| Автор: | Смоллетт Т. Д. |
| Категория: | Роман |
Глава XLVIII
Пелит преисполняется глубоким презрением к своему дорожному спутнику и привязывается к Пиклю, который тем не менее преследует его по пути во Фландрию согласно своей зловредной привычке
Тем временем его приятель, потратив несколько ведер воды, чтобы смыть с себя тюремную грязь, отдал свою физиономию в распоряжение цирюльника, выкрасил брови черной краской и, облачившись в свое платье, рискнул навестить Перигрина, который еще находился в распоряжении своего камердинера и сообщил Пелиту, что на его побег власти посмотрели сквозь пальцы и что условием их освобождения является отъезд из Парижа в трехдневный срок.
Живописец пришел в восторг, узнав, что больше не грозит ему опасность быть схваченным, и, отнюдь не сетуя на требование, связанное с его освобождением, готов был в тот же день отправиться домой, в Англию, ибо Бастилия произвела на него такое впечатление, что он вздрагивал от грохота каждой кареты и бледнел при виде французского солдата. От избытка чувств он пожаловался на равнодушие доктора и рассказал о том, что произошло при встрече, не скрывая своей досады и разочарования, каковые чувства отнюдь не уменьшились, когда Джолтер поведал ему о поведении доктора, к которому онранее обращался за советом, как сократить срок их заключения. Да и Пикль был взбешен этим отсутствием сострадания и, видя, сколь низко пал доктор во мнении своего дорожного спутника, решил способствовать такому отвращению и превратить разногласие в открытую ссору, каковая, думал он, доставит развлечение и, быть может, покажет поэта в таком свете, что тот будет должным образом наказан за свое высокомерие и жестокость. С этой целью он сделал несколько сатирических замечаний о педантизме доктора и его вкусах, которые столь явно проявились в цитатах, приводимых им на память из писателей древности; в его притворном пренебрежении наилучшими в мире картинами, каковые, будь он хоть сколько-нибудь наделен чутьем, не мог бы созерцать столь равнодушно, и, наконец, в его нелепом банкете, которого никто, кроме отъявленного фата, лишенного как утонченности, так и рассудительности, не мог приготовить и предложить разумным существам. Одним словом, наш молодой джентльмен с таким успехом упражнялся на его счет в остроумии, что живописец словно очнулся от сна и отправился домой, питая самое искреннее презрение к человеку, которому доселе поклонялся.
Вместо того чтобы на правах друга войти без всяких церемоний в его комнату, он послал слугу сообщить, что намеревается выехать на следующий день из Парижа вместе с мистером Пиклем и хотел бы знать, готов ли тот к такому путешествию. Доктор, удивленный как характером, так и смыслом этого сообщения, немедленно явился в комнату Пелита и пожелал узнать о причинах столь неожиданного решения, принятого без его ведома и участия. Будучи посвящен в их планы, он, не имея намерения путешествовать в одиночестве, приказал уложить свои вещи и выразил готовность подчиниться необходимости. Однако он был весьма недоволен небрежным тоном Пелита, которому напомнил о собственном своем величии и дал понять, что оказывает ему безграничное снисхождение, удостаивая такими знаками внимания. Но теперь эти намеки не произвели впечатления на живописца, который заявил ему, что отнюдь не сомневается в его учености и дарованиях, а в особенности в его кулинарных способностях, каковые он сохранит в памяти, покуда небо его не лишится чувствительности; однако он посоветовал ему, из внимания к нынешним выродившимся любителям поесть, не злоупотреблять нашатырем при изготовлении следующей салякакабии и уменьшить количество чертова навоза, коим он столь щедро начинил жареных кур, если нет у него намерения превращать гостей в пациентов с целью покрыть расходы по устройству пиршества.
Врач, уязвленный такими сарказмами, бросил на него негодующий и презрительный взгляд и, не желая объясняться по-английски, ибо в разгар перепалки Пелит мог рассердиться и уехать без него, излил свой гнев по-гречески. Живописец, догадавшись по звукам, что цитаты были греческие, поздравил своего друга с прекрасным знанием валлийского наречия и своими насмешками ухитрился окончательно вывести его из терпения, после чего тот удалился в свою комнату крайне разгневанный и пристыженный и предоставил противнику ликовать по случаю одержанной победы.
Покуда разыгрывалась такая сцена между этими чудаками, Перигрин сделал визит послу, которого поблагодарил за любезное заступничество, с такою искренностью признавая нескромность своего поведения и обещая исправиться, что его превосходительство охотно простил беспокойство, ему причиненное, поддержал Перигрина разумными советами и, заверив его в неизменном своем расположении и дружбе, дал ему при прощании рекомендательные письма к знатным особам, состоящим при английском дворе.
Удостоенный таких знаков внимания, наш молодой джентльмен распрощался со всеми своими приятелями французами и провел вечер с теми из них, кто пользовался наибольшей его привязанностью и доверием, в то время как Джолтер занимался домашними делами и с большой радостью заказал карету и лошадей, чтобы выехать из города, где он жил в вечном страхе, как бы не пришлось ему пострадать из-за необузданного нрава питомца. Все было сделано согласно их плану, и на следующий день они пообедали вместе со своими дорожными спутниками, а часа в четыре отбыли в двух каретах, в сопровождении камердинера, Пайпса и лакея доктора, которые ехали верхам, снабженные оружием и амуницией на случай нападения разбойников.
Было одиннадцать часов вечера, когда они приехали в Сенли - город, где намеревались остановиться и где принуждены были разбудить обитателей харчевни, чтобы получить ужин. Всей провизии в доме едва хватило на приготовление сносного ужина. Однако живописец утешался если не количеством, то качеством блюд, одним из коих было фрикасе из кролика, каковое кушанье он оценил превыше всех деликатесов, когда-либо дымившихся на столе великолепного Гелиогабала. Не успел он высказаться в этом смысле, как наш герой, неустанно расставлявший ловушки с целью позабавиться на счет соседа, поспешил воспользоваться этим заявлением и, припомнив историю Сципио и погонщика мулов в «Жиль Блазе», решил подшутить над желудком Пелита, каковой, по-видимому, был весьма расположен к сытному ужину. Итак, он разработал свой план и, когда компания уселась за стол, стал с особым вниманием глядеть на живописца, который положил себе солидную порцию фрикасе и принялся уничтожать ее с величайшим удовольствием. Пелит, несмотря на разыгравшийся аппетит, не мог не заметить поведения Пикля и, дав отдых своим челюстям, сказал:
Французы весьма искусны в приготовлении таких блюд - это я должен признать; и, клянусь честью, я бы хотел всегда есть таких нежных кроликов, как тот, что лежит у меня на тарелке.
На этот панегирик Перигрин ничего не ответил и только повторил слово «кролик» таким недоверчивым тоном и столь многозначительно покачивая головой, что не на шутку встревожил Пелита, который тотчас перестал работать челюстями и с недожеванным куском во рту озирался вокруг с испугом, каковой легче вообразить, чем описать, покуда взгляд его не упал на физиономию Томаса Пайпса, а тот, получив инструкции и умышленно поместившись против него, лукаво ухмыльнулся, чем окончательно смутил живописца. Боясь проглотить кусок, бывший у него во рту, и стыдясь избавиться от него как-нибудь иначе, он сидел некоторое время в состоянии мучительного беспокойства, а когда к нему обратился мистер Джолтер, тронутый его несчастьем, он энергически напряг мышцы глотки, которая с трудом справилась со своей задачей, и с большим смущением и страхом спросил, уж не сомневается ли мистер Пикль в том, что это блюдо приготовлено из кроликов. Молодой джентльмен, приняв таинственный вид, заявил о своем неведении, заметив, что склонен относиться подозрительно ко всем такого рода кушаньям, ибо его осведомили о тех проделках, какие весьма распространены в харчевнях Франции, Италии и Испании, и привел отрывок из «Жиль Блаза», уже упомянутый нами выше, добавив, что не считает себя знатоком животных, однако ноги этой твари, из которой сделано фрикасе, не похожи, по его мнению, на лапки кроликов, каких ему случалось видеть. Эти слова произвели явное впечатление на живописца, который, не скрывая своего отвращения и изумления, воскликнул: «Господи Иисусе!» - и, обратившись в поисках истины к Пайпсу, спросил его, известно ли ему что-нибудь по этому поводу. Том очень серьезно отвечал, что считает эту пищу полезной для здоровья, ибо он видел лапы и шкуру, только что содранную с прекрасного кота и повешенную на дверь чулана, смежного с кухней.
Едва была произнесена эта фраза, как брюхо Пелита, казалось, пришло в соприкосновение с его позвоночником, цвет лица его изменился, глаза закатились, челюсть отвисла, он схватился руками за бока, и у него начались такие мучительные позывы к рвоте, что вся компания была изумлена и потрясена; страдания его усилились вследствие упорного сопротивления со стороны желудка, который решительно отказывался расстаться со своим содержимым, несмотря на крайнее омерзение живописца, обливавшегося холодным потом и едва не лишившегося чувств.
Пикль, встревоженный его состоянием, заявил ему, что это настоящий кролик, но что он ради шутки научил Пайпса утверждать обратное. Однако это признание Пелит принял за дружескую уловку сострадательного Пикля, а посему оно не произвело впечатления на его организм. Впрочем, с помощью большого стакана бренди бодрость вернулась к нему, и он оправился в достаточной мере, чтобы объявить, корча судорожные гримасы, что у этого кушанья был особый горьковатый привкус, каковой он объясняет свойствами французских кроликов, а также способом приготовления соуса. Затем он начал поносить гнусные навыки французских трактирщиков, перекладывая вину за подобное мошенничество на их тираническое правительство, которое доводит их до нищеты и побуждает прибегать ко всевозможным плутням в обращении с постояльцами.
грубое обращение трактирщика с путешественником, здешним уроженцем или иностранцем, виновный принужден будет закрыть свое заведение, а если он пользуется дурной репутацией, его без всяких колебаний сошлют на галеры.
- Что касается до блюда, послужившего причиной вашего расстройства, - добавил он, - то смею утверждать, что оно приготовлено из настоящего кролика, с которого содрали шкуру в моем присутствии; и в доказательство этих слов я преспокойно его отведаю, хотя фрикасе не относится к числу моих любимых кушаний.
новый приступ страха, который исторг у него восклицание:
- В конце концов, мистер Джолтер, что, если это был настоящий кот… Боже, сжалься надо мной! Вот его коготь!
С этими словами он показал один из пяти-шести когтей, срезанных Пайпсом у жареного гуся и умышленно брошенных в фрикасе; гувернер при виде такого доказательства не мог скрыть свое беспокойство и угрызения совести; итак, он и живописец сидели молчаливые и пристыженные и, глядя друг на друга, корчили гримасы, тогда как врач, ненавидевший обоих, радовался их беде, советуя им ободриться и не отказываться от ужина, ибо он готов доказать, что мясо кошки так же питательно и нежно, как телятина или баранина, если только они могут подтвердить, что упомянутая кошка питалась преимущественно растительной пищей или удовлетворяла свой плотоядный инстинкт крысами и мышами, каковые, по его утверждению, являются чрезвычайно вкусным и ароматическим лакомством. По его словам, грубой ошибкой было считать, что все плотоядные твари не годятся в пищу; доказательством служит потребление свиней и уток, весьма неравнодушных к мясу, равно как и рыб, которые пожирают друг друга и едят приманку и падаль, а также спрос на медведя, из коего делают наилучшие в мире окорока. Далее он заметил, что негры Гвинейского побережья - народ здоровый и сильный - предпочитают кошек и собак всякой другой пище, и, ссылаясь на историю, упомянул о различных осадах, в течение которых жители осажденного города питались этими животными и ели даже человеческое мясо, каковое, как он прекрасно знает, во всех отношениях превосходит свинину, ибо в пору своих научных занятий он, в виде эксперимента, съел кусок, вырезанный из ягодицы повешенного.
«Людоед», другой произнес: «Омерзительно» - и оба поспешно выскочили из-за стола и, бросившись в другую комнату, с такою силой столкнулись в дверях, что упали от толчка, который вызвал у них рвоту, вследствие чего они оба испачкались, пока лежали на полу.