Телемак.
Часть первая.
Книга девятая

Книга девятая

Начальник корабля финикийского обещает высадить Телемака в Итаке.

Кормчий сбивается с пути и заходит в Салент.

Идоменей в Саленте.

Жертвоприношение. Предсказание жреца Юпитерова по случаю предстоящей Идоменею войны.

Адоам и Телемак забыли сон в приятной беседе и не примечали, что ночь проходила, а между тем враждебный и чародейственный бог отводил их от Итаки: Атамас, кормчий, напрасно глазами искал ее берега.

Нептун, при всем своем благоволении к финикиянам, не мог видеть без негодования, что Телемак спасся от бури между камней у острова Калипсо. Венера еще с большим огорчением смотрела на торжество юноши, победителя любви и всех ее прелестей. В непреодолимом порыве скорби она покинула Цитеру, Пафос, Идалию, все ее храмы на Кипре: не могла оставаться в местах, которые были свидетелями презрения сына Улиссова к ее могуществу; пошла на светлый Олимп, где боги тогда были в сонме перед престолом Юпитеровым.

Оттоле они смотрят на звезды, совершающие под ногами их течение по тверди небесной. Шар земной представляется им горстью ила, моря - едва заметными на том иле каплями, царства - песком, по поверхности его рассыпанным, бесчисленные народы, непобедимые воинства - муравьями в распре о стебле травы на ничтожном шарике ила. Бессмертные тешатся величайшими деяниями, обуревающими слабый род человеческий: они кажутся им играми младенцев. Все, что у людей называется величием, славой, властью, глубокими совещаниями, в глазах всесильных богов - бедность и немощь.

В этой превознесенной от земли обители Юпитер утвердил непоколебимый престол своего всемогущества. Очи его проникают во мрак бездны и в сокровеннейшие тайны сердец. Взор его, кроткий и светлый, разливает по вселенной мир и веселье. Но когда он тряхнет волосами, то вся земля дрожит и все небо мятется. Боги, ослепляемые лучами его славы, приступают к нему с трепетом.

Все небесные божества предстояли тогда Юпитеру. Является Венера со всеми прелестями, рождающимися на ее персях. Одежда ее, легким ветром развеваемая, затмевала блеском все цветы, которыми Ириса красуется, когда выходит на черные тучи благовестить устрашенному племени смертных возвращение красного дня и скорое окончание бури. Она опоясана была тем волшебным своим поясом, на котором приятности видны, будто живые. Волосы ее небрежно были завязаны сзади сетью из золота. Все боги поражены были ее красотой, как будто новым, никогда не виданным явлением. Очи их омрачались ее сиянием, как глаза смертных ослепляются, когда Феб после долгой ночи озарит их лучом утреннего света. Друг другу беглыми взорами они изъявляли изумление и не могли отвести глаз от Венеры. Но издалека еще они завидели в ее глазах слезы, а на лице глубокую горечь.

Тихими стопами, легко, как птица, парящая по беспредельному воздуху, она приблизилась к престолу Юпитерову. Отец богов воззрел на нее с лицом светлым, улыбнулся ей с благоволением, встал и облобызал ее.

-- О чем сокрушаешься, любезная дочь! - говорит он ей. - Не могу я видеть слез твоих без умиления. Открой мне сердце, ты знаешь мою любовь к себе и мою благость.

-- Отец богов и людей! - отвечала Венера приятнейшим, но глубокими стонами перерываемым голосом. - О! Ты всевидящий! Тебе ли не знать вины моей скорби? Минерва, недовольная ни разрушением до основания великолепной Трои, любимого моего города, ни казнью Париса, принесенного в жертву ее мести за предпочтение моей красоты, по всем морям, по всем странам земли водит сына безжалостного врага Трои, Улисса. Минерва спутница Телемака! - труд, который возбраняет ей и ныне предстать по долгу ее в соборе богов. На поругание мне она привела в Кипр дерзкого юношу. Он презрел мое могущество, не удостоил даже воскурить фимиама на моих жертвенниках, возгнушался всеми в честь мою празднествами, бесчувственный, затворил сердце от всех удовольствий. Нептун, внемля мольбе моей и карая неблагодарного, воздвигнул воды и бури - напрасно! Телемак, после ужасного кораблекрушения выброшенный на остров Калипсо, восторжествовал, наконец, и над любовью, снисшедшей по воле моей пленить его сердце. Ни молодость, ни прелести Калипсо и нимф ее, ни огненные стрелы любви не могли преодолеть коварства Минервина: похитила жертву из сети. Я в посрамлении, побежденная отроком.

-- Так! Любезная дочь! - отвечал Юпитер в утешение Венере. - Минерва отражает все стрелы твоего сына от сердца юного грека и готовит ему славу, какой ни один земнородный не заслужил еще в его лета. Прискорбно мне, что он презрел твои жертвенники, но я не могу предать его твоей власти. Из любви к тебе я согласен, пусть он скитается по водам и по суше и пусть, разлученный с отечеством, испытает все беды и все опасности. Судьба не хочет его смерти и не допустит, чтобы дух его доблести изнемог в наслаждениях. Утешься, любезная дочь! Довольствуйся властью над другими героями, и даже бессмертными.

Сказал - и улыбнулся Венере с величественным благоволением, блеснул из очей молниеносным сиянием света, и облобызал ее с нежностью - небесный дух амброзии разлился по всему Олимпу. Растроганная благостью великого бога, она показала радость сквозь слезы, и, опустив с чела покрывало, приосенила им алое пламя в лице, волнение в сердце. Собрание богов восплескало на глаголы Юпитеровы, Венера спешила к Нептуну устроить с ним новые меры мщения.

Она повторила ему слова Громодержца. Нептун отвечал:

-- Я уже знаю непреложный закон судьбы. Но если мы не можем погрести Телемака в пучине морской, то, по крайней мере, продлим его страдания, усеем преградами путь его в отечество. Я не могу согласиться на гибель вместе с ним корабля финикийского. Финикияне любимый народ мой. Никто столько не чтит моей области. Трудами их море стало путем сообщения между всеми земными племенами. Они приносят мне на алтарях моих непрерывные жертвы, они справедливы, мудры, неустанны в торговле, распространяют по всей земле изобилие и приятности жизни. Нет! Богиня! Я не могу допустить, чтобы корабль финикийский претерпел крушение, но пусть кормчий собьется с пути и отойдет от Итаки.

Довольная обещанием, Венера злостно рассмеялась и в летучей своей колеснице возвратилась на прелестные луга идалийские, где забавы, игры и смех, окружив ее, порхали от радости по цветам, которых благовонием дышит то волшебное место.

Нептун возложил исполнение своего слова на коварного бога, подобного сновидениям, с тем только различием, что сновидения прельщают спящих, а он обавает [Обавать (церк.) - очаровать, околдовать, обворожить; более употребляют "обаять". - Прим. изд.] чувства недремлющие. Злотворный бог, окруженный множеством вьющихся около него крылатых детей лжи, пролил тонкую чародейственную влагу на глаза кормчего Атамаса в тот самый час, когда он наблюдал сияние луны, течение звезд и берег Итаки, усматривая довольно уже явственно вдали его крутые утесы.

новым законам, и все лицо земли преложилось. Непрестанно являлась ему тень мнимой Итаки, между тем, как он час от часу более удалялся от того острова. Чем ближе он подходил к обманчивому призраку берега, тем далее берег отстранялся, мелькнет и исчезнет: кормчий не знал, что подумать о таком превращении. То казалось ему, что он уже слышал в гавани шум мореплавателей, и тогда он располагал пристать тайно к малому острову возле самой Итаки: Телемак надеялся таким образом скрыть возвращение свое в отечество от злоумышленников, искавших руки его матери и его жизни, то старался он осторожно обогнуть гряды камней, которыми тот берег моря обложен, то вслушивался, как волны с грозным гулом плескали в утесы. Вдруг берег снова мелькал перед ним еще в дальнем расстоянии и горы вдали представлялись ему мелкими облаками, когда они стелятся по воздуху при захождении солнца. Атамас был в изумлении: чародейственная сила коварного бога, прельщая взоры, поражала и дух его незнакомым еще ему ужасом. Он, наконец, сомневался, подлинно ли бодрствовал и не во сне ли видел обманчивые тени.

Между тем Нептун велел ветру восточному дунуть и перенести корабль к берегу Гесперии. Послушный ветер исполнил его волю с таким бурным стремлением, что корабль в короткое время прибыл в страну, Нептуном указанную.

Занималась заря, предвестница дневного света. Звезды, завидуя солнцу, бежали от лучезарного лица его скрыть бледный свой блеск в глуби океана. Кормчий вскрикнул:

-- Наконец исчезло сомнение: вот берег Итаки! Возрадуйся, Телемак! Еще один час - и ты увидишь Пенелопу, а может быть, и Улисса на престоле.

Усыпленный глубоким сном, Телемак воспрянул на его голос, встает, спешит, обнимает его и глазами, еще полу-сомкнутыми, обозревает уже близкую землю. Восстенал он, увидев не свой родной берег.

-- Где мы? - говорил он. - Это не Итака, не мое любезное отечество! Атамас! Ты в заблуждении! Этот берег, отдаленный от твоей родины, конечно, тебе мало известен.

-- Могу ли я обманываться, - отвечал кормчий, - когда ваш остров весь у меня перед глазами? Сколько раз я был в вашей пристани? Знаю в ней все до последнего камня. Тирский берег не лучше мне памятен. Вот гора, выдавшаяся в море! Вот скала в виде огромной твердыни! Не слышишь ли ты, с каким громом волны плещут в утесы, столько веков грозящие морю? Неужели ты не видишь возносящегося за тучи храма Минервы? Вот крепость, вот дом Улисса, отца твоего!

-- Ты в заблуждении, Атамас! - говорил Телемак. - Я вижу берег довольно возвышенный, но ровный, вижу и город, но не Итаку. О боги! Так ли вы играете жребием смертных?

Тогда завеса спала с глаз кормчего, мгла волшебная рассеялась, представился ему берег в истинном виде, он узнал свое заблуждение.

-- Подлинно так! - сказал он наконец Телемаку. - Враждебный бог очаровал мое зрение. Я видел Итаку, она лежала вся у меня перед глазами, вдруг исчезла, как призрак: вижу совсем иной город, вероятно, Салент, основанный в Гесперии Идоменеем, переселившимся из Крита. Вот стены, возводимые, но не оконченные! Вот пристань, также несовершенно еще устроенная!

Между тем, как Атамас рассматривал новые здания в юном городе, а Телемак оплакивал свое злополучие, ветер, послушный исполнитель воли Нептуна, ввел корабль под парусами в безопасный залив, тихое преддверие пристани.

Ментор, проникая тайну мести Нептуна и коварного замысла Венеры, спокойно смотрел на все смятение кормчего. По входе в залив он говорил Телемаку:

-- Юпитер искушает твое мужество, но не хочет твоей смерти, открывает тебе, напротив того, путь к славе сквозь искушения. Вспомни труды Алкидовы, не теряй из вида подвигов Улиссовых. Кто не умеет страдать, тот мал душой и сердцем. Пусть жестокое счастье, неумолимый твой враг, изнуренное твоим терпением и доблестью, положит, наконец, утомленную руку. Гнев Нептуна, самый ужасный, не столько для тебя страшен, сколько страшно было льстивое благоволение богини, когда она удерживала тебя на своем острове. Что медлим? Войдем в гавань, здесь народ дружественный, приходим к грекам. Идоменей, сам игралище превратного рока, примет под кров свой несчастных.

И вошли они в Салентскую пристань, куда свободно впущен корабль финикийский: финикияне в мире и в торговых сношениях со всеми народами.

Телемак с удивлением обозревал юный город Идоменеев, подобный молодой летней поросли, напаиваемой в ночи благотворной росой и приемлющей красу и жизнь от лучей солнечных. Она растет, развивается, облиственев, гордая цветом, прелестным разнообразностью теней, благоухает, является каждый час в новом блеске. Так город Идоменеев расцветал на берегу моря, каждый день, каждый час возрастая в великолепии. Издалека представлялись мореплавателям новые украшения зодчества, до небес возносившиеся. Клики художников, удары молота раздавались по всему берегу. Громады, воздвигаемые рукой искусства, висели в воздухе на вервях. Начальники с появлением утренней зари пробуждали в народе дух трудолюбия. Идоменей везде и все оживлял своим присутствием: работы производились с неимоверным успехом.

Когда корабль подошел к пристани, критяне изъявили Телемаку и Ментору все знаки искренней дружбы и немедленно известили Идоменея о прибытии сына Улиссова.

-- Сын Улисса! - воскликнул он. - Улисса, любезного моего друга, героя, которого мудростью мы наконец разрушили Трою. Пусть он придет в мои объятия и увидит всю любовь мою к его отцу.

Телемак вошел и, сказав свое имя, испрашивал гостеприимства.

-- Если бы я и не был предварен о твоем имени, - говорил ему Идоменей с лицом светлым и радостным, - то, без сомнения, узнал бы тебя. Вижу в тебе второго Улисса: его глаза огненные и взор непоколебимый, его вид, с первого взгляда холодный, суровый, но полный чувства и приятности, его даже улыбка, умная и красноречивая, его небрежная осанка, его речь, простая и кроткая, но пленительная, сильная убеждением, так что сомнению некогда было возникнуть. Так! Ты сын Улиссов, но ты и у меня будешь сыном. Любезный сын! Какая превратность приводит тебя на наш берег? Не отца ли ты ищешь? Его участь мне неизвестна. Судьба положила на нем и на мне роковую свою руку. Он несчастлив - не мог возвратиться в отечество, я возвратился, но на жертву небесному гневу.

Так говоря, Идоменей обращал взор на Ментора. Лицо его было ему не чуждо, но он не мог вспомнить его имени.

-- Великий царь! - отвечал между тем Телемак со слезами. - Прости мою скорбь, которую скрыть я не могу и тогда, когда мне надлежало бы только радоваться сердцем, благодарным за твое благоволение. Соболезнованием о бедственном жребии отца моего ты сам учишь меня чувствовать всю горесть несчастной с ним разлуки. Давно я ищу его по всем морям. Боги в гневе отнимают у меня всю надежду увидеть его, или, по крайней мере, узнать, не претерпел ли он кораблекрушения, и возвратиться в Итаку, где Пенелопа иссыхает, томимая тщетным желанием избавиться от дерзких злоумышленников. Я надеялся найти тебя в Крите, но молва там возвестила мне твое злополучие, и я полагал, что Гесперия, где ты основал новое царство, будет для меня навсегда недоступна. Судьба, играя людьми и преследуя меня из страны в страну чуждую, далеко от родины, наконец, бросила меня на твой берег. Последний удар ее для меня легче всех прежних: удаляя от отечества, она, по крайней мере, приводит меня к великодушнейшему из венценосцев.

Идоменей, умиленный, обнял Телемака, повел к себе в дом и спросил его:

-- Кто мудрый старец, твой спутник? Кажется мне, что я прежде его видывал.

-- Это Ментор, - отвечал Телемак, - тот самой друг Улиссов, которому отец мой вверил меня с самого младенчества: ему всем я обязан.

-- Мы видимся не в первый раз, - говорил он ему. - Помнишь ли ты свое путешествие по Криту, когда я слышал от тебя столько добрых советов? В пылу юности и в суете я тогда гонялся за удовольствиями. Надобно было мне пожить в училище беды, чтобы узнать все то, чему я не верил. О! Если бы я ранее послушал тебя, мудрый старец! Но, к удивлению моему, я не вижу в тебе через столько лет никакой почти перемены: та же свежесть в лице, та же осанка, та же крепость, седина только на голове показалась.

-- Великий царь! - отвечал ему Ментор. - Будь я льстец, я сказал бы тебе, что ты так же не утратил цвета мужественной юности, блиставшего в лице твоем до похода Троянского. Но я скорее навлеку на себя твое неблаговоление, а не нарушу истины. Мудрые слова твои, впрочем, доказывают, что ты враг лести и что искренность бесстрашно может говорить тебе правду. Ты весьма изменился: трудно было бы мне узнать тебя. Предугадываю причину такой перемены: ты много страдал в превратностях счастья. Но страдания твои вознаграждены драгоценнейшим приобретением - мудростью. Можно спокойно смотреть на морщины, когда сердце, искушаемое, зреет в добродетели. Цари и всегда ранее других изнемогают. В несчастии старость постигает их преждевременно от трудов и от скорбей, в благополучии нега жизни сладострастной ослабляет силы их более, чем все ратные подвиги. Ничто так скоро не подрывает здоровья, как наслаждения без трезвой умеренности. Цари в войне и в мире непрестанно окружены или печалями, или увеселениями, с которыми старость приходит к ним прежде поры, установленной природой. Жизнь трезвая, простая, воздержная, не порываемая страстями, тихая, деятельная, благоустроенная долго блюдет в теле мудрого бодрую юность, всегда готовую без такой стражи улететь на быстрых крылах времени.

Идоменей долго слушал бы Ментора в сладость, если бы не наступил час жертвы Юпитеру.

Телемак и Ментор пошли за ним в храм посреди многочисленного народа. Салентинцы бежали за ними, смотрели на них с любопытством.

-- Эти два странника, - говорили они, - отличны один от другого: в одном есть что-то пылкое, милое, на лице написана вся приятность красоты и юного возраста, но в красоте его нет ни неги, ни слабости, на заре еще жизни он, кажется, возрос уже в труде и крепости. Другой - летами старец, но во всей еще силе мужества. Осанка его с первого взгляда не величава, в лице мало приятности, посмотришь на него ближе - видны в нем сквозь простоту резкие черты ума и доблести с удивительным благородством. Когда боги сходили к смертным на землю, то, без сомнения, принимали на себя такой вид путеходцев и странников.

Достигли храма Юпитерова, который Идоменей, сам от крови бога, украсил великолепно. Храм был окружен огромными в два ряда столбами из струистого мрамора, верхи их были серебряные, стены были также обложены мрамором с различными изваяниями. Здесь были: Юпитер в виде быка, похищение Европы, прехождение бога в Крит по бурному морю: волны благоговели перед Громодержцем и в чуждом ему виде. Изображены были также рождение и юность Миноса, мудрый царь в летах зрелого мужества, дающий законы отечеству, основание его благоденствия. Телемак там же нашел знаменитейшие подвиги во время Троянской войны, где Идоменей приобрел славу великого военачальника. Между изображениями битв он искал и встретил отца своего, как он уводил коней у Реза, сраженного рукой Диомедовой, как перед всеми союзными царями состязался с Аяксом за доспехи Ахилловы, как выходил из рокового коня и плавал в крови рати Троянской.

приметил, сколько Телемак ни старался скрыть от него, это волнение и говорил ему:

-- Не стыдись показать нам, сколь горестно для тебя воспоминание о славе и бедствиях родителя.

Народ между тем стекался в обширные преддверия между столбами около храма. Отроки и отроковицы избраннейшие, цветущие красотой, в белом как снег одеянии, пели особую хвалу Громодержцу. Длинные кудри вились по плечам их, распущенные. Головы были убраны розами. Идоменей приносил сто волов в жертву Юпитеру, моля его о заступничестве в войне с соседним народом. Дымилась кровь закланных животных, переливаясь в огромные чаши, серебряные и золотые.

Старец Феофан, жрец храма и друг богов, покрыл во время жертвоприношения голову полой багряной своей ризы, потом приникнул во внутренности жертв, еще трепетавшие, и вслед за тем, сев на священный треножник, воскликнул:

-- О! Боги! Кого небо послало нам в лице двух чужеземцев! Без них предприемлемая война была бы нам гибельна, и основания Салента, еще недовершенные, обратились бы в развалины, в пепел. Вижу юного героя, руководимого мудростью!.. Но язык смертного должен умолкнуть.

сильнейший голос человеческий не мог сравниться с громом его голоса, дыхание в нем останавливалось, он не мог противоборствовать движению божественного духа.

-- О счастливый Идоменей! - продолжал он. - Что я вижу? Идут прочь от пределов твоих страшные бедствия! В какой мирной тишине цветет твоя область! Но извне - какие брани и какие победы! О! Телемак! Дела твои затмевают подвиги Улиссовы. Под мечом твоим гордый враг стонет в прахе, к ногам твоим падают медные врата и нерушимые твердыни. О великая богиня! Ты, которой отец его... О юноша! Наконец ты увидишь...

И голос его замер, он стоял безмолвный и изумленный.

Народ слушал, замерев от ужаса. Идоменей, в страхе и трепете, не смел требовать от жреца, чтобы окончил речь недосказанную. Сам Телемак, удивленный, едва подразумевал высокое предвозвещение, едва верил собственным ушам. Один Ментор спокойно внимал прореченью божественного духа.

-- Воля богов открыта тебе, - сказал он Идоменею. - С каким бы народом война ни предстояла тебе, победа пойдет вслед за тобой, и ты будешь обязан успехами оружия юному сыну своего друга. Не завидуй его славе, воспользуйся даром, в лице его богами тебе посылаемым.

-- Не льстит меня вся мне обещанная слава. Какой смысл заключают в себе последние слова жреца: "Наконец ты увидишь"? Отца ли я увижу или только Итаку? О боги! Зачем он оставил меня в неизвестности? Умножил еще только мое сомнение. Неужели я некогда увижу Улисса, тебя, любезный отец мой! Неужели и подлинно увижу? Но я в сомнении! Жестокое прорицалище! Потеха твоя играть несчастным страдальцем. Одно слово - и я был бы благополучнейшим из смертных.

-- Чти всякое откровение свыше и не дерзай проникать в глубину божественных тайн, - отвечал ему Ментор, - Дерзкое любопытство достойно посрамления. По премудрости, исполненной милосердия, боги скрывают от слабых смертных судьбу их в непроницаемом мраке. Полезно предусматривать с добрым намерением то, что в наших силах, но столь же полезно не знать того, что не зависит от наших трудов и что боги нам уготовляют.

Телемак, убежденный мудрым наставлением, старался воздержать проявление свой горести.

Идоменей, успокоясь, благословлял великого Юпитера, пославшего ему Телемака и Ментора в залог победы над врагами. По совершении жертвы и затем великолепного пиршества он говорил им:

были там уже после моего удаления. Счастье мое, если жестокие удары судьбы послужили мне, по крайней мере, в наставление, научили меня кроткой умеренности! Я прошел моря, как изгнанник, гонимый из страны в страну местью божьей и человеческой. Вся моя прежняя слава умножала только стыд и тягость падения. С богами отцов я наконец переселился на здешний необитаемый берег, где нашел невозделанные, заросшие тернами степи, леса, земле современные, и обиталище свирепых зверей - непроходимые горы. Я должен был принять и это за отличный дар неба, что нашел себе место в дикой стране, и с малым числом друзей и воинов, разделивших со мной бедственный жребий, мог назвать пустыню отечеством, лишенный навеки надежды возвратиться на тот благословенный остров, где увидел свет и где боги даровали мне царство. Какая превратность, - повторял я сам себе! - Какой я ужасный пример венценосцам! Надлежит показать меня всем на земле обладателям, чтобы участь моя была им в поучение. Они думают, что на степени, столь возвышенной, нечего им опасаться, а там-то и все опасности. Я был страшен врагам, любим подданными, владел сильным воинственным народом. Молва передавала мое имя из страны в страну до отдаленнейших пределов. Я властвовал на плодоносном, приятнейшем острове, сто городов ежегодно присылали богатые дани в мои сокровищницы. Критяне чтили во мне кровь бога, родившегося в их отечестве, любили меня как внука мудрого Миноса, положившего законами основание их могуществу и благоденствию. Чего не доставало к моему счастью? Искусства пользоваться счастьем с умеренностью. Гордость и лесть, коварная наперсница, ниспровергли престол мой. Падут таким образом все цари, ослепляемые страстями и советами пагубных ласкателей.

Днем для успокоения спутников я старался являть лицо бодрое надеждой, светлое. Построим себе здесь, - говорил им, - новый город, который утешил бы нас, осиротевших. Мы окружены знаменитыми примерами: Тарент возникает на глазах у нас, Фалант с лакедемонянами основал это царство. Филоктет здесь же возводит обширные стены Петилии. Метопонт - подобное же им поселение. Странникам, так же скитавшимся, как и мы, чужим в здешнем крае, мы ли уступим? Судьба и их, и нас наказала, к нам ли только она будет неумолима?

свою бедственную долю. Катились тогда из глаз моих горькие слезы, сладкий сон бежал от них. Возвращалось утро, возвращался и я к тем же трудам, но с новым рвением. Вот от чего, любезный Ментор, я так состарился!

Изъяснив свои печали, Идоменей молил Телемака и Ментора о помощи в предприемлемой брани.

-- По окончании войны, - говорил он им, - вы немедленно возвратитесь в Итаку. Между тем я пошлю корабли к берегам отдаленнейшим, не услышим ли вести об Улиссе? В какую бы страну известного мира ни занесла его грозная буря или бог раздраженный, я отовсюду исторгну, избавлю его. Даруй только небо, чтобы он жив был! Вам я дам корабли, лучшие из всех, что были деланы на Крите, построенные из леса, возросшего на той самой горе, где родился Юпитер, из священного дерева, которое не гибнет в волнах и перед которым скалы и вихри благоговеют. Сам Нептун в величайшем гневе не дерзнет воздвигнуть против них вод в своей области. Будьте спокойны, вы возвратитесь в Итаку благополучно, и никакой враждебный бог не будет уже преследовать вас из моря в море. Остается вам путь недальний и безопасный. Отпустите корабль финикийский, на котором вы сюда прибыли. Предлежит вам новая слава - утвердить новое царство Идоменеево, возмездие его за все претерпенные бедствия: подвиг, по которому народы узнают в тебе, Телемак, достойного сына Улиссова. И если бы даже завистливая судьба низвела уже отца твоего в мрачную страну теней, вся восхищенная Греция помыслит, что Улисс возвращается к ней в лице сына.

победу, то не с большим ли рвением пойдем на брань за героя, за грека, сподвижника героев в разрушении города Приамова? Боги увенчают наш подвиг; верный в том залог - слышанное нами предвозвещение.