого человека, каждого, "кто не дошел до такой степени низости, что даже не в состоянии иметь своей воли". Избиратели вправе давать своим представителям инструкции в общей форме, но отнюдь не в форме велений. Желательно, даже необходимо, чтобы последние были хорошо знакомы с нуждами и потребностями области, интересы которой они представляют; но эти интересы не должны стоять у них на первом плане и мешать их взаимному соглашению.

и для её регулирования необходима какая-то другая сила, которая была бы в состоянии удержать ее в границах; роль этой силы и играет исполнительная власть. Вполне законно, - замечает Монтескьё, - что последней предоставлено право налагать свое veto на законы, изданные первою, и предлагать другие. Исполнительная власть должна быть сосредоточена в руках одного наследственного монарха, так как она требует единства и быстроты действий. Во имя этого же принципа личность короля неприкосновенна.

В случаях конфликта между монархом и народными представителями, когда первый решительно отвергает законы, проведения которых настоятельно требуют последние, посредником между ними является специальный орган - верхняя палата. Она так же, как и палата представителей, разделяет полномочия законодательной власти, но далеко не в таком объеме: ей не принадлежит ни право инициативы, ни право утверждения податей, - это непосредственное дело нации; она скорее играет роль тормазящого начала, .связующого звена между законодательною и исполнительною властью. Так как автор Духа законов делал свои наблюдения над английскими порядками, то вполне естественно, - говорит Франк, - что его идеалом верхней палаты явилась палата лордов, которая с таким тактом и уменьем выполняла свою роль. Членами этой палаты должны быть, по мнению Монтескьё, представители древней знати и богатства. Если они не отправляют никакой функции в государственном организме, - замечает он, - они могут быть подавлены народным большинством: "общая свобода будет их рабством". Поэтому необходимо, чтоб и они имели право сдерживать поползновения народа, как и народ - их поползновения. Исключая из общого правила палату лордов которая была достойною представительницей власти, Франк делает возражения Монтескьё по поводу последняго пункта. Английский народ, - говорит он, - чувствует глубокую признательность к своей аристократии: он обязан ей большинством своих прав; но не следует смешивать ее, эту политически развитую аристократию, с придворною знатью старой Франции. Как общее правило, взгляд Монтескьё не выдерживает критики. Почему именно ей, а никому другому, должна принадлежать особая власть в государстве? - вот в чем вопрос. Одно из двух: или она ничем не отличается от других классов общества, кроме громких титулов и славных традиций, или же она действительно обладает реальными правами и наследственными прерогативами, к которым так презрительно относится автор Духа законов. противно духу справедливости и необходимо устранить ее от власти. Это вовсе не значит, - продолжает Франк, - что все страны, кроме Англии, должны отказаться от учреждения верхней палаты, - нет, но её состав должен быть иной. Есть не мало других способов разрешить этот вопрос, из которых законодатель может избрать любой, конечно, сообразуясь с духом и характером своего народа. Но не будем дольше останавливаться на этом, - заключает Франк, - а послушаем лучше, что говорит Монтескьё, какие советы преподает он конституционным государствам.

Первое и необходимое условие политической свободы, учит он нас, - полное равновесие властей: ни одна из них не должна злоупотреблять своими положениями, возвышаться над другими и производить на них давление.

Состав представительного собрания должен сменяться через известные определенные сроки: тогда лишь он будет являться истинным выразителем общественного мнения. Такова в общих чертах теория разделения и равновесия властей. Она имела громадный успех в конце XVIII века и была положена в основу современной конституционной теории государственного права. По в начале нынешняго века обозначилась реакция: публицисты подвергли ее критике, доказывая, что подобная организация властей немыслима на практике. И на примере той же Англии, на которую ссылался Монтескьё, легко убедиться, что её никогда не существовало в действительности. Члены английского кабинета должны быть непременно членами парламента, - вот основное требование английской конституции, и оно далеко несовместимо с принципом безусловного разделения властей. Министры здесь являются в одно и то же время и органами исполнительной, и участниками законодательной власти, совмещая их в своем лице. Неудачной также оказалась попытка провести строгое разделение властей во французских конституциях 1791 года. Напрасно Мирабо старался убедить национальное собрание взглянуть на пример Англии и отказаться от теоретических построений; оно слишком слепо держалось буквы Духа законов, слишком узко поняло учение Монтескьё. Министрам был закрыт доступ в члены парламента, как ни настаивал Мирабо на противном, и таким образом министерство очутилось вне парламента. Всякая связь была нарушена между исполнительной и законодательною властью и, благодаря тому, что король не имел права veto, последняя получила перевес над первой и стала к ней в оппозицию. Подобное положение не могло долго продолжаться и разрешилось государственным крахом. Конституция VIII года дала слишком большой перевес исполнительной власти над законодательной и достаточно было гения Наполеона, чтобы положить ей конец. Но не следует забывать также, как в первом, так и во втором случае был нарушен принцип равновесия властей, а Монтескьё, считал его краеугольным камнем политической свободы. Разумеется, безусловное разделение властей представляет известные неудобства, разумеется, оно никогда не существовало в Англии, - автор ошибался, но это только частность; в общем, в основе его теория верна, потому-то она и имела такой блестящий успех, потому-то и послужила фундаментом современного конституционного права. На этом собственно и кончается политическая часть Духа законов. Остается упомянуть еще о гражданской свободе, которой Монтескьё придавал большое значение. Свобода, которою должен пользоваться каждый человек в организованном обществе, - говорит он, облекается в форму отношений между гражданами и государством и отношений граждан друг к другу; первая носит название политической свободы, вторая - гражданской. Одна обусловливает другую, хотя и не всегда: бывают случаи, когда учреждения хороши, а законы плохи, и наоборот, когда учреждения плохи, а законы хороши. Несмотря на общую зависимость гражданской свободы от политической, она подчиняется еще своим, особым законам. Без хорошого уголовного кодекса немыслима гражданская свобода: её нет там, где не обезпечены ни личность, ни имущество граждан. Под хорошим уголовным кодексом Монтескьё разумеет то законодательство, которое удовлетворяет требованиям справедливости. Если, во-первых, наказание соответствует характеру преступления, если, во-вторых, оно пропорционально размеру преступления и, наконец, в-третьих, если из двух наказаний, ведущих к одной и той же цели, отдается предпочтение более мягкому, нравственному перед физическим, тогда оно может быть названо справедливым. Как на пример несоответствия наказания с характером преступления, автор Духа законов доктрину Локка, но его блестящая аргументация сообщила ей новую прелесть и силу. Религиозные преступления, говорит он, существующия только в идее, должны подвергаться чисто-духовной каре; государство не вправе карать их, не вправе мстить за божество. Если человеческие законы облекутся в роль мстителей за божественное право, они утратят свой характер человечности, перестав считаться с слабостями и несовершенствами человеческой натуры. И для большей силы своих слов Монтескьё приводит пример жестокой расправы с бедным провансальским евреем, который, по утверждению своих судей, богохульствовал над Богородицей. Известно, какое влияние имел автор Духа законов на смягчение уголовного законодательства. В этой области он является инициатором: Беккария и последующая школа реформаторов - только его ученики, развивающие принципы учителя. Горячий сторонник свободы и гуманности Монтескьё был последователен в своих взглядах и требовал эмансипации негров. Освобождение их во французских колониях совершилось по указаниям Духа законов. Но это еще не все: Монтескьё не мог ограничиться одною сферой политических и юридических отношений, его обширный ум захватывал предметы со всех втором и экономические вопросы не ускользнули от его внимания; он отвел им большое место в своем труде и в этой области был так же велик, как и в других. Лабулэ справедливо считает его одним из основателей политической экономии, так как он первый обратил должное внимание на значение промышленности и торговли.

"Правда, - говорит Лабулэ, - он во многом ошибался и разделял предразсудки своего века: так, он защищал систему протекционизма и говорил, что свобода торговли будет её порабощением; но, кроме превосходных глав о Мене и её влиянии на политику, он понял, что перевороты в торговле влекут за собою перемены во всем общественном строе, изменяют понятия общества и его учреждения {Эд. Лабулэ: "О "Духе законов "Монтескьё". Историко-политический и юридический сборник, изд. Даманского, 1869 г.}. Дух законов съумел объединить в одно стройное целое теорию и практику, философию и жизнь, право и историю, - и тем положил основание научному исследованию общественных явлений. Есть, впрочем, один крупный недостаток, вследствие которого устарел для нашего времени. Лабулэ нам указывает на него: "Почти вслед за изданием Духа законов Дух законов речь о послеехах человеческого ума.

о движении человечества вперед; даже древние подметили, что народы переживают детство, зрелый возраст и старость. Но Монтескьё не мог понимать того, что развитие учреждений именно и есть жизнь народов, и что хорошее вчера может быть дурно сегодня. Отсюда становится ясным, почему Монтескьё так мало обращает внимания на время зарождения идей, обновлявших мир, и не указывает на последовательность их появления. Оттого в его книге так много абстрактного, призрачного. При чтении её кажется, что религия, правительство и его виды: республика, деспотизм и монархия - составляют нечто безусловное, суть неизменные формы, постоянные силы, носящия в самих себе условия как величия, так и упадка народов; а, между тем, между ними существуют резкия различия: Афинская республика нисколько не похожа на Спартанскую или Римскую; патриархальное правление Китая не то, что турецкий деспотизм; французская монархия XVIII века не имеет ничего общого, кроме имени, с монархиею английскою, и королевская власть Людовика XIV не походит на королевскую власть Людовика XI или Людовика Святого. На это смешение времен, на это непризнание законов развития мы теперь смотрим как на большой недостаток Но справедливость, однако, заставляет нас заметить, что именно произведения этого великого писателя указали нам путь и что он, различая в крупных чертах этапы цивилизации, необходимо заставил нас смотреть на вещи гораздо яснее и обратил внимание на изучение внутренняго развития каждого народа и каждого учреждения. Каковы бы ни были недостатки в сочинении Дух законов, едва ли можно оценить по достоинству услуги, оказанные им человечеству и свободе. Монтескьё ошибался, конечно, ошибался довольно часто, но никто из мыслителей XVIII века не завещал науке так много верных взглядов и гениальных обобщений, как автор