| Автор: | Смоллетт Т. Д. |
| Категория: | Роман |
ПРИКЛЮЧЕНИЯ РОДРИКА РЭНДОМА
Глава XI
Мы замечаем фургон. - Усаживаемся в него. - Прибываем в гостиницу. - Описание наших попутчиков. - Вызванное Стрэпом недоразумение, послужившее причиной странных событий
Мы прошли с полмили, не обменявшись ни единым словом. Я предавался размышлениям о плутнях, повседневно мне угрожавших в жизни, и о моих финансах, которые начали весьма чувствительно уменьшаться. Наконец Стрэп не выдержал и обратился ко мне с такими словами:
- Ну что ж, дураки быстро расстаются со своими деньгами. Последуй вы моему совету, и старый скряга скорей провалился бы в преисподнюю, чем получил по счету больше трети. Оно и видно, что деньги вам легко достались, раз вы их таким манером разбрасываете. Ах, бог ты мой! Сколько колючих бород должен был я скосить, прежде чем заработал четыре шиллинга три с половиной пенса, которые брошены собакам! Сколько дней просидел я, завивая парики, так что ноги у меня коченели, пальцы немели, а нос синел, как на вывеске цырюльника, висевшей над дверью! Какого чорта вы перепугались? Я бы побился об заклад на гинею, что поколочу одного из вошедших. Мне случалось колотить парней посильнее, чем эти.
И в самом деле, мой приятель готов был драться с кем угодно, только бы его жизни не угрожала опасность, но он питал непреодолимое отвращение к огнестрельному оружию, а также ко всем смертоносным орудиям. Для его успокоения я сказал, что ни одно пенни из этих чрезмерных издержек не ляжет на его плечи; он был задет этими словами и заявил, что умеет тратить деньги не хуже любого сквайра, хотя он всего-навсего подмастерье жалкого цырюльника. Весь день мы шли скорым шагом, нигде не останавливаясь на отдых, и, к невыразимой нашей радости, завидели фургон в четверти мили от нас; к тому времени, как мы нагнали его, мы совсем выбились из сил и, право же, не смогли бы дальше пройти ни одной мили. Поэтому мы стали торговаться с кучером, по имени Джой, чтобы за шиллинг он довез нас до ближайшей станции, где мы встретим хозяина фургона, с которым договоримся о дальнейшем путешествии.
Повозка остановилась, Джой опустил лесенку, и Стрэп, нагруженный нашими пожитками, полез первым. Но, как только он влез, его оглушил чей-то громовой голос:
- Какого чорта еще пускают пассажиров!
Бедный цырюльник был так ошеломлен этим возгласом, который, как мы вообразили, вырвался из уст великана, что стремительно спустился вниз с лицом, белым, как бумага. Джой, заметив наш испуг, крикнул с лукавой усмешкой:
- Проклятье! Почему вы не позволяете, капитан, бедному кучеру заработать пении? Полно, молодой человек, полезайте! Я капитана не боюсь.
Но этого поощрения оказалось недостаточно для Стрэпа, который был глух к совету повторить попытку. Тогда полез я, правда с трепещущим сердцем, как вдруг услышал тот же голос, рокотавший, как отдаленный гром:
- Провалиться мне на этом месте, если я с вами не расправлюсь!
Однако я влез и, по счастью, нашел свободное местечко на соломе, которым немедленно и завладел, но не мог разглядеть в темноте лица пассажиров. Стрэп с мешком за спиной ухитрился примоститься напротив, повозка дернулась, и он ткнулся прямо в живот капитана, грозно взревевшего:
- Гром и молния! Где моя шпага?!
При этих словах мой перепуганный приятель вскочил и прыгнул на меня с такой силой, что у меня мелькнула мысль, уж не сын ли это Анака{17}, задумавший придавить меня насмерть
В этот момент раздался женский голос:
- Ах, боже мой, что случилось, дорогой мой?
- Что случилось! - повторил капитан. - Будь я проклят, если этот шотландец не раздавил своим горбом мои кишки в лепешку!
Дрожа всем телом за моей спиной, Стрэп попросил у него прощения и возложил вину за случившееся на толчок фургона, а женщина, подавшая голос, продолжала:
- Ох, это наша вина, дорогой! За все неудобства мы должны благодарить самих себя. Я никогда так не путешествовала раньше, благодарение богу. Уверена, что если бы миледи или сэр Джон знали, как мы едем, они бы всю ночь не спали от досады. Жаль, что мы не взяли двухместной кареты, знаю, что они никогда не простят нам этого.
- Полно, моя дорогая! - отвечал капитан. - Что толку сейчас волноваться? Мы еще над этим посмеемся. Надеюсь, твое здоровье не пострадает. Я позабавлю милорда рассказом о наших приключениях в дилижансе.
Эта беседа преисполнила меня таким почтением к капитану и его леди, чтоя не посмел вступить в разговор, но тотчас же раздался другой женский голос:
- Кое-кто зря напускает на себя важность! Люди почище их ездили в фургонах. Кое-кто из нас разъезжал и в двухместных и в четырехместных каретах с тремя лакеями на запятках и не кричит об этом. Подумаешь! Все мы в одинаковом положении, а значит, будем в мире и вместе посмеемся. Как ты думаешь, Айзек? Разве это плохое предложение, старый плут? Да отвечай же, ты, процентщик и любодей! О каких это безнадежных долгах ты задумался? Какие закладные у тебя на уме? Да, Айзек, никогда не добиться тебе моих милостей, разве что перевернешь страницу своей жизни, станешь честным и заживешь, как джентльмен. А пока поцелуй меня, старый мямля!
Эти слова, сопровождаемые громким чмоканьем, расшевелили того, к кому они относились, до такой степени, что он воскликнул в восторге, хотя и запинаясь:
Хихиканье перешло в припадок кашля, от которого бедняга ростовщик чуть не задохся (впоследствии мы узнали, что профессия нашего спутника была именно такова).
Тут я вздремнул и нехудо поспал, пока мы не подъехали к гостинице и остановились. Выбравшись из фургона, я получил возможность обозреть пассажиров в том порядке, в каком они входили в дом. Первой появилась бойкая особа лет двадцати в обшитой серебряным галуном шляпе вместо капора, в синем шерстяном костюме для верховой езды, также обшитом галуном, сильно потускневшим, и с хлыстом в руке. За ней шел, припадая на ногу, старик в шерстяном ночном колпаке, застегнутом под подбородком, и в широкополой обвисшей шляпе поверх колпака, в старом, порыжевшем синем плаще, завязанном у шеи, под которым виден был коричневый толстый кафтан и под ним еще кафтан, потертый камзол и, как мы выяснили потом, грязная фланелевая куртка. Глаза у него были впалые, тусклые, опухшие; лицо его съежилось от тысячи морщин, десны весьма нуждались в зубах, нос был острый и поникший, а подбородок выдавался вперед и торчал так, что сближался с носом, словно щипцы для орехов, когда старик был не в духе или говорил; он опирался на палку с набалдашником слоновой кости, и вся его фигура казалась точной эмблемой зимы, голода и скупости.
Но каково было мое удивление, когда грозный капитан предстал мне во образе маленького, щуплого создания лет сорока с длинным высохшим лицом, очень напоминавшим павианье, в верхней части которого щурились крохотные серые глазки; его собственные волосы были заплетены в косицу, которая доходила ему до огузка, и была так чрезмерно длинна, что это, мне кажется, и явилось причиной плешивости, открывшейся на темени, когда он удостоил снять шляпу, величиной своей и заломом превосходящую шляпу Пистоля{18}. Он снял свой теплый кафтан, и я не мог не подивиться необычайной фигуре этого вояки; был он пяти футов трех дюймов росту, из коих шестнадцать дюймов пошло на его физиономию и длинную сухопарую шею, его бедра были в длину дюймов шесть, ноги напоминали веретено либо барабанные палочки размером в два с половиной фута, а корпус его, казавшийся только протяженностью без содержания, поглотил остаток; в целом он напоминал паука или кузнечика, ставшего на задние лапки, и был почти только vox et praeterea nihil[18].
На нем был кафтан из так называемой медвежьей кожи, рукава которого были около полуфута длиною, гусарский камзол, алые штаны, оканчивавшиеся ниже бедер, шерстяные чулки, доходившие ему чуть ли не до паха, и башмаки на деревянных каблуках высотой, по меньшей мере, два дюйма; он придерживал шпагу, прижимая ее к себе одной рукой, а другой вел свою леди примерно того же возраста, что и он, сохранившую еще следы миловидности, но столь забавно напыщенную, что, не будь я новичком в свете, я тотчас же распознал бы в ней жалкое тщеславие и подержанную манерность горничной какой-нибудь знатной леди.
Мы все сошлись в кухне, где капитан Уизел (таково было его имя) потребовал комнату с камином для себя и для своей супруги и сказал хозяину, что они будут ужинать отдельно. Хозяин гостиницы ответил, что он не может предоставить им отдельную комнату, а что до ужина, то он приготовил еду для всех пассажиров фургона, не принимая в соображение отдельных персон, но ежели капитан убедит остальных не возражать против его решения ужинать отдельно, то он к услугам капитана. Не успел он этого сказать, как мы все возразили, и мисс Дженни, другой наш пассажир женского пола, заявила, что если капитан Уизел и его леди предпочитают ужинать отдельно, они должны подождать, пока мы не отужинаем. В ответ на это капитан воинственно нахмурился и взирал молча и высокомерно, в то время как его супруга, презрительно фыркнув, прошептала что-то вроде «тварь!», долетевшее до слуха мисс Дженни, которая подступила к ней со следующими словами:
- А ну без кличек, почтенная миссис Эбигейл!{19} Тоже еще «тварь»! Не такая, как вы! Подлиза! Подумаешь, знатная особа!
Тут капитан перебил ее:
- Чорт вас возьми, мадам, что вы хотите этим сказать?
- Пусть чорт поберет вас! - отрезала мисс Дженни. - Кто вы такой? Кто вас сделал капитаном, вас, жалкий сводник и лизоблюд! Хороша армия, если такие, как вы, получили патенты! Вы думаете, я не знаю, кто вы такой? Вы и ваша супруга подходите друг другу - любовница в отставке и лысый лакей - подходящая парочка!
- Гром и молния! - завопил Уизел. - Не касаться чести моей супруги, мадам! Тысяча чертей! Никто в Англии не посмел бы сказать такое! Я содрал бы с него кожу! Я поужинал бы его печенкой!
Он выдернул шпагу и взмахнул ею, к великому ужасу Стрэпа, но мисс Дженни, щелкнув пальцами, сказала, что ей наплевать на его обиду.
ужинать все вместе. Перед сном нас проводили в наши комнаты; старого ростовщика, Стрэпа и меня в одну комнату, капитана, его жену и мисс Дженни - в другую. Около полуночи моему спутнику понадобилось покинуть комнату по нужде, он встал, чтобы выйти во двор, но, возвращаясь, ошибся дверью, вошел в комнату Уизела и, не колеблясь, плюхнулся в постель к его жене, которая спала глубоким сном; капитан был в другом конце комнаты, отыскивая какой-нибудь пустой сосуд, чтобы заменить им свой ночной горшок, давший течь; не заметив появления Стрэпа и найдя то, что было ему нужно, он направился к своей кровати. Нащупав косматую голову, прикрытую бумажным ночным колпаком, он решил, что ошибся и это кровать мисс Дженни, а голова принадлежит какому-нибудь хлыщу, которому та назначила свидание. Уверенный в своей догадке и возмущенный осквернением своей комнаты, он подхватил сосуд, только что им наполненный, и опорожнил его прямо на изумленного цырюльника и на собственную свою жену, которая сразу пробудилась от сна и огласила воздух такими жалобными криками, что не только испугала мужа свыше всякой меры, но почти лишила беднягу Стрэпа рассудка, ибо он в самом деле почел себя во власти нечистой силы, в особенности когда разъяренный капитан схватил его за горло и, осыпая проклятиями, спросил, как он посмел покуситься на целомудрие его жены. Бедняга Стрэп так был поражен и потрясен, что мог только пробормотать: «Господь свидетель, что я ее не трогал!»
Миссис Уизел, очутившись в таком крайне неприятном положении из-за стремительности своего супруга, вскочила в ночной рубашке и, схватив из-под кровати свою туфлю, стала обрабатывать каблуком лысую его голову, пока он не завопил: - Убивают!
- Я тебя научу выливать на меня твои вонючие горшки! - кричала она. - Ах ты, этакий наглец, ах ты, жалкий карлик! Ты еще ревнуешь, жалкая щепка! Да как ты смеешь? Разве за это я удостоила тебя чести и пустила к себе в постель, бессильный, никудышный сухарь!
Шум привел меня и фургонщика к дверям, откуда нам удалось все слышать к нашему удовольствию.
- Насилуют! Убивают! - заорала тем временем мисс Дженни. - О! Старый негодяй, ты хотел лишить меня чести! Я отомщу тебе, старый козел! Помогите! Помогите! Насилуют!
и дрожал бедняга капитан с горестным выражением лица, расцарапанного его супругой, которая тем временем закуталась в одеяло и, рыдая, сидела на краю постели. В другом углу лежал старый ростовщик, растянувшись на кровати мисс Дженни, одетый поверх рубашки в свою фланелевую куртку, а она крепко вцепилась ему в уши и награждала его проклятиями. Когда мы спросили, что произошло, онаначала притворно плакать и сказала, будто она испугалась, что безнравственный плут лишил ее чести, пока она спала, а теперь она просит нас запомнить то, что мы видим, так как намерена прибегнуть к нашим свидетельским показаниям против него. Бедняга был ни жив ни мертв и просил, чтобы его отпустили, и как только он получил эту милость, то заявил, что это не женщина, а воплощенный дьявол, что она сперва воспламенила его, а потом предала.
- Ехидна! - продолжал он. - Ты устроила мне ловушку, но ошибаешься, ничего не выйдет!! Я повешусь скорей, чем ты получишь от меня хоть фартинг!
С этими словами он потащился к собственной своей кровати, вздыхая на каждом шагу. Тогда мы подошли к капитану, который сказал:
- Произошло проклятое недоразумение, джентльмены. Но я отомщу тому, кто был виновником! Этот шотландец, который тащил мешок за спиной, не увидит завтрашнего дня, или меня зовут не Уизел! Моя дорогая, прошу у тебя тысячу извинений! Ты поймешь, я не хотел причинить тебе вред.
- Я не знаю, чего бы ты хотел, - ответила она вздыхая, - но знаю, что получила достаточно, чтобы отправиться в могилу.
к себе, где нашел Стрэпа перепуганным насмерть; он улизнул в темноте, пока капитан и его супруга ссорились.
Комментарии
17
«анаким».
18
Пистоль - персонаж шекспировских пьес («Король Генрих IV», II ч., и «Виндзорские кумушки»), приятель Фальстафа, хвастун, враль и негодяй. Знаменитый художник Хогарт, современник Смоллета, нарисовал в этой роли актера Теофиля Сиббера; портрет был популярен настолько, что актера прозвали Пистолем. Следует отметить, что в изд. Hutchinson, в серии «Classic Novels», s а., имя «Пистоль» заменено именем «Райфл» (разбойник, участник IX и X глав «Приключений Родрика Рэндома»), тогда как «Pistol» мы находим в шести других изданиях романа.
19
Миссис Эбигейл. - Эбигейл - популярное прозвище служанки, часто встречающееся у классиков западно-европейской литературы; происхождение его - библейская легенда.
18
Голос и кроме этого ничто (лат.).