Аристоновы приключения или Жизнь добродетельного мужа

АРИСТОНОВЫ ПРИКЛЮЧЕНИЯ

Неблагодарным или паче безчувственным человеком должен бы я почесться, еслиб непризнавал в себе тех высоких милостей, которые Ваше Высокородие ем имеющим щастие быть под покровительством в числе коих и я не Вы неусыпным своим рачением и отеческим призрением стремящимся всегда к соделанию щастия воспитанников Ваших, в моем сердце семена учения, коего ныне сей хотя еще незрелый, но плод Вашему имяни посвящаю, дабы чрез то показать свету, коль чувствительную благодарность начертали в душе еяния Ваши. Если сие искреннейшее приношение удостоите милостивого своего приятия, то сим усугубите щастие того, ечно пребудет

Кораблекрушением и другими злоключениями Софроним лишась приобретенных предками его сокровищ утешался добродетелию своею на острове Диле. Тамо на златои лире, воспевал он чудеса Бога, коему покланяются в сей стране. Тамо в песнях славословил Мус, коими был любим. Он со тщанием изследывал все таинства природы, и течение светил небесных, порядок стихий, разсматривал строение вселенные, свойство прозябений, образование животных: но наибольшее старание прилагал он, самого себя познати и украсити душу свою добродетелию. И так судьба желая низвергнуть его в бездну бедствий, возвела на степень истинные славы, славы во след премудрости грядущия.

чужестранец лишь только еще ко острову приставший. Сей старец чудился пределам моря, по которому, как ему было известно, сей остров некогда плавал. Он пристал, но обозревал край, где поверх песка и камней зримы были мало возвышенные холмы, всегда увенчанные младыми и неувядаемыми цветами. Взирая на чистые вод струи и на быстрые потоки, коими орошались сии злачные поля, не мог он насытити очей своих. Он приблизился ко священным рощам окружающим храм Божий. Возводя очи свои на былия зеленые, коих никогда северные ветры, поражать там не дерзали, приходил он во удивление, и уже разсматривал из Паросского мармора, белизною свои ею белизну снега помрачающого, воздвигнутый храм, окруженный высокими из Ясписа столпами. Софроним с неменьшим вниманием устремил взор свой на сего старца. Сединами украшенная бразда перси его покрывала. Чело морщинами покровеннное ни чего безобразного не являло. Оно не имело eщe противностей дряхлые старости. В очах его видима была приятная живность, ростом он был высок и величествен, но несколько согбен. Он подпирался жезлом из слоновой кости. О чужестранец, рек ему Софроним, чего ты ищешь на острове, которой тебе кажется неизвестен? Не храма ли Божия? Но ты его зришь издалека, и се явился я пред тобою, дабы ввести тебя во оной: ибо сердце мое исполнению страха Божия, и самому Юпитеру угодно, да не остаются безпомощными чужестранцы.

Являемую тобою услугу, ответствовал сей старец, премлю я с искреннейшею благодарностию. Пойдем ко храму; пролию тамо моления пред Богами, да воздадут тебе за любовь твою к чужестранцам. Во время их шествия, возвестил он Софрониму причину странствования своего. Я имянуюсь, вещал он, Аристоном. Место моего рождения есть Клазомена, град Ионийский, лежащий в том приятном краю, которой вдался в море, и как будто соединяется с островом Хио, благополучным отечеством Омира. Родился я хотя от бедных, но благородных родителей. Полистрат, отец мой, великим будучи обременен семейством, не восхотел меня воскормить, и для того просил одного из своих в Тее приятелей чтоб он меня куда нибудь подкинул. Близь того места, где я повержен был, некая из Ерифреи престарелая жена имела малое стяжание. Она меня нашла и козьим молоком во своем дому вскормила. Но едва достиг я такого возраста, что мог сносить труды, тотчас она меня, поелику нищетою была угнетаема, продала купцу рабами торгующему, которой отвез меня в Ликию. Сей купеп перепродал меня в Патаре, некоему богату и добродетельну мужу Алкину, и Алкин прилагал обо мне попечение, во время юности моея. Он нашел во мне понятие, кротость, чистосердечие, способность и прилежность ко всем достохвальным наукам, в коих он меня хотел наставить. Он предопределил меня к познанию любезных Аполлиновых художеств. Обучал мусикии, различным телодвижениям, но всего паче старался научить меня исцелять человеческия раны. Скоро приобрел я довольно великую славу в сей толь нужной науке. Аполлин поучавший меня оной, открыл мне чудодейственные в ней таинства. Алкин, которой с часу на час более меня возлюблял исполнился радости, видя успехи своих обо мне попечений. Он даровал мне свободу, и послал меня к Поликрату тирану Самосскому, которой наслаждаясь почти неимоверным благоденствием всегда страшился жестокой премены щастия, ласкательствовавшого ему толь долгое время. Он любил жизнь исполненную роскошей. Боясь, чтоб не лишишься оные, самые малейшия бедствий признаки предупреждать старался. Сея ради причины был всегда окружен славнейшими во врачебной науке мужами. Поликрат и радовался, что я желал провождать при нем жизнь свою. Он меня обогатил чрезмерно, и возвел на высокий степень чести, чтоб я навсегда при нем остался. Долгое время пребывал я в Самосе, где не мог довольно надивиться щастию, которое как будто утешалось раболепстиуя всем пристрастиям его. Едва токмо предпринимал он войну, уже победа во след ему шествовала; и едва хотел он начинать самые труднейшия дела, оные как будто сами собою совершались. Неисчетные его богатства ежедневно возрастали. Все враги попраны и и лежали у ног его. Здравие его не токмо не ослабевало, но паче еще укреплялось, и соделывалось непоколебимым. Сей спокойный и шастливый тиранн сорок лет держал щастие как будто во узах. Оно никогда ни в чем ему прекословить не дерзало, ниже причинить и малейшого препятствия в намерениях его. Толь неслыханное между человеками благополучие почитал я для него опасным. Я любил его искренно, и для того не мог сокрыть от него страха, коим я был объемлем. Оный в сердце его впечатлелся; ибо хотя Поликрат и был порабощен в роскоши, и тщеславился могуществом своим, при всем том, когда приводил себе на память Богов, и непостоянство дел человеческих, ощущал в себе что он человек. Он не возбранял мне говорить пред собою истинну, и столько был тронут, видя меня объемлема страхом, что решился пресечь течение благополучия своего добровольною утратой. Весьма вижу я, рек он мне, что нет ни единого из смертных, ктобы в течение жизни своея никогда не был гоним судьбою, кого она более щадит, тот более должен страшишься ужасного её возмущения. Я, коего она толико лет благ своих исполняла, я должен ожидать зол чрезмерных, коль не отвращу грозящого мне удара. И так, потщуся упредить измену сея лестные фортуны. Произнося сии слова, снял он с пальца драгоценной перстень, которой ему был весьма любезен, и возшед на высоту некия башни, при мне поверг оной во глубину морскую, уповая сею утратой удовлетворить необходимости? подвергнуться покрайней мере единожды в жизнь свою суровостям фортуны. Но тщетно: он был тогда ослеплен благополучием своим. Нещастия избираемые нами, и самим себе творимые, не суть уже более нещастия. Напротив того, ничто нас толико не терзает, как насильственные и непредвидимые мучения, коими нас карают Боги. Поликрат не ведал, что истинное средство ко предупреждению злополучия состоит в отриновении от себя, посредством мудрости и умеренности, всех тленных щастием даруемых сокровищ. Фортуна, которой хотел он пожертвовать своим перстнем, сея жертвы не приняла, и казалось что Поликрат противу своей воли был еще более щастлив, нежели прежде рыба проглотила перстень, та рыба была поймана, и изготовленная в пище принесена пред Поликрата, перстень найден во чреве сея рыбы и возвращен тиранну. Узрев с толиким упорством благоприятствующее ему щастие, в лице он изменился. Но время уже приближалась, в которое благополучию его в преужасные бедствия внезапно премениться надлежало. Дарий сын Истаспов, великий Царь Персидский, предприял войну противу Греков. Он вскоре покорил все Греческия селения соседственные с оными острова на Егейском лежащия море. Самос был взят, тиранн побежден, а Орант, вместо великого царя предводительствовавший повелев поставить высокий крест, пригвоздил на нем тиранна. И так человек, которой толь удивительным наслаждался благоденствием и которой не мог испытать злополучия, коего сам искал, вдруг умучен томлением лютейшим и поноснейшим изо всех мучений. По сему ничто, толико людям не угрожает, каким нибудь великим злоключением, как благополучие чрезмерно великое. Фортуна, которая жестоко играет знаменитейшими мужами, воздвигает от праха и самых нещастных человеков. Она Поликрата с высоты величия низвергла? меняже возвела из из состояния всех беднейшого, и даровала мне великия сокровища. Персы не токмо меня оного не лишили, но еще воздали хвалу врачебной моей науке и кротости, которую я хранил, будучи в милости у тиранна. Употреблявшие во зло доверенность и власть его, различным образом казнены были; а как я не делал никому зла, напротив того творил каждому носильное благодеяние, то победители одного меня пощадили и со мною одним поступили весьма честно. Каждой о том радовалсячрезмерно, понеже я был любим, я наслаждался щастием без зависти, поелику не был я никогда ни жестокосерд, ни горд, ни жаден к богатству, ни несправедлив. По сем проводил я еще несколько лет в Самосе, довольно спокойно; но наконец сильное возъимел желание паки узреть Ликию, где толь сладко протекли дни юности моея. Я уповал обрести тамо Алкина, коему одолжен воспитанием, и которой был перьвым виновником всего моего благополучия. Прибыв во страну сию услышал я, что Алкин лишившись своего имения, и претерпев с великою твердостию злополучия при старости своей, скончался. Я и пошел разсыпать цветы над его прахом, и оросити оной слезами и начертал я достодолжную надпись на его гробе, и после вопрошал о чадах его. Мне возвестили, что один оставшийся после его сын, именуемый Орцилоком, не смея без богатства явиться во отечестве своем, где отец его был в толикой славе, сел на чужестранный корабль с тем, чтоб ехать на какой ни будь удаленный остров и тамо провождать пустынническую жизнь. К сему присовокупили и то, что Орцилок вскоре потом претерпел кораблекрушение у острова Карпафии, и что по сему никого уже более не осталось из племени благодетеля моего Алкина. Тот час вздумал я купить дом его с плодоносными полями. коими он окрест оного владел. Взирая на места, с некою сладостию приводившия мне на память лета столь приятные и столь благого наставника, восхищался я веселием. Казалось что я был еще в тех цветущих летах юности моея, во дни коих служил Алкину. Как скоро купил я у его заимодавпов наследственное имущество, так скоро был принужден ехать в Клазомену. Отец мой Полистрат и мать моя Филида уже тогда умерли, и оставили много братьев, кои между собой весьма несогласно жили. Лишь только прибыл я в Клазомену, тотчас предстал пред них в простом одеянии, как человек ничего не имущий, и показывал им те признаки, с коими, ты знаешь, обыкновенно подкидывают младенцов. Они удивились видя таким образом приумножающееся число наследников Полистрата, коего малое наследие должно было разделено быть между ими, они даже и в рождении моем оспорить меня хотели, и отверглись пред судиями, что меня не знают. Чтоб наказать их за таковое безчеловечие, объявил я им, что соглашаюсь быть чужим пред ними, и просил чтоб они навсегда изключены были из моего наследства. Когда судии сие подтвердили, тогда показал я братьям своим привезенное мною на корабле своем богатство, Я им объявил, что я тот самой Аристон, которой приобрел толико сокровищ при Поликрате Самоском.

Братья мои пришли в раскаяние, что поступили со мною толь несправедливо они желая когда нибудь получишь право на мое наследство, все силы употребляли, но тщетно, вкрастистися в мою дружбу, раздел их был причиною, что имение отца, нашего предать надлежало. Я оное купил и они с крайним прискорбием узрели все сие имение в руках того, кому прежде и малейшия частицы от оного дать не хотели. От сего пришли они в нищету преужасную но когда довольно уже возчувствовали свою погрешность тогда явил я им естеством дарованное мне блого. Я их простил, я восприял их в дом свой каждого из них наделил столько, чтоб посредством торговли можно было приобресть хотя малое богатство, и возстановил между ими согласие. Они и чада их в жилище моем спокойно дни свои провождали. Я соделался общим отцем всех сих семейств различных. Согласием своим и своею ко трудам прилежностию скоро собрали они довольно знатное богатство. Между тем, как ты сам видишь, постигла меня старость. Она убелила власы мои, и морщинами лицо мое покрыла. Она возвестила мне, что недолго уже наслаждаться буду толь совершенным благополучием. Прежде смерти желал я еще с последней раз узреть толико любезную мне страну, и самого отечества мне любезнейшую, Ликию, где под призрением непорочного Алкина научился я добродетельным и мудрым быти. Преплывая море, нашел я некоего купца, из одною от островов Кикладских, которой меня уверил, что на острове Диле остался еще один Орцилоков сын, подражающий мудрости и добродетели деда своего Алкина. Я немедленно оставил путь в Ликию ведущий, и будучи покровительствуем Аполлином, поспешил искать на его острове дражайшого остатка того племени, коему я всем был должен. Мало уже мне остается жити. Парка, неприятельница сладкого покоя, которой столь редко смертным даруют Боги, спешит уже прекратить дни мои: но я умру со удовольствием, коль очи мои прежде нежели на свет взирать престанут, узрят внука наставника моего. А ты, на острове сем с ним купно обитаяй, вещай мне днесь, коль его знаешь, скажи, где могу обрести Орцилокова сына? Если ты мне его покажешь, то в награду да благословят тебе Боги, узреть на лоне своем сыны сынов твоих, даже до пятого колена. Боги да сохранят весь дом твой в мире и изобилии, во мзду добродетели твоея. Вещающу тако Аристону, Софроним проливал слезы, смешенные с радостию и скорбию. Наконец, не могши ничего говорить, пал он на выю сына. Он его объемлет, он его прижимает ко своему сердцу и с трудом испускает из уст своих слова, пресекаемые воздыханиями.

которая кажется погибшею на земли, обретается в тебе едином. Во время юности моея, слышал я, что некий в Самосе муж славный и богатый был воскормлен у деда моего: но как Орцилок отец мой умер в молодых еще летах и меня в пеленах суща оставил то я ни чего о сем порядочно не знал. В таковом будучи неведении, не осмелился я итти в Самос, и решился на сем обитать острове, утешаясь в нещастиях своих, презиранием богатств и приятным упражнением славословить Мус во храме посвященном Аполлину. Мудрость поучающая людей довольствоваться малым и быть спокойными, до селе одна все сокровища мои составляла.

По окончании сих слов, Софроним увидев что пришли ко храму, предложил Аристону, принести во оном моления и всесожжения свои. Они заклали Богу на жертву двух овец белее снега, и одного быка имевшого меж рог на лбу подобие лунного ущерба. Потом воспевали они стихи в честь Богу освещающу вселенную, управляющу временами года, предначалствующу над науками, и одушевляющу собор десяти Мус. По выходе из храма Софроним и Аристон проводили остаток дня поведай друг другу приключения свои. Софроним принял к себе старца с такою горячностию, и с таким почтением, какое явил бы он и самому Алкину, еслиб Алкин был еще жив. Наставшу утру пустились они в море и бег корабля своего в Ликию направляли. По прибыти туда Аристон повел Софронима на плодоносное поле, на брега той реки, во струях коея Аполлин возвращаясь с полевой охоты пылию покрытый, толикократно погружался и мыл прекрасные свои белокурые власы. При берегах сея реки насаждены были топольевы древа, и ивы, где на ветвиях в нежную и как будто раждающуюся зелень облеченных, гнездилося безчисленное сонмище птиц, кои воспевали день и нощь, река с каменные горы с великим шумом стремящаяся, клубяся пеною разбивала свои волны в протоке устланном камешками. Все удолие было покрыто позлащенными жатвами. Пригорки возвышающиеся на подобие амфитеатра, обремененны были виноградом. Тамо вся при рода осклаблялась и ликовствовала. Небо тихое и ясное, и земля всегда готова новые из недр своих произращать богатства, в награду трудов земледельца. Шествуя вдоль по реке Софроним узрел дом простой, посредственные величины, но архитектуры приятной, и вовсем соразмерной. В оном не видно было ни злата, ни сребра, ни слоновой кости, ниже червленных уборов, но все было чисто и исполнению приятности и всяких потребностей без великолепия. Среди башни журчал источник, которой составлял малый проток вдоль зеленого луга. В садах не весьма пространных произрастали плоды и злаки потребные на пищу человеком. По обе страны сада представлялись взору две рощи, коих древа древностию своею, равны почти были земле матери своей, и коих густые ветвия производили тень непроницаемую солнечными лучами. Они вступили в пространную горницу, в коей уготовали себе приятную трапезу из яств, какие в садах произвела природа. Там ничего не видно было такого, чего сластолюбие человеческое ищет за дорогую цену во отдаленных градех; она состояла из млека сладостию своею подобного тому, которое Аполлин доил будучи пастухом у Царя Адмета; из сота изящнейшого нежели сот от пчел прньитающих на горе Иллибе в Сицилии и на горе Гиметте в Аттике. Тамо были овощи садовые и недавно со древ сорванные плоды, вино приятнее нектара из великих сосудов текло в позлащенные чаши. Во время сего умеренного, но приятного обеда? Аристон не хотел сести за стол. Сперьва под различными предлогами скрывал он свою скромность, наконец когда Софроним стал его усильно просить, объявил он ему, что никогда не решится вкушать пищу купно со внуком Алкина, коему он при сем самом столе служил толь долгое время. Се место, рек он ему, обыкновенные трапезы сего премудрого старца. Се паки место его с друзьями беседы. Тут забавлялся он различными играми, там прогуливался читая Омира и Изиода, а здесь покоился во время нощи. При воспоминании сих обстоятельств сердце его пришло во умиление, и слезы из очей его лилися. После сея трапезы повел он Софронима на прекрасные луга, где великия его стада мыча по брегу реки бродили, потом увидели они стадо баранов, кои оставя жирные паствы вспять уже возвращались; овцы исполненные млека блея с полей шли, агнцы же прыгая следовали за ними. Повсюду видимы были рачительные земледельцы, кои любили труд для пользы кроткого и человеколюбивого своего господина, которой возбуждал в них к себе любовь, услаждая горести их рабства.

Аристон показавши Софрониму дом невольников, стада и земли столь плодоносными соделавшияся от рачительного их восделания, веселием восхищаюсь, вещал ему, видя тебя в древней отчизне твоих предков. Се ныне я доволен прииди, прииди наследуй место, с коем я служил толь долгое время.

имущество со всеми торжественными обрядами предписанными законом. Он объявил, что изключит из наследства всех законных своих наследников, если они когда нибудь столь неблагодарны будут, что поспорят о имении подаренном внуку благодетеля моего Алкина. Но сим Аристон не мог еще удовольствовать своего сердца. Отдавая дом свой, украсил он его новыми уборами, хотя простыми и нимало невеликолепными, но чистыми и приятными. Житницы наполнил богатыми дарами Цереры, а погреба вином с острова Хио, вином достойным, чтоб рука Ганимедова поставляла оное на трапезу великого Зевеса. Он также поставил туда вина Пармениенского, великое множество меду от пчел Гимметских и Гиблейских, и елея Аттического сладостию своею самому меду подобного. Сверьх сего положил туда безчисленное множество рун, волны тонкой и белой яко снег. Сей богатый дар снял он с нежных овец пасущихся на горах Аркадийских, и в тучных Сицилийских полях. В таком состоянии отдал он дом свой Софрониму. Он еще подарил ему пятьдесят Аттических талантов, а сродственникам его предоставил недвижимое весьма высокой цены имение, коим владел он в полуострове Клазомене, около Смирны, Лебеди, и Колофома.

самого корабля именуя отцем своим, и принимая во своих объятиях. При благополучном ветре Аристон скоро прибыл во свое отечество. Ни кто из сродственников его не смел сетовать на то, что он дал Софрониму. Если когда-либо кто нибудь из вас, сказал он им, дерзнет отъяти принесенное мною в дар Алкинову внуку, то знайте, что я в таком случае заповедал продать все мое имение, а деньги раздать убогим во Ионии. Мудрый старик жил спокойно, и наслаждался благодеяниями ниспосыаемыми с небес за его добродетель. Он хотя и был удручен старостию, однако каждой год совершал шествие в Ликию, дабы узреть Софронима и принести жертву над Алкиновым гробом, которой он обогатил великолепнейшими украшениями Архитектуры и резного художества. Он завещал, чтоб и его по смерти и прах в том же гробе положили, да почиет оной купно и с прахом дражайшого наставника его. Каждой год весною, Софроним с нетерпеливостию желая его узреть, обращал безпрестанно свой взор, на морские брега, чтоб увидеть Аристонов корабль, которой приплывал в сие время. Каждой год, зря из далека среди горких волн пловущее, толико ему любезное судно, радостию исполнялся. Пришествие корабля сего несравненно более раждало в нем веселия, нежели все приятства природы возобновляющейся весною, после свирепостей ужасные зимы.

пища не была для него приятна. Он был безпокоен; тревожим будучи малейшим шумом, всегда обращенный ко пристанищу корабельному, всеминутно спрашивал он, не видал ли кто судна пловущого из Ионии. Наконец увидел он одно; но увы! там не было Аристона. На нем находился единый токмо прах его, сокрытый в серебряном ковчеге. Амфил старинный и равнолетный почти друг умершого, верный исполнитель последней его воли, со прискорбным видом принес сей ковчежец. Когда он приблизился к Софрониму, тогда оба они безгласны спали, и единым токмо прерывающимся рыданием изъяснялись. Софроним облобызав сосуд и оросив оной слезами, о старец! вопия вешал к нему, ты составлял блаженство жизни моея, и ты мне причиняеш ныне скорбь всех скорбей лютейшую. Уже я тебя более не увижу! С веселием скончал бы я жизнь свою, чтоб токмо узреть тебя, чтоб токмо служить тебе в полях Елисейских, где стень твоя наслаждается ныне блаженным миром, которой праведные Боги добродетели предуготовляют. Ты во дни наши возобновил на земли правосудие, святыню и благодарность. Во время железного века, ты явил благость и невинность златых времян. Боги прежде нежели возложили на главу твою венец во обиталище праведных, даровали тебе на земли живых щастливую приятную и продолжительную старость. Но увы! по что долженствующее во веки продолжаться, никогда довольно долговремянно не-бывает! без тебя не чувствую уже я никакого веселия. О тень любезная! когда пойду и во след тебя? дражайшая тленность еслиб ты могла еще что нибудь ощущать, то конечно возчувствовала бы радость совокупитися с Алкиновых прахом. Пепл мой также некогда с твоим соединится. Но пока дождуся блаженные минуты, все мое утешение в том состоять будет, чтоб хранити остатки того, кто был мне паче всех любезен. О Аристон! Нет, ты никогда Смерти небудет причастен, и вечно во глубине сердца моего обитати будеш. Скорее сам себя забуду, нежели забуду мужа толико любезного, которой меня столь любил, которой любил добродетель коей я всем должен.

По сих словах прерываемых глубокими воздыханиями? Софроним поставил ковчег во гроб Алкина. Он заклал многия жертвы, коих кровию обагрились из дерна сооруженные гроб окружающие жертвенники. Он много излиял на гроб вина и млека; возжег ароматы привозимые из среды востока, от коих благовонный дым на подобие облака до небес возносился. Софроним узаконил на всегда каждой год в уреченное время отправлять игры в честь Алкину и Аристону. Туда стекалося множество народа из Карий, страны благословенной и плодоносной; от злачных пределов Меандра, которой игра играет во многих излучистых брегах и которой кажется с негодованием оставляет орошаемую им страну от Каистровых всегда зелению украшенных брегов от краев Пактола извергающого из недр своих под водами златый песок; из Памфилии, на которую Церера Помона и Флора со рвением друг пред другом свои дары изливают; наконец из пространных удолиев Киликииских, на подобие сада орошаемых источниками стремящимися с горы Тавра, неизтаеваемым снегом покрытой. Во время сего торжественного празднества отроки и отроковицы облеченные в долгия лянные одежды, белизною своею белизну кринов превосходящия, песнословили Алкина и Аристона; ибо хвала единого не могла составлятися без похвалы другого. Соединенные столь тесным союзом, и после самые смерти не могли быть разлучены.

главу свою, дабы ветвиями своими и своею тению осенити два сосуда, в коих покоился пепл Алкина и Аристона. Тогда каждой вещал велегласно, что Аристон во мзду добродетели своей превращен богами в толь прекрасное древо. Сам Софроним присматривал за ним, орошал его и чтил, как некое божество. Сие древо не токмо никогда старости не достигает, но еще чрез каждые десять лет паки возобновляется. Сим чудом Боги явить благоволили, что добродетель изливающая толь приятные благоухания в память человеков, никогда не приобщается смерти.