| Автор: | Грасиан-и-Моралес Б. |
| Категория: | Роман |
Часть вторая. Осень зрелости, ее разумная, светская философия
Кризис V. Площадь черни и загон для толпы
Рассказывают, что однажды, когда Фортуна, восседая под царственным балдахином, принимала услуги своих почитателей, не оказывая им взаимных, явились просить ее милостей два соискателя счастья. Первый просил успеха у личностей, среди мужей ученых и мудрых. Придворные, переглянувшись, зашептали:
- Этот покорит мир.
Подошел второй и попросил, напротив, успеха среди невежд и глупцов. Развеселилась вся свита, встретив хохотом столь странное желание. Но Фортуна с любезным взором даровала и ему то, о чем просил.
Итак, оба ушли довольные и благодарные - каждый получил желаемое. Придворные же, всегда наблюдающие за лицом государя, чтобы отгадать его чувства, дивились странной перемене в выражении лица своей королевы. Заметив их изумление, она любезно молвила:
- Как вы полагаете, придворные мои, кто из этих двоих был благоразумнее в своей просьбе? Думаете - первый? Так, знайте, что попали пальцем в небо; первый - глупец, он сам не знал, чего просит, и быть ему последним в мире человеком. А вот второй, тот дело понимает, тот всем завладеет.
Слыша столь парадоксальное суждение, все были поражены - и по праву, но Фортуна тут же объяснила: Видите ли, мудрецов мало, и четырех не наберется в одном городе - да что я говорю! - и двух в целом королевстве. Невежд зато большинство, глупцам несть счета. Вот почему кто привлечет их на свою сторону, тот и станет владыкой мира.
[375], решил стать глупцом вместе со всеми. Несметная свита сопровождала того, кто, ничего не зная, безмерно зазнается. Вот они вышли на Главную Площадь Мира - огромную, но тесную, битком набитую, но без единой личности, как полагал тот мудрец, который в полдень с фонарем в руке искал и не мог найти человека [376], - все попадались получеловеки; у кого голова человеческая, так хвост змеиный, а у женщин - рыбий, и наоборот, у кого есть ноги, нету головы. Увидели они тут множество Актеонов [377] что, ослепнув, обратились в оленей. У других головы были верблюжьи - чинами умученный, вьючный люд; у многих - бычьи, да не по надежности, а по тупости; попадались и волчьи головы - про волка сказ, но всего больше было безмозглых, тупых и злых ослов.
- Странное дело, - сказал Андренио, - не вижу ни у кого головы змеиной, слоновьей или хотя бы лисьей.
Увы, друг, - сказал философ, - даже это далеко не всем скотам даровано.
Все то были люди с изъянцем - у кого львиные когти, у кого медвежья лапа. Один шипел гусиным клювом, другой хрюкал свиным рылом; у этого - ноги козла, у того - уши Мидаса [378]; у некоторых глаза совиные, но у большинства - кротовые, а смех собачий, с оскалом, «знаем мы вас!» Столпясь в кружки, они рассуждали, нет, судачили; в одном кружке «воевали»: яростно осаждали Барселону [379] и, не теряя зря денег и солдат, штурмом брали ее в несколько дней; пока во Франции идет гражданская война [380], занимали Перпиньян [381] - по пути сворачивали во Францию, делили ее на четыре государства, меж собой враждующие, подобно четырем стихиям, и завершали походы взятием Святого Града [382].
- Кто это такие? - спросил Андренио. - Ишь, как отважно воюют! Может, тут находится храбрый Пикколомини? А вон тот - не граф де Фуэнсалданья [383]? И рядом с ним - не Тотавила [384]?
- Никто из них и в солдатах не бывал, - отвечал Мудрец, - и отродясь войны не видывал. Приглядись получше - это же кучка мужланов из одной деревни. А тот, что разглагольствует больше всех, он в географических картах немного разбирается. Прожекты сочиняет [385] да ходит по пятам за священником, короче - он цирюльник.
- Но если они только и умеют, что землю пахать, зачем берутся завоевывать страны да упразднять королевства?
- Ба, - молвил Кекропс, - у нас тут все умеют.
- Не говори «все умеют», - возразил Мудрец, - но «обо всем судят».
Подошли к другому кружку - здесь правили миром: один издавал указы, другой оглашал прагматики [386]
- Не иначе, - сказал Андренио, - как это члены парламента, судя по их речам.
- Парламентским умом тут и не пахнет, - сказал Мудрец. - Эти люди привели свои дома в упадок, а теперь пытаются наводить в государствах порядок.
- Подлая сволочь! - воскликнул Андренио. - Чего им взбрело лезть в правители?
- Вот послушай, - отвечал Змеечеловек, - как здесь каждый подает совет.
И даже отдает свою шкуру, - заметил Мудрец.
И, подойдя к кузнецу, сказал:
- Помни, что твое дело - подковывать скот, бей не по мозгам, а по гвоздям.
А сапожнику посоветовали знать свои колодки и судить не выше сапога. Чуть подальше спорили о знати - у кого в Испании самая благородная кровь - да судачили об одном славном воине: не столько-де он храбр, сколько везуч, просто не было у него достойного противника; не щадили государей, перемывали им косточки, находя в них больше пороков человеческих, чем достоинств королевских. Словом, всех мерили одним аршином.
- Ну, что скажешь? - спросил Кекропс. - Разве семеро греческих мудрецов могли бы лучше рассуждать? И заметь, все это ремесленники, в большинстве портные.
Верю, портачей на свете больше всего.
- Но кто заставляет их пороть вздор? - спросил Андренио.
- А как же иначе! Ведь их ремесло - пороть да мерку снимать да платья кроить. Все в мире стали теперь портными - режут чужую жизнь и пришивают черные дела даже к ослепительной мантии славы.
Хотя шум здесь никогда не стихал и от крика в ушах звенело, услыхали они громкие голоса, доносившиеся из какого-то не то домишки, не то свинарника, украшенного лозами, - где висит лоза, там и жди лозы.
- Что там - корчма или корчага пивная? - спросил Андренио. И Кекропс с таинственной миной ответил:
Это Ареопаг. Здесь заседает Государственный Совет всего мира.
- Хороши в мире порядки, ежели отсюда им правят. Ведь это похоже на таверну.
- Так и есть, - отвечал Мудрец. - И когда винные пары ударят в голову, каждому охота стать всему миру головой.
- Не говори, - заметил Кекропс, - они часто попадают в яблочко.
- И в яблочное, и в виноградное, - сказал Мудрец.
Да нет, я не шучу, - настаивал Кекропс, - отсюда вышли люди весьма знаменитые, о которых в мире много говорили.
- Кто такие?
- Как - кто такие? Разве не отсюда вышел Сеговийский Стригальщик, Валенсийский Чесальщик, барселонский Косарь и Неаполитанский Мясник? [387] Все стали главарями и вскоре были обезглавлены.
Прислушавшись, путники разобрали, что идет спор - одни на испанском, другие на французском, кое-кто на ирландском и все на пьяный немецкий лад спорили, чей король могущественней, у кого больше доходов больше солдат, больше владений. И за милую душу накачивались за здравие своих королей.
Да, без сомнения, - сказал Андренио, - отсюда выходят те, кто рьяно предается пошлому занятию - высказывать обо всем свое мнение. Я прежде думал, меха носят на себе из-за того, что в мире похолодало; теперь же вижу, что люди носят мехи в себе.
- Так и есть, - подтвердил Мудрец. - Здесь не увидишь дельного человека, лишь набитые вздором шкуры. Погляди на того - чем пуще надувается, тем пустей; а вон тот мех полон уксуса, ровно мина министра; там небольшие мехи - для душистой водицы, им много не надо, сразу наполняются; вон та куча мехов - для вина, потому на земле валяются, а вон те сладко поют, лишь когда горько пьют; многие набиты соломой, как того достойны; а иные висят - это свирепые изверги, из их шкур делают барабаны, чтобы, и мертвые, пугали врагов - столь далеко отдается их свирепость.
Из вертепа валом валила всяческая сволочь и разбивалась невдалеке на кружки; во всех них роптали на правительство - так было всегда, во всех государствах, даже в Золотом и мирном веке. Чудно было слушать, как солдаты судят о Советах, торопят депеши, борются со взяточниками, допрашивают судей, проверяют трибуналы. А люди ученые - смех один! - сражались, бряцали оружием, шли на штурм и брали крепости. Землепашец толкует об актах да контрактах, купец о земледелии, студент об армиях, солдат о школах; мирянин определяет обязанности духовной особы, а та осуждает промахи мирянина; сословия перемешались, люди из одного затесались в другое, каждый выскочил из своей колеи, каждый толкует о том, в чем ничего не смыслит. Вон старики хулят нынешние времена и хвалят минувшие - нынче-де молодежь нахальная, женщины распутные, нравы гнусные, все идет прахом.
- Чем больше я живу, - говорит один, - тем меньше понимаю мир.
- А я вовсе его не знаю, - говорит другой. - Теперь мир совсем не такой, каким его застали мы.
тянулась цепочкой эта избитая тема. По соседству стояло с полдюжины весьма почтенных старцев - бородатых и беззубых, досуга много, дохода мало, - и толковали они о том, как восстановить господские дома и вернуть им прежний блеск.
- Ах, какие были палаты у герцога дель Инфантадо [388], - говорил один, - когда в нем гостил плененный король французский! Как восхвалял их Франциск!
- А разве уступал им, - сказал другой, - дворец маркиза де Вильена [389], когда он был в фаворе, казнил и миловал?
А дворец Адмирала [390] во времена Католической четы? Можно ли вообразить что-либо роскошней?
- Кто они такие? - спросил Андренио.
- Это, - отвечал Змеечеловек, - почетные дворцовые слуги, их называют придворными или оруженосцами.
- А по-нашему, по-простому, - сказал Мудрец, - это люди, которые, потеряв свое имущество, теперь теряют время; для своих домов они были молью, а для других стали украшением; сколь часто видишь людей, что, не сумев устроить свою жизнь, тщатся устраивать чужую!
Никогда не думал, - заметил Андренио, - что увижу столько глупоумия разом, тут его хоть отбавляй - все сословия и звания, даже духовные.
- О, да! - молвил Мудрец. - Чернь есть повсюду, в самом избранном обществе находятся невежды, которые берутся обо всем судить да рядить, не имея и крохи рассудка.
Очень удивился Андренио, что среди этих отбросов государства, в вонючей клоаке пошлости, увидел нескольких именитых и, как говорили, весьма сановитых особ.
- Они-то что здесь делают? Господи, я не дивлюсь, что тут больше носильщиков, чем в Мадриде, водоносов, чем в Толедо, нахлебников, чем в Саламанке, рыбаков, чем в Валенсии, косарей, чем в Барселоне, зевак, чем в Севилье, землекопов, чем в Сарагосе, бродяг, чем в Милане; но встретить здесь людей знатных, дворян, графов, - слов не нахожу!
- А ты что думал? - сказал Мудрец. - По-твоему, кто живет в палатах, у того ума палата? Кто красно одет, тот и красноречив? Да среди них есть такие глупцы, такие неучи, почище их собственных лакеев. И заметь, даже монарх, когда он берется говорить да высказывать свое суждение о том, чего не знает и в чем не смыслит, вмиг изобличает себя как человека пошлого и плебея; ибо чернь есть не что иное, как сборище тщеславных невежд, - чем меньше разумеют, тем больше болтают.
- Кабы я был королем…
А это был побирушка.
- Ах, кабы я был папой… - говорил один дармоед.
- Ну, и что бы ты сделал, будь ты королем?
Что! Во-первых, покрасил бы себе усы по испанской моде, затем осерчал бы и тогда - черт возьми!…
- Потише, не бранись! Кто чертей поминает, чертиков ловит.
- Я взял бы да повесил с полдюжины молодчиков. Да, узнали бы у меня, что есть над ними хозяин; не упускали бы так легко победы, не губили армии, не сдавали бы так быстро крепости врагу. У меня бы ни за что не получил энкомьенду [391] тот, кто не был солдатом и заслуженным, - ведь для таких ее учредили, а не для щеголей с плюмажами; она для старшего сержанта Сото, для Монроя, для Педро Эстелеса [392], дравшихся в сотнях сражений и тысяче атак. Ах, каких бы я назначил вице-королей, генералов, министров! Все бы у меня были графами Оньяте и генералами Карасенами [393]
- Ах, побывать бы мне папой хоть один месяц! - говорил студент. - Уверяю, дела пошли бы совсем по-другому. Никто бы не получил звание или пребенду, иначе как по конкурсу, каждому по заслугам. Уж я бы проверил, у кого есть голова, а у кого рука, я бы видел, у кого опалены брови.
Тут отворилась привратницкая монастыря, и эти умники кинулись в очередь за супом.
На огромной сей площади ремесленников было множество разных и несуразных заведений. Пирожники пекли чудесные пироги с зарытой в них собакой; от назойливых нахалов было не отбиться, как от мошкары; котельщикам всегда хватало котлов для починки [394]; горшечники выхваляли битые горшки; сапожники проверяли, где у кого жмет сапог, а цирюльники стригли всех под одну гребенку.
Неужто, - спросил Андренио, - среди такого обилия заведений нет ни одной аптеки?
- Зато довольно цирюлен, - сказал Кекропс.
- Да я ими недоволен, - сказал Мудрец, - уж больно много там болтовни. То, что знают эти глупцы, знает всякий.
- И все же, - настаивал Андренио, - как это так, чтобы среди всей этой пошлой благоглупости не нашлось лекаря, дающего рецепты. Их-то, во всяком случае, немало у низкого злоязычия.
- Они вовсе не нужны, - возразил Мудрец.
Почему?
- А потому что ото всех болезней есть лекарства (даже безумие лечат и в Сарагосе, и в Толедо и в сотне других мест), но от дури нет микстуры, и еще никто не исцелился от глупости.
- Поглядите, однако, - вон там как будто лекари.
В самом деле, они увидели людей, негодовавших, что все мешаются в их ремесло и желают всех больных излечить одним лекарством. Мало того, берутся учить самих врачей, спорят с врачом о микстурах да кровопусканиях.
- Эй, вы, - кричали лекари, - дайте нам убивать вас и помалкивайте.
было знатное, но без мордобития. И после подобных хвалебных речей кузнецы сказали портным:
- Убирайтесь отсюда, бога у вас нет!
- Как это - бога нет? - гневно возразили те. - Ну, сказали бы - совести нет, а то - бога нет? Что это значит?
- Именно так, - - подтвердили кузнецы. - Ведь нет бога-портного, а у нас есть бог-кузнец, и у всех есть свой - у кабатчиков Бахус, хоть он и путается с Фетидой [395], у купцов Меркурий, чьи хитрости и ловкость они усвоили, у хлебопеков Церера, у солдат Марс, у аптекарей Эскулап. Хороши же вы, ежели ни один бог знать вас не желает!
Убирайтесь вы отсюда, - отвечали портные, - вы уж точно безбожные язычники.
- Нет, это вы - язычники, со своим плутовством безбожным.
Тут вмешался Мудрец и утешил портных - хоть у них нет бога, зато все их посылают к черту.
- Удивительное дело! - сказал Андренио. - Столько шуму подняли, а меж тем бессловесны!
- Бессловесны? - удивился Кекропс. - Напротив, говорят без умолку, только у них и есть что слова.
А я вот, - возразил Андренио, - еще не слышал от них слова путного.
- Ты прав, - сказал Мудрец, - одни сплетни да бредни.
И действительно кружили слухи самые нелепые: в такой-то, мол, день помрет уйма народу, день этот указывали точно, и кое-кто со страху скончался за два дня до него; или что вскоре произойдет землетрясение и все дома обрушатся. И как быстро распространялись эти нелепицы, как охотно люди глотали их, упивались ими, пересказывали друг другу! А если кто пытался возразить, все на него набрасывались. Ежегодно воскресал невесть где и почему глупейший слух, против коего разум бессилен, и набирал силу. Сведения важные и правдивые вскоре забывались, а вздор передавался от бабушек к внучкам, от теток к племянницам - неподвластный времени.
- У них и слов нет, - добавил Андренио, - и голоса нет.
- Как это - голоса нет? - возразил Кекропс. - У народа есть голос, даже говорят: глас народа - глас бога.
О да, бога Бахуса, - ответил Мудрец. - Не верите? Послушайте-ка этот пьяный голос, и услышите самые невероятные вещи; кто-то выдумывает, остальные одобряют. Послушайте, что испанец мелет о Сиде: одним щелчком Сид повалил башню, одним вздохом - великана; а какую чепуху несет - и свято в нее верит - - француз о Роланде, как тот одним взмахом меча рассек пополам всадника и коня в доспехах; а португалец, тот никак не забудет о лопате победоносной Форнейры [396].
На скотскую эту площадь тщился проникнуть некий великий философ, чтобы открыть там лавку, где становятся личностями, да распродать толику самонужнейших истин и дельных афоризмов, - но это ему не удалось, и не сбыл он ни одной истины, ни крохи прозрения, пришлось ретироваться. Зато когда явился обманщик, распространяя тьму нелепостей, продавая несуразные предсказания - например, что Испанию ждет гибель, или что Оттоманскому дому пришел конец, - читая пророчества мавров и Нострадамуса [397], в его лавочку народ хлынул потоком и принялся расхватывать выдумки с таким доверием, что ни о чем другом уже не толковали, и так убежденно, будто это были очевиднейшие вещи. Вот и получается, что здесь горе-прорицателю больше почета, чем Сенеке, и лжецу больше веры, чем мудрецу. Тут наши странники увидели бабищу с огромной свитой - множество древних и целая толпа современников сопровождали ее и слушали, разинув рты. Была она чудовищно толста, безобразна и, где ни пройдет, в воздухе повиснет такая гнусная вонь, хоть ножом режь. У Мудреца все нутро перевернулось, его начало тошнить.
- Какая мерзость! - сказал Андренио. - Кто она такая?
- Она, - сказал Кекропс, - Минерва сих Афин.
Непобедимая и жирная, - сказал Философ. - Может, и слывет Минервой, но, клянусь, это гора сала. Кто еще, кроме тупого самодовольства, способен так разжиреть? Но поглядим, где она пристроится.
А туша, выйдя из торговок, забралась на скамью Сида.
- Сия, - сказал Кекропс, - есть Мудрость легиона олухов. Здесь определяют заслуги и раздают степени; здесь судят, у кого есть знания, а у кого нет, есть ли величие в сюжете, ученость в проповеди, искусно ли построена, хорошо ли произнесена, верно ли рассуждение, правильно ли поучение.
- А кто судит? - спросил Андренио. - Кто степени присуждает?
- Кто? Конечно, невежды, один тупей другого, такие, что отродясь книг не читали, не видали, разве что «Рощу всяческих поучений» [398]«Для всех» [399].
- Ох! - сказал Кекропс. - Разве не видите, что это приятнейшие люди? Язык у них у всех хорошо подвешен. Вон тот, с виду такой степенный, разносит по столице сплетни, все подымает насмех, сыплет остротами без соли, тискает сатиры, изрыгает пасквили, он - душа всех кружков. А рядом другой - из тех, кто все знал заране, ничего нового ему не скажешь, издает газеты, переписывается со всем миром, но ему все еще тесно, всюду нос сует. Этот лиценциат принимает в университетах подношения от новичков, сочиняет куплеты, устраивает сборища, покупает голоса, подвизается за всех, но на публичных диспутах его не видно-не слышно. Вон тот солдат побывал во всех кампаниях, он толкует о Фландрии, участвовал в осаде Остенде [400], знаком был с герцогом Альбой, был вхож к генералу - это пустослов и лодырь, мастак болтать; как жалованье получать, он первый, а в день битвы превращается в невидимку.
- Как погляжу, все они - трутни мира, - заметил Андренио. - И они-то присуждают степени храбрым и ученым?
- Да так присуждают, - отвечал Кекропс, - что, кого объявят ученым, тот и будет ученым, знает ли что или нет. Они создают богословов и проповедников, известных врачей и знаменитых адвокатов, они даже государя могут ославить - пусть скажет об этом король Педро [401]«белое» или «черное», пока те не соизволят высказаться, а тогда все ну кричать: «Великий человек, великий деятель!». И осыпают хвалами, сами не зная, за что и почему, ибо прославляют то, в чем не смыслят, и порицают то, чего не знают; нет у черни ни понятия, ни разумения. Ловкому политику требуется только бубенчик, чтобы направлять толпу, куда он хочет.
- Но неужели находятся люди, - спросил Андренио, - которым приятна хвала толпы?
- Еще бы! - отвечал Мудрец. - Находятся, и немало. Люди пошлые пустые, добивающиеся успеха всякими фокусами - для дурней диво-дивное, для болванов чудо-чудное - весьма грубыми, но народу приятными: тонкостям да изыскам тут нет места. И многие дорожат уважением толпы, праздной черни, хотя оно ничего не стоит, - слишком велика тут дистанция от языка до рук. Помните, как еще вчера бушевали они в севильском мятеже [402], а нынче, когда пришел час возмездия, вдруг онемели! Куда девались руки этих языков, дела этих слов? Порывы толпы, как порывы ветра, - чем яростней задул, тем быстрей уймется.
Встретили они несколько спящих, причем не одним глазом, как наказывал некто своему слуге, - нет, ни рукой, ни ногой не шевельнут. Но штука тут была в том, что прочим, бодрствовавшим, мерещилось то, что грезилось спящим, и воображали они, будто спящие свершают великие подвиги; на всей площади народу чудилось, будто те спящие воюют и побеждают врага. Некто дрыхнул как сурок, но молва твердила, что он, бодрствуя, день и ночь учится, опаляет себе брови. Так провозглашали беспробудно спящих мужами великого ума.
Как это получается? - удивился Андренио. - Как возможна этакая нелепость?
- Видите ли, - молвил Мудрец, - здесь как начнут человека восхвалять, как стяжает он добрую славу, так потом пусть и уснет, все равно останется великим человеком, пусть нагородит воз глупостей, это будут мысли глубочайшие, достойные мудреца величайшего; фокус в том, чтобы начали восхвалять. И напротив, о людях бодрствующих и свершающих великие дела, твердят, что они спят, и ни во что их не ставят. Знаешь, каково пришлось здесь самому Аполлону с божественной его лирой? Вызвал его некогда на состязание в игре грубый мужлан с пастушьей свистулькой, но божественный музыкант, как ни упрашивали музы, отказывался. Тогда грубиян стал попрекать его в трусости и похваляться победой. А все дело было в том, что судить-то предстояло черни, и бог не пожелал рисковать своей славой перед ее безрассудным судом. За подобный же отказ была осуждена сладчайшая Филомела, не пожелавшая состязаться с ослом. Даже розу, говорят, едва не победил олеандр, покаранный с Тех пор за наглость тем, что стал ядовит. И павлин не решился спорить в красоте с вороной, и брильянт с булыжником, и даже само солнце с жуком - хотя победа была обеспечена, только бы не выставлять себя на суд безмозглой черни. «Ежели дела мои, - говаривал один умный человек, - нравятся всем, это дурной признак; истинно прекрасное доступно немногим; а стало быть, кто угоден толпе, будет неугоден разумным».
В это время показалось на площади странное существо. Все приветствовали его как редкостное диво. Толпа, идя следом, толковала:
- Только что с Иордана, говорят, приехал [403]! Ему больше четырехсот лет, - говорил один.
Удивительно мне, - говорил другой, - что женщины за ним не валят толпой, когда он отправляется смывать свои морщины.
- Да нет! - говорил третий. - Как вы не понимаете, он же делает это втайне. А то бы тут такое началось!
- Но зачем он не привез оттуда хоть кувшинчик святой воды? За каждую каплю, небось, получил бы по золотому дублону!
- А ему деньги не нужны - только сунет руку в карман, а там патакон.
- Вот счастье-то! Может, даже почище святой воды.
Кто это? - спросил Андренио.
- Хуан Вековечный, Хуан-то он наверняка [404].
Подобных нелепостей слышали они множество, и народ всему верил, всей этой клевете на Природу, на естественно возможное. Особенно в чести были привидения, попадались они чаще, чем бесноватые женщины; в любом старинном замке водилась хоть парочка. Одни видели их одетых в зеленое, другие - в пестром, а уж верней всего - в желтом. И все, знаете, этакие крохотки, да в колпачках, покоя от них нету в доме. Но вот старухам они никогда не являются - нечисть с нечистью не ладит. А когда купец помирает, вокруг него, знай, обезьяны пляшут - самцы с самками. А колдуний-то всюду полно - древние старухи да одержимые молодки; а заколдованных и закопанных кладов не счесть, равно как дураков, роющих землю, чтобы их найти; а сколько богатейших залежей золота и серебра, только они недоступны, пока не истощатся Индии и саламанкские да толедские пещеры. А попробуй во всем этом усомниться, тебе не сдобровать!
Вдруг согнанная в загон бессмысленная толпа всполошилась, невесть почему и отчего, - чернь легко приходит в смятение, особенно, если она легковерна, как в Валенсии, груба, как в Барселоне, глупа, как в Вальядолиде, распущенна, как в Сарагосе, непостоянна, как в Толедо, нахальна, как в Лиссабоне, болтлива, как в Севилье, грязна, как в Мадриде, криклива, как в Саламанке, лжива, как в Кордове, и подла, как в Гранаде. Дело в том, что у одного входа на площадь - и не главного, всем доступного, - показалось чудище редкостное и весьма гнусное. Без головы, но языкатое, без рук, но с плечами для ноши, без души, но отягощенное подушными, без ладоней, но с пальцами, чтобы тыкать ими. Бесформенное, безобразное, безглазое, оно на каждом шагу падает, слепо и яростно нападает и тут же идет на попятный. В один миг чудище завладело площадью, нагнав такую темень, что не видно стало солнца истины.
- Что за страшилище, - спросил Андренио, - и почему от него все потемнело?
Это, - отвечал Мудрец, - первородная дочь Невежества, мать Лжи, сестра Глупости, супруга Злонравия, пресловутая Чернь.
Пока он это говорил, царь кекропсов снял с пояса раковину, украденную у фавна, подул во все легкие - шум поднялся такой и ужасу нагнал столько, что толпа в панике кинулась врассыпную. Из-за чего? Из-за простой ракушки. Вразумить, остановить не было никакой возможности - очертя голову, люди прыгали из окон, с балконов, как то случилось недавно на мадридской площади [405]. Солдаты бежали с криком:
- Нас отрезали, отрезали!
Многие принялись наносить себе раны и варварски себя увечить, подобно язычникам на вакханалиях. Андренио, прозрев и презрев, помчался прочь что было сил. Очень недоставало ему теперь Критило, но поддержкой юноше служил Мудрец, несший светозарный факел мудрости. Куда побежал Андренио, о том узнаете в следующем кризисе.
375
Кекропс - легендарный основатель Афин
376
Т. е. Диоген.
377
Актеон.
378
Т. е. ослиные. Фригийский царь Мидас, будучи судьею в музыкальном состязании Аполлона и Пана, отдал предпочтение цевнице лесного бога, за что разгневанный Аполлон наградил его ослиными ушами.
379
Вторая часть «Критикона» была опубликована весною 1653 г. - к тому времени Барселона, после почти двухлетней осады, уже капитулировала (11.Х. 1652). Но когда Грасиан писал эти строки, осада, которой руководил дон Хуан Австрийский (см. Кр, I, XIII, прим. 10), видимо, еще продолжалась.
380
В это время во Франции происходили военные действия, связанные со второй Фрондой, так называемой «Фрондой принцев» (1649 - 1653), когда высшая французская знать вела борьбу с правительством регентши Анны Австрийской и кардинала Мазарини.
381
- прежде столица графства Руссильон (теперь главный город департамента Восточные Пиренеи) был захвачен французами в самом начале восстания каталонцев в 1640 г.
382
В 1527 г. Рим подвергся страшному разграблению со стороны немецко-испанских войск Карла V, враждовавшего с папой Климентом VII.
383
Граф де Фуэнсалданъя, Алонсо Перес де Виверо - военачальник испанской армии в Нидерландах в 1648 - 1653 гг.
384
Франсиско (1604 - 1679) - воин, отличившийся в каталонской войне.
385
Катастрофически ухудшавшееся в течение всего XVII в. финансовое положение Испании вызвало распространение прожектерства. Предлагались всевозможные, самые нелепые проекты для поправки финансовых дел; были созданы специальные советы для рассмотрения этих проектов. Фигура прожектера часто изображается в литературе того времени.
386
Прагматика (или прагматическая санкциа) - государственный акт особой важности, который принимался как закон на вечные времена.
387
«комунерос» (главным образом городских жителей и лишь отчасти крестьян) против засилья иностранцев, нахлынувших в Испанию с приходом к власти Карла V в 1517 г.; Хуан Лоренсо - организатор валенсийской «хермании» (1518), антифеодального братства, предводители (катал, els segadors - «косари») восстания в Барселоне в 1640 г., с которого началась каталонская война 1640 - 1653 гг.; Мазаниелло (Томмазо Аниелло) - не «мясник», а рыбак, возглавивший восстание в Неаполе в 1647 г., с которым испанцы целый год не могли справиться.
388
Герцог дель Инфантадо, Иньиго Лопес де Мендоса - принимал у себя во дворце в 1525 г. попавшего в плен при Павии Франциска I, причем король был поражен изысканной роскошью, с какой был обставлен дворец герцога.
389
Маркиз де Вильена, Хуан Пачеко (1419 - 1474) - фаворит короля Кастилии Энрике IV (1454 - 1474) и его майордом.
390
- Фадрике Энрикес (середина XV в. - 1537), прославившийся морскими победами главный адмирал при «католической чете», регент при Карле V, подавлявший восстание «комунерос».
391
Энкомьенда - пожалование за воинские заслуги в виде земельных владений или ренты.
392
Все трое - участники сражения под Леридой в 1646 г.
393
Луис Бенавидес де Каррильо (начало XVII в. - 1668) - прославившийся во время каталонской войны генерал кавалерии, затем правитель Милана и Нидерландов.
394
В гербах высшей испанской знати изображались два котла (символ того, что основоположник рода содержал, «кормил», собственную дружину).
395
396
Форнейра «Пекарка») - португальская народная героиня, прославившаяся в сражении с испанцами при Алжубарроте в 1385 г., когда король Жуан I Португальский (1385 - 1433) разбил войска вторгшегося в Португалию и претендовавшего на ее трон Хуана I Кастильского (1379 - 1388).
397
Нострадамус,
398
«Роща всяческих поучений» - антология, изданная в 1542 г. севильцем Педро Мехиа (1502 - 1552).
399
«Для всех» опубликованное в 1632 г. и имевшее большой успех сочинение Хуана Переса де Монтальван (1602 - 1638), драматурга, друга Лопе де Вега; его содержание составляют всевозможные рассказы, которыми развлекается на досуге кружок любителей литературы.
400
Остенде - город и порт в Нидерландах, осада которого продолжалась два года, пока командование не принял Амброзио Спинола; он реорганизовал войско, провел большие работы по подготовке штурма и в 1604 г. заставил город капитулировать.
401
Грасиан, разумеется, имеет в виду короля Кастилии Педро Жестокого, которого авторы хроник, жившие во времена королей из Трастамарского дома (Энрике де Трастамара. последний уцелевший из пятерых братьев-бастардов, убил Педро и стал королем Кастилии), изображали как изверга.
402
403
Существовало поверье, будто вода реки Иордан омолаживает.
404
Хуан Вековечный - персонаж испанских народных поверий, бессмертный и всегда находящий в своем кармане деньги. Имя «Хуан» - синоним «дурака».
405
Видимо, речь идет о панике, возникшей в Мадриде 16 августа 1631 г. после огромного пожара, который произошел в июле того же года.