| Автор: | Мерсье Л. |
| Категории: | Повесть, Фантастика |
Глава тридцать шестая
ФОРМА ПРАВЛЕНИЯ
- Осмелюсь спросить вас, какой формы правления придерживается ваше государство? Монархической, демократической, аристократической?..[189]
- Ни монархической, ни демократической, ни аристократической; это просто разумная форма правления, имеющая целью пользу людей. Монархии больше не существует. Монархические государства, как вам это хорошо было известно, хоть никаких выводов из этого вы так и не сделали, сливаются с деспотизмом, подобно тому как реки сливаются с океаном, а деспотизм рушится под собственной тяжестью.[190] Истина сия подтвердилась; ни одно пророчество не осуществилось с такой точностью. При тех успехах, коих достигли у нас наука и просвещение, разумеется, было бы просто позором для рода человеческого, если бы мы, сумевшие измерить расстояние меж землей и солнцем и определить вес планет, оказались бы неспособными обнаружить простые и действенные законы, с помощью которых надобно управлять разумными существами! Правда, немалым препятствием к тому были тщеславие, жадность, корыстолюбие, но какое это было торжество - найти главную пружину, посредством которой удалось заставить эти человеческие страсти служить всеобщему благу! Корабль, что бороздит океан, повелевая стихиям, в то же время покорен их воле: он подчиняется и противодействует одновременно. Вот, быть может, самый верный образ всякого государства{216} - швыряемое бурями страстей, оно движется благодаря им и им же должно противостоять. Все зависит от того, кто ведет сей корабль. В ваших политических понятиях царил полный мрак; вы, невежды, винили во всем Зиждителя вселенной, а ведь не кто иной, как он, дал вам разум и мужество, дабы управлять самими собой. Достаточно было громкого голоса, чтобы разбудить людей от их спячки. Если вы были порабощены, то винить в этом вам следовало лишь себя. Свобода и счастье принадлежат тому, кто способен овладеть ими. Все в этом мире подвержено изменениям; наиболее важная из перемен уже свершилась, и ныне мы пожинаем ее плоды.[191]
Освободившись от гнета, мы побоялись передать всю власть, все ее возможности, права и атрибуты в руки одного человека:[192] наученные горьким опытом прошедших веков, мы не допустили подобной неосторожности. И вернись даже в наш мир Сократ или Марк Аврелий, мы и им не вручили бы неограниченной власти, и не из недоверия, но из опасения унизить священное понятие свободного человека. Разве закон не есть выражение всеобщей воли? Как доверить одному человеку столь важное сокровище? Ведь у него могут быть минуты слабости, а если бы даже у него их и не было, разве согласятся люди отречься от свободы, самого прекрасного из всех уделов?[193] Мы уже испытали, сколь противоположна абсолютная монархия подлинным интересам народа. Искусство изобретать и взымать налоги, все возраставшая энергия, с которой они выкачивались; запутанные законы, противоречившие друг другу; кляузные процессы, пожиравшие имущество граждан; наполненные привилегированными тиранами города; продажность должностных лиц; министры и интенданты,{217} бесчинствовавшие в различных частях королевства, словно в завоеванных провинциях; утонченное бессердечие, искавшее оправдания бесчеловечности; королевские чиновники, пренебрегавшие народом и оскорблявшие его вместо того, чтобы внимать его жалобам, - вот они, плоды того всевидящего деспотизма, что сосредоточивал вкруг себя все умы и употреблял их во зло, подобно человеку, применяющему зажигательные стекла лишь для разжигания пожара. Что видели вы, проезжая по Франции, этому прекрасному королевству, которое столь щедро одарила своими милостями природа? Целые округи, разоренные сборщиками податей, города, превратившиеся в села, села, ставшие деревнями, деревни, обратившиеся в деревушки; исхудавших, страшных, обнищавших их жителей. Все эти бедствия не составляли тайны: отрекшись от чистых источников существования, люди приноравливались к господствовавшей тогда системе подкупности,[194] а рождаемые ею пороки оправдывали всеобщее разложение.
И можете себе представить? Революция свершилась без всяких усилий, благодаря мужеству одного лишь человека. Некий король-философ, достойный своего трона, поскольку не придавал ему значения, стремившийся к счастью людей более ревностно, нежели к сему призраку власти, устыдясь суда будущих потомков и суда собственной совести, предложил вернуть Генеральным штатам{218} их прежние прерогативы: он понял, что разумно управлять обширным государством можно, лишь опираясь на собрание представителей различных его провинций. Подобно тому, как в человеческом теле, кроме общей циркуляции крови, существует еще и отдельная для каждой части его, так каждая провинция, подчиняясь общим для всего государства законам, имеет еще и свои собственные, видоизмененные в соответствии с характером ее почвы, положением, торговлей, взаимными интересами. Благодаря этому все живет, все находится в расцвете. Провинции уже не для того существуют, чтобы служить двору и украшать столицу.[195]{219} Никакой приказ, посланный вслепую, не вносит смятения в далекие провинции, куда взгляд государя никогда не мог достигнуть. Каждая из них сама печется о своей безопасности и своем благополучии. Главный жизненный источник уже не отдален от нее; он находится в самом ее лоне, всегда готовый содействовать государству в целом и прийти ему на помощь в случае какого-либо бедствия. Оказание помощи не находится больше в руках людей равнодушных, которые помогают только для вида, а то и радуются ударам, что грозят ослабить родину.
Итак, абсолютная монархия была уничтожена. Глава государства сохранил королевский титул; но он не был столь неразумен, чтобы взваливать на себя все то бремя, которое отягощало плечи его предков. Лишь Собрание народных представителей королевства имеет законодательную власть. Ведение всех дел, как политических, так и гражданских, доверено Сенату, государь лишь следит за выполнением законов. Он вносит предложения о создании всех полезных учреждений. Сенат отвечает перед королем, король и Сенат несут ответственность перед Собранием народных представителей, которое созывается каждые два года. Все решается там большинством голосов. Новые законы, заполнение должностей, исправление ошибок - вот что находится в ведении сего Собрания. Особые или неожиданные случаи оставляются на усмотрение короля. Он счастлив,[196] трон его зиждется на более прочной основе, корона его гарантирована свободой народа.[197] Те, кто обладает самыми заурядными душами, обязаны своими добродетелями этому вечному двигателю всего великого. Гражданин не отделен от государства, он составляет с ним единое целое.[198] И надо только видеть, как ревностно печется он о блеске его и славе. Каждое решение Сената всегда обосновано, в нем кратко сообщаются побудительные причины и указывается цель. Нам непонятно, как осмеливались в ваш век (якобы просвещенный) городские власти свысока отдавать все эти приказы, по непреложности своей напоминающие постановления богословов, будто закон не есть воплощение общественного разума и народу не надобно понять его, прежде чем ему подчиниться. Этим господам в бархатных шапочках,{220} называвшим себя отцами народа, неведомо было, как видно, великое искусство убеждения, что действует так легко и с такою силой; а вернее, не имея ни твердых воззрений, ни ясных намерений, попеременно строя друг другу козни, составляя заговоры и раболепствуя, господа эти только и делали, что льстили и досаждали трону, то вдруг поднимая шум из-за пустяков, то продавая и обманывая народ. У нас, как вы понимаете, нет уже подобных градоначальников, кои смолоду приучались к бесчувственности, необходимой им для того, чтобы хладнокровно распоряжаться честью, достоянием и жизнью граждан; они были весьма отважны, когда дело шло о защите их жалких привилегий, и весьма трусливы, как только речь заходила об общественном благе; последнее время не было даже нужды подкупать их: они впали в полнейшее безразличие. У нас градоначальники совсем иные: имя отцов народа, коим мы их величаем, они оправдывают на всем протяжении своей службы. Бразды правления ныне находятся в твердых руках разумных людей, действующих согласно определенному плану. Мы чтим законы, и никто не вправе считать себя выше закона, как это было в те далекие времена, на великую беду тогдашних правительств. Всеобщее благоденствие зиждется на безопасности любого из подданных: каждый боится не людей, но законов, сам государь чувствует их над собой.[199] кои необходимы для их решений. Таким образом скипетр, столь отягощавший ваших королей, в руках нашего государя ничего не весит. И он уже не являет собой пышно убранную жертву, беспрестанно приносимую на алтарь государства: его бремя соразмерно тем ограниченным силам, которые получил он от природы.
Наш король богобоязнен, благочестив, справедлив, сердцем его владеют Предвечный и отчизна; он страшится божьего гнева и осуждения потомков; в чистой совести и незапятнанной славе видит он высшую степень блаженства. Чтобы делать добро, надобны не столько выдающиеся дарования, ум и обширные познания, сколько благородное сердце, искреннее стремление к добру и постоянная готовность свершать его. Нередко всеми превозносимый гений короля не только не прибавляет счастья государству, но оборачивается против свободы страны.
Нам удалось сочетать то, что казалось почти непримиримым, - благоденствие государства с благоденствием частных лиц.{221} В ваше время даже утверждали, будто во всяком государстве существует некое неразрешимое противоречие между общественным благом и благом некоторых его граждан. Мы не придерживаемся сей жестокой политики, основанной на незнании истинных законов или же на презрении к наиболее бедным и наиболее полезным людям. Существовали отвратительные, жестокие законы, исходившие из того, что люди злы по самой природе своей; но мы-то склонны считать, что они стали таковыми лишь со времени действия этих законов. Деспотизм утомил человеческое сердце и, беспрестанно озлобляя, растлил и ожесточил его.
Наш король имеет все права, всю необходимую власть, чтобы творить добро, но у него связаны руки, если он пожелал бы делать зло. Народ ему всегда представляют в самом благоприятном свете: толкуют о его достоинствах, о его верности государю, об отвращении его ко всякому чужеземному игу. При нем находятся особые цензоры, коим дано право удалять от государя всякого, кто вздумал бы склонять его к неверию, к легкомыслию, ко лжи и еще более гибельному занятию - осмеиванию добродетели.[200] Не встретите вы средь нас и той породы людей, что, пользуясь своими дворянскими титулами (к тому же еще и купленными), сбегались со всех сторон, чтобы раболепствовать перед государем; которые, знать не желая никакого иного ремесла, кроме военного или придворного, жили в полном бездельи, теша свою гордыню старинными грамотами и являя печальное зрелище тщеславия, которое было тем больше, чем дворянин был беднее. Ваши гренадеры проливали свою кровь с не меньшей отвагой, нежели люди сего благородного сословия, и при этом не ценили себя так дорого. Впрочем, в нашей республике подобное название оскорбило бы все другие сословия. У нас все граждане равны. Различие между ними определяется лишь той естественной границей, которую прокладывают между людьми труд, талант и добродетель.[201] Несмотря на все эти заслоны, на все принятые предосторожности, король еще обязан соблюдать ежегодный трехдневный пост, дабы он в случае стихийных бедствий не забывал о бедных. В течение этих трех дней государь наш страдает от голода и жажды, спит на жестком ложе, и сей строгий и спасительный пост рождает в его сердце более глубокое сострадание к людям неимущим. Правда, наш король не нуждается в том, чтобы ему напоминали об этом подобным способом, но таков уж закон нашего государства, священный закон, которого и доныне у нас придерживаются. Следуя примеру государя, и министры, и все, кто причастен к управлению государством, считают своим долгом на себе почувствовать, что такое нужда, и испытать страдания, которые она вызывает. Это заставляет каждого из них с большей готовностью облегчать участь тех, кто оказывается во власти жестокого закона нужды.[202]
- Но, - сказал я ему, - подобные перемены должны были свершаться медленно, мучительно, с огромными усилиями. Скольких же трудов они вам стоили!
- Творить добро не больший труд, чем творить зло, - ответствовал мой мудрый собеседник с кроткой улыбкой. - Человеческие страсти - вот те ужасные препятствия, что стояли у нас на пути. Но, постигнув с помощью просвещения подлинные свои интересы, люди становятся справедливее и честнее. Мне кажется, что когда бы терпимость и правда воцарились во всех сердцах, миром мог бы управлять один человек. Хотя людям вашего века и свойственна была непоследовательность, они все же верно сумели предугадать, каких успехов достигнет когда-нибудь разум. Ныне мы видим их плоды, и благотворные принципы разумного правления явились первым следствием сих преобразований.
Комментарии
216
…образ всякого государства… - Традиционный поэтический образ, неоднократно встречающийся у древних авторов (Алкей, Феогнид, Цицерон, Гораций, Плутарх и др.). См.: Суздальский Ю. П. «Арион» Пушкина. - В кн.: Литература и мифология. Л., 1975, с. 14-17.
217
…интенданты… финансовая, полицейская, отчасти даже военная; официально провинции возглавлялись губернаторами, которые принадлежали к титулованной знати и смотрели на свою должность как на синекуру.
218
Генеральные штаты - высшее сословно-представительное учреждение во Франции XIV-XVIII вв.
219
Провинции уже не для того существуют… столицу. - Ср. сходную мысль Руссо: «Говорят, что город Париж для французского короля дороже нескольких провинций, а я полагаю, что он обходится казне дороже нескольких провинций, ведь Париж во многих отношениях питается за счет провинций, большую часть их доходов поглощает столица, все эти деньги там так и остаются, они навеки потеряны и для народа, и для короля» (Руссо Ж.-Ж. Избр. соч., т. 1, с. 696).
220
…господам в бархатных шапочках… - Речь идет о головном уборе французских магистратов.
221
…благоденствие государства с благоденствием частных лиц. - Характерная для просветителей полемика с теорией «государственного интереса»; во Франции теория эта получила наиболее законченное выражение в «Политическом завещании» кардинала Ришелье (первое изд. - 1688).
387
…величия ее или упадка.
388
Суассон - город к северо-востоку от Парижа.
389
Г-н Даламбер сказал… жалости. - Приблизительное изложение фрагмента статьи «Воспоминания и размышления о Христине, королеве шведской» (’Alembert J. Mélanges de littérature, d’histoire et de philosophie, t. 2. Amsterdam, 1760, p. 260).
390
…один даровитый человек… - По-видимому, С.-Н.-А. Ленге, выступавший в защиту абсолютизма в своей «Теории гражданских законов» (Linguet S.-N.-H. éorie des lois civiles, ou Principes fondamentaux de la société. Londres, 1767, t. 2, chap. 22, 23, 31). См.: Burmeister B. Les paradoxes de Linguet. - Dix-huitième siècle, vol. 7. Paris, 1975, p. 147-155.
391
Нарцисс - вольноотпущенник и ближайший советник римского императора Клавдия (10 до н. э. - 54 н. э.), человек жестокий, жадный и расточительный; покончил с собой по приказу вдовы Клавдия Агриппины в первые дни правления Нерона. Об этом см. у Тацита («Анналы», кн. 11, л. 29-38; кн. 13, гл. 1). Сопоставление Нарцисса с Нероном в значительной мере навеяно трагедией Расина «Британник», где Нарцисс, вопреки историческим фактам, изображен наперсником и «злым гением» Нерона.
392
…участвовать в собраниях нации… - Имеются в виду Генеральные штаты 1355 г., созванные королем Жаном Добрым (1350-1364).
393
Понятие чести… стать душой республики… - Полемика с Монтескье, в представлении которого честь - основной принцип монархических государств («О духе законов», кн. 3, гл. 6).
Примечания
189
{387} Сила и мужество суть достояние любого народа на земле; но причины, приводящие их в действие и питающие их, зависят от определенных обстоятельств, которые могут складываться быстрее или медленнее, но рано или поздно возникают всегда. Блажен народ, которому - благодаря ли просвещению, благодаря ли чутью - удается поймать нужное мгновение.
190
Хотите знать главные принципы, коими руководствуются обычно на советах при всяком государе? Вот приблизительно свод того, что там говорится или, вернее, делается: «Необходимо всеми средствами умножать налоги, иначе у государя никогда не достанет средств на содержание армии и двора, который должен поражать великолепием. Если обремененный поборами народ начнет сетовать, его надобно обуздать. И это не будет несправедливым, ведь в сущности если он чем-нибудь владеет, то лишь по милости государя, который, особенно тогда, когда ему это выгодно и прибавляет блеска его короне, властен в любое время и в любом месте забрать обратно то, что ему угодно было уделить своим подданным. К тому же доказано, что народ, которому позволяют благоденствовать, менее трудолюбив и способен обнаглеть. Надобно урезать его достаток. Это сделает его более покорным. Бедность подданных - вернейший оплот короля; и чем меньшим богатством они располагают, тем будут послушнее. Привыкнув к подчинению, они станут подчиняться уже по привычке, а это - самое верное средство забрать народ в руки; и, мало того, он должен еще уверовать, что именно в покорности и заключается высшая мудрость, а следовательно, не рассуждая, следовать нашим приказам, видя в них плод нашей неоспоримой мудрости».
Если бы какой-либо философ, имеющий доступ к государю, во время этого совета вышел бы вперед и сказал своему королю: «Не верьте коварным вашим советникам, вас окружают враги семьи вашей. Ваше величие, ваша безопасность зависят не столько от вашего всемогущества сколько от любви к вам народа. Чем он несчастнее, тем пламеннее жаждет перемен - тем скорее пошатнет он ваш трон или трон ваших сыновей. Народ бессмертен, ваш же век измерен. Величие государя более проявляется в его отеческой заботе, нежели в неограниченной власти. Такая власть бесчеловечна, она противна природе. Умеряя себя, вы станете могущественнее. Поступайте по справедливости и не сомневайтесь, что наиболее сильными и почитаемыми являются государи нравственные». Такого философа, без сомнения, сочтут простодушным мечтателем и, быть может, не снизойдут даже до кары за его добродетель.
191
Порой в некоторых государствах наступает эпоха, которая оказывается необходимой, - эпоха страшная, кровавая, но она служит сигналом освобождения. Я говорю о гражданской войне. Именно здесь проявляют себя все великие люди - и те, кто борется со свободой, и те, кто защищает ее. Гражданская война позволяет обнаружить самые скрытые таланты. Появляются незаурядные люди, кои оказываются достойными приказывать другим. Это лекарство ужасное, но после паралича, в котором пребывало государство, после сего онемения душ оно становится необходимым.
192
собой общество, разделяет его, становясь единственным его средоточием, существом, которое по своему усмотрению разжигает все страсти и вводит их в игру ради собственных интересов. Он определяет, что справедливо, а что несправедливо; его каприз становится законом, его благосклонность - мерилом уважения в обществе. Подобная система слишком бесчеловечна, чтобы существовать долго. Правосудие же является преградой, равно охраняющей и подданного, и государя. Одна лишь свобода способна создать великодушных граждан: истина превращает их в разумные существа. Король могуществен, лишь стоя во главе счастливого, великодушного народа. Если приходит в упадок народ, рушится трон.
193
Свобода рождает чудеса, она побеждает природу, она выращивает богатый урожай на голой скале, она придает веселый вид самым печальным провинциям; она просвещает пастухов и делает их более проницательными, чем высокопоставленные рабы, что обретаются при самых утонченных дворах. Между тем иные страны, составляющие славу и гордость творца, но ввергнутые в рабство, являют нам лишь вид заброшенных полей, бескровных лиц, хмурых, потупленных взглядов. Человек! Выбирай же - быть тебе счастливым или несчастным, если ты еще можешь выбирать; страшись тирании; возненавидь рабство. Бери в руки оружие, умри или живи свободным.
194
Один интендант, желая дать нашей ***, направлявшейся в Суассон,{388} представление об изобилии, якобы царящем во Франции, велел выкопать все фруктовые деревья в окрестностях и посадить их на улицах города, предварительно выломав мостовую. Между деревьями натянуты были гирлянды из золоченой бумаги. Сей интендант, сам того не ведая, был подлинным живописцем.
195
Заблуждение и невежество суть источники всех бед, терзающих человечеством Человек дурен лишь потому, что не понимает подлинных своих интересов. Между тем можно без видимого вреда ошибаться в спекулятивной физике, в астрономии, в математике, но политика не терпит ошибок. Иные пороки управления более разорительны, нежели стихийные бедствия. Одна ошибка такого рода способна опустошить государство и ввергнуть его в нищету. Самый строгий и глубокий теоретический анализ более чем когда-либо бывает необходим при решении общественных дел, если возникают как бы уравновешивающие друг друга «за» и «против». В подобных случаях нет ничего опаснее косности; она приводит к невероятным бедствиям, и государство обнаруживает это лишь в момент своей гибели. Потому надобно как можно более умножать и расширять знания о сложном искусстве управления государством, ибо малейший промах здесь уводит с правильного пути и вырастает в гигантскую ошибку. До сих пор законы были лишь облегчительными средствами, их же превратили в панацею, они, как это правильно было кем-то замечено, суть плод необходимости, а не философии. Именно последней надлежит исправить то, что в них несовершенно. Но каким мужеством, каким усердием, какой любовью к человечеству должен обладать тот, кто из бесформенного этого хаоса возведет стройное здание! И вместе с тем какой другой гений будет более достоин любви человечества? Пусть же подумает он о том, сколь важна сия задача, - ведь дело касается прежде всего счастья людей, а следовательно, улучшения их нравов.
196
{389} Но почему король, выполняющий долг свой, - самый несчастный человек на свете? Из-за разнообразия своих обязанностей? Но ведь хорошо выполненная работа есть источник истинной радости. Можно ли так обесценивать это внутреннее удовлетворение, рождаемое сознанием, что ты сделал что-то на благо людям? Разве не заключена награда уже в самой добродетели? Почему может быть глухо к радостям сердце того, кто всеми любим и ненавидим лишь злодеями? Кто не испытал чувство довольства от сделанного кому-то добра? Король, который не выполняет своих обязанностей, более всех достоин жалости. Нет ничего справедливее - во всяком случае, если ему доступны угрызения совести и он не безразличен к бесчестью; если же они ему недоступны, он еще больше достоин жалости. Нет ничего лучше, чем эта последняя мысль.
197
Всякое государство, будь оно даже республиканским, должен кто-то возглавлять, однако власть этого лица надобно ограничить. Это нечто вроде призрака, который преграждает дорогу честолюбцу, подавляя все его стремления. Королевская власть становится тогда как бы пугалом, которое ставят в саду, оно отгоняет воробьев, прилетающих клевать зерно.
198
Те, которые сказали, будто при монархии король выражает волю народа, сказали величайшую нелепость. В самом деле, может ли быть что-либо нелепее, чем когда такие разумные существа, как люди, говорят одному или нескольким: «Желайте за нас». Народ всегда говорит государям: «Действуйте за нас в соответствии с нашей волей, она вам хорошо известна».
199
Всякое правительство, в котором один-единственный человек оказывается выше закона и может безнаказанно нарушать его, несчастно и несправедливо. Тщетно один даровитый человек{390} незаметной трещины, чтобы в корпус его проникли соленые волны, которые разрушат корабль. Так один-единственный человек, возвышающийся над законами, позволяет проникнуть в корпус политического корабля несправедливости и неправде и с неизбежностью ускоряет его гибель. Не все ли равно, один или многие будут повинны в этом? Что нужды, сотни ли рук у тирании, или лишь одна, если эта рука протянута с одного конца империи до другого, если она тяжко давит на каждого и, отрубленная, тотчас же вырастает вновь? Впрочем, не так страшен деспотизм, как его распространение. Визири, паши и проч. следуют примеру своего господина, они казнят людей до тех пор, пока не казнят их самих. В странах Европы одновременная борьба различных сил, их столкновение моментами поддерживают равновесие, и тогда народ облегченно вздыхает; постоянное нарушение пределов их власти заменяет собой свободу, и эта иллюзия в какой-то мере утешает, поскольку в действительности обрести свободу невозможно.
200
Я весьма склонен думать, что при королевских дворах самым порядочным из всех почти всегда является сам государь. У Нарцисса{391} душа была еще чернее, чем у Нерона.
201
Почему бы французам не проявить сочувствия к республиканскому строю? Кому в нашем королевстве не известно главенствующее положение дворян, лежащее в самой основе государства и подтвержденное обычаем нескольких столетий? Ведь когда в царствование короля Жана третье сословие, выйдя из своего униженного состояния, стало участвовать в собраниях нации,{392} эта кичливая и крепко державшаяся за прошлое аристократия весьма спокойно отнеслась к его приобщению к сословиям королевства, хотя в те времена предрассудки поместного дворянства и военного сословия были еще весьма сильны. Понятие чести, это исконное понятие, которое в глазах француза выше самых разумных установлений, сможет, следовательно, когда-нибудь стать душой республики;{393} благодаря коим они могли бы сделаться первой нацией в мире, когда б они способны были разумно составлять, вынашивать и защищать свои проекты.
202
Напротив хижины некоего философа возвышалась высокая живописная гора, постоянно ласкаемая благодатными лучами солнца. Она была покрыта богатыми пастбищами, золотыми колосьями, кедрами и благоухающими растениями. Прелестные разноцветные птички летали взад и вперед, прорезая воздух своими крылами и наполняя его гармоничным пением. Лани и дикие козы населяли леса. В красивых озерах водились форель, мерлан и щука. Триста семейств, живших на склонах этой горы, делили ее меж собой и жили счастливо в мире и изобилии среди добродетелей, кои они рождают; они благословляли небо на восходе и при заходе солнца. Но вот взошел на трон сладострастный, ленивый, расточительный Осман: вскоре все триста семейств были разорены, изгнаны и превратились в нищих и бродяг. Прекрасная гора перешла в руки визиря, который заставил служить себе еще оставшихся здесь несчастных и ходить за своими собаками, наложницами и льстецами. Однажды Осман, заблудившись на охоте, повстречал философа, чьей отдаленной хижине удалось остаться в стороне от этого все поглотившего потока. Философ узнал его, однако не показал вида. Выполняя свой долг, он помог выйти ему из леса. В пути завязался разговор. «Увы, - сказал мудрый старец, - еще десять лет назад здесь знали, что такое радость; но ныне нужда совсем изнурила бедняка, опечалила его душу, и тяжкая нищета, с которой он мужественно борется изо дня в день, медленно сводит его в могилу. Кругом одни страдания». «Скажите мне, сделайте милость, - перебил его Осман, - а что это такое - нищета?». Философ вздохнул, замолчал и указал ему, как ближе пройти к дворцу.