| Автор: | Грасиан-и-Моралес Б. |
| Категория: | Роман |
Часть первая. Весна детства и лето юности
Кризис VI. Состояние века
Слыша слово «мир», воображаешь дивно стройную и совершенную совокупность всего сотворенного, и это правильно, ибо названием мир обязан своей красоте: ведь «мир» - это покой, порядок, стройность. Чудится тебе чертог, превосходно задуманный бесконечной Мудростью, искусно воздвигнутый Всемогуществом и украшенный божественной Благостью, дабы он был обиталищем человека-царя, который как существо, наделенное разумом, будет властвовать в мире и поддерживать его в том изначальном порядке, как его создал божественный Мастер. Стало быть, мир - не что иное, как дом, сложенный и слаженный для человека самим Богем; вряд ли лучше скажешь о его совершенстве. Таким следовало бы миру быть, так обещает имя, заверяет начало и убеждает назначение; но, увы, насколько он иной, до чего довел его человек, сколь отличается слово от дела, о том поведает Критило. Ведь он и Андренио уже находятся в мире и находят в нем мало хорошего, ибо они - личности.
Итак, искали они людей, но тщетно. И когда уже притомились и приуныли, повстречалось им некое существо, получеловек-полуконь. Критило обрадовался, Андренио же с испугом спросил:
- Что за нелепое чудище?
- Не бойся, - отвечал Критило. - Это больше человек, чем сами люди, это наставник царей и царь наставников, это премудрый Хирон [54]. Очень кстати и вовремя явился - теперь он поведет нас по этой первой прихожей мира и научит жить, что для новичков весьма важно.
Критило подошел к Хирону с живым приветствием, на которое кентавр ответил вдвойне учтиво. Тогда Критило ему сказал, что они ищут людей, уже раз сто прошли взад и вперед, но ни единого человека так и не обнаружили.
- Ничуть не дивлюсь, - молвил Хирон, - в наш век - в диковину человек, я разумею, человек, подобный мужам былых времен. Вы что, думали встретить дона Алонсо Великодушного [55] в Италии, Великого Капитана в Испании, а во Франции Генриха Четвертого, увенчавшего шпагу свою короной и доспехи лилиями? Нет больше в мире таких героев, нет даже памяти о них.
- Но, может быть, они как раз сейчас создаются? - возразил Андренио.
- Что-то не видно, да и не ко времени бы явились.
- Но ведь удобных случаев было так много, почему же герои не раз велись? - спросил Критило.
- Потому что перевелись. Многое можно бы тут сказать, - молвил Хирон. - Одни хотят успеть все и не успевают ничего - лучше бы им и не появляться на свет. Говорят также, что нещадно их срезает ножницами Томераса зависть [56]. Но я полагаю, дело не в том и не в другом; просто пока торжествует порок, доблести не одержать победу, а без нее нет величия героического. Поверьте мне, ныне Беллону и Минерву [57] оттеснила повсюду Венера, а она якшается только с подлыми кузнецами, которые сажей все очернят и любые козни скуют. В общем, не трудитесь зря, этот век не для людей выдающихся ни в ратных делах, ни в науках. Но скажите, где вы их искали?
Критило в ответ:
- Где ж нам было их искать, как не на земле? Разве это не их родина и обиталище?
- Вот умники! - воскликнул кентавр. - Найдете их здесь, как бы не так! Напрасно будете искать по всей земле, они сменили квартиру - ведь человек никогда не знает покоя, ничем не доволен.
- Но на небе мы ведь тоже их не найдем! - заметил Андрекио.
- Разумеется. Они не на небе и не на земле.
Так где ж их искать?
- Где? В воздухе.
- - В воздухе?
Вот именно. Понастроили себе замки воздушные да башни из ветра, заперлись наглухо и ни за что со своей химерой не расстанутся.
- Коль это правда, - заметил Критило, - то все их башни ждет участь вавилонской, а так как в осторожности далеко им до Януса [58], то все их будут дразнить, строить им рожи, указывая пальцем да приговаривая: «А поглядите-ка, разве вот этот - не сын такого-то?» В общем, то, что им хотелось бы сбросить с плеч, бросят им в лицо.
- Иные, - продолжал Хирон, - воспарили в облака. А есть и такие, что, ползая в пыли, уверяют, будто головою упираются в звезды. Иные бродят по воображаемым чертогам, чердакам своего тщеславия, но большинстве найдете вон там, на рогу месяца, - кабы смогли, они бы еще выше залезли.
- Он прав! - вскричал Андренио. - Вон они, вон, я их вижу! И там тоже лезут вверх! Кто спотыкается, кто падает - прихотью своей судьбы и этой планеты, которая то улыбнется им, то нахмурится. А они и меж собою не перестают цапаться, да все падают вниз - больно ушибаются, но ума не набираются.
- Видано ли такое безумие! - повторял Критило. - Разве человеку не назначена для жизни земля - его первое и последнее пристанище? Не лучше ли держаться своего места и не карабкаться вверх, где гибель неминуема? Что за нелепость!
- И пребольшая, - подтвердил получеловек. - Одни глядят на это со слезами, другие - со смехом: человеку, что еще вчера валялся в грязи, нынче и дворец негож; вчера кули на плечах таскал, нынче по плечам ходит; рожденный под забором домогается палат каменных; кого никто не знал, тот нынче никого не узнает; сын драча кос дерет! У кого не было гроша на лепешку, нос от фазана воротит; не имел ни кола, ни двора, а похваляется дворянством; вчера ему тыкали, нынче он - ваша светлость. Все лезут в гору, стараются ухватить луну за рога, а те рога пострашней, чем у быка; не на свое место заберешься, непременно упадешь и с великим позором.
Хирон повел их на Главную Площадь, и там они увидели сотни прогуливающихся зверей, все без привязи, все на воле - гроза для ротозеев. Были там львы, тигры, леопарды, волки, быки, пантеры и великое множество лисиц. Да еще змеи, и драконы, и василиски.
- Что это? - в смятении спросил Андренио. - Где мы? Селение это человеческое или логово звериное?
- - Бояться не надобно, - молвил кентавр, - но надо остерегаться.
- Видно, немногие оставшиеся люди, чтобы на здешние дела не глядеть, в леса ушли, - сказал Критило, - а звери пришли в город и заделались столичными жителями.
- Именно так, - подтвердил Хирон. - Вот лев-вельможа, на которого нет управы, вот тигр-тать, волк-богатей, лис-лицемер, гадюка-шлюха - всяческие скоты и гады заполонили город. Щеголяют на улицах, прогуливаются на площадях, а люди истинно достойные не смеют показаться, живут уединенно, замкнувшись в своей умеренности и скромности.
- Может, на этом пригорке присядем, - сказал Андренио, - чтобы было удобней - пусть и не приятней - все разглядывать в безопасности и с высоты?
- Э, нет, - возразил Хирон, - в этом мире нельзя рассаживаться.
- Тогда постоим вот здесь, опершись на колонну, - сказал Критило.
- Тоже не годится - опоры на этой земле все шатки; нет, давайте ходить и - мимо проходить.
Дорога была очень неровная, потому что у дверей людей сановитых и богатых высились большие блестящие кучи.
- У, сколько золота! - удивился Андренио.
А Хирон ему:
Помни - не все то золото, что блестит.
Подошли поближе и увидели, что это - мусор позолоченный.
А у дверей людей бедных, сирых зияли такие глубокие, такие страшные ямы, что взглянуть жутко; поэтому их обходили за тысячу лиг, только издали косились. Богачам же весь день на здоровенных ломовиках безостановочно подвозили вонючий навоз, громоздя кучу на кучу.
- Странное дело, - сказал Андренио, - какой же это порядок! Разве не лучше сбрасывать этот мусор в прорвы к беднякам? Тогда бы почва выровнялась, не стало бы ям да ухабов.
- Да, так бы и следовало сделать, чтобы все стало гладко, - сказал Хирон. - Но разве в мире что-нибудь идет гладко? Тут, перед вами, решают знаменитую задачу, о которой столько спорили философы; все они пришли к выводу, что в природе не может быть пустоты. Но в мире природы человеческой вопиющая эта нелепость происходит каждодневно. Дают не тему, у кого нет, но тому, у кого есть. У одних имущество отымают, потому что они бедны, и присуждают другим, потому что те богаты, - деньги идут к деньгам, а у кого нет добра, тот и не жди добра. Золото золотит серебро, монета монету манит; наследства - богачам, а у бедняка - ни кума, ни свояка; голодному сухую корку не раздобыть, а сытого наперебой кличут угостить; кто беден, всегда будет беден; потому-то в мире такое неравенство.
- Куда же мы пойдем? - спросил Андренио.
- Пойдем по среднему пути - он и удобней и безопасней.
- Сдается мне, - сказал Критило, - что я уже вижу каких-то людей, по крайней мере, они себя за таковых почитают.
- Они-то менее всего люди, - сказал Хирон, - и вскоре ты в этом убедишься.
Показались некие особы, которые на другом конце площади с преважным видом двигались ногами вверх, а головою вниз, волоча ее по грязи; с великим трудом давался им каждый шаг, чудаки то и дело падали, но, хоть крепко расшибались, упорно двигались только таким нелепым и небезопасным способом. Андренио дивился, Критило хохотал.
- Считайте, что видите сон наяву, - сказал Хирон. - О, какой превосходный художник Босх! Теперь мне понятны его химеры. Да, вы увидите вещи невероятные. Дело в том, что люди, коим по уму и знаниям надлежит быть главами, влачатся во прахе, - униженные, позабытые и всеми покинутые; напротив, те, кому только ногами быть, ибо ничего не знают и не смыслят, наукам не обучены, жизнью не научены, эти-то управляют. Так и идет мир - сколько ни думай, хуже не придумаешь. Нет в нем ни ладу, ни складу. Ведь мир, у которого не поймешь, где голова, где ноги, - поистине можно назвать безголовым.
Едва эти чудаки прошли мимо - ибо все проходит! - как показались другие, еще нелепее. Кичась тем, что они-то и есть настоящие личности, двигались они задом и все делали наоборот.
- Тоже еще дичь! - сказал Андренио. - Как поглядишь на все причуды мира, так и хочется назвать его домом умалишенных.
- Разве предусмотрительная природа, - добавил Критило, - не дала нам глаза и ноги, обращенные вперед, дабы мы видели, куда идем, и шли туда, где видим путь надежный и безопасный? Зачем же эти безумцы идут, не глядя куда, и не смотрят, куда идут?
- Знайте, - молвил Хирон, - что большинство смертных, вместо того, чтобы двигаться вперед в добродетели, чести, знании, благоразумии и так далее, - пятятся назад; оттого-то столь немногим удается стать личностью; редко-редко встретишь графа де Пеньяранда [59]. А вот ту женщину видите? Как упорно пятится назад? ни за что не хочет перешагнуть через двадцать лет, а вон та, другая, - через тридцать; лишь дойдут до круглого числа, так и застряли в нуле, будто в петле, и - ни шагу вперед. Они даже не желают быть женщинами! Девочки - и баста! Но хромой старикан все тащит их вперед, с ним не совладать! Глядите, как он их волочит, прямо за волосы! Вон косы одной так и остались у него в кулаке - до последнего волоска выдернул. А той, другой, преизрядную дал зуботычину, все зубы вышиб! Пичкает годами, прямо тошно им становится! Ох, и злятся женщины на старика!
- Ты сказал - женщины? - удивился Андренио. - Где ж они? Какие они? Не отличишь их от мужчин. Ведь ты, Критило, говорил, что мужчины - сильные, а женщины - слабые, что мужчины говорят грубо, а женщины нежно, что мужчины носят штаны, а женщины юбку. Я вижу, что все не так. Либо все мужчины уже стали женщинами, либо, вопреки твоим словам, мужчины - существа слабые и изнеженные, а женщины - могучие. Мужчины, че смея слово молвить, только слюну глотают, а женщины орут так зычно, что и глухой услышит. Миром заправляют женщины, а мужчины им подчиняются. Ты меня обманул!
- Увы, ты прав! - вздохнул Критило. - Ныне мужчины везде пасуют перед женщинами. Слезинка женская добудет больше, чем реки крови, пролитые мужеством. Одна улыбочка женщины достигнет большего, нежели многие заслуги ученого. Да, с женщинами нет житья, но и без них его нет. Никогда их так не почитали, как ныне: все в их руках - и всех они доводят до ручки. Не помогает и то, что мудрая природа - то ли ради отличия, то ли чтобы виден был румянец стыда, - не украсила их бородою. Ничто не помогает, нет!
- Коли так, - сказал Андренио, - значит, мужчина - уже не властелин мира, а раб женщины?
- Видите ли, - молвил Хирон, - мужчина, конечно, природный властелин, но женщину он сделал своим временщиком, потому она и всесильна. Короче, чтобы вы их могли отличить, примечайте: женщины - это те, кому недостает рассудка идоблести именно тогда, когда эти качества больше всего нужны. Правда, как исключение, есть женщины стоящие выше мужчин: славная княгиня де Розано [60] и сиятельная маркиза де Вальдуэса [61].
Чрезвычайно изумил наших странников челе век верхом на лисице, ехавший вспять, да к тому же не прямо, а виляя и петляя. И свита его, довольно изрядная, двигалась таким же манером, вплоть до старого пса, повсюду его сопровождающего.
Хорош? - сказал Хирон. - Верьте мне, по глупости он с места не сдвинется.
- Охотно верю, - сказал Критило. - Вообще, как я погляжу, в мире все ударяются в крайности. Кто же он, скажи нам, этот человек? По-моему, он скорее плут, чем глуп?
- Разве не приходилось вам слышать о знаменитом Каке [62]? Так вот, это Как политик, воплощение хаоса в делах государственных. Подобным аллюром движутся ныне, в отличие от всех прочих людей, государственные деятели. Так вершат они свои дела, чтобы сбить с толку, помрачить разум окружающих. Упаси бог, чтобы их следы обличили их цели! Повернут в одну сторону, а норовят в другую. Провозглашают одно, делают другое. Чтобы сказать «нет», говорят «да». Все у них с виду наоборот, вся надежда на победу - в обманных ходах. Сюда бы Геркулеса с зорким глазом и сильной рукой - разобраться в их шагах и покарать за плутни.
С недоумением глядел Андренио, как люди, разговаривая, чаще приближали губы не к уху собеседника, а ко рту: а тот, ничуть не обижаясь на грубость, напротив, так доволен был, что еще шире разевал рот, будто губы это уши, и от удовольствия у него слюнки текли.
- Какова причуда! - сказал Андренио. - Ведь слова не едят и не пьют, их слушают, а эти простофили их так и глотают. Рождаются слова в устах - это верно, но умирают в ухе, и хоронят их в сердце. А эти-то, гляди, жуют слева да еще облизываются.
- Верный признак, - заметил Критило, - что в словах этих мало правды, и потому они не горьки.
- О, разве вы не поняли, - сказал Хирон, - что ныне заведено говорить с каждым по вкусу его? Видишь, Андренио, того вельможу? Как он смакует подсахаренную лесть! Как сладко ему отрыгается после угодливых речей! Поверь, ничего он не слышит - хотя вроде бы слушает, - все слова уносит ветер. А взгляни на того государя - с какой жадностью глотает всяческую брехню! Во всем можно его убедить. И, дивное дело, всю-то жизнь верил он только лживым речам, слыша их каждодневно, и не верил правдивым, слыша их очень редко. А вон тот спесивый дурак, как ты думаешь, с чего он раздулся? Ничего путного в нем нет - лишь ветры да тщеславие.
- Наверно, по этой причине, - рассудил Критило, - те, кому правда всего нужней, так редко ее слышат. Правда горька, а так как слушают они нёбом, то им либо ее не говорят, либо они ее не принимают; если же какую-нибудь и проглотят, начинается расстройство, правды они не переваривают.
но добровольное, на ногах кандалы не дают шагу ступить по пути славы - кругом в железах, а боевой стали чураются. И хотя все вокруг видят позорное рабское клеймо, их превозносят до небес, им угождают, их восхваляют, и они повелевают людьми, истинно достойными этого звания, людьми честными и прямыми, людьми благородного склада. И те во всем покоряются жалким рабам, на руках их носят, плечи подставляют столь мерзкому грузу. Тут Андренио, не в силах стерпеть, громко воскликнул:
- Ах, господи! Как бы это добраться до них и перетасовать их судьбы? Дал бы я хорошего пинка этим людям-креслам, чтобы скинули они своих седоков и стали тем, чем должны быть и чего достойны!
- Не кричи, - сказал Хирон, - ты нас погубишь.
- Эка важность, когда и так все погибло.
- Не видишь, что это сильные сего, те, кто… это самое.
Они-то?
- Да, да. Это рабы вожделений, невольники наслаждений, всякие Тиберии, Нероны, Калигулы, Гелиогабалы [63] и Сарданапалы [64]. Им-то и поклоняются. А те, кого можно назвать господином своих страстей, кто чурается зла, те прозябают в унижении. Посему ты и видишь беспорочных простертыми в пыли, а порочных вознесенными высоко. Те, у которых душа чиста и светла, в нужде чахнут, а те, у кого совесть запятнана и руки замараны, в гору лезут. Добронравному везде беда, а злокозненному везде дорога. У кого дыхание зловонно, у тех духу на все хватит; увечные орудуют руками и ногами; слепые кажут путь жезлами. Итак, добрые внизу, во прахе, а злые наверху.
- Нечего сказать, славно идут дела в мире! - сказал Андренио.
людей с отличным зрением - слепой их вел, а они, немые, повиновались ему беспрекословно.
- Вот это да! - вскричал Андренио. - Слеп да хитер!
- К тому же подл, - заметил Критило. - Чтобы один слепой вел другого, это, хоть глупость изрядная, но уже виданная, - известно, оба падают в яму. Но чтобы слепой по всем статьям вздумал вести зрячих - это уже чушь неслыханная.
А я, - сказал Андренио, - не дивлюсь, что слепой берется вести; сам-то он не видит и потому полагает, что все люди слепы, что все двигаются, как он, наощупь и наобум; но они-то, зрячие и видящие опасность, всем грозящую, как они соглашаются идти за ним, на каждом шагу спотыкаясь и ушибаясь, пока не свалятся все в бездну бед? Вот глупость вовсе немыслимая, безумие невообразимое!
- Заметьте, однако, - молвил Хирон, - что заблуждение это ныне весьма обычное, универсальное, малодушие, так сказать, трансцендентальное, глупость повседневная, а в наши дни сугубо распространенная. Невежды поучают добродетели с кафедр, пьянчуги наставляют. Все мы видели, как человек, ослепленный гнусной страстью к женщине столь же некрасивой, сколь нечестивой [65] что знают.
Тут они услышали на другом краю площади сильный шум, словно там, в потопе толпы, шла драка. Как всегда, причиной шума была женщина. Безобразная, но разряженная - разрази ее бог! Украшений нахватала со всего свету, разорив весь свет. Она громко предъявляла лживый иск, и чем больше о нужде своей кричала, тем пуще жирела. Нападала же она на другую - во всем другую! - женщину, прямую ее противоположность. Та была хороша собой, одета скромно, но опрятно. Точнее, была она почти нагая - одни говорили, что по бедности, другие, что из-за своей красоты. Ни слова она не отвечала - не смела, знала, что ее не послушают. Все были против нее, не только толпа, но и самые важные персоны, даже… но тут, пожалуй, вместе с нею лучше онемеем. Все словно сговорились преследовать ее. От шуток к делу, от слов к кулакам - принялись ее избивать, столько народу навалилось, что едва ее не задушили. И не нашлось никого, кто бы посмел, кто бы хоть пожелал за нее заступиться. Сердобольный Андренио хотел было ее защитить, но Хирон удержал его, говоря:
- Что ты? Да знаешь ли ты, против кого идешь и за кого вступаешься? Неужто не понял, что ты идешь против приятной Лжи, а значит, против всего света? Да тебя же сочтут сумасшедшим! Однажды вздумали отомстить за Правду дети - лишь тем, что ее говорили, - но куда им, малым да слабым, тягаться со столькими взрослыми и сильными! Так и осталась красавица Правда одна, как перст, и постепенно толчками да пинками загнали ее так далеко, что нынче уж не показывается и неведомо где прячется.
- Стало быть, на этой земле нет и правосудия? - спросил Андренио. - Как так нет! - возразил Хирон. - Кругом полно его слуг. Правосудие есть и, знать, где-то недалеко, раз Ложь поблизости.
В этот миг появился человек хмурого вида, окруженный судейскими. Ложь, его завидев, поспешила навстречу и принялась многословно доказывать малоубедительную сбою правоту. Тот отвечал, что готов хоть сейчас подписать приговор в ее пользу, да перьев нет. Ложь тотчас сунула ему в руки десяток крылатых ног, и он на лету, левой ногой, подмахнул приговор об изгнании Правды, противницы Лжи, с лица земли.
Кто это такой? - спросил Андренио. - Он, я вижу, чтобы держаться прямо, опирается на жезл крученый-верченый, похожий на винт в дыбе.
- Это Судия, - молвил Хирон.
- Судия? Вишь, само имя его - почти из тех же букв, что у христопродавца. Глядите, сперва холст меряет [66], a затем дело шьет! А что означает обнаженный меч, который он перед собой держит, и для чего сей меч?
- Это, - отвечал Хирон, - знак его сана и заодно орудие кары: мечом он срезает сорняки порока.
Лучше бы их с корнем вырвать, - заметил Критило. - Косить злодеяния - пользы мало: тут же разрастаются пуще прежнего, и начисто изничтожить их не удается.
- А как бы хорошо было! - сказал Хирон. - Но, увы, те, кому надлежит искоренять пороки, сами же их поддерживают, ибо с них кормятся, на тем держатся.
Тут Судия, не слушая никаких апелляций, приказал повесить и четвертовать Комара за то, что бедняга запутался в сетях закона; но перед Слоном, растоптавшим все как есть законы, и человеческие и божеские, он учтиво снял шляпу, когда тот проходил с грузом запретного оружия - пушками, саблями, копьями, крюками, пиками, - да еще сказал, что, ежели ему, Слону, угодно, он, Судия, хоть должен стоять на страже, готов вместе со всеми своими слугами сопровождать его милость до самого Слонова логова. Вот удивился-то Андренио! Но мало того - еще одного беднягу, который втянул голову в плечи и слова молвить не смел, Судия велел провести по городу и отхлестать. Когда спросили, за что это его, любопытным ответили:
- За то, что нет у него руки, не то взяли бы его на поруки, и ходил бы он, задрав нос, как те, у кого все в руках и кому все сходит с рук.
Но Судия вскоре скрылся, когда все взоры и хвалы устремились к храбрецу, на вид достойному соперничать с самим Пабло де Парада. Панцирь на нем был непробиваемый, деяния его спрягались во всех временах, числах и лицах. При себе он имел пару пистолетов, которые, однако, мирно спали в своих футлярах; конь - корноухий, но не из-за чрезмерной прыти; золоченая шпажонка - не только по названию, но и по сути была рода женского и из стыдливости никогда не обнажалась; голова увенчана плюмажем - мнимое чудо мужества и подлинное чучело фанфаронства.
Человек это, - спросил Андренио, - или кентавр?
- Твое недоумение понятно, - отвечал Хирон. - Некоторые народы, увидев его впервые, подумали, что человек и жеребец - одно и то же.
- Да он - прямой солдат!
- Был бы вполне прямым, не будь совесть крива.
- А для чего такие, как он, нужны?
Для чего? Они воюют с врагами.
- Дай бог, чтобы не с друзьями!
- Они нас защищают.
- Защити нас, боже, от них!
- Они дерутся, крушат, убивают и истребляют наших противников.
Правда? А я слышал, будто они сами поддерживают врагов.
- Погоди, погоди, я говорил о том, что им делать положено. Но мир нынче так развращен, что те, кому надлежит исправлять зло, сами же его причиняют, - и так во всем. Кто обязан прекращать войны, затягивает их; ведь война - его ремесло, других доходов и прибылей у него нет. Кончится война - не будет ни работы, ни заработка; потому врагов подкармливают, что сами от них кормятся. Зачем стражам маркиза де Пескара [67] убивать его, коль с него живут? Да это и барабан сообразит! Вот и получается, что война, которая кончилась бы на худой конец через год, тянется двенадцать лет и стала бы вечной, когда б удача и храбрость не соединились ныне в маркизе де Мортара [68]. То же самое говорят и о том, другом, воине; раз скачет на коне - войне конец. Тот, чье званье и призванье велят делать больных здоровыми, поступает наоборот - здоровых делает хворыми, хворых - тяжелобольными. Войну он объявил и жизни и смерти, врач - враг им обеим, ему надобно, чтобы люди были ни живы, ни мертвы, но вечно хворали, - а это середина отнюдь не золотая. Чтобы самому было что есть, он другим не дает есть; он жиреет, они худеют. Пока они у него в руках, нельзя им есть; если ж уйдут из его рук - случай редкий, - им уже нечего есть. Словом, врачи живут как в раю, а их пациенты мучаются в аду. Бойся врачей пуще палачей, ибо палачи, стараясь прекратить муки, одним духом вышибают из драгуна дух; а врачи стараются, чтобы больной мучился подольше и жил, всечасно умирая; а добиться этого легко - надо приписать ему побольше болезней. Запомните же: где лечат, там калечат. Так судит о врачах злоязычная молва, но, по-моему, пошлая злоба и тут ошибается. Я полагаю, что о враче нельзя сказать ничего - ни хорошего, ни дурного; до того, как попал к нему в руки, ты еще не приобрел опыта; а после, тем более, - уже потерял жизнь. Но заметьте, все это я говорю не только о врачах тела, но и о врачах духа, о лекарях государства и нравов - вместо того, чтобы, как положено, лечить недуги и расстройства, они сами их поддерживают и усугубляют, извлекая корысть там, где давать должны лекарство.
- Почему это, - спросил Андренио, - до сих пор не прошел мимо нас ни один достойный человек?
Достойные, - отвечал Хирон, - не проходят мимо, но остаются на века - слава, их бессмертна. Разумеется, их мало, да и те живут уединенно. Говорят о них с изумлением, как о единороге аравийском или о фениксе восточном. И все же, коль вы хотите увидеть такого, разыщите кардинала Сандоваля в Толедо [69], графа де Лемос [70], правящего Арагоном, эрцгерцога Леопольда [71] во Фландрии. А ежели хотите увидеть честность, прямоту, правдивость - все добродетели в одном человеке, ищите дона Луиса де Аро [72] в достойном его месте.
- Что еще за диво? - воскликнул он. - Право, я, кажется, с ума схожу! Вот что значит побыть среди умалишенных! Ясное дело - заразился: мне чудится, будто само небо опрокинулось и время потекло вспять. Скажите мне, друзья, теперь день или ночь? Но только прошу не устраивать диспута, не то еще больше запутаемся.
- Успокойся, - молвил Хирон, - виновато не небо, а земля; в мире все пошло навыворот, перепуталось не только место, но и время. Люди додумались делать из дня ночь, а из ночи день.
Этот встает тогда, когда надо бы ложиться; а вон та из дому выходит вместе со звездой Венеры и вернется под улыбки Авроры. И заметьте, люди эти, которые во всем живут наоборот, мнят себя всех просвещенней и умней; правда, кое-кто считает, что, бродя ночью как звери, они и днем живут как скоты.
- В общем, - сказал Критило, - мы пошли спать, спокойной ночи и слава богу! Смотреть тут не на что.
И это называется мир! - возмущался Андренио. - Даже в имени его обман. Вовсе оно ему не пристало. Надо говорить «немир», «непорядок», «нечисть».
- В изначальные времена, - возразил Хирон, - это имя вполне подходило, оно было определением истинным, когда по милости божьей из его рук мир столь совершенным возник.
Откуда же весь этот беспорядок? - спросил Андренио. - Кто перевернул мир вверх дном, кто сделал его таким?
- Многое можно тут сказать, - ответствовал Хирон. - Уж сколько порицают мир мудрецы, сколько оплакивают философы! Одни утверждают, что это Фортуна, баба слепая да вздорная, каждый день все в мире переворачивает, ничего не оставляя на свеем месте и в своем времени. Другие говорят, что в злосчастный тот день, когда низвергся Светоносный [73], мир так крепко стукнуло, что он, мол, вышел из колеи и все полетело вверх тормашками. А иные винят женщину, обзывают ее вселенским домовым, что повсюду мутит. Но я скажу: там, где есть люди, другую причину искать незачем: один-единственный человек способен в расстройство привести тысячу миров - известно, как печалился некий великий смутьян [74] восходило бы на западе и двигалось бы к востоку; вот тогда-то Испания уж бесспорно была бы главой мира [75], ибо на свете не осталось бы ни одного человека с головой. Удивительная странность - человек, существо разумное, разум-то первым делом превращает в раба скотских вожделений своих. Вот в чем источник всех прочих нелепостей, из-за этой главной несообразности все и идет шиворот-навыворот: добродетель притесняют, порск восхваляют; истина онемела, ложь триязычна [76]; у мудрецов нет книг, у невежд же библиотеки; книги без ученого, ученый без книг; скромность бедняка - глупость, а глупость вельможи - великое достоинство; кто должен спасать, тот губит; молодые вянут, старики молодятся; правосудие стало кривосудием. И до такого безумия дошел человек, что не знает, где право, где лево, живет неправо, все норовит налево; важное для себя отшвыривает прочь, добродетель топчет и идет не вперед, а пятится назад.
- Но если впрямь все так, - сказал Андренио, - зачем же ты, Критило, привел меня в мир? Разве плохо мне было одному? Хочу вернуться в мою пещеру, в мое ничто. Довольно, бежим прочь из невыносимого этого хаоса, это не мир, а клоака!
- Вот это уже невозможно, - отвечал Критило. - О, многие воротились бы обратно, когда б могли! Не осталось бы в мире ни одной личности! Но ведь мы поднимаемся по лестнице жизни, и, едва оторвешь от земли ногу, ступени пройденных дней исчезают. Сойти обратно вниз нельзя, можно только идти вперед.
Но как жить в таком мире? - с огорчением настаивал Андренио. - Да еще при моем-то характере, если он не переменится, - не могу терпеть Несправедливости. Кончится тем, что я лопну с досады.
- Брось, пройдет день-другой, притерпишься, - сказал Хирон, - и станешь, как все.
- О нет! Чтобы я стал безумцем, дураком, пошляком?
- Не ерепенься, - сказал Критило. - Уж будто не сможешь пройти по дороге, по которой прошло столько мудрецов, пусть и стиснув зубы?
- Мир, наверно, был тогда иначе устроен.
Такой же был, как и ныне. Таким его заставали все и таким оставляли. Живет же умнейший граф де Кастрильо [77] и не лопается; живет мудрый маркиз Каррето [78] и терпит.
- Как же они умудряются сносить жизнь, они - такие мудрые?
- Как? Надо все видеть, все слышать и молчать. - Э, нет, я бы сказал: видеть, слышать и лопнуть.
Сам Гераклит не выразился бы сильней.
- Теперь скажи, неужто никогда не пытались навести в мире порядок?
- Отчего же? Дураки каждый день пытаются.
- Почему - дураки?
Потому что это столь же невозможно, как умиротворить Кастилию или разлад внести в Арагон. Может ли кто сделать так, чтобы у одних не было непотов [79]
- Да, нечего пытаться. Возвращаюсь в мою пещеру, к моим зверям - другого выхода нет.
- Я тебе его укажу, - сказал Хирон, - укажу выход счастливый и истинный, коль выслушаешь меня в следующем кризисе.
Примечания
54
Хирон мудрый Кентавр, сын Сатурна, посетившего в облике коня нимфу Филиру. Хирону, ведавшему тайны природы и целебные свойства растений, поручила богиня моря Фетида воспитание ее сына Ахиллеса; он также был наставником Асклепия, Аполлона и др. Имя «Хирон» в значении «наставник» было в древности нарицательным.
55
Алонсо Великодушный - король Арагона, Неаполя и Сицилии Альфонс V (1416 - 1458).
56
Согласно легенде, король Арагона Рамиро II Монах (1134 - 1137) спросил однажды у аббата Томераса, как обуздать непокорную арагонскую знать. Вместо ответа, аббат повел короля в монастырский сад и стал садовыми ножницами срезать торчащие ветки.
57
Беллона - римская богиня войны; Минерва же выступает здесь как покровительница наук и искусств.
58
«осторожности» (см. Ор, прим. 51).
59
Граф де Пеньяранда, Гаспар де Бракамонте-и-Гусман - посол Испании в Брюсселе в 1648 г., проводивший переговоры о мире в конце Тридцатилетней войны.
60
Княгиня де Розано,
61
Маркиза де Вальдуэса, Эльвира Понсе де Леон - старшая камер-фрейлина королевы, жены Филиппа IV, почитательница Грасиана. который впоследствии посвятил ей свои «Размышления о причастии» (1655).
62
Один из подвигов Геркулеса - расправа с разбойником Каком, который, похитив четыре пары быков из стада уснувшего Геркулеса, утащил их в свою пещеру, двигаясь задом, чтобы не выдали следы. Геркулес, однако, настиг его и задушил.
63
Гелиогабал
64
(Ашшурбанипал, 668 - 631 до н. э.) - ассирийский царь, имя которого в преданиях стало нарицательным для обозначения человека изнеженного и предающегося наслаждениям.
65
Речь идет об Анне Болейн (1507 - 1536), ради брака с которой король английский Генрих VIII (1509 - 1547) после 18 лет супружеской жизни пожелал развестись со своей первой женой, Екатериной Арагонской, дочерью Фердинанда и Изабеллы. Не получив разрешения на развод у папы. Генрих порвал с Римом и объявил себя верховным главой англиканской церкви (1534). С этого времени он из прежнего союзника Испании превратился в ее врага и стал в глазах католиков еретиком-отступником.
66
Намек на «пытку холстом», через который в рот пытаемому вливали большое количество воды.
67
Фернандо Франсиско де Авалос (1490 - 1525) - талантливый испанский военачальник. В битве при Равенне (1512) был взят в плен. Позже сыграл видную роль в победе над французами при Павии (1525), когда войска Карла V взяли в плен Франциска I. Умер в том же году.
68
Маркиз де Мортара, Франсиско де Ороско (ок. 1600 - 1668) - испанский военный и государственный деятель. Был в 1650 г. назначен вице-королем Каталонии и сумел прекратить длившуюся с 1640 г. войну. В 1651 г. осадил находившуюся в руках французов Барселону, которая продержалась 15 месяцев.
69
Кардинал Сандоваль Бернардо Сандоваль-и-Рохас - архиепископ Толедо.
70
Граф де Лемос, Франсиско Фернандес де Кастро (1613 - 1662) - вице-король Арагона с 1643 г. по 1652 г.
71
Эрцгерцог Леопольд Вильгельм (1614 - 1662) - сын австрийского императора Фердинанда II, правитель Нидерландов в 1646 - 1656 гг.
72
(Луис Мендес де Аро-и-Сотомайор, 1598 - 1661) - племянник всесильного фаворита графа-герцога Оливареса (1587 - 1645), наследовавший его титул и положение первого министра при Филиппе IV, после того как в 1643 г. Оливареса постигла опала.
73
…когда низвергся Светоносный… - т. е. Люцифер, поднявший восстание ангелов и низвергнутый вместе со своими приверженцами в преисподнюю, где они обратились в чертей.
74
Согласно легенде, Александр Македонский, узнав из учения Анаксагора о существовании множества других миров, заплакал, объяснив свое горе тем, что не завоевал еще ни одного из них.
75
76
Знаменитые гуманисты, подготовившие и вдохновившие Реформацию, Эразм Роттердамский (1467 - 1536) и Иоганн Рейхлин (1455 - 1522) славились как знатоки трех древних языков: древнегреческого, латинского и древнееврейского.
77
Граф де Кастрильо,
78
Маркиз Каррето
79
В Италии со времен папы Иннокентия VIII (XV в.) возник термин «непотизм» (от ит. nepote - «племянник») для обозначения обычая предоставлять почетные и доходные места родственникам.