Телемак.
Часть первая.
Книга двенадцатая

Книга двенадцатая

Предложение союзников Идоменею принять участие в войне против Адраста.

Телемак с немногими критянами идет с ними в поход.

Ментор остается в Саленте с Идоменеем.

Полезные учреждения в новом царстве Идоменеевом.

Союзные войска расположились станом в виду Салента, и обширная равнина покрылась множеством богатых и разноцветных шатров, под сенью которых утомленные сыны Гесперии покоились. Цари со своими витязями вошли в город и на первом шагу с изумлением встретили великолепные здания, сооруженные в короткое время, дивились быстрому росту и красоте юного города под собиравшейся над ним грозной тучей брани.

Удивленные разумом и неусыпной деятельностью основателя столь блистательного царства, они, по восстановлении мира, считали важным для себя приобретением, если Идоменей соединится с ними против Адраста, предложили ему вступить в общий союз. Он не мог уклониться от справедливого требования и обещал им рать вспомогательную.

Но Ментор, зная истинную основу народного благоденствия, предусматривал, что силы Идоменеевы не могли соответствовать внешнему виду, устранился с ним и говорил:

-- Ты видишь, государь, что старания наши были не тщетны: Салент спасен от грозы. От тебя ныне зависит вознести до звезд его славу и мудростью в правлении сравниться с Миносом, твоим прародителем. Я буду говорить с тобой одним и тем же языком чистосердечной свободы, предполагаю, что ты сам того требуешь, гнушаясь всякой лестью. В то самое время, как цари прославляли великолепие нового твоего города, я размышлял о твоей неосмотрительности.

При этом слове Идоменей вдруг изменился, лицо разгорелось, глаза запылали, из уст готово было излиться негодование. Ментор продолжал голосом почтительным и скромным, но свободным и смелым:

-- Ты оскорбился моим выражением. В устах другого оно было бы дерзостью, надобно чтить государей и щадить сердце их даже и при обличении. Правда не требует колких слов, сама по себе довольно язвительная. Но я полагал, что ты дозволишь мне говорить без всякой прикрасы, показать тебе погрешность твою в истинном виде. Намерение мое было приучить тебя слышать каждой вещи свое имя, дать тебе почувствовать, что другие, предлагая советы, никогда не посмеют сказать тебе всех своих мыслей. Не хочешь быть в заблуждении, проникай, предугадывай сам неприятные тени вещей, всегда закрываемые. Я готов смягчать выражения по твоим силам, но польза твоя требует, чтобы человек бескорыстный, безвестный, сердцем вразумляемый, свободным языком втайне говорил тебе правду. Другой на то не решится, и истина всегда будет представляема тебе неполной, и то еще подложно-блестящим покровом.

Идоменей, исполненный уже раскаяния, стыдился своего сердца, быстрого к гневу.

-- Вот плоды навыка к лести, - сказал он Ментору. - Я обязан тебе спасением нового своего царства, всякая истина из уст твоих - дар для меня драгоценнейший, но пожалей о царе, отравленном лестью, который не мог найти даже и в бедствиях великодушного друга, ни от кого не слышал искренней правды. Нет! Я никого не находил, кто простер бы любовь ко мне до того, чтобы даже оскорбить меня беспритворным представлением истины.

Показались в глазах его слезы умиления, и он с нежностью обнял мудрого Ментора. Тогда старец сказал ему:

-- Горестно мне, что я принужден говорить тебе язвительные вещи. Но могу ли я быть предателем, скрывать от тебя истину? Поставь себя на мое место. Если ты был доселе в обмане, то сам того хотел, боясь чистосердечных советов. Искал ли ты людей бескорыстных, готовых тебе воспрекословить? Старался ли избирать таких людей, для которых угождение тебе - последняя забота, собственная польза - забытый предмет, которые смело могли осуждать твои страсти и несправедливые чувства? Удалял ли ты от них свое сердце? Нет! Ты не так поступал, как свойственно любителю истины, достойному ее света. Испытаем, будешь ли теперь иметь силу души смириться перед этим непреклонным судьей.

Я сказал, что весь труд твой, столько превозносимый, заслуживает не хвалы, а порицания. Когда враги извне потрясали твое царство, и без того еще не устроенное, ты спешил возводить в новом городе великолепные здания. Отселе все твои скорби. Ты истощал свое богатство, не заботясь ни об умножении населения, ни о возделании земли в своей области. Надлежало, напротив того, принять за единственное твердое основание силы великое число добрых граждан и землю, прилежно возделанную к их продовольствию. Сначала нужен был мир долговременный, чтобы дать время народу умножиться. Земледелие и установление мудрых законов долженствовали быть первым предметом твоих попечений. Но властолюбивое тщеславие привело тебя на край бездны. Для мнимого блеска ты подрывал истинное величие. Исправь эти погрешности, останови строить огромные здания, отвергни великолепие - пышный гроб твоего юного царства. Пусть народ отдохнет в покое. Пусть каждый в изобилии забудет труд и печали супружества. Ты царь, когда будет народ в твоей области. Могущество должно измеряться не пространством земли, но числом народа покорного. Дорога земля не обширная, но плодородная, когда она населена трудолюбивым и благонравным народом и когда народ любит тебя. Тогда ты будешь могущественнее, счастливее, славнее всех завоевателей, опустошающих царства.

-- Что же мне сказать на предложение союзников? - спросил Идоменей. - Признать ли мне перед ними свою слабость? Я подлинно пренебрег не только земледелием, но и торговлей, по местному положению столь для нас выгодной. Все мои мысли обращались на сооружение великолепного города. Но, любезный Ментор! Должно ли мне подвергнуть себя посрамлению, обнаружить перед всеми царями свое неразумие? Если должно - я на все готов и не поколеблюсь, чего бы то мне ни стоило. Ты показал мне, что истинный царь, живущий не для себя, а для народа, обязанный приносить всего себя в жертву народу, должен предпочитать благо царства личной своей славе.

-- Такие чувства достойны отца народа, - отвечал Ментор, - и по доблести, а не по суетному великолепию твоего города я узнаю в тебе прямо царское сердце. Но ты обязан щадить свою честь для пользы царства. Я приемлю все на себя: уверю союзников, что ты обязался восставить Улисса, если он еще жив, или сына его на престоле в Итаке, изгнав оттоле врагов их вооруженной рукой. Они сами увидят, что эта война требует сильного войска, и удовольствуются на первый случай малым пособием от тебя против Адраста.

Идоменей, слушая Ментора, был подобен человеку, освободившемуся от тяжкого бремени.

-- Любезный друг! - говорил он ему, - ты спасешь мою честь и славу Салента, скрыв истощение юного города. Но как сказать, что я предположил послать войско в Итаку и возвратить престол Улиссу или сыну его, когда Телемак обязался идти на войну против дониян?

-- Будь спокоен, - отвечал Ментор, - я не скажу неправды. Корабли твои, которых целью будет восстановление вашей торговли, пойдут к Эпирским берегам и принесут сугубую пользу: обратят к вашей пристани иностранных купцов, отгоняемых от Салента налогами, и соберут вести об Улиссе. Если он жив, то должен быть недалеко от морей, отделяющих Грецию от Италии: по слухам, он находился у феакиян. Но если бы наша надежда увидеть его была и тщетна, корабли твои и в таком случае окажут его сыну большую услугу: рассеют страх его имени в Итаке и во всех соседних странах, где молва давно погребла и его и Улисса. Враги дрогнут, изумленные неожиданным слухом, что он идет к ним, подкрепленный сильным союзником, Итака не дерзнет нарушить верности древним царям своим, а Пенелопа, утешенная, пребудет непреклонной к новому брачному союзу. Так ты будешь способствовать Телемаку в достижении цели его, между тем как он здесь заступит твое место в союзной рати против Адраста.

-- Счастлив царь, руководимый мудрыми советами! - воскликнул Идоменей. - Друг мудрый и верный для государя полезнее победоносного воинства. Но он еще стократно счастливее, когда знает цену такого дара и умеет им пользоваться! Часто мы удаляем от себя людей мудрых и добродетельных, страшных нам добродетелью, и слушаем льстецов, не страшась от них вероломства. Я сам некогда был в таком заблуждении и расскажу тебе все свои бедствия, плоды внушений ложного друга, раболепствовавшего страстям моим в надежде воздаяния от меня ему равным раболепством.

иметь в своем войске сына Улиссова и с ним сто молодых витязей, которых царь назначил ему в сопровождение - цвет знаменитого критского юношества, спутников своих в изгнании. Ментор советовал Идоменею подать их на войну.

-- Надлежит стараться, - говорил он, - о умножении народа в мирное время. Но чтобы покой не ослабил духа народного и ратное искусство не было оставлено в забвении, надобно посылать отличных юношей на службу под чуждыми знаменами. Они одни, без других тягостных усилий, могут поддерживать в народе соревнование к славе, охоту к оружию, презрение лишений, трудов, самой смерти, а с тем вместе и знание ратного дела.

Союзные цари оставили Салент, довольные Идоменеем, плененные мудростью Ментора, восхищенные новым сподвижником в лице Телемака. Он, напротив того, печальный сердцем, предчувствовал всю горесть разлуки со своим другом. Между тем, как цари, уходя из Салента, повторяли Идоменею клятвы в соблюдении вечного согласия, Телемак в объятиях Ментора обливал его слезами. "Не льстит меня, - говорил он ему, - гром победы и славы: одно во мне чувство - сокрушение о разлуке с тобой. Представляется мне то злополучное время, когда египтяне исторгнули меня из рук твоих, и я, изгнанный в пустыню, лишился надежды увидеть еще некогда единственного друга".

-- Большое различие между тогдашней и нынешней нашей разлукой, - отвечал ему в утешение Ментор. - Теперь мы расстаемся по воле на короткое время, ты идешь за победными лаврами. Сын мой! Люби меня с меньшей нежностью, но с большей твердостью. Привыкай к моему отсутствию. Не навсегда я с тобой. Добродетель и мудрость, а не присутствие Ментора должны быть твоими наставницами.

Так говоря, богиня во образе Ментора приосенила сына Улиссова всемощным эгидом и влила в него дух совета и мудрости, дух неустрашимого мужества и благости, столь редко соединяющихся.

-- Иди, - сказал ему Ментор, - в величайшие опасности, когда будет в том нужда и польза. Совсем не являться на поле боевом перед войском не так еще бесславно для государя, как бегать от опасностей в битвах. Мужество вождя никогда не должно затмеваться тенью сомнения. Если жизнь главы царства нужна народу, то гораздо еще ему нужнее слава об его доблести. Помни, что вождь должен быть образцом для подвластных. Пример его - душа всего войска. Не бойся опасностей, любезный Телемак! Пади посреди битвы, но никому не дай права усомниться в своем мужестве. Льстецы первые будут молить тебя не подвергаться неизбежным опасностям. Преткнешься, вняв их советам, - они же первые скажут о тебе втайне, что ты малодушен.

С другой стороны, не бросайся в опасности без пользы. Храбрость тогда только добродетель, когда управляется благоразумием: без того она - презрение жизни бессмысленное, зверский порыв. Пылкая и бурная храбрость - слепая отвага. Кто не владеет собой в опасностях, тот нагл, а не мужествен: надобно ему прийти в исступление, чтобы победить в себе страх, непреодолимый для него естественной силой духа. Если он не бежит с поля битвы, то, смущенный, теряет свободу души, без которой не может ни давать приличных повелений, ни пользоваться случаями, ни нанести удара врагу, ни оказать услуги отечеству. При всей храбрости, свойственной воину, нет в нем предусмотрительности, нужной военачальнику. Но он не имеет и прямой храбрости обыкновенного воина, обязанного сохранять в битве присутствие духа, чтобы удерживать порыв свой в пределах повиновения. Кто мечется в опасности по воле случая, тот нарушает ратный порядок, подает собой другим пример дерзости и нередко подвергает все войско неожиданному бедствию. Кто предпочитает мечту своей славы безопасности общего дела, тот достоин наказания, а не возмездия.

Не ищи славы с жадностью, сын мой! Верный к ней путь - спокойное ожидание благоприятного случая. Доблесть, отличная простотой в образе жизни и скромностью, - враг всякой надменности, - приобретает тем большее право на уважение. По мере того, как возрастает нужда противостать грозящим опасностям, надобно находить против них и новые средства в прозорливости и мужестве: они должны всегда равняться с опасностями. Не забывай, что добродетель не велит возбуждать зависти. Не завидуй и ты никому в счастливом успехе, отдавай всем справедливость, но хвали с разборчивостью, говори о добре с удовольствием, покрывай зло снисхождением и вспоминай о нем с соболезнованием.

Не говори языком резким, решительным в присутствии военачальников, древних летами и опытностью, которой ты еще не имеешь. Внимай им с почтением, испрашивай от них наставлений, принимай советы искуснейших и не стыдись приписывать лучших своих деяний их руководству.

Не приклоняй слуха к внушениям, которых целью будет вселить в тебя зависть и подозрение на прочих вождей. Будь с ними искренен и чистосердечен, открывай им сердце в обиде, изъясняй все причины своей скорби. Почувствуют они благородное великодушие - полюбят тебя и воздадут тебе все по заслугам. Не проникнут твоих чувствований - узнаешь, по крайней мере, по собственному опыту, в чем должно сносить от них несправедливость, примешь меры к избежанию впредь всякой распри и сам не услышишь упрека от совести. Берегись более всего вверять льстецам причины своего сетования на военачальников: души крамольные, они сеют семя раздора.

Я между тем в Саленте разделю с Идоменеем труд его о благосостоянии подданных, чтобы загладить следы погрешностей в устроении нового царства, в которые вовлекли его лесть и коварные советы.

Телемак изъявил удивление и даже презрение к слабости Идоменеевой.

-- Тому ли ты дивишься, - отвечал ему Ментор, - что человек и достойнейший уважения - все человек, и на престоле посреди бесчисленных сетей и скорбей, облежащих царский венец, сохраняет еще в себе остатки слабостей человеческих? Идоменей воспитан в пышности и гордости, но кто из мудрых на его месте мог бы оградиться от лести? Он подлинно внимал слепо коварным внушениям, но самые мудрые цари претыкаются, невзирая на всю свою бдительность против обмана. Государь не может управлять без сотрудников, которые делили бы с ним труд и заботы, были бы ему опорой, не может обнять всего собственными силами, но нередко последний из подданных знает окружающих его лучше, нежели сам он. Никто не является перед ним без личины притворства. Коварство безотходно ставит ему хитрые сети. Любезный Телемак! Придет время, когда и ты испытаешь на себе всю тягость этого жребия. Ищем в людях и не находим ни добродетели, ни дарований. Тот, кто неусыпно старается узнать умы, проникнуть сердца, ежедневно еще претыкается. Тщетны все попечения об образовании даже лучших людей на полезное служение отечеству: в каждом свое упорное самолюбие, своя вражда, своя зависть, нельзя их ни убедить, ни исправить.

По мере населения надлежит иметь более или менее сотрудников для совершения дел, превосходящих силы одного человека, и чем более власть раздробляется, тем легче обмануться в избрании. Иной нещадно судит о власти, а дай власть ему в руки - он не только не будет лучше, но к осуждаемым погрешностям приложит еще стократно опаснейшие. В частном состоянии посредственный ум с даром слова прикрывает все недостатки, умножает еще внешний блеск дарований и издалека дает человеку оттенку способности ко всякому званию. Власть - жестокое испытание для дарований, она обнажает все слабости в полной их мере.

Верховный сан подобен стеклу, увеличивающему предметы. Пороки в глазах наших возрастают на той высокой ступени, где и малые дела влекут за собой важные последствия, и самые легкие преткновения сопровождаются сильными потрясениями. Весь мир, согласясь, смотрит на одного недремлющим оком и осуждает его с беспощадной строгостью. Дерзкие судьи не знают царского звания по собственному опыту, не постигают всей его тягости, хотят видеть в царе что-то выше человека, требуют от него во всем совершенства. Но государь, как бы он ни был мудр и добр, все человек. Разум и добродетель его имеют пределы, у него свои страсти, свой нрав, свои навыки, не всегда ему в равной мере покорные; он окружается людьми корыстными и хитрыми, ищет помощи и не находит: падает каждый день по влечению то собственных, то чуждых страстей, сегодня исправит погрешность, завтра вновь претыкается. Таков жребий самых просвещенных и доблестнейших государей!

Долговременнейшее и благотворнейшее царствование слишком кратко и недостаточно к уврачеванию болезней, привитых и неумышленно к телу гражданскому. Все эти бедствия ходят вслед за державой. Слабые силы человеческие изнемогают под столь тягостным бременем. Надлежит извинять государей и сожалеть об их доле. Не достойны ли они соболезнования, что управляют тьмами людей, которых нужды бесконечны, а доброе управление ими есть труд, неразлучный с несчетными скорбями? Вообще люди жалки, что на земле и цари такие же люди. Боги только могли бы исправить род человеческий. Но не менее жалок и царь, что он такой же человек с общими слабостями и несовершенствами, а должен управлять бесчисленным множеством, где один другого коварнее и развращеннее.

Телемак возразил с жаром:

-- Идоменей потерял сам от себя в Крите царство своих предков, а без тебя лишился бы и нового царства в Саленте.

-- Не скрываю его погрешностей, - отвечал Ментор. - Но сыщи мне в Греции или в других образованнейших странах венценосца, который не ознаменовал себя непростительными преткновениями. У самых великих мужей в природном сложении, в свойстве ума есть недостатки, нередко ими преобладающие. Тот из них выше других, в ком столько силы души, что он видит и исправляет свои заблуждения.

Думаешь ли ты, что Улисс, отец твой, великий Улисс, пример для всех царей греческих, не имеет слабостей и недостатков? Если бы Минерва не была на каждом шагу его руководительницей, сколько раз он падал бы посреди сетей и опасностей в превратных изменах счастья? Сколько раз она подкрепляла его колебавшегося, восставляла павшего, возводя к славе по пути добродетели? Не мысли, что он будет уже выше всякого несовершенства и в то время, когда ты увидишь его в Итаке на престоле, окруженным славой: не одно и тогда еще останется в нем. Но, невзирая на слабости, Греция, Азия, все острова чтут его имя. Слабости теряются во множестве великих его добродетелей. Счастлив ты, когда так же с благоговением будешь непрестанно смотреть на отца и поучаться!

Привыкай, Телемак, ожидать от самых великих людей только того, что по силам человеческим. Юность неопытная судит о всем с дерзкой надменностью и, отвергая полезнейшие примеры, остается в неисцелимом ожесточении. Ты должен не только отца чтить и любить, невзирая на все его несовершенства, но иметь отличное уважение и к Идоменею при всех его слабостях. Он от природы искренен, прямодушен, правдолюбив, щедр, благотворен, исполнен мужества, ненавидит обман, когда знает его, и свободно следует склонности сердца. Все внешние его дарования, блистательные, соответствуют высокому сану. Простосердечие в признании заблуждений, кротость, терпение, с каким он слушает от меня самые оскорбительные истины, победа над самим собой в исправлении торжественно погрешностей, победа, которой он возносится выше всей хулы человеческой, - показывают в нем прямо великую душу. Счастливый случай, совет друга могут остановить в преткновениях ум, весьма посредственный. Царя, давно упоенного лестью, одна только возвышеннейшая добродетель сильна заставить признать и исправить свое заблуждение. Восстать таким образом стократно славнее, чем никогда не падать.

Идоменей претыкался, как все почти цари претыкаются, но путем его редко кто шел к исправлению. Я не мог довольно надивиться ему каждый раз, когда он дозволял мне осуждать свои предприятия. Чти его и ты, любезный Телемак! Прими мой совет не столько для славы Идоменеевой, сколько для своей собственной пользы.

Кротким наставлением Ментор хотел показать Телемаку, сколь удобно и сколь опасно быть несправедливым, порицая других, и особенно народоправителей, отягощенных трудами и скорбями, строгим языком судии непреклонного.

-- Время зовет тебя на ратное поле. Прощай, любезный мой Телемак! Я останусь здесь до твоего возвращения. Помни: кто боится богов, от людей тому нечего бояться. Постигнут тебя большие опасности, но знай, что Минерва всегда с тобой.

Телемак чувствовал присутствие бога, горело сердце его, и он проразумел бы, что Минерва сама говорила с ним лицом к лицу, внушая ему упование на ее помощь, если бы богиня не напомнила ему о Менторе.

-- Сын мой! - сказал старец. - Не забывай всех моих о тебе попечений с самого младенчества. Помни, сколько я трудился, чтобы ты был вторым Улиссом по сердцу и разуму. Отвергай все, недостойное столь великого примера и тех правил доблести, которые всегда я старался внушить тебе.

Солнце вставало, и горы светом оделись, когда цари возвратились к войскам. Полки тотчас двинулись из стана под предводительством начальников. Засверкали со всех сторон медь и железо на копьях, щиты блеском ослепляли глаза, пыль стлалась облаком. Идоменей и Ментор провожали царей далеко за стены Салента. Наконец они расстались, повторив изъявления взаимной искренней дружбы. Союзники не сомневались в прочном восстановлении мира, узнав благость сердца Идоменеева, столь отличного от всех о нем слухов. Все прежде судили о нем не по природным его чувствам, а по несправедливым внушениям лести, им управлявшей.

По выступлению войск Идоменей показывал Ментору все части города.

-- Обозрим, - говорил ему Ментор, - город и область, исчислим здесь и там все население, рассмотрим, сколько в том числе земледельцев и сколько при посредственном урожае собирается у вас хлеба, вина, масла и прочих полезных произведений. Откроется, доставляют ли ваши земли достаточное продовольствие для обитателей и может ли еще за тем оставаться излишек для выгодной торговли с другими народами. Рассмотрим также, сколько у вас кораблей и мореходцев. Тогда можно будет судить о твоей силе.

Он обозревал пристань, посещал все корабли, расспрашивал, куда каждый купеческий корабль отправлялся, какие товары отпускались и привозились, как велики были издержки мореплавания, каким образом производились ссуды между купцами, составлялись ли торговые общества, была ли основанием их справедливость, верно ли наблюдались их учреждения; наконец, какие были правила на внезапные случаи кораблекрушения и другие по торговле несчастия к предупреждению разорения купцов, нередко предпринимающих, по алчности к прибытку, дела, с силами и способами их несоразмерные.

Ментор полагал, что купец, объявляющий себя несостоятельным, должен быть строго наказываем, потому, что если упадок его и не подготовлен умышленным обманом, то всегда почти бывает последствием безрасчетной отваги. Он установил правила к предупреждению несчастных случаев, учредил судей, которым купцы обязаны были давать отчет в товарах, в прибытках, в расходах и в предприятиях. Воспрещалось им отваживать на страх чужое достояние, в неверных случаях они могли жертвовать только половинной частью из собственного имущества. Дела, для совершения которых скудны были частные способы, предпринимались обществами. Правила обществ наблюдались непоколебимо по строгости наказаний за нарушение. Предоставлялась, впрочем, торговле полная свобода, не только она не стеснялась налогами, но еще назначены были награды купцам за открытие новой отрасли торга с иноземцами.

и отпускалось, все привозимое было полезно, все отпускаемое заменялось новым отечественным произведением. Нелицеприятное правосудие царствовало в пристани посреди разноплеменных народов. Правота, искренность, добрая вера с высоты башен великолепных созывали купцов из отдаленнейших стран на всеобщее торжище в Саленте. С берегов ли востока они приходили, где солнце вседневно выходит из влажной пучины, или с берегов того великого моря, где утомленное дневным течением солнце погружает лучезарное лицо в воды, каждый жил мирно и безопасно в Саленте, как под родным кровом.

Внутри города Ментор осматривал все лавки с товарами, заведения художников, рынки и площади, запретил иностранные товары, требуемые для неги и роскоши, определил пищу, одеяние, утварь, обширность, убранство домов для всех состояний, возбранил украшения серебряные и золотые, и в заключение сказал Идоменею:

-- Сильнейшее и единственное средство обратить подданных к умеренности в иждивении - пример твой. Некоторый внешний блеск тебе нужен, но, окруженный телохранителями и государственными чинами, ты будешь иметь уже довольно явное отличие власти. Пусть одеяние твое будет из самых тонких рун багряного цвета. Первые сановники пусть носят такие же тонкие ткани, только с различием в цвете и в легком золотом вокруг одежды шитье, которое одному тебе должно быть предоставлено. По цветам одежды могут различаться все состояния. Не нужны для того ни серебро, ни золото, ни драгоценные камни. Состояния распредели по старшинству рода.

Возведи на первую степень роды древнейшие и знаменитейшие. Облеченные властью по личным достоинствам без ропота станут за родами, знатными древностью и как бы уже наследственным правом на первые почести. Беспрекословно уступят им место люди не столь отличного рода, если только ты не дозволишь им забываться в быстром возвышении счастья и будешь отдавать справедливость умеренности, скромной в благополучии. Зависть спокойнее смотрит на то отличие, которое издревле переходит от поколения к поколению.

Дух доблести, дух рвения к службе отечеству приобретут довольно могущественное ободрение, когда установишь в возмездие за отличные подвиги венки, изваяния, и когда они будут для потомков путем прехождения к степени высшей.

Это место сокращено против подлинника, которого перевод есть следующий: "Первое по тебе состояние может носить одеяние белое с золотой внизу бахромой, на руке золотой перстень, на шее золотой же знак с твоим изображением, второе - одеяние синее с серебряной бахромой и перстень, но без знака, третье - зеленое одеяние без бахромы и без перстня, а с серебряным на шее знаком с твоим изображением, четвертое - одеяние желтое, пятое - алое, шестое - голубое, седьмое - чернь, желтое с белым. Вот одеяние для семи состояний свободных людей. Рабы все вообще должны носить одеяние серого цвета"].

Таким образом, каждому по состоянию дастся недорогое отличие, и все художества, изобретения и слуги роскоши, будут изгнаны. Трудящиеся в этой пагубной промышленности могут быть обращены или к другим необходимым искусствам, которых мало, или к торговле и земледелию. Никогда не должно терпеть изменения в качестве тканей и в покрое одежды. Людям, призванным к жизни разумной и деятельной, стыдно забавляться изобретением нарядов и даже дозволять женщинам такую слабость, для них, впрочем, простительнейшую.

Так Ментор, подобно искусному садовнику, отсекающему от плодовитых деревьев бесполезные ветви, старался истребить в Саленте роскошь, портившую нравы, восстановлял благородную и воздержную простоту жизни, учредил даже пищу для граждан и для рабов.

-- Позорно, - говорил он, - людям, возведенным на высшие степени чести, ставить величие в чревоугодии, которого плод - скорое истощение телесных сил и изнеможение духа. Они должны находить счастье в умеренности, во власти добро творить ближнему, в славе, снискиваемой благими делами. Трезвость услаждает самую простую пищу и с непоколебимым здоровьем дарует чистые и постоянные удовольствия. Употребляйте в снедь, - продолжал он, - самые лучшие вещи, но без сластолюбивой приправы. Искусство, возбуждающее алчбу сверх меры и истинной нужды, яд для человека.

принесут ожидаемой пользы, когда пример царя не будет предшествовать им с той властью, которой никогда не могут они получить от иного источника. Немедленно Идоменей ограничил свой стол известным положением, и стой поры он состоял из превосходного хлеба, из вина весьма приятного, но не иностранного, и то в малом количестве, вообще из простых яств, какие греки употребляли под Троей. Никто не дерзнул возроптать на закон, которому сам царь прежде всех покорился. Пример его воздержал всех от любимой расточительности и утонченных прихотей в яствах.

Потом Ментор запретил томную и любострастную музыку, - любимое уже занятие юношества. С не меньшей строгостью он возбранил буйные клики и празднества в честь Вакха, которые, затмевая рассудок не хуже вина, заключаются бесстыдством и исступлением; музыку предоставил он только для прославления в храмах, в торжественные дни, богов и героев, бессмертных изящными доблестями.

Великолепные украшения зодчества, столбы, преддверия он равным образом предназначил только для храмов. В устроении частных домов принял за главное правило простоту, сохранение чистоты и порядка, здоровье, покой, приятность, умеренность в иждивении на содержание [Это место сокращено против подлинника, которого перевод есть следующий: "Он составил чертежи, расположенные приятно и просто, для построения на малом пространстве веселого и покойного дома для большого семейства, так, чтобы дома стояли на здоровых местах, помещения внутри были одно от другого особо, чистота и порядок удобно в них наблюдались, содержание стоило мало. Во всяком доме известной величины он положил одну общую пространную горницу и переход с помещениями для всех членов семейства".

и удобствах при всем блеске великолепия. И новый город возрос в короткое время. С берегов соседственной Греции призваны искусные зодчие, а из Эпира и других мест каменщики, плотники и другие мастера.

Живопись и ваяние Ментор считал художествами, достойными ободрения, но полагал, что упражняться в них надлежало дозволять в Саленте немногим. Он основал училище, где художники со вкусом изящным наставляли и испытывали юных воспитанников.

-- В свободных художествах, - говорил он, - не должно быть ничего низкого, ни даже посредственного. Надлежит потому избирать к ним таких только юношей, которых превосходные дарования подают отличную надежду, которых дух стремится к совершенству. Других природа назначила к низшим художествам, и они могут быть обращаемы с пользой на обыкновенные в общежитии надобности. Ваяние и живопись, - говорил он, - должны единственно сохранять память великих мужей и великих деяний, на общественных только зданиях и надгробных памятниках передавать потомству изображения заслуг, оказанных отечеству с особенной доблестью.

Но строгая умеренность не возбранила ему дозволить огромные здания для ристания на конях и в колесницах, для единоборства и разных других упражнений, посредством которых тело возрастает в силе и крепости.

Исключил он из звания купцов всех тех людей, которые торговали разноцветными иностранными тканями, шитьем многоценным, золотыми и серебряными сосудами с изображением на них богов, людей и животных, наконец, разными благовонными водами, предписал также, чтобы все убранство в домах было просто и прочно. И салентинцы, явно роптавшие на скудость, скоро почувствовали бремя излишнего, мнимого богатства. Богатство суетное иссосало их достояние, и они, по мере мужественной твердости в отвержении роскоши, начали неложно обогащаться; сами тогда говорили, что презрение к богатству, истощающему царство, и ограничение желаний истинными нуждами природы - прямое обогащение.

-- Чтобы избежать войны, - говорил он, - надобно быть готовым к войне во всякое время.

Нашел он везде и во всем недостаток. Немедленно были собраны художники, искусные в делании железа, стали и меди. Дым и огонь выходили из горнов, как из подземной хляби Этны, в виде бурного облака. Железо стонало под непрерывными ударами молота, гром раздавался в окрестных горах и по всему берегу моря, как на том острове, где Вулкан, ободряя циклопов, кует перуны для Громодержца. Таким образом мудрая прозорливость приготовляла все к войне посреди глубокого мира.

Потом Ментор, оставив город, осматривал область Идоменееву. Пространные и хлебородные земли лежали впусте, изредка только показывались следы плуга, и то небрежные. Нерадение и бедность земледельцев, малочисленных и при слабости телесной унылых, не могли способствовать усовершенствованию земледелия. Ментор, обозрев печальную пустыню, сказал Идоменею:

-- Земля здесь готова обогащать, но некого. Переселим сюда из города излишних художников, от которых там нельзя ожидать ничего доброго. Пусть они здесь возделывают долины и холмы. Жаль, что они, быв воспитаны в ремеслах, требующих жизни сидячей, не привыкли к сельским трудам, но мы и тут не без помощи. Разделим между ними праздные земли, и в пособие им, для исправления самых тягостных работ, призовем иноземцев. Они охотно примут на себя эту обязанность, если с возделанной их трудами земли назначится им в награду приличная доля произведений. Впоследствии они могут получить в собственность участки полей, сопри-числятся к твоим подданным и умножат столь еще малое население в твоей области. С покорностью законам, с любовью к труду, они будут у тебя лучшими подданными и возвеличат твое могущество. Художники, водворясь на полях, воспитают детей своих также в трудах земледелия и приучат их к сельскому образу жизни. Наконец, иностранные каменщики, употребляемые для построения города, обязались разработать часть ваших земель и остаться у вас навсегда земледельцами. Сопричисли и их к своему народу по сооружении всех в городе зданий. Они с радостью согласятся жить и умереть под кроткой державой. Сильные, трудолюбивые, они будут полезным примером и для художников, с которыми вместе водворятся на праздных полях, и скоро семейства, цветущие крепостью сил, ревностные в земледелии, рассеются по всей твоей области.

удерживает их от того бедность. Не обременяй подданных налогами, и они будут жить с детьми и женами в довольстве. Земля никогда не бывает неблагодарной, она всегда дает пищу тому, кто прилежно возделывает ее, и только тот ничего не получает из житницы этой общей матери, кто боится вверить ей пот лица своего. Чем многочисленнее семейство земледельца, тем он богатее, когда власть не потрясает его благоденствия. Дети - помощники его с самого младенчества. Тот еще в отрочестве, а гоняет уже овец на тучные пажити, старший ходит за стадом волов, взрослый вместе с отцом пашет землю. Между тем мать с семьей готовит простую, некупленную пищу к тому времени, как муж и милые дети ее, утомленные дневным трудом, собираются под кров родной хижины, доит коров и овец, - молоко льется ручьями, выносит сыр и плоды, сбереженные во всей красе, словно только лишь сорванные, разводит огонь, - и невинное, мирное семейство вокруг него, ожидая сладкого сна, поет и веселится до позднего вечера.

Пастух со свирелью приходит под кровлю отцовскую и играет семье новые песни, в соседней хижине слышанные. Земледелец идет с поля за плугом, и вол, утружденный, свесив задумчивую голову, ступает медленным шагом, не внемля грозным ударам. С днем вся тягость труда оканчивается. Сон, разливая по воле богов свои чары на лице земли, услаждает мрачные скорби. Вся природа, околдованная, дремлет, и каждый засыпает без всякой заботы о том, что утро породит.

Как счастливы люди, чуждые властолюбия, коварства, подозрений, когда боги даруют им доброго царя, невозмутимо хранящего их мирную радость! И какая ужасная лютость - исторгать из рук их для гордых и честолюбивых предприятий даяния щедрой природы, благословенную жатву, потом лица их омытую! Природа всегда имеет в неистощимых своих недрах обильный запас для умеренных и трудолюбивых обитателей, хотя бы число их было, как песок на краю моря: гордость и роскошь немногих одевают тысячи в печальные рубища.

-- Но что делать, - спросил Идоменей, - когда народ, водворясь на плодородных полях, пренебрежет земледелием?

-- Не следуй общему правилу, - отвечал Ментор. - Слепая и алчная власть налагает дань за данью на подданных, отличных деятельностью и разумом в стяжании, основывая свой расчет на надежде получить от них удобнее все взыскуемое. В то же время оказывается снисхождение нищим от лености. Отвергни такое вредное правило. Оно есть несправедливое бремя для добрых, возмездие пороку, пища небрежности, равно пагубной для царя и для царства. Установи, напротив того, взыскания, пени и даже, если нужно, строжайшие наказания на не радящих о своем поле, поступай с ними как с воинами, оставляющими свое место в сражении. Определи, с другой стороны, награждения, льготы семействам, в числе возрастающим. Усугубляй награды по мере успехов их в земледелии. Народ таким образом скоро умножится, и труд сделается любимым, даже почтенным для всех упражнением. Звание земледельца, неутесняемое, нестраждущее, не будет презрено. Те самые руки победоносные, которые сегодня обнажают меч за отечество, завтра с такой же честью будут рассекать плугом землю. Также славно будет возделывать достояние предков в счастливом мире, как и защищать его мужественно в бурю военную. Расцветут холмы и долы. Церера увенчается золотыми колосьями. Вакх, истоптав тучные гроздья, польет с гор струями вино, нектара приятнейшее. Успышатся в долинах клики веселья. Пастухи по берегам светлых источников соединят песни со звуками свирелей, между тем, как резвые стада, не боясь волков, будут пастись по лугам, усеянным цветами.

слава не утешительнее ли той бедственной славы, которая устилает путь свой фобами и посреди самого грома побед наполняет не одни побежденные страны, но и родную землю, кровью, смятением, страхом, унынием, страданиями, ужасами неумолимого голода, отчаянием?

Счастлив тот царь, который столько богами любим, столько душой велик, что захочет быть таким образом утехой подданных и завещать по себе миру в отраду прекрасную картину славного кротостью царствования! Народы не только не восстанут против его власти, но низложат к ногам его смиренные моления, да царствует от края до края земли.

-- Но если народ, - возразил Идоменей, - долго останется в мире посреди изобилия, самое благоденствие восколеблет умы, он обратит на меня же силы, мной вскормленные.

-- Не бойся, - отвечал Ментор, - такой ложной тенью льстецы устрашают царей расточительных, обременяющих народ свой налогами. Легко предупредить зло. Усыновляемые нами законы о земледелии приучат к труду твоих подданных. Посреди избытка они будут иметь только нужное, когда устранятся художества, питающие излишнюю роскошь. Избыток даже умалится, когда брак и довольство умножат семейства. Каждое семейство, многочисленное, по нужде будет возделывать свой малый участок земли с неусыпным трудом. Роскошь и праздность рождают дух мятежа и неистовства. Народ твой будет иметь хлеб, и в изобилии, но только хлеб и плоды, в поте лица приобретенные.

Чтобы удержать народ в пределах умеренности, надобно начать с того, чтобы назначить участки земли в собственность каждому семейству. Мы разделили народ на семь состояний: во всяком состоянии каждое семейство по числу свежему должно получить столько земли, сколько нужно для продовольствия. При ненарушимом соблюдении этого правила богатый не будет распространять владения во вред неимущего, земля будет у всех, но у каждого будет малый участок, и всякой станет пещись о усовершении земледелия. Если бы впоследствии времени здесь оказался недостаток в земле, то могут быть заведены в иных местах поселения, которые возвеличат еще силу твоего царства.

болезни, распри, возмущения, праздность, уклонение от труда, раздоры семейные. Пусть оно бережется у вас как врачевство или как редкость для торжественных дней и для жертвоприношений. Но не льсти себя тщетной надеждой: не будет наблюдаться столь важное правило, если ты сам не покажешь примера.

Наконец, законы Миносовы о воспитании юношества должны быть свято исполняемы. Надлежит устроить общественные училища, где страх к богам, любовь к отечеству, благоговение к законам, предпочтение истинной чести всем удовольствиям, самой жизни - должны быть основанием всего учения.

злодеяний. Преступления, которых не можешь предварить, немедленно и строго наказывай. Прямая милость - пример, останавливающий зло в самом начале его распространения. Каплей крови, пролитой правосудно и благовременно, можно сберечь реки крови и быть народу в страх, не обнажая часто меча правосудия.

Но какое ненавистное правило считать угнетение народа единственным щитом безопасности, оставлять его во мраке невежества, устранять от пути к добродетели, не дорожить его любовью и жезлом грозного страха доводить его до отчаяния, до ужаснейшей необходимости подавить в себе всю надежду свободно дышать или свергнуть с себя иго мучительной власти. Такими ли средствами утверждается безмятежное царствование? Такой ли путь ведет к славе?

Помни, что самовластнейшее правление есть правление самое слабое. Там все для одного, один все возводит и все сокрушает. Но зато царство страждет, земля, невозделанная, зарастает диким терном, города пустеют, торговля упадает. Царь, великий силой подданных, именем только царь, без народа, сам истаивает при нечувствительном истаивании подданных, источников его богатства и силы. Область его истощается в людях: потеря величайшая и невозвратная! Подданные его, все рабы самовластия, осыпают его лестью, лицемерно поклоняются ему, трепещут его мановения. Но пусть поколеблется счастье - страшная власть, возшедшая на верх наглого насилия, вдруг потрясается, не находит ни опоры, ни убежища в сердце народа, ожесточенные члены утомленного тела давно уже воздыхают о низвержении ига: от первого удара кумир падает и, попранный, сокрушается. Страх, недоверчивость, месть, презрение, злоба, - все страсти в союзе против столь ненавистного владычества, и тот, кому в благополучии никто никогда не смел сказать правды, в несчастии также никого не находит, кто захотел бы быть его заступником посреди общей хулы и осуждения.

полей каменщикам, которые должны были обратиться к земледелию по окончании всех работ в городе.