Из «Трехсот новелл»
| Автор: | Саккетти Ф. |
| Примечание: | Перевод А. Габричевского |
| Категория: | Рассказ |
Из «Трехсот новелл»
Франко Саккетти[9]
Новелла IV
Мессер Бернабо, правитель Милана[10], приказывает одному аббату разъяснить ему четыре невозможные вещи, которые ему вместо аббата разъясняет один мельник, переодевшийся в платье этого аббата, и получается так, что мельник остается аббатом, а аббат мельником
Мессер Бернабо, правитель Милана, сраженный прекрасными доводами одного мельника, подарил ему весьма доходную должность. При жизни этого синьора его боялись больше, чем всякого другого, однако, хотя он и был жесток, все же в его жестокостях была большая доля справедливости. В числе многих историй, которые с ним приключились, был такой случай, когда один богатый аббат проявил нерадивость, не сумев как следует выкормить двух принадлежащих означенному синьору догов[11], которые от этого опаршивели, и синьор приказал ему заплатить за провинность четыре флорина. На это аббат взмолился о пощаде. Означенный синьор, видя, что тот молит его о пощаде, сказал ему:
- Если ты разъяснишь мне четыре вещи, будет тебе полное прощение; а вещи, о которых я хочу, чтобы ты мне сказал, таковы: сколько отсюда до неба? Сколько воды в море? Что делается в аду и что стоит моя особа?
Аббат, услыхав это, стал вздыхать, и ему казалось, что он попал в худшее положение, чем раньше. Однако, чтобы умерить гнев синьора и выиграть время, он попросил, не будет ли угодно синьору дать ему отсрочку для ответа на вещи столь высокого значения. И синьор дал ему отсрочку на один день. А так как ему очень хотелось услышать, чем все это кончится, он взял с него обязательство вернуться.
Задумался аббат и, возвращаясь в монастырь в глубокой тоске, тяжело дышал, как запаренная лошадь; в конце пути встретил он своего мельника, который, видя его огорчение, сказал ему:
- Что с вами, господин мой, что вы так запыхались? И отвечал аббат:
- Есть с чего, ведь синьор, того и гляди, меня прикончит, если я не разъясню ему четыре вещи, которые не по плечу ни Соломону, пи Аристотелю.
Мельник спросил:
- А что это за вещи?
Аббат ему все сказал. Тогда мельник, подумав, говорит аббату:
- Если хотите, я выведу вас из этого затруднения. И говорит ему аббат:
- Дай-то бог.
На что ему мельник:
- Думаю, что и бог даст, и святые дадут. Аббат, уже не находивший себе места, сказал:
- Если ты это сделаешь, бери у меня все, что захочешь, ибо нет такой вещи, в которой я бы тебе отказал, если ты об этом попросишь и если это будет в моих силах.
И сказал мельник:
- Предоставляю это на ваше усмотрение.
- Каким же путем ты будешь действовать? - спросил аббат. Тогда мельник ему ответил:
Я хочу надеть вашу рясу и ваш капюшон, сбрею себе бороду и завтра утром спозаранку предстану перед синьором, сказавшись аббатом, и все четыре вопроса разрешу так, что надеюсь его ублажить.
Аббату уже не терпелось подменить себя мельником, и так и было сделано.
Обратившись в аббата, мельник рано утром пустился в путь и, дойдя до ворот, за которыми обитал синьор, постучался и сказал, что такой-то аббат хочет ответить синьору на некоторые вопросы, которые тот ему задал. Синьор, желая услышать то, что аббат должен был ему сказать, и удивляясь, что тот так скоро вернулся, призвал его к себе. Когда аббат предстал перед ним в предрассветном сумраке, раскланиваясь и то и дело закрывая рукой лицо, чтобы не быть узнанным, и синьор спросил его, принес ли он ответ на то, о чем он его спрашивал, тот ответил:
- Да, синьор, принес. Вы меня спрашивали, сколько отсюда до неба. В точности все рассмотрев, я установил, что отсюда до верху тридцать шесть миллионов восемьсот пятьдесят четыре тысячи семьдесят две мили с половиной и двадцать два шага.
Сказал ему синьор:
- Ты это установил с большой точностью, а как ты это докажешь?
Тот ответил:
- Прикажите измерить, и если это не так, повесьте меня. Во-вторых, вы меня спросили, сколько в море воды. Это мне было очень трудно установить, так как море - вещь текучая и все время наполняется, но все-таки я установил, что море вмещает двадцать пять тысяч девятьсот восемьдесят два миллиона бочек, семь ведер, двенадцать кружек и два стакана.
И спросил его синьор:
- Откуда ты это знаешь? Тот отвечал:
- Прикинул, как сумел. Если не верите, достаньте бочки и измерьте. Если окажется не так, четвертуйте меня. В-третьих, вы спросили, что делается в аду. В аду режут, четвертуют, сдирают кожу и вешают совершенно так же, как это делаете здесь вы.
- И какие ты этому можешь привести доказательства? Мельник отвечал:
- Я в свое время говорил с человеком, который там побывал, а Данте, флорентиец, от него именно узнал то, что написал об аде. Но человек этот умер. Если не верите, пошлите за ним… В-четвертых, вы спрашивали меня, сколько стоит ваша особа. Я говорю, что она стоит двадцать девять сребреников.
Когда мессер Бернабо это услышал, он в ярости набросился на мельника, говоря:
- Да чтоб ты сдох! Выходит, я такое ничтожество, что не стою и печного горшка?
Тот ответил, причем не без великого трепета:
- Синьор мой, выслушайте мое рассуждение. Вы ведь знаете, что господь наш Иисус Христос был продан за тридцать сребреников, я и рассудил, что вы стоите на один сребреник меньше, чем он.
Услыхав это, синьор легко догадался, что это не аббат, и, пристально в него вглядываясь и понимая, что это человек куда более ученый, чем аббат, сказал ему:
- А ты не аббат!
Пусть каждый сам себе представит страх, обуявший мельника. Бросившись на колени и сложив руки, он стал молить о пощаде, рассказывая синьору, что он был мельником у аббата, как и почему он предстал перед его светлостью переодетым, и с какой целью он надел на себя это облачение, и что он сделал это, скорее чтобы ему угодить, чем от злого умысла.
Мессер Бернабо, выслушав его, сказал:
- Так и быть, раз он уже сделал тебя аббатом, а ты куда лучше его, клянусь богом, я готов это подтвердить и хочу, чтоб ты и впредь был аббатом, а он мельником и чтобы ты получал весь доход с монастыря, а он - с мельницы.
И так в течение всей своей жизни мессер Бернабо следил за тем, чтобы аббат оставался мельником, а мельник - аббатом.
с величайшей для себя опасностью, но в великих опасностях получает и великую выгоду. Большая удача, когда море спокойно, - точно так же, когда спокоен синьор. Но доверяться тому и другому - страшное дело: того и гляди, разыграется буря.
Иные в свое время утверждали, что такой же или подобный случай приключился с папой, который предложил одному из провинившихся аббатов разъяснить ему упомянутые четыре вещи и сверх того еще одну, а именно: какова самая большая удача в его жизни. На что аббат, понимая, сколь многое зависит от ответа, вернулся в свой монастырь и, собрав монахов и послушников, - всех, вплоть до повара и садовника, - поведал им, на что ему предстояло ответить папе, и попросил у них совета и помощи. Они же, не зная, что сказать, стояли как дураки. Тогда садовник, видя, что все они онемели, сказал:
- Господин аббат, раз все они ничего не могут сказать, а я хочу помочь вам и словом и делом, то я полагаю, что выведу вас из этого затруднения; но дайте мне вашу одежду с тем, чтобы я пошел под видом аббата и в сопровождении кого-нибудь из этих монахов.
Так и было сделано. Представ перед папой, он сказал, что расстояние до неба равно тридцати звукам голоса. О воде в море он сказал:
- Прикажите заткнуть устья рек, через которые вливается вода, а потом измерьте.
О том, сколько стоит особа папы, он сказал:
- Двадцать восемь сребреников: на два сребреника меньше того, что стоит Христос, - ведь вы его наместник.
О величайшей своей удаче в жизни он сказал:
- Что я из садовника стал аббатом. И таковым папа его утвердил.
И как бы то ни было, случилось ли это с тем и с другим или только с одним, но аббатом сделался тот, кто был либо мельником, либо садовником.[12]
Новелла LXVI
Коппо ди Боргезе Доменики[13] из Флоренции, прочитав одну историю из Тита Ливия, приходит в такую ярость, что, когда к нему являются мастера за деньгами, он их не слушает, не понимает и выгоняет вон
Был некогда во Флоренции гражданин, ученый и весьма уважаемый, по имени Коппо ди Боргезе Доменики. А жил он как раз напротив того места, где стоят сейчас Львы, и производил строительные работы в своих домах. Как-то в субботу под вечер он, читая Тита Ливия, наткнулся на историю о том, как римские женщины вскоре после того, как был издан закон, запрещавший им носить украшения, сбежались на Капитолий, требуя отмены этого закона. Коппо, человек хотя и ученый, но раздражительный и отчасти взбалмошный, пришел в ярость, словно все это происходило у него на глазах. Он книгой и кулаком стучит по столу, всплескивает по временам руками и говорит:
- Горе вам, римляне, неужели вы это потерпите, вы, которые не потерпели над собой власти ни царей, ни императоров?
И разбушевался так, как если бы служанка стала выгонять его из собственного дома. Означенный Коппо все еще бесновался, как вдруг появляются мастера и рабочие, возвращавшиеся с работы. Поклонившись Коппо, они попросили у него денег, хотя и видели, что он чем-то очень разгневан. Но Коппо, как аспид, на них напустившись, говорил:
- Вот вы мне кланяетесь, а, по мне, лучше бы сам дьявол вселился в мой дом! Вот вы просите у меня денег за ремонт моих домов, а, по мне, лучше бы они тут же обрушились, и обрушились на мою голову!
А те переглядывались и с удивлением говорили: «Что с ним?» Потом сказали ему:
- Коппо, ежели вам что не по душе, нам это очень досадно, а ежели в наших силах что-нибудь сделать, чтобы вы перестали огорчаться, мы охотно это сделаем.
Коппо сказал:
- А ну-ка! Идите вы нынче с богом и ко всем чертям! Лучше бы мне никогда не видеть белого света: подумать только, что эти нахалки, эти потаскухи, эти негодницы имели наглость бегать на Капитолий и требовать, чтоб им вернули их украшения. О чем же думают римляне, если даже я, Коппо, вчуже не нахожу себе места? Будь на то моя воля, я бы их всех послал на костер, чтобы те, которые останутся в живых, навсегда это запомнили. Уходите и оставьте меня в покое.
И те, от греха подальше, ушли, говоря друг другу:
- Что за черт? Болтает он что-то, не пойму что, о римлянах, а может быть, о весах.[14]
- Что-то он рассказывал о потаскухах, сам не знаю что. Не загуляла ли у него жена?
Один рабочий говорит:
- По-моему, он сказал: слезы капают от боли. Может быть, у него голова болит.
А другой:
- По-моему, он жалуется, что ему опрокинули кадку с солью.
- Как бы там ни было, - решили они наконец, - деньги свои мы все-таки хотим получить, а там как знает.
Итак, они решили в этот день больше не ходить к нему, а вернуться в воскресенье утром. Коппо же остался один на поле брани, и на следующее утро, когда он остыл и вернулись мастера, он дал им то, что им полагалось, говоря, что у него вчера вечером были другие заботы.
Ученый это был человек, хотя ему и взбрела в голову такая нелепая фантазия. Однако, если толком обо всем поразмыслить, она была вызвана не чем иным, как стремлением к справедливости и добродетели.
Новелла LXXV
С живописцем Джотто[15] приключается то, что свинья сбивает его с ног во время прогулки, которую он совершает в обществе учеников; он произносит хорошую остроту, а затем и другую в ответ на другой вопрос
Всякий, кто живал во Флоренции, знает, что первое воскресенье каждого месяца мужчины и женщины всем народом отправляются в церковь Сан-Галло и что отправляются они туда скорее для развлечения, чем для богомолья. В одно из таких воскресений собрался туда и Джотто вместе со всей своей мастерской, и в то время, когда он ненадолго задержался на Огуречной улице, рассказывая одну из своих историй, проходило мимо несколько свиней святого Антония, одна из которых в неистовом беге бросилась ему под ноги, так что он упал на землю. Поднявшись на ноги своими силами и не без помощи спутников и отряхнувшись, он свиней не выругал, не сказал им ни слова, но, обратившись к спутникам, слегка улыбнулся и промолвил:
- Разве они не правы? Разве я за свой век не заработал при помощи их щетины не одну тысячу лир, ни разу не отблагодарив их ни единой миской помоев?
Услыхав это, спутники его засмеялись.
- Что говорить? Ты, Джотто, мастер на все руки. Ты еще никогда ни одной истории так хорошо не описывал, как описал случай с этими свиньями.
Джотто:
- А ну-ка скажи мне, Джотто, почему всегда изображают Иосифа таким грустным?
И Джотто отвечал:
- Разве у него нет причины, если он видит, что жена его беременна, а он не знает, от кого?
Все переглянулись и стали уверять, что Джотто не только великий мастер живописи, но к тому же и мастер семи свободных искусств. А когда они вернулись домой, они многим рассказали о новых остроумных ответах Джотто, которые всеми понимающими людьми были признаны словами, достойными философа. Велика проницательность человека, одаренного так, как одарен был Джотто.
век учись.
Примечания
9
родился около 1332 года в славянском городе Рагузе. Его отец, Бенчи ди Угуччоне принадлежал к старинному флорентийскому роду, занимался коммерцией и был убежденным гвельфом. По-видимому, еще в раннем детстве Франко переехал во Флоренцию, унаследовал от отца и профессию, и политические убеждения. Горячо любя Флоренцию и ее народ, Саккетти служил ему и делом и словом, принимая активное участие в общественной и политической жизни своего города. Он был приором, членом коллегии «Otto della guardia», занимающейся охраной общественного порядка, в качестве полномочного посла представлял Флоренцию в Генуе и неоднократно занимал должность подеста в различных городах Тосканы. Но даже самые доходные места Саккетти не обогатили. Умер он в бедности, приблизительно в 1400 году.
Литературе Саккетти отдавал свободное от политики время. Самая главная книга Саккетти - это его сборник «Триста новелл», написанный в 1392-1396 годах. По его словам, он задался мыслью написать эту книгу, «раздумывая о нашем времени и об условиях жизни человека, которого часто посещают заразные болезни и смерть от неведомых причин; видя, сколько в жизни бывает невзгод и войн, гражданских и внешних; размышляя о том, сколько народов и отдельных семей очутилось вследствие этого в бедности и горестном положении и как в поте лица своего, среди огорчений приходится им переносить свою бедность, когда они чувствуют, что жизнь их проходит; учитывая, сверх того, до чего люди любят послушать о необыкновенных вещах, в особенности же падки до чтения легкого и приятного, а в особенности до приносящего утешение, благодаря чему многие скорби сменяются смехом» («Предисловие к тремстам новеллам». Перевод В. Ф. Шишмарева).
пластичен. В конце XVIII - начале XIX века он будет приводить в восторг итальянских пуристов, которые объявят его языком «золотой поры» итальянской литературы.
Новеллы Ф. Саккетти были высоко оценены современниками (поэт Антонио Пуччи именовал их автора «живым источником прекрасной речи»), и фабулы их вошли в произведения многих писателей Возрождения (Поджо Браччолини, Н. Макьявелли, Дж. Вазари и др.). Тем не менее в силу ряда не вполне понятных причин уже сильно попорченная рукопись «Трехсот новелл» (из трехсот новелл в ней сохранилось двести двадцать три) была напечатана лишь в 1724 году в Неаполе. Католическая церковь встретила это издание в штыки. В 1727 году новеллы Саккетти были внесены в ватиканский «Индекс запрещенных книг». Но просветители (Д. Гравина, Г. Гоцци) их поддержали и способствовали их популяризации. В XIX веке полное собрание дошедших до нас новелл Саккетти издавалось двенадцать раз. Наиболее авторитетным изданием «Трехсот новелл» считается: «Trecentonovelle». A cura di V. Pernicone, Firenze, 1946.
На русский язык новеллы Саккетти переводились неоднократно: Франко Саккетти. Человеческая комедия. Перевод Т. Герценштейн. М., 1917; Франко Саккетти. Новеллы. Перевод А. Габричевского. М., 1956; Франко Саккетти. Новеллы. Перевод В. Ф. Шишмарева. М.-Л., Изд-во АН СССР, 1962 («Литературные памятники»); это издание является наиболее полным и снабжено обстоятельным комментарием выдающегося филолога Д. Е. Михальчи. Кроме того, отдельные новеллы Саккетти входили в сборники: «Новеллы итальянского Возрождения, избранные и переведенные П. Муратовым», т. I. М., 1912; «Итальянская новелла Возрождения». Составление А. Эфроса. Редакция переводов и вступительная статья Э. Егермана. М., Гослитиздат, 1957.
В настоящем томе новеллы Ф. Саккетти печатаются по этому изданию.
Р. Хлодовский
(обратно)
10
- Бернабо Висконти, вместе со своими братьями Маттео и Галеаццо наследовавший в 1354 г. своему дяде, Джованни Висконти. После смерти братьев Бернабо разделил в 1378 г. власть с сыном Галеаццо II - Джаном Галеаццо, который отравил его в 1385 г.
Д. Михальчи
(обратно)
11
…не сумев как следует выкормить… догов… - Легавые собаки, о которых говорится в новелле, - так называемые аланы (canis mastivus, итал. мастино). Будучи большим любителем охотничьих собак, Бернабо раздавал их жителям Милана, которые обязывались хорошо содержать их; все нарушившие эти правила подвергались строгим наказаниям. Собаки эти вызывали ненависть к Бернабо, как о том рассказывает Горо Дати, хронист, живший в несколько более позднюю эпоху («Istoria di Firenze», II, 1735).
(обратно)
12
…но аббатом сделался тот, кто был либо мельником, либо садовником. - Сюжет этот использован в XVI в. в «Орландино» Теофило Фоленго (гл. VII), а позже Бюргером в балладе «Император и аббат».
Д. Михальчи
(обратно)
13
Коппо ди Боргезе Доменики гг.) и дважды - гонфалоньером (1332 и 1339 гг.). Умер до 1353 г.; изображен в «Декамероне» (день V, нов. 9); может быть, понимание Коппо у Боккаччо повлияло на Саккетти, сделавшего из него маньяка.
Д. Михальчи
(обратно)
14
. …о римлянах, а может быть, о весах. - Romano - по-итальянски «римлянин», а также гиря на безмене.
…он сказал… у него голова болит. «Капитолий», которое по-итальянски звучит «Кампидольо». Рабочий переделал это неизвестное ему итальянское слово в «Капми-дольо», что должно означать: «у меня болит голова». Итальянскую игру слов в русском переводе передать невозможно, так же как и в следующей реплике, где «Кампидольо», превратилось в «Коппо д'ольо», то есть «кувшин с маслом».
Д. Михальчи
(обратно)
15
Джотто (1266 или 1276-1337 гг.) - великий итальянский живописец. О нем рассказывают многие новеллисты, в том числе Боккаччо. Вазари лестно отзывается о новеллах Саккетти о Джотто в «Жизни Джотто».
Д. Михальчи
(обратно)