Приключения Родрика Рэндома.
Глава XXII

ПРИКЛЮЧЕНИЯ РОДРИКА РЭНДОМА

Глава XXII

История мисс Уильямс

Мой отец был видным купцом в Сити, который понес в своем деле весьма значительные потери и уединился на старости лет с женой в небольшое поместье, приобретенное им на последние крохи его состояния. В ту пору - мне было всего восемь лет от роду - меня оставили в Лондоне, чтобы дать мне образование, и поселили у моей тетки, строгой пресвитерианки, ограничившей меня столь тесным кругом так называемых ею «религиозных обязанностей», что в скором времени мне надоели ее поучения и я постепенно прониклась отвращением к тем добродетельным книгам, какие она давала мне ежедневно для прочтения.

моей тетки, сказала мне, что теперь я должна отбросить предрассудки, впитанные мною под ее влиянием и по ее примеру, и научиться мыслить самостоятельно; для этой цели она советовала прочесть Шефтсбери, Тиндала, Гоббса^{38} и все книги, примечательные своими уклонениями от старого образа мышления, чтобы, сравнивая их, я в скором времени могла создать свою собственную систему. Я последовала ее совету, и то ли благодаря моему предубеждению против книг, прочитанных ранее, то ли благодаря ясной аргументации этих новых моих наставников - не знаю, но я изучала их с удовольствием и вскоре стала убежденной свободомыслящей. Гордясь своими достижениями, я в любой компании пускалась в рассуждения, и с таким успехом, что очень скоро приобрела репутацию философа, и мало кто осмеливался вступать со мной в спор. Такая удача сделала меня тщеславной, и, наконец, я попыталась обратить в свою веру и мою тетку; но едва успела та заметить мои уловки, как подняла тревогу и написала отцу, заклиная его, если он печется о благе моей души, немедленно удалить меня из опасных мест, где я усвоила столь греховное учение. Тогда отец вызвал меня в деревню, куда я прибыла на пятнадцатом году жизни и, по его приказанию, дала ему подробный отчет о символе моей веры, который он не нашел таким неразумным, как его изображали.

Когда меня неожиданно лишили общества и столичных увеселений, мной овладела меланхолия, и прошло некоторое время, прежде чем я научилась находить прелесть в такой жизни. Но с каждым днем я все больше и больше привыкала к одиночеству и в своем уединении утешалась прекрасной библиотекой в часы, свободные от домашних дел (ибо моя мать умерла три года назад), визитов или деревенских развлечений. Обладающая не столько рассудительностью, сколько воображением, я питала слишком большую склонность к поэзии и романам, и, короче говоря, в тех краях, где я проживала, все смотрели на меня как на особу необыкновенную.

Однажды вечером я с книгой в руке забрела в лес, окаймлявший проезжую дорогу неподалеку от дома моего отца, как вдруг какой-то пьяный сквайр, ехавший верхом, заметил меня и, воскликнув «Чорт возьми! Какое очаровательное создание'» - мгновенно спешился, схватил меня в объятия и обошелся со мной столь грубо, что я закричала что было мочи и оказала ему сопротивление со всей силой, какую только могли пробудить во мне бешенство и возмущение. Пока шла эта борьба, подъехал другой всадник и, увидав столь недостойное обхождение с леди, соскочил с лошади и бросился мне на помощь.

Мой насильник, взбешенный неудачей или же раздраженный упреками другого джентльмена, оставил меня и, подбежав к своему коню, выхватил из седла пистолет и выстрелил в моего защитника; тот, к счастью, не пострадал и, подступив к сквайру, нанес ему удар рукояткой хлыста и поверг на землю, прежде чем он мог воспользоваться вторым пистолетом, коим немедленно завладел его противник и, приставив дуло к груди сквайра, пригрозил убить его за трусость и вероломство.

свободу, мой защитник почел нужным разрядить его пистолет и выбросить вон все кремни.

Этот любезный незнакомец проводил меня домой, где мой отец, узнав об оказанной мне великой услуге, обласкал его и уговорил переночевать у нас в доме Если его поведение по отношению ко мне должно было преисполнить меня чувством благодарности, то наружность и умение вести беседу, казалось, давали ему право на нечто большее. Лет он был двадцати двух, среднего, если не высокого роста; волосы каштановые, которые он подвязывал лентой, лоб высокий, гладкий, нос почти орлиный, живые голубые глаза, красные полные губы, зубы белые, как снег, и в лице какая-то прямота, но нужно ли мне описывать более подробно его особу? Надеюсь, вы будете ко мне справедливы и не подумаете, будто я льщу, если я скажу, что он был в точности похож на вас, и, не будь я коротко знакома с его семейством и родословной, я бы, нимало не колеблясь, заключила, что он ваш брат. Говорил он мало, но, казалось, ничего не утаивал, так как речь его была чистосердечна, разумна и необычна. Короче (тут она залилась слезами), он был создан на погибель нашему полу. Он держал себя скромно и почтительно, но взоры его были столь красноречивы, что я без труда заметила, как благословляет он в глубине души случай, доставивший ему знакомство со мною. Из речей его мы узнали, что он старший сын зажиточного джентльмена, проживавшего по соседству, чье имя было нам известно, что он навещал знакомого в этих краях и возвращался домой, когда мои крики привели его ко мне на помощь.

Всю ночь мое воображение рождало тысячу нелепых надежд. Столько было сходства со странствующим рыцарем у этого джентльмена, явившегося спасти в минуту опасности девицу, в которую он тотчас влюбился, что на память мне пришло все прочитанное мною о любви и рыцарстве, и я стала смотреть на себя как на принцессу в какой-то прекрасной, вымышленной стране, освобожденную из-под власти жестокого великана или сатира великодушным Орундэтом и, по долгу благодарности, равно как и по собственному влечению, вынужденную отдать ему беззаветно свою любовь. Тщетно пыталась я сокрушить эти нелепые бредни мыслями более рассудительными и трезвыми. Увлекательные фантазии завладели мною всецело, и в мечтах я увидела моего героя, шепчущего у моих ног признания несчастного влюбленного.

На следующее утро после завтрака он распрощался, и мой отец просил его не порывать знакомства; на это предложение он ответил ему поклоном, а на меня обратил взор столь красноречивый и нежный, что душа моя исполнилась тихой радости. В скором времени он посетил нас снова; слишком скучно и неуместно рассказывать подробно о шагах, предпринятых им, чтобы погубить меня, достаточно сказать одно он поставил себе целью исподволь завоевать мое уважение, убеждая меня в своей собственной рассудительности и льстя моей сметливости. Эту задачу он выполнил в высшей степени искусно, часто противоречил мне для виду, якобы по недоразумению, и тем самым давал мне возможность объясниться к вящей моей чести. Обеспечив себе мое доброе мнение, он намеками дал мне понять об особой страсти, зиждившейся на преклонении перед душевными моими качествами, и восхищался красивой моей внешностью как второстепенным украшением. Наконец, вполне уверенный в победе, он выбрал подходящее время и в выражениях столь пламенных и искренних изъяснился в любви, что я не могла скрыть сердечные свои чувства, и он с живейшим восторгом выслушал мой благосклонный ответ.

После обоюдных признаний мы постарались чаще назначать тайные свидания и упивались беседой, вдохновленные мечтой и нетерпеливыми надеждами, какие может внушить взаимное обожание. Он заявлял о честных своих намерениях, в чем я не сомневалась, сетовал на скаредность своего отца, который предназначал его для других объятий, и с таким видимым прямодушием и преданностью клялся в верности до гроба, что я была обманута его лживыми словами и в недобрый час страстные его желания увенчались полным обладанием.

проклято мое воспитание, которое, развив во мне чувствительность, сделало мое сердце более отзывчивым! Будь проклят мой ум, приковавший мое внимание к одному человеку и внушивший мне, что я по праву пользуюсь оказываемым мне предпочтением!

Если бы я была безобразна, никто не искушал бы меня; если бы я была невежественна, красивая моя внешность не могла бы изгладить впечатление, производимое грубыми речами; если бы я была ветрена, суетность помешала бы мне сосредоточить мои стремления, и мечты мои были бы так расплывчаты, что я никогда не предалась бы очарованию одной единственной из них.

Но вернемся к моей печальной повести. Мы безудержно предавались греховным наслаждениям, которые на несколько месяцев заслонили все заботы. Наконец мало-помалу посещения его стали реже, а обхождение менее ласково. Я заметила его холодность - сердце забило тревогу, слезы мои лились, упрекая его, - и я начала настаивать, чтобы он исполнил свое обещание жениться на мне, чтобы доброе имя мое не пострадало, а там будь что будет. Он как будто согласился с моим предложением и покинул меня, якобы намереваясь отыскать подходящего священника, который сочетал бы нас узами брака. Но - увы! - неверный не помышлял о возвращении.

Целую неделю я ждала с величайшим нетерпением, то сомневаясь в его благородстве, то измышляя для него оправдания и казня себя за то, что усомнилась в его верности. Наконец я узнала от одного джентльмена, обедавшего у нас, что вероломный негодяй уезжает со своей невестой в Лондон покупать наряды к предстоящей свадьбе. Это известие чуть не свело меня с ума; к тому же я убедилась, что вот уже несколько месяцев, как беременна, и размышляла о невозможности скрыть свое падение, которое не только погубит мое доброе имя, признанное в этих краях, но и сведет в могилу пораженного горем снисходительного и доброго моего отца. Бешенство овладело моей душой; я изрыгала тысячу проклятий и придумывала тысячу способов отомстить изменнику, который привел меня к гибели. Затем гнев уступил место немой скорби. Я призывала утраченный мною покой, я оплакивала свое увлечение, а по временам луч надежды проникал в мою душу и на секунду оживлял мое изнемогшее сердце: я воскрешала в памяти все добрые свойства его натуры, повторяла данные им клятвы, приписывала его отсутствие бдительности подозрительного отца.

Который принуждал его к браку, ненавистному его душе, и тешила себя надеждой увидеть его раньше, чем будет заключено какое-либо соглашение

жажда мести не поколебала моей решимости, я неминуемо положила бы конец своей злосчастной жизни. От отца не укрылось мое отчаянье, и хотя у меня были основания думать, что он догадывается о причине, однако он притворялся помере сил, будто не ведает о моем горе, и в то же время с отеческой нежностью старался облегчить мои страдания. Я заметила его тревогу, усилившую мои муки, и ненависть к виновнику моей беды стала неумолимой.

Раздобыв немного денег, я убежала в ночную пору от несчастного родителя и на рассвете пришла в маленький городок, откуда отправлялась в Лондон почтовая карета, в которой я заняла место и на следующий день прибыла в столицу; дух мщения поддерживал меня всю дорогу, не оставляя места никаким другим размышлениям.

Первой моей заботой было нанять - комнату, где я жила весьма уединенно под вымышленной фамилией, чтобы скрыть свое имя и положение. В скором времени я отыскала дом моего насильника, куда и отправилась немедленно, охваченная бешенством, намереваясь совершить какой-нибудь отчаянный поступок, чтобы утолить свой гнев, хотя смятенный дух не дал мне возможности обдумать или принять определенный план. Когда я потребовала дать мне доступ к Лотарио (буду называть его так), меня спросили, как мое имя и по какому делу я пришла, но я отказалась отвечать, заявив привратнику, что о своем деле я сообщу только его хозяину. Тогда меня проводили в гостиную и пошли доложить о моей просьбе Я оставалась там около четверти часа, когда вошел слуга и сказал, что хозяин занят с гостями и просит на сей раз извинить его. Мое терпение истощилось Я выхватила кинжал из-за корсажа, где его раньше укрыла, выбежала из комнаты и взлетела, как фурия, по лестнице восклицая.

- Где этот вероломный негодяй? О, если бы мне хоть раз вонзить кинжал в его лживое сердце - я умерла бы спокойно!

Шум, поднятый мною, всполошил не только слуг, но и гостей, которые, услыхав мои угрозы, вышли на площадку лестницы узнать, что случилось. Я была схвачена и обезоружена двумя лакеями и в таком положении перенесла мучительную пытку, видя, как мой погубитель приближается ко мне со своей молодой женой. Я не могла вынести это зрелище, лишилась чувств и упала в жестоком припадке, а пока он продолжался, не знаю, как со мной обходились. Когда же сознание вернулось ко мне, я увидела, что лежу на кровати в жалкой комнате, где за мной ухаживает старуха, которая задала мне тысячу наглых вопросов касательно моего положения и сообщила, что мое поведение привело в замешательство всю семью, что Лотарио утверждал, будто я сумасшедшая, и предлагал отправить меня в Бедлам, но миледи почуяла в моем поступке нечто большее, чем хотелось бы ему оглашать, н с неясными подозрениями удалилась почивать, предварительно приказав, чтобы за мной строго следили.

однако, без труда было получено, и меня доставили домой в неописуемом состоянии. Взбудораженные мои мысли вызвали лихорадку, которая привела к выкидышу; и моя совесть осталась чиста благодаря тому, что небо таким образом распорядилось моим бременем, ибо - признаюсь вам с ужасом и раскаянием, - если бы я произвела на свет живого ребенка, гнев против неверного отца побудил бы меня в моем безумии принести в жертву невинного младенца.

После этого события бешенство мое утихло, а ненависть стала более осмотрительной и холодной. Однажды моя квартирная хозяйка известила меня, что внизу ждет какой-то джентльмен, желающий меня видеть и имеющий сделать важное сообщение, которое, по его словам, должно способствовать моему спокойствию духа. Я была крайне встревожена этим известием, пытаясь истолковать его на тысячу ладов, и не успела я на что-либо решиться, как он вошел в мою комнату, принося извинения, что вторгается ко мне без моего ведома и согласия. Я разглядывала его некоторое время и, не припоминая его лица, спросила, запинаясь, какое дело привело его ко мне. Тогда он выразил желанье, чтобы я приняла его без свидетелей, и заявил о своей уверенности, что его сообщение доставит мне удовлетворение и покой.

Считая себя в достаточной мере защищенной против любого насилия, я уступила его просьбе и приказала женщине удалиться.

Тогда незнакомец, приблизившись ко мне, объяснил, что ему хорошо известны все подробности моей истории, слышанные им из уст самого Лотарио; что, узнав о моих несчастьях, он почувствовал к виновнику их отвращение, которое за последнее время усилилось и породило страстное желание отомстить, совершив по отношению к нему какой-нибудь бесчестный поступок; что, зная о моем печальном положении, он явился с намерением предложить свою помощь и утешение и готов встать на мою защиту и незамедлительно отомстить моему соблазнителю, только бы я согласилась удостоить его награды, в которой, как он надеется, у меня нет оснований ему отказать. Если бы все лукавство ада было привлечено к тому, чтобы сочинить убедительную речь, она не произвела бы на меня столь молниеносного и благоприятного впечатления, какое произвели эти слова. Я обезумела от злобной радости; я заключила моего собеседника в объятия и поклялась, что если он исполнит свое обещание, душа моя и тело будут в его распоряжении.

Договор был заключен; он посвятил себя делу мести, взялся в ту же ночь убить Лотарио и еще до утра принести мне весть об его смерти.

его на поединок и бросил ему упрек в измене мне, ради которой он обнажил-де свою шпагу, и после нескольких ударов оставил противника лежащим в луже крови. От своего несчастья я столь обезумела, что упивалась этим рассказом, заставляла его повторять подробности, услаждала свои взоры пятнами крови на его одежде и шпаге и отдала ему мое тело в награду за оказанную мне услугу.

Мое воображение в такой мере было поглощено этими картинами, что во сне мне привиделся Лотарио, который предстал передо мной бледный, искалеченный и окровавленный, обвинял меня в опрометчивости, заверял в своей невиновности и так трогательно говорил в защиту себя, что я убедилась в его верности и проснулась, охваченная ужасом и раскаянием. Мой любовник старался успокоить меня, утешить и уверить в том, что я лишь поступила по справедливости. Я снова заснула, и вновь тот же призрак явился мне во сне. Короче, я провела ночь в великой тоске и смотрела на моего отмстителя с такой ненавистью, что он, заметив утром мое отвращение, внушил мне мысль о возможности выздоровления Лотарио; правда, он оставил его на земле раненым, однако не мертвым, и, может быть, его раны окажутся не смертельными.

При этих словах я встрепенулась, умоляла его поскорее разузнать все, и если он не может принести мне добрые вести о Лотарио, то, по крайней мере, пусть позаботится о собственной безопасности и никогда не возвращается сюда, так как я решила отдать себя в руки правосудия и открыть все, что мне известно об этом деле, чтобы, если возможно, искупить свою вину, подвергнув себя мукам искреннего раскаяния и постыдной смерти. Он очень хладнокровно стал доказывать неразумность моего предубеждения против него, совершившего лишь то, что внушила ему любовь ко мне и оправдывала его честь; что теперь, когда он, подвергая опасности свою жизнь, стал орудием моей мести, я готова оттолкнуть его, как случайного гнусного посредника; если же ему посчастливится принести весть о выздоровлении Лотарио, весьма возможно, что злоба моя снова разгорится и я буду попрекать его за неудачу в предпринятом деле. Я убеждала его в противном: он станет мне дороже, чем раньше, ибо тогда я уверюсь, что он действовал, следуя правилам человека чести, а не как наемный убийца, и не унизился до того, чтобы лишить жизни противника, каким бы тот ни был закоренелым негодяем, хотя судьба и дала ему эту власть.

- В таком случае, мадам, - сказал он, - что бы там ни случилось, мне нетрудно будет доказать, что я не поступился честью.

И он ушел, чтобы разузнать о последствиях дуэли. Теперь я еще мучительнее чувствовала свою вину и свое несчастье; страдания, перенесенные мною доселе, были вызваны моим легковерием и слабостью, и совесть не могла осудить меня за преступления, вполне простительные, но теперь, когда я смотрела на себя как на убийцу, нет слов выразить ужас, терзавший мое воображение, непрестанно преследуемое образом умершего, и грудь моя разрывалась от невыносимой пытки, которой я не предвидела конца. Наконец вернулся Горацио (так буду я называть моего содержателя), сказал, что мне нечего бояться, и вручил такую записку:

«Мадам, как мне известно, дело идет о вашем спокойствии духа, а потому я позволяю себе уведомить вас, что раны, нанесенные мне Горацио, несмертельны. В этом утешении не может отказать мое человеколюбие даже той особе, которая пыталась смутить покой, а также лишить жизни

Лотарио».

Хорошо зная этот почерк, я не имела никаких оснований сомневаться в подлинности письма, которое я перечитала вне себя от радости и с таким жаром ласкала Горацио, что он казался счастливейшим человеком. Так была я спасена от отчаяния угрозой еще большего несчастья, чем то, какое меня угнетало. Горести подобны узурпаторам: сильнейшая вытесняет все остальные.

Но восторги мои были недолговечны: то самое письмо, которое в какой-то мере восстановило мое равновесие, вскоре лишило меня покоя. Его несправедливые упреки, пробудив мою злобу, напомнили мне о былом счастье и преисполнили душу негодованием и скорбью. Горацио, видя такое расположение моего духа, старался рассеять мою печаль, доставляя мне всевозможные в столице развлечения и увеселения. Он удовлетворял каждую мою прихоть, ввел меня в общество других содержанок, относившихся ко мне с необычной почтительностью, и я стала совершенно забывать о прошлом своем положении, когда случай воскресил его в моей памяти со всеми подробностями. Однажды я занялась газетами, которых раньше не читала, и мое внимание было привлечено следующим объявлением:

«Некая молодая леди покинула в конце сентября дом своего отца в графстве *** вследствие, как полагают, душевной тревоги, и с той поры о ней нет никаких известий. Всякий, кто доставит о ней какие-либо сведения мистеру *** из Грэйз Инн, получит щедрое вознаграждение. Если же она вернется в объятия безутешного родителя, она будет принята с великой нежностью, какие бы ни были у нее основания думать иначе, и, может быть, продлит жизнь отца, который под бременем лет и печали уже стоит у края могилы».

он месяц назад уплатил долг природе, до последнего часа скорбя о моем отсутствии, и оставил свое состояние чужому человеку, тем самым выражая свое возмущение моим холодным и непочтительным отношением к нему. Терзаемая угрызениями совести, я погрузилась в глубокую меланхолию и считала себя непосредственной виновницей его смерти. Я потеряла всякое желание бывать в обществе, да и большинство моих знакомых, едва заметив происшедшую со мной перемену, отвернулось от меня. Горацио, недовольный моей бесчувственностью или - что более вероятно, - пресыщенный обладанием, с каждым днем становился холоднее и, наконец, вовсе покинул меня, не приведя никаких оправданий своему поступку и не оставив мне обеспечения, как надлежало бы поступить человеку чести, принимая во внимание его участие в моей погибели. Ибо я впоследствии узнала, что ссора между Лотарио и им была обманом, придуманным с целью избавить одного от моей назойливости, а другому дать насладиться мной, к которой он вожделел с той поры, как увидал в доме моего соблазнителя.

Доведенная до столь бедственного положения, я кляла свое простодушие, призывала все беды на голову предателя Горацио и, с каждым днем все более свыкаясь с потерей невинности, решила мстить всем мужчинам, применяя против них их же собственные уловки. Случай не замедлил представиться: некая пожилая леди навестила меня под предлогом выразить сочувствие, посетовала со мною на мое злосчастье и, заверив меня в бескорыстной дружбе, принялась показывать все мастерство своей профессии, расхваливая мою красоту, понося негодяя, покинувшего меня, и намекая, что моя будет вина, если я не обеспечу своего благополучия, пользуясь теми редкими качествами, какими наделила меня природа. Я тотчас же поняла ее намерение и поощрила ее объясниться, после чего мы пришли к соглашению делить доходы, получаемые от кавалеров, которых она будет со мной знакомить. Первой жертвой обмана был некий судья, которому эта матрона представила меня как невинное создание, только что прибывшее из провинции. Он пришел в такой восторг от моей внешности и притворной наивности, что заплатил за обладание мною сотню гиней за одну только ночь, в течение которой я вела себя так, что он остался весьма доволен своей покупкой.

Комментарии

38

Шефтсбери, Тиндал, Гоббс - английские буржуазные писатели-философы, в разной мере способствовавшие борьбе «свободомыслия» XVII и XVIII вв. против официального богословия различных церквей и укреплению деизма, который в условиях господства феодально-церковного мировоззрения являлся нередко скрытой формой атеизма. Антони Ашли Купер, впоследствии граф Шефтсбери (1671-1713)наиболее значительный представитель деизма, который доказывал, что нравственность не зависима от религии, но вместе с тем отвергал зависимость нравственного сознания от социальной среды. Мэтью Тиндал (1656-1733) - автор книги «Христианство так же древне, как творение», в которой отождествлял рациональное познание божества с христианством, развивая последовательно основы деизма. Томас Гоббс (1588-1679) - английский философ-материалист, выступавший против феодальной идеологии. В своей книге «Левиафан», посвященной вопросам государства, морали и права, Гоббс резко порвал с идеей божественного происхождения государства и королевской власти и рассматривал государство как институт, основанный только на договоре людей между собой, как соглашение, кладущее предел «естественному» состоянию людей, понимаемому Гоббсом как война всех против всех. Гоббс не был первым политическим писателем, выдвинувшим идею «общественного договора», но он впервые подробно развил эту идею, вооружив против себя церковь и всех реакционеров, защищавших «богоустановленную» королевскую власть.